– Нет, – не сказала, а скорее выдохнула госпожа. – Я сама.
Собравшись с силами, миссис Вильерс выпрямилась и дрожащей рукой взяла у мистера Вильерса письмо. Пальцы её словно бы прилипли к бумаге и вместо того, чтобы вскрыть конверт, она смотрела на него с каким-то жадным вниманием, словно бы через его поверхность пыталась прочитать содержимое этого таинственного послания.
– Не смогу, – наконец, сказала она и, отвернувшись, протянула письмо мужу.
Мистер Вильерс был встревожен поведением жены куда больше, чем самим странным письмом. Он взял конверт и уверенной рукой вскрыл его. Ему хватило пары секунд на то, чтобы прочитать содержимое послания. Куда больше времени ему потребовалось на то, чтобы подобрать слова, дабы передать суть письма супруге.
– Милая, – осторожно начал он, – здесь написано…
– Что мистер Квинси, – каким-то глубинным обречённым голосом закончила за него миссис Вильерс, – скончался. В прошедшую среду.
Мистер Вильерс с удивлением и испугом уставился на жену.
– Откуда ты знаешь? – спросил он.
– Не спрашивай, – едва слышно прошептала она. – Никогда не спрашивай.
Несколько мгновений миссис Вильерс молчала. Я видела, что она борется со слезами. Её руки, теребившие подол платья, дрожали. Мистер Вильерс смотрел на неё встревоженно и озадаченно. Полагаю, что он хотел прижать её к себе, но что-то непривычное, что-то чуждое в облике супруги сдерживало его.
Через какое-то время миссис Вильерс выпрямилась и обратила лицо к мужу. Облик её снова переменился. Слёз больше не было, даже бледность несколько отступила с её лица. Казалось, в этот странный напряжённый миг она поняла что-то внутри себя или даже приняла это. Она вдруг стала спокойна. Она всё так же была грустна, но более не испугана и не встревожена.
– Могу я попросить тебя об одном одолжении? – спросила она мистера Вильерса.
– Всё, что хочешь, – сказал мистер Вильерс, в волнении опускаясь на колени у её ног.
– Только что ты спрашивал меня о том, что случилось с моей рукой. Прошу тебя больше никогда не задавать этот вопрос. Пусть это будет казаться странным, но эта чёрная лента теперь навсегда останется на моём запястье. Если тебе так будет легче понять, считай, что ношу её в память о брате, но никогда, слышишь, никогда не проси меня снять её. Не проси её снять и не пытайся под неё заглянуть. Пообещай мне это.
– Обещаю, дорогая, – с очевидной тревогой за здоровье супруги произнёс мистер Вильерс.
14 марта 1849 года. Первый час после полудня.
Сегодня я застала миссис Вильерс в слезах. В последние дни ей было нехорошо. Она ощущала сильную слабость и почти не вставала с постели. Её терзали сильные головокружения, но она наотрез отказывалась пригласить к себе врача. Недомогание госпожи длилось уже третий день, и, так как лучше ей не становилось, мистер Вильерс тайком приказал пригласить в дом доктора. Мистер Хилл отправился за ним рано утром.
Надо сказать, что миссис Вильерс терпеть не могла врачей. Они навевали на неё воспоминания о детстве и потере родителей. К тому же она не очень любила прикосновения к своему телу. Подобные излишества она могла допустить только со стороны мистера Вильерса, дочери и своей личной горничной, то есть меня. Доктора же, в силу своей профессии, то и дело норовили ощупать госпожу, что доставляло ей массу неудобств. Мистер Вильерс, конечно же, знал о той неприязни, что испытывала к врачам его супруга, но его беспокойство о её самочувствии было куда сильнее, чем нежелание доставить ей неудобства.
Так, не дождавшись разрешения супруги, рано утром мистер Вильерс отправил мистера Хилла за мистером Гилбертом. Надо сказать, что доктор Гилберт был единственным врачом, которого миссис Вильерс хоть как-то допускала к своему телу. Он жил не близко, но, зная о страхах миссис Вильерс и ценя её доверие, никогда не отказывался приехать.
Мистер Хилл привёз доктора незадолго до полудня. Когда мистер Гилберт вошёл в спальню госпожи, она недовольно нахмурилась и с тревогой и некоторым подозрением посмотрела на меня. Всё утро я, стремясь развлечь госпожу, читала ей книгу. Когда в комнату вошёл врач, я прекратила чтение и обратила взор на посетителя.
Доктор Гилберт был высоким худощавым мужчиной с узким лицом и близко посаженными карими глазами. На заострённом носу его помещались очки с круглыми линзами. Седые, заметно редеющие волосы были аккуратно острижены и зачёсаны назад. В руках доктор держал довольно громоздкий чемодан, где, как всем было известно, он содержал свои инструменты и лекарства, необходимые для оказания врачебных услуг вне больницы. Взгляд у доктора Гилберта был строгий, если не сказать высокомерный. Я побаивалась попадаться ему на глаза. Дело в том, что мистер Гилберт смотрел на окружавших его людей с такой внимательностью, словно бы в эту секунду видел их не просто без одежды, но и без кожи, и если бы вы в этот момент попросили его назвать все ваши болячки, то он перечислил бы их с точностью, с какой не ответил бы на этот вопрос и сам Создатель. Эта его проницательность пугала меня, но, возможно, именно она и послужила причиной того, что доктор Гилберт стал единственным врачом, которого госпожа соглашалась принять в этом доме.
