Чёрное сердце: Ненависти вопреки и Черное сердце: Смерти вопреки — страница extra из 45

Черное сердце: Смерти вопреки 3Александра ЕрмаковаЦикл: Ангелы и демоны: Ад, Рай и земные утехи 3

Аннотация

3 часть (ТРИЛОГИИ).

Это ли любовь? Ненавижу саму мысль, что любовь существует! Выдуманное понятие. Попытка найти оправдание человеческим глупостям.

Да и не похоже это на любовь! Она — нечто возвышенное. Не может причинить столько страданий и боли; не должна толкать на абсурдные, нелепейшие поступки; не имеет права перекрикивать голос разума. То, что испытываю — болезненная привязанность, колдовской приворот… Порочная страсть… Запретный плод… Непростительный грех… Безнадежный сдвиг по фазе…

Часть третья Глава 1

— Не смей умирать! — рычу злобно-требовательно. Ловушка из ладана уже не держит — границы нарушены. Кровь бежит по жилам проворнее, силища бьет ключом — вот, что значит, душа ангела в купе с демонической. — Ты мне не нужна… без тела… Я же… больной… извращенец… — стоя на коленях, трясу обездвиженное тело Витки. Ее глаза стали стеклянными, невидящий взор устремлен в никуда. — Не смей!..

Невольно содрогаюсь от ужаса, от осознания масштабности случившегося. Люди умирают тысячами, сотнями тысяч, но ни одна смерть не сравнится по значимости с этой. Единственно-важной… Ивакина холодеет — душа ее покидает. Не в силах что-либо исправить, обреченно смотрю, как из обездвиженного тела выплывает светлая бесформенная субстанция. Покачивается из стороны в сторону, точно раздумывает, что делать дальше, — и нерешительно подплывает ко мне.

— Я не приму тебя, — отрезаю гневно. — Ты мне не нужна! — вновь перехожу на яростное рычание. — Вернись к себе в сосуд… — умолкаю от безысходности. Витка никогда не делает, что велю. Обязательно изменяет правила, нарушает указы, переворачивает по-своему.

Душа чуть отстраняется, описывает пару кругов вокруг меня и, стремительно воспарив к потолку, просачивается сквозь бревна.

Сердце ускоряет бег. Недоуменно верчу головой. Что происходит? Я не ощущаю прибывающей силы! Новой… Странно. Куда делась Виткина душа? Если не мне то, кому досталась? Никто не вправе забрать то, что принадлежит мне! Ивакина отдалась по собственной воле… Навечно!

В зияющей дыре на месте двери мелькает тень. В долю секунды опускаю голову Витки на пол и прыгаю уже демонической сущностью. Устремляюсь к Лучковой с неестественно повернутой головой, и валяющему с ней рядом еще одному трупу собрата, с торчащим в груди кинжалом. Теникрылый появился в домике, только я расправился с демонессой. Убил его, вонзив нож в сердце. Так узнал, как работает артефакт — рассеивает душу, но для этого повреждение сосуда должно быть смертельным.

Махом выдираю клинок. Подняться в полный рост не успеваю. Одновременно с разворотом материализуюсь человеком, и интуитивно выставляю оружие туда, где должен очутиться теникрылый. Чутье не подводит. Демон в людском обличье неуклюже напарывается на лезвие. Спешно вскакиваю, всаживая острие глубже — входит легко, точно в масло. Некогда собрат с хрипом оседает, судорожно вцепившись крючковатыми пальцами в мои плечи. В глазах искреннее удивление, губы беззвучно шевелятся, с уголка рта змеится бурая струйка. Жду бесконечно долгие секунды. Кинжал в руках накаляется, ладонь жжет, едва можно терпеть. Рывком выдергиваю. Труп заваливается, из него выплывает темное облако. Можно было бы позволить душе рассеяться мириадами темных искр, но лучше поработить. Не теряя времени, распахиваю ловушку, — еще покоившуюся на запястье Лучковой, куда недавно определил саму Ваал, — и ударяю ладонью по циферблату, в центре которого красуется острая игла-кнопка. Вспышка боли проходит, часы мгновенно вбирают жертвенную каплю моей крови, и пленят убиенного демона. Затворяю створку, наскоро надеваю артефакт себе на руку. Крепко стискивая кинжал, выбегаю на улицу. Спрыгиваю с высокого порога хижины — лестницу разнесло вдребезги, — и с ходу отмахиваюсь от очередного теникрылого. Он лишь успевает не то охнуть, не то хрипнуть. На лице полное непонимание, на груди вмиг алеет глубокий косой порез от плеча до бока. Распоротая футболка пропитывается багровым. Душа отделяется от тела одновременно с его падением на землю. Ловким движением и, пережив очередную скоротечную боль в пальце, загоняю в часы и эту душу.

Слегка мешкаю, переминаясь с ноги на ногу. Ни хрена себе! Ваал продиралась, не гнушаясь ни какими средства. Точно склад с боеприпасами взорвался. По периметру повалены деревья, часть выжжена, другая — еще пылает. Со стороны города тянется длинная тропа смерти ангелов, по крайней мере, бренных человеческих сосудов. С десяток изуродованных трупов… Видимо, не самые умелые. Толком не знали, по какому поводу сборище, но упустить врагов не могли. Следили, но недооценили.

Глупцы! Ваал — демонесса вероломства и обмана! Великая герцогиня ада сильней нескольких ангелов вместе взятых. Хотя и повела себя как обычно — собственница, не желающая делиться добычей и прихватившая с собой новичков. Даже в пик сражения не позвала на подмогу могущественных братьев. Хотела сорвать куш! Сорвала…

Бегу, пристально вглядываясь в раскуроченную землю, выкорчеванные деревья. Мне нужны волшебные камни! Вадим их явно где-то здесь расставил. Чуть с ног не сбиваюсь. Краем глаза замечаю, две ожесточенные потасовки между тремя ангелами и демонами. Одна на поляне совсем рядом. Удивительно нетронутой побоищем и обстрелом, а другая, чуть дальше, с противоположной стороны, на похожей. Там два божественника против теникрылого.

Ноги сами несут к ближайшей. Посреди небольшой округлой поляны затерялся неприметный камень размером с айфон. Предполагаю, дерутся из-за него. Собрат неумолимо напирает на уже порядком избитого ангела в теле мускулистого гиганта. Судя по блокам и уклонам последнего, сосуд никак не подходит содержанию. Божественник скорее умный, чем сильный. Демон, чередуя стремительные и мощные атаки с метанием маленьких шаровых молний, теснит его к одинокому старому пню, облюбованному серовато-зеленым мхом. Ангел, отступая шаг за шагом, неуклюже отмахивается от кулаков, при этом проворно и без особых усилий отражает магические выпады. Нелепо запинается за торчащий из земли корень и заваливается, неловко прикрываясь ладонями. Теникрылый нависает, с отведенной в грозном замахе рукой, готовый убить противника одним смертельным ударом.

Просчитываю наперед: добежать не успеваю и поэтому сношу его демонической сущностью. Ни секунды немедля, перерезаю горло, в тот же миг, обращаясь человеком. Выверенным движением, распахиваю ловушку, накалываю ладонь на шпиль-кнопку, и не позволяю собрату улизнуть. Рывком вскакиваю на ноги и хватаю божественника за грудки порванной кожаной куртки. Подношу кинжал к его горлу с яростно пульсирующей жилкой. Уже готов резануть, но смотря в испуганные голубые глаза очень юного, хрупкого и растерянного создания, неожиданно для себя, опускаю. Странно, удивительно…. Во взгляде читаю неподдельный ужас, смешанный с отчаянным желанием понять: что происходит?..

— Лучше сам, — угрожающе рычу. — Иначе перережу глотку, вспарю брюхо, и душа забудет дорогу в Рай.

Ангел суетливо-рвано кивает, сильно зажмуривается — через секунду сосуд обмякает, над нами воспаряет светлое бесформенное свечение и стремительно уносится в небо. Не успеваю бросить тело, как встречаюсь, с изумленным взглядом карих глаз очухавшегося смертного. Слушать его некогда, тем более, объяснять необъяснимое — бью рукоятью кинжала по голове, и мужик вновь теряет сознание. Небрежно отталкиваю, он заваливает на землю рядом с камнем. Вроде нужный… По крайней мере, испещрен письменами, а при касании жжет холодом.

Поднимаю и спешу за второй частью. Лавируя между выбоин и ветвей поваленных сосен и дубов, продираюсь на другую сторону. Здесь драка тоже закончилась, только не в пользу демона. Оставшийся ангел едва стоит на ногах, клочки рубашки висят бурыми лохмотьями, на груди множественные глубокие раны. Человеку уже не жить…

Приближаюсь демонической сущностью и в раз перерезаю горло от уха до уха. Тело оседает, точно мешок с картошкой. Светлое облако взмывает, секунду кружит надо мной и… рассеивается мириадами серебристых искр.

Чуть повозившись, разгребаю завалы. Мои старания увенчиваются успехом. Второй кусок камня, немногим больше первого.

Его окровавленными пальцами, бегу обратно в хижину. Прячу артефакты за пазуху Вите, туда же определяю футляр с кинжалом, ключ. Рывком поднимаю Ивакину на руки. Еще раз оглядываюсь и спешно покидаю лесной домик.

Глава 2

Сейчас не до рассуждений. Пора убегать! Скоро нагрянет подмога или жалкие людишки с проверкой. Разрушения, конечно, спишут на пожары или взрывы, якобы, снарядов, найденных чернокопателями, но оставаться здесь нельзя. Обрушится много вопросов, а времени на них отвечать — нет. Я обязан вернуть Витку! Она не имеет права быть… где-то без меня. Она — моя! Навеки! Даже если люто ненавидит! Я это переживу. Только с ней… рядом…

Бегу, прижимая к груди уже остывшее тело Ивакиной.

Никогда ноша еще не была настолько тяжелой и легкой одновременно. Мчусь, что есть сил, не заботясь о следах. Укладываю Витку на заднее сидение машины. Торопливо сажусь за руль и еду прочь.

Сворачиваю на выезд из села в город, но на дороге появляется мужик — выскакивает из-за угла ближнего дома. Светловолосый, коренастый, приземистый. В клетчатой фланелевой рубашке, мешковатых штанах и калошах. Лицо припухшее, недоуменное, будто пил неделю и сейчас не понимает, кто он и где находится. Резко ухожу от столкновения, но все равно цепляю краем джипа. Жму на тормоза — мужик гулко ударяется всем телом и, распластавшись по капоту, утыкается лицом вниз. Миг… второй… шумно выдыхаю, ожидая чего-то. «Сбитый» медленно поднимает голову. В туже секунду, как встречаюсь с демоническим взглядом теникрылого, срываюсь с места. Истошно взвизгнув колесами, машина трогается: мужик отлетает в сторону. Ловко выруливаю на главную дорогу, давлю на педаль газа до упора.

Долго бегать не удастся. Теперь на меня открыта охота. Чтобы вернуть Ивакину, отпущено не больше суток.

Выезжаю на трассу и гоню, выжимая все лошадиные силы, что есть у авто. Скоро Питер. Что делать? С чего начать? Никитин бы помог… Подсказал… Направил… Гневно бью по рулю, едва не завопив в голос.

А-а-а… Хрень! Убили такого ангела! Твари! Паскуды! Как и почему его душа у меня — не соображаю. Понятно, что Сашиэль завещал, но с чего? Почему?..

Вопросов море, ответов нет, как, впрочем, и времени их искать.

Иолла! Остается только она. Она меня вернула, по крайней мере, не давала душе уйти далеко, когда умирал. Набираю ее номер:

— Да, мой хороший, — взволнованно тараторит ангел.

— Все плохо! — бросаю на рваном выдохе. — Никитина больше нет, но его душой на небесах не воспользуются. Она во мне… — молчу пару секунд. — Витка… тоже мертва… — слова застревают в глотке.

— Ты где?.. — сухо отзывается Иолла.

— Еду… К тебе…

— Я на работе! Жду!

Хорошо, что полиции не встречаю. По городу еду на грани «нарваться на ДПС». Сворачиваю к уже знакомой больнице, — сюда привозил Ивакину после покушения в ресторане. Иолла тогда колдовала над спящей Виткой — помогала заживлять раны. Лечащий врач долго поражалась: «Как быстро пациентка идет на поправку. Регенерация — потрясающая! Вот бы всем так…» Еще бы, ангел высиживал несколько ночей, расходуя свои силы, лишь бы Ивакина быстрее встала на ноги. Работала на износ. Была никем не замеченным, тайным спасителем. Она — лучик солнца в непроглядном мраке. Сокровище, бесценность которого не осознать, пока не встретится на пути. Единственная моя надежда…

Тащу Витку на руках в приемное отделение. Иолла встречает в дверях:

— Скорее! — указывает на каталку. В коридоре сравнительная пустота. Ангел явно постаралась избавиться от свидетелей. Машет, куда следовать. Укладываю и везу по коридору, едва поспевая за Иоллой. Хорошо, недалеко. В следующем коридоре ангел распахивает первую же дверь. Вкатываю Ивакину в небольшую комнату.

— Что случилось?.. — шумно дышит за спиной Иолла. Подходит к Витке. Приподнимает веки, всматриваясь в глаза, выискивает пульс, нет-нет, да и поглядывает на меня.

Бережно поправляю голову Ивакиной, провожу дрожащей ладонью по бледной щеке, убираю темную прядку, выбившуюся из косы и прилипшую к заостренному подбородку. Только сейчас замечаю, что руки вымазаны кровью. Наспех утираю о свою футболку:

— Я виноват… — Мысли кружатся в беспорядке, даже забываю, о чем говорил.

— Ее убил ты? — осторожно уточняет Иолла.

— Да! — взрываюсь с горечью. — To есть, не собственноручно, — угнетенно поправляюсь, — но из-за меня! Ваал хотела убить меня, а Витка… — потерянно мотаю головой. — Подставилась под кинжал… — умолкаю, задыхаясь от боли разъедающей сердце. — Спаси ее!

— Не могу, — виновато шепчет Иолла, будто извиняется. Нежно касается моих волос, во взгляде столько сострадания и участия, что невольно злюсь. Скидываю старческую руку:

— Почему? Меня спасла!..

— Нет, — с безмерной теплотой отзывается ангел. — Я помогала твоей душе далеко от тела не уйти, а остальное сделал Сашиэль. И то — последние силы отдал.

— Тогда верни ее душу и не отпускай далеко. Задержи… — голос срывает на мольбу.

— Зепар, — сокрушаясь, ласково протягивает Иолла. — Я слаба. У меня больше нет сип…

Защита! Хаотично вспоминаю, и быстро распахнув куртку Витки. Вытаскиваю из-за пазухи камни, шкатулку с кинжалом, ловушку для душ.

— У меня есть вот это… Из этого, что-то может пригодиться? — отдаю Иолле. Ангел на миг светлеет.

— Не уверена, но попробую… — дрожащими руками забирает камни и прытко суетится по палате. Успеваю содрать с Виты куртку, обрабатываю глубокую рану на спине. Кровь уже не хлещет, но и корочки не образовывается. Края взбухшие, побелевшие.

— Выставлю камни по обе стороны, — бубнит Иолла. — На время прикроют нас от демонов и ангелов. Но времени нет, Зепар. Скоро нас будут искать и мои сотрудники. Я всего лишь медсестра, а помогла окровавленному мужчине с обездвиженной женщиной на руках. Вся больница встанет на уши!

Отстраняет меня. Спешно возится с Витой — заживляет рану, точнее, прижигает пальцем. Колдует, водит руками вдоль тела, чуть дольше останавливается над грудью. Ивакина все равно не выглядит живой — бледная с синюшными губами.

— Прости, — убито бубнит Иолла. — Она очень быстро сдалась! Не хотела жить… Словно, не видела смысла… Зепар? — воздевает на меня пронзительно синие глаза ангел. В глубоких озерах мелькает негодование. — Ты дал ей усомниться в твоей любви?

— Хуже, — опускаю взгляд, стискиваю кулаки: — Я ей ни разу не дал в этом убедиться!

— Глупый, испорченный, гадкий мальчишка! — гневается по-матерински Иолла. — Самодур! Да что с тобой?! — поднимается во весь рост, на лице буря возмущения. — Сколько можно избегать жизни? Чувств? Дурак! Столько веков существуешь, а ведешь себя хуже слепого юнца.

— Я боялся, — цежу сквозь зубы, — сознательно шагнуть в бездну…

— Тебе ли не знать! — обрывает Иолла: — Боятся не высоты, а упасть. Не темноты, а что в ней. Не людей, а боли, которую они могут причинить. Не любви, а быть отверженным, преданным… С чего бы Вите хотеть жить, когда на Земле ничто не держит?

— Я не дам ей уйти! Она — моя! — ярюсь с чувством. — Она себя завещала мне…

— To есть? — недоумевает ангел, выпучив глаза.

— Отдала свою душу навечно. Безвозмездно… — бубню, опять теряясь в мыслях. — Но я кричал, что она мне не нужна. Что не приму ее… И… она ушла. Не знаю, где теперь…

— Ты глупей, чем я думала, — ошарашено бормочет Иолла. — Она теперь либо в когтях дьявола, либо в крыльях ангелов, либо… в межпространстве.

— Поднимись в Рай!

— С чего взял, что она там?

— Она не демон, по собственной воле в Ад не пойдет.

— Это точно! — встряхивает головой Иолла. — Но я не могу! Для меня небеса закрыты. Крылья обломаны…

— Витке не выдержать пыток! — рычу от безысходности. — Да и мало кто сможет… В этом сомневаться не придется, а еще могут поступить проще — отправят на Землю в другое тело. Вселятся в родственников и выведают, что нужно, а если нет — будут убивать всех, кого знала и любила до тех пор, пока не сдастся. Вечные муки еще никому не удалось пережить. Особенно такой чистой, открытой душе… — Озаряет дикая, просто абсурдная мысль: — Придумай, как демону пробраться в Рай? — в упор смотрю на Иоллу — Быть не может, что нет лаза…

— Лаза? — огорошенным эхом вторит ангел, таращась, будто на слабоумного. — Ла-а- аза… — протягивает уже более задумчиво. Отводит глаза и суетливо крутится по комнате. Достает полотенца из шкафчика, звенит металл, банки, склянки…

— Что? Что-о-о?.. — срываю голос.

— В тебе есть душа Сашиэля, — бормочет Иолла, торопливо приближаясь к Вите. — Теперь его часть приравнивается к праведникам-жертвенникам. Для Бога нет разницы ангел, демон, если в тебе есть капля возвышенного. Если тобой движут иные чувства, нежели корысть, злой умысел причинить боль и горе… ты можешь попасть на небеса.

— Разве не корысти ради?.. — неуверенно предполагаю, останавливаясь рядом.

— Не знаю, осознаешь ли ты всю силу своих чувств к Вите, но этого и не надо… — неопределенно мотает головой Иолла. — Твои демонические крылья, душа Сашиэля и кровь ангела помогут воспарить, но это безумно опасно. — На миг закрывает глаза, точно страшится увидеть реальность. — Если и удастся, то времени будет всего ничего — стражники быстро найдут и выдворят. В Аду — тебе места нет. Дьявол порвет на куски, а если замешкаешь с возвращением в тело — зависнешь в «нигде»! Это даже хуже, чем межпространство! Помни, если «там» убьют — возврата на Землю в этом теле не будет!

— Что мне делать?

— А на что готов?

— Иолла, — протягиваю недобро.

— Я так и подумала, — кивает ангел. — Ложись с ней рядом…

Быстро подчиняюсь, но взгляд запинается о кинжал и ловушку для демонов.

— С собой можно взять вещь? — неуверенно указываю на артефакт Ваал.

— Милый, знать не знаю, ведь никогда ничего подобного не делала. Попробуй.

Спешно надеваю часы. Нож лучше не брать, если получится переместиться с ним, а меня убьют — кто-то завладеет ценным оружием. С ловушкой проще — она не так ценна, но может пригодиться. Придвинув кресло к каталке Ивакиной, сажусь, откинувшись на спинку.

— Боже, что творю… — бубнит недовольно Иолла.

Чертит вокруг меня святой круг, расписывает контур значками, нашептывая нечленораздельные заклинания. Из баночки вынимает ладан и раскладывает по периметру.

— Это зачем? — не то, что бы боюсь ангела, но хотелось бы знать.

— За тем, мой милый, — отзывается женщина, оставив маленький зазор-проход, — если вдруг, кто надумает, через открывшийся портал проникнуть на твое место, здесь и останется.

— Ловушка?

— Скорее, временный барьер, — склоняется надо мной. Треплет за щеку: — Мальчик мой, глупец… — ругается незлобиво, даже скорее, с материнской любовью. — Ты хоть знаешь, как и где ее искать?

— Нет, но мы женаты перед Богом…

— Вы обменялись кровью? — недоверчиво смотрит ангел.

— Да! Я ее учую…

— Это меняет дело, Андрю, — пристально изучает теплыми глазами Иолла. Впервые за это время на старческих губах играет улыбка. — Значит, ты правда не так безнадежен, как мы предполагали с Сашиэлем. Ну, все, мой милый, ждет тебя испытание… — ласково проводит ладонью по лицу, побуждая закрыть глаза.

Сквозь прищур вижу: ангел надрезает руку. Пальцем другой подцепляет каплю крови и касается моего лба, подбородка, правой щеки, левой… На местах-точках разрастается жжение. Стиснув зубы, терплю. Уже было хочу открыть глаза, как мощный толчок в макушку окунает в темноту. Воспаряю…

Глава 3

Лечу в незыблемой пустоте, непроглядной мгле. От ужаса даже волоски на руках дыбом становятся, на голове шевелятся.

Скорость увеличивается.

Виски сдавливает, в глотке застревает ком. Виднеется голубовато-серебристое пятнышко. Разрастается. Увеличивается. Ширится… Страх испаряется. Божественный свет манит. Наполняюсь счастьем, желанием идти по этому загадочному пути. Словно попадаю в коридор с неоновым светом.

Эйфория быстро проходит — от новой волны испуга тело пробивает тремор. Уже не хочу видеть, что дальше, но меня будто втягивает ослепляющий туннель. Зажмуриваюсь. Готовлюсь столкнуться с нечто, как вдруг окутывает спокойствием и легкостью. Распахиваю глаза.

Ни черта не соображаю. Где я? В толпе… Нет, не так! В потоке, бурлящем людьми. Все крутят головами, в глазах полнейшее непонимание и растерянность. Нашему шествию ни конца, ни края. Спешно проталкиваюсь через толпу, игнорируя летящее с всех сторон возмущение — распихиваю мужчин, женщин локтями и вскоре перехожу на бег.

Твою мать! А куда бежать-то?.. Не сбавляя скорости, бросаю взгляды по сторонам. Безбрежный океан тел! Проще утонуть, чем найти причал. Недоумение перемешивается с негодованием — и это Рай?..

Несусь, грубо нарушая мирный порядок течения, всматриваясь в лица. Знакомых нет… Как, впрочем, и ангелов. Хотя, хрен знает, как на небесах отличить одних от других. Даже я ничем не выделяюсь, но при этом — жив…

Сердце мощно стучится в груди — в сосуде теплится душа.

Когда дыхание сбивается и накатывает паника, по бокам проявляются границы. Нечеткие контуры проясняются. Еще с минуту бега — и оказываюсь на огромной площади яркой от вывесок и реклам. «Ярмарка чревоугодия». «Только сегодня бесплатная дегустация».

Длинные шведские столы, точно дорожки в плавательном бассейне. Тянутся до самого горизонта, заставленные всевозможными яствами. Глаза разбегаются от разнообразия деликатесов — от первых блюд, до десертов. Бегу, хотя взгляд нет-нет, да и задерживается на той или иной вкуснятине.

Толпа заметно редеет — народ застревает возле столиков.

Вскоре на смену длинным приходят отдельные лотки и палатки, где люди небольшими группами смакуют изыски. Еда выглядит очень аппетитно и маняще — в желудке предательски урчит. Даже мелькает шальная мысль: перекусить, но мотнув головой, продолжаю путь.

Не до этого! Нужно найти Ивакину!

Через некоторое время — вместо лотков появляются уличные кафешки, заполненные посетителями. Шествующие отсеиваются — заглядывают с интересом и в большинстве случаев остаются.

Открытые кафешки сменяются на закрытые, более элитные с красочными вывесками и рекламами: «Бесплатный завтрак, обед и ужин», «Русская кухня», «Итальянская», «Французская», «Японская» и многих других стран. В животе уже не урчит — жалобно екает. Нервно сглатываю слюну, но бег не замедляю. Не до еды! Спешу!

А куда спешу-то? Зачем бегу? Еще какое-то время мчусь на автомате, но когда вопросы жужжат назойливей, а ответов не приходит, притормаживаю возле небольшого ресторанчика с многообещающей вывеской «К лучшему мясу, лучшее вино». Заманчивое предложение — мне бы попить, а то во рту сухость. Словно услышав мои мысли, из ресторана выходит миниатюрная официантка. Миловидная блондинка с серо-зелеными глазами, настолько глубокими и вдумчивыми, что невольно зачаровываюсь.

— Что-нибудь желаете? — переливается ручейком нежный голос.

— Попить, — едва продираю глотку, откашливаюсь.

— Проходите! — расплывается в очаровательной улыбке блондинка. — Мы предложим вам самое лучше, что у нас есть… — плавным движением указывает на вход. Изящная ладошка такая хрупкая, что в груди разрастается дикое желание обнять крошку-официантку и пообещать защищать до конца жизни!

Жизни?!. Стоп! Мне не до еды и, уж тем более, не до блондинки. Мне нужно спешить! Спасать Виту! Уже было войдя в ресторанчик, останавливаюсь на пороге и рьяно мотаю головой:

— Некогда! — понимаю, что веду себя точно полоумный, но резко разворачиваюсь. На лице девушки успеваю прочитать безмерное удивление, а вокруг образуется серебряное крылатое облако. Она ангел?! Цепляюсь взглядом за прохожих. Никто на нас не обращает внимания. Изменений с официанткой явно не замечают — спешат дальше. Сливаюсь с толпой — теперь бы затеряться, а то не к добру сразу же напороться на божественника.

Вероятно, с этого момента, будут отслеживать, пока не поймают. Черт! Мне бы успеть узнать, здесь ли Ивакина.

***

Бегу, не сбавляя темпа. Дыхание сбивается, от усталости из глотки вылетают хрипы. Жадно хватаю воздух ртом. Твою мать! Жаль, что на небесах меня одолевают слабости человеческой плоти. И как, понимаю, тут витает атмосфера забвения. Ведь, совсем недавно чуть было не забыл, зачем сюда явился! Опасно. Жутко… Нужно быть настороже.

Мчусь долго, изматывающе. Пару раз ныряю в самые многочисленные толпы, стараясь затеряться от странных шествующих, изучающих меня пристальным взглядом. Все бы ничего, но их глаза смотрят удивительно осмысленно и ожидающе.

Ангелы?.. Проверять не хочется. Если началась слежка, придется еще и следы запутывать, или пересечь Рай на предельной скорости, в надежде, что даже так смогу почувствовать, здесь ли Ивакина.

Миновав высокие рестораны элит-класса, с вычурными вывесками и зазывными рекламами, вновь встречаю павильоны и кафешки более низкого звена, лотки с едой, но и они незаметно рассеиваются. Я вместе с остальными душами оказываюсь на широкой площади.

По какому поводу сбор? Митинг? На миг притормаживаю, оглядываюсь. Толпа недружно гудит, взволнованно перешептывается. Перед нами раскидывается небоскреб. Настолько высокий, что на секунду опешиваю — верхушка уходит в никуда. Реально в никуда, потому что вижу лишь сужающуюся темную полосу, которая исчезает в призрачно-голубом кебе. Никогда подобного не встречал! Словно главное здание с офисом самого Бога на последнем этаже! По длине, насколько улавливает зрение, мелькает многоэкранный щит с сотнями пестрящих реклам. Симпатичные девушки и молодые люди с восхищением зазывают: «Академия тщеславия предлагает набор в бесплатные группы на специальности: «Звезда шоу-шоу-бизнеса «Актер мирового масштаба», «Госчиновник», «Руководитель любого звена».

Картинки быстро сменяются. Ослепляюще красивая брюнетка с томным взглядом и полными губами многообещающе протягивает:

— Ускоренное обучение. По окончании предоставляется диплом Земного образца, действительный во всех уголках планеты.

Диктор опять меняется. Теперь со всех экранов вещает изысканный синеглазый шатен:

— Для имеющих базовое образование, — поясняет вкрадчивым баритоном, — предоставляются курсы повышения квалификации: «Как не работая, получать зарплату» или «Другие работаю, а я получаю деньги».

— Только здесь, только для вас! — гипнотизирует нежным тембром обворожительная блондинка. Широко улыбается. В зеленоватых глазах читаю приглашение.

В голове точно щелкает. Кхм… Звучит очень заманчиво. Причем, так думаю не только я! Массовка возле небоскреба заметно редеет — в здание сплошной рекой спешат люди. На лицах интерес, счастье, ожидание… Гвалт голосов сливается в общий волнительный гул. Меня с толпой невольно утягивает к входу. Шагаю в темп

— не хочу сбиться. В предвкушении потираю руки. А что?.. Отличное предложение. Мне бы тоже не помешало закончить пару курсов, а то работники распоясались. Заместитель не справляется. Подчиненные все менее ответственные и профессиональные. Вечно приходится за кого-то выходить, искать замены, а так хочется…

Стоп! О чем я?.. Огорошено торможу на полпути, будто впереди крутой обрыв и неуверенно пячусь обратно. Люди недовольно шуршат, но пропускают. Что за хрень происходит?! Оглядываюсь. Ничего себе промывка мозгов! Мы же, словно кролики в логове удава. Ну уж нет! Так просто не сдамся. Меня на «дурака» не взять!

Точно ледокол пру напролом, усердно игнорируя недовольные выкрики и бормотания тех, кого расталкиваю. Вскоре толпа редеет, и я присоединяюсь к идущей мимо соблазна. На лицах равнодушие и безмятежность.

Все правильно! Мне тоже здесь не место. Я… Зачем я здесь? Брр… Мотаю головой

— эхом еще звучит манящий голос дикторов: «К нам. Сюда…» Словно робот перехожу на бег, но память играет злую шутку. Не могу вспомнить: зачем я тут. Интуитивно мчусь дальше, но дикторы и реклама не отпускают, так и порываюсь оглянуться.

Хлестко даю себе пощечину. Не слушать! Голоса тотчас умолкают, в ушах звенит. Идиот! Зачем я в этом странном месте?.. Глухо, разум спит. Бью еще одну — на всякий. Мне полезно, а то так и норовлю в неприятности влезть.

Только звон утихает, вспоминаю: Витка! Я на Небесах! Ищу Ивакину!

Какое счастье знать цель! Спасительный глоток, точнее, волшебный пинок сквозь миры!

Глава 4

Толпа совсем рассеивается. Уже не приходится толкаться — спокойно лавирую между нерасторопно идущими. Когда небоскреб скрывается из видимости, окончательно прихожу в себя. Миссия ясна, способности вражеского стана переоцениваю на ходу: божественники куда хитрее, чем думал. Столько уловок, чтобы сбить с пути истинного. И ведь, твою мать, почти получается! Коварны… Но и я не промах! Меня так просто не сломать!

Несмотря на черепашью скорость остальных, с трусцы перехожу на быстрый бег. Даже радость в груди расползается. Гордиться, может быть и нечем, но мне приятна сама мысль: не оступился — продолжаю путь. Некоторое время опять мчусь «в нигде» — даже глаза слепит от белоснежности мира без границ и ориентиров небожителей. Хочешь, не хочешь, следуешь за изрядно поредевшим потоком людских душ, медленно тянущимся к бесконечно далекой линии горизонта. Нет, я, конечно, не глупец, но что мне стадо, бредущее, точно на убой? Правильно — до одного места! У меня свой «квест» и путь свой. Плевать, что совпадает на время с дорогой остальных! Для проверки все же делаю пару попыток свернуть и бежать в сторону, но раз за разом оказываюсь несущимся в направлении с толпой.

Получается: как не крути — на небесах одна дорога! Что ж… Я терпеливый и чертовски выживающий. Стиснув зубы, бегу, что есть сил. Не сдамся… Я — упертый сукин сын!

Сколько бегу — понятия не имею, но наконец притормаживаю, когда безбрежные границы небытия вновь обретают четкость. Я опять на просторной площади. Только теперь она усеяна игровыми столиками, однорукими автоматами. Казино неземного масштаба под открытым небом! Лас Вегас — жалкая деревушка с копеечным оборотом в сравнении с этим беспредельным пиршеством мегатотализатора! А еще ужасает количество занятых мест. Игромания — болезнь миллионов! Если учесть, что в Раю куда больше народу, чем на Земле, цифра значительно увеличивается. У каждого столика небольшой плоский экран, откуда приятной внешности ангелоподобные ведущие, — девушки, парни, — вещают о возможностях игроков. Воркуют спокойными голосами, тягучими, вкрадчивыми, заставляя прислушиваться и даже затаивать дыхание. Объясняют правила и демонстрируют, что на кону. Мелькают счастливые лица победителей, денежный дождь… Квартиры, машины, а приписка: «Вас ожидает беспроигрышная лотерея: выиграй все, что пожелаешь!» — заставляет, призадуматься. В голове все настойчивее клокочет: Кхм… Если я могу получить, что желаю, то почему бы не попробовать. Я безумно мечтаю… Мечтаю… О чем же я мечтаю? Вновь озадачиваюсь. Даже чешу затылок. Тереблю подбородок, хмурюсь…

О, черт! Вспомнил! Я жажду вернуться к дьяволу! Вновь обрести могущество, получить обратно власть, силу, почет, признание, доверие… Вот это удача! Потираю ладони, усмехаюсь — уж играть-то я умею. Везение как у самого сатаны. Он не раз об этом говорил. Почему бы не рискнуть? Ничего не теряю…

Сажусь за ближайший столик игроков в покер, на единственное ближайшее свободное место. Со мной рядом двое мужчин и одна дама. На лицах странная отрешенность. А мне-то что?!

Воздеваю глаза на крупье.

— Вы с нами? — брюнетка с теплыми карими глазами улыбается так нежно и мило, что не удерживаюсь:

— На что играем? — подмигиваю привычной манерой обольстителя.

— На все, что пожелаете… — не менее соблазнительно отзывается крупье.

Не успеваю дать согласие, как мерзкое сомнение жужжит прямо на ухо: «Беги отсюда. Беги, пока не поздно…» Раздосадовано морщусь. Прогоняя науськивание, встряхиваю головой, но оно лишь усиливается: «Уноси ноги, а то проиграешь куда ценнее, чем то, что хочешь выиграть!» Сильный довод. Резонный…

Интуитивно кошусь через плечо на игроков за другими столиками. Взгляд ни за кого конкретно не зацепляется — вроде, все нормально. Развлекаются… Уже было отворачиваюсь, — пора и мне судьбу вершить картами, — как резко уставляюсь на дальний ряд одноруких автоматов. С ближайшего стула так быстро исчезает полный мужик, будто его волной слизывает.

Будто затрещину получаю. Звонкую, хлесткую. Пристально всматриваюсь в людей. Уже не торопясь — медленней, с дотошностью. Прямо на глазах то тут, то там посетители рассеиваются в воздухе, словно их и не было… Совершенно незаметно для остальных. Никто не пугается, не кричит.

По голове точно обухом прикладывают. В животе неприятно екает. По позвоночнику пробегает жуткий холодок. Даже скулы от напряжения сводит — видать, так стискиваю, что не выдерживают. Подкрадывается отчаянное желание бежать прочь. Такое подленькое, совсем неподходящее сущности демона…

Вскакиваю и неуверенно отступаю, внутри сжимается ком. Крупье, тасуя карты, останавливается. Улыбка стирается с миловидного лица. Девушка меняется в… голубоглазого ангела-паренька. Прищур холодных глаз студит кровь. Испуганно шарахаюсь и натыкаюсь на соседний столик:

— Простите, — отталкиваюсь и спешу прочь, нечаянно зацепив поддон с фишками. Они разлетаются по кафельному полу, но звуков не слышу.

Границы вновь искажаются, стираются. Мчусь в пустоте: нескончаемой и раздражающей. Самозабвенно выискиваю людей и чуть не вою от счастья и ужаса одновременно, когда вижу до жути уменьшившийся строй душ. Врезаюсь в ряды, но скорость не сбавляю. Пытаюсь затеряться, хоть и абсурдно — ведь одиночки идут, точно влачат на себе кресты.

***

Замедляю бег. Неторопливость бредущих — угнетает, витающая атмосфера — тяготит, наваливается на плечи неподъемным грузом. Жадно глотая воздух, перехожу на неспешный шаг. Сливаюсь с бесцветной толпой. Постепенно усмиряюсь, накатывает апатия. Зачем несусь, будто ухожу от преследователей? Ангелы, вроде, не гонятся следом… Хм, правда, зачем бегу?.. Спешу на тот свет? Видимо. Но торопиться не зачем — рано или поздно все там будем! Лучше с серой массой влачиться, вспомнить о прошлой жизни, взвешивать положительное и отрицательное, придумать оправдание, когда дойду до входа в Эдем… Точно! Теперь знаю, почему души так медленно идут!..

Уже теряюсь во времени: сколько двигаюсь, будто сомнамбула — хрен знает, но спешить не куда. Бреду, опустив голову, ноги едва переставляю — налились свинцом. Дыхание рваное, вырывается с клокотом. За глоток воды, сейчас бы убил…

Измученно вскидываю голову: рамки бескрайности вновь сужаются. Точно карандашный набросок на холсте появляются линии, штрихи. Очертания невысоких домов, прорезается узкая длинная улица с нескончаемым шествием.

Картинка в беспорядке раскрашивается. Вскоре вижу большой перекресток и натыкаюсь на сборище народа. Толпа шуршит, переговаривается:

— Красивые. Ой, какое платье…

— Блондин, такой очаровашка…

— А мне больше шатен нравится…

— Сволочи, кто-то голодает, а они…

— Правильно, долой неравноправие…

— Почему нельзя поделиться своими миллионами?..

— Мы вон, сколько идем. Пить, есть хотим, а они…

— Вот именно, дали бы хоть покушать…

— Перестаньте, они же не могу выглядеть как мы…

— Почему? Мы тоже может не хуже одеться…

— Ага, так красоваться все могут-денег дай…

Через силу продираюсь в самую гущу и на миг замираю, ослепленный вспышками фотокамер. Первую линию занимают репортеры, папарацци. Правда, объективы направлены не на меня, а на красную ковровую дорожку, раскинутую за металлической оградой-пиками.

По красной широкой полосе выхаживают лощеные мужчины в смокингах, женщины в вечерних нарядах. Белоснежно улыбаются, одаривают томными взглядами, заучено позируют, салютуют бокалами с шампанским. По другую сторону от нас стена — стенд-реклама, аллея славы: «Ими гордятся Небеса!» Красочные плакаты кинозвезд в полный рост, шоуменов, ведущих и прочих высокопоставленных личностей. Бегущей строкой дублируется текст, который вещает диктор на всю площадь:

— Ванесса Грей с Нильсаном Обергом. Ванесса снялась в пятнадцати картинах, пять из которых были номинированы на различные награды в области кинематографии…

В душе колет зависть и обида. Недавно сам позировал на такой дорожке. Девушек менял как перчатки. Правда, ни одна не была мне под стать! Тогда не думал о гребаном глотке воды или куске хлеба — пировал, гулял, наслаждался властью, могуществом. М-да…

Со стороны видно, как показано ведут себя более удачливые. Но жизнь, она такая: кто-то на коне, кто-то под ним. Правда, это осознаешь в полной мере только, когда оказываешь по другую сторону ковровой дорожки. Толпа верно говорит…

Твою мать! О чем думаю? Сердце нервным толчком подает жалобу в голову. Бешусь на свое малодушие и отступаю прочь. Какое мне дело до аллеи тщеславия и ропщущего народа? Катись оно пропадом! У меня своя дорога — плевать на богатеев и нищих. Мелочно и глупо. В душе другая боль, цель.

Голова трезвеет в раз. Ивакина! Она во всем виновата. Из-за ее бездумной выходки приходится бродить по Небесам, выискивая: не сюда ли занесло ее грешную душу?..

Уф, даже легчает. Как хорошо, когда знаешь, что или кого ищешь!..

Раздумья прерываются — один из репортеров, искоса глядит на меня. Хмурое, загорелое лицо мгновенно меняется на бледное, молодое и задумчивое. Ангельское… Этого паренька уже видел, но сейчас не до воспоминаний. Быстро вырываюсь из галдящей, беснующейся все сильнее толпы и бегу, куда глаза глядят. Плевать куда, лишь бы подальше от всего несущественного!

Глава 5

Уже пот выедает глаза. Народу почти нет, редкие встречные бросают затравленные, чуть испуганные взгляды. Дьявол меня забери! Я так никогда не найду Витку. Где я, черт возьми, и что происходит? Рай… Это же Эдем — Сад! Туда все хотят попасть, а там, где ношусь я — да не дай бог даже врагу оказаться. Это же…

Мысль ускользает, чуть не падаю в широкую яму-котлован. Из ниоткуда передо мной раскидывается стройка. Причем, не просто строительство, а грандиозное, много объектное. Такое впечатление, что попадаю в Египет, во времена фараонов, и всюду кишит работа по возведению пирамид, гробниц. Народу — море. От мала, до велика. Нет новомодной техники — тракторов, грузовиков, подъемников. Все делается сподручными средствами: веревками, бревнами, одноколесными каталками, ведрами, лопатами…

Между тружениками замечаю идущих мимо людей. А вот и души!.. Бредут все также отстраненно! Редкие останавливаются и помогают строителям.

Мне не до стройки! У меня цель, куда глобальней, чем камни таскать, ямы копать. Да и сердцу приятней! Вот только… не помню какая. Знаю лишь: обязан двигаться дальше!

Быстро лавирую между постройками и работниками. Бегу по узким тропам, ловко огибая встречные души. Нет-нет, да и натыкаюсь на пожилых мужчин, женщин. Они копают, таскают, ломают стены и возводят другие. Бегу долго, упорно игнорируя даже детей, влачащих булыжники. Часто замечаю, как малыши ухают от усталости на землю. Похожие друг на друга, будто одна семья. Тощие, с впалыми щеками, обескровленными губами и огромными глазищами. Стиснув зубы и кулаки, мчусь прочь. Их квест — не мое дело вмешиваться! Перебираюсь через завалы, перепрыгиваю канавы, но совесть вынуждает притормозить возле сухонького старичка, дышащего на ладан. Из последних сих втыкает лопату в каменистую землю и, шумно выдохнув, оседает на колени, едва придерживаясь древка. Исхудавшее тело словно скелет для уроков по анатомии. Кожа настолько тонкая и светлая, будто пергамент. Полугол — лишь в грязной набедренной повязке. Босые ноги стерты в кровь. Правда, из-за грязи взбухли и местами покрылись бурой коркой.

— Старик, — склоняюсь к нему