– Добрый день, миссис Вильерс, – довольно добродушно сказал доктор Гилберт, входя. При этом он, не дожидаясь разрешения, по-хозяйски поставил свой чемоданчик на стол, а сам приблизился к постели больной. – Слышал, что вам нездоровится.
Миссис Вильерс наблюдала за его действиями с заметной тревогой.
– Оставь нас, Бетти, – сказала она, обращаясь ко мне.
Я послушно вышла, но осталась в коридоре на случай, если доктору или госпоже потребуется помощь. Мистер Гилберт пробыл в комнате госпожи около четверти часа. Затем он вышел и, спросив меня, где найти мистера Хилла, стремительно проследовал по коридору. Вид у него был несколько озадаченный.
Теряясь в догадках, я вернулась в спальню госпожи. Миссис Вильерс, откинувшись на подушках, полулежала в постели. Она закрыла лицо руками, но по содроганию плеч я поняла, что она плачет.
Миссис Вильерс всегда была добра ко мне, и теперь, глядя на её горе, мне было безумно тревожно за неё. Я не понимала, в чём причина её печали, но знала, что она не может быть пустой. Не решаясь заговорить и потревожить госпожу, я остановилась возле её постели. Вскоре миссис Вильерс немного успокоилась. Она убрала руки от лица. Глаза её были красны от слёз.
– Ты здесь, – тихо произнесла она.
– Вы что-нибудь хотите, госпожа? – спросила я, осторожно приближаясь к хозяйке.
– Разве что воды, – она равнодушно пожала плечами.
Я заметила, что руки её ещё дрожат. Погружаясь в нелёгкие мысли, она теребила чёрную ленту, которую не снимала с руки с самой кончины мистера Квинси. Не желая лишний раз беспокоить её, я подошла к столику, из хрустального графина налила в бокал воды, а затем поднесла его миссис Вильерс. Когда я снова приблизилась, она вздрогнула, взмахнула рукой и едва не выбила бокал из моих рук. Казалось, она и забыла о том, что я нахожусь рядом. Госпоже потребовалось несколько секунд на то, чтобы сообразить, зачем я протягиваю ей воду. Наконец, она приняла бокал, сделала едва заметный глоток и снова вернула мне.
– Могу я спросить, госпожа? – осторожно начала я.
Она неуверенно кивнула, но я всё же спросила:
– Что сказал доктор? Вы больны?
– Порой болезнь может быть лучшим решением, – едва слышно пробормотала она, но затем громче добавила: – Я не больна, Бетти. Беременность не болезнь. Я жду сына.
Я удивилась тому, каким обречённым голосом были произнесены эти слова. В мире, в котором я жила, беременность всегда считалась счастьем. Ну, по крайней мере, если женщина, вынашивающая малыша, замужем и живёт в достатке. А миссис Вильерс была не просто замужем. Её отношения с мистером Вильерсом всегда казались мне идеальными. Разве можно не радоваться тому, что в такой счастливой семье скоро появится малыш? Можно было бы подумать, что миссис Вильерс не хочет или не любит детей, но у них с мистером Вильерсом уже была дочь – юная мисс Джоан. Миссис Вильерс всегда относилась к дочери с неизменной теплотой, любовью и лаской, отчего для меня было ещё более удивительна её реакция на весть об ожидании второго ребёнка.
Впрочем, я как-то слышала, как три старшие горничные шутили про молодую кухарку, ожидавшую малыша. Они говорили, что женщины в период беременности становятся совсем сумасшедшими. Тогда мне показалось это довольно грубым, и я даже подумала, что на месте кухарки обиделась бы на них, но сейчас, сидя рядом с госпожой и разглядывая её заплаканное лицо, я подумала, что, возможно, старшие горничные были в чём-то правы.
Тем временем миссис Вильерс снова попросила у меня воды, утолила жажду и вернула мне бокал.
– Подай мне зеркальце, – попросила она.
Я поднялась, поставила бокал с водой на туалетный столик, взяла с него маленькое карманное зеркальце и подала его хозяйке. Глядя в зеркальце, миссис Вильерс торопливо отёрла глаза и, разочарованно вздохнув, слегка похлопала себя по щекам.
– Скорее всего, скоро сюда придёт мистер Вильерс, – пояснила она. – Не хочу, чтобы он видел, что я плакала. Я попросила доктора пока ничего ему не говорить. Я сама скажу мистеру Вильерсу, что жду его сына.
– Вы так уверены, что будет мальчик? – изумилась я.
Уверенность миссис Вильерс действительно была поразительной. Мне кажется, что, чтобы предугадать пол ребёнка до его рождения, нужно быть по меньшей мере прорицателем. Конечно, я слышала, что многие дамы во время беременности настраивают свои мысли на то, что ожидают мальчиков, так как большинство мужчин желают получить наследника, но, как говорила тётушка Рут, настрой в этом деле мало что решает, всё определяет Бог.
Миссис Вильерс же нисколько не удивилась моему вопросу. Она лишь грустно улыбнулась и сказала:
– Каждый день я стану молиться о том, чтобы это была дочь. Но это будет мальчик.
Меня безумно напугала та горечь и та обреченная уверенность, с которой произнесла она эти слова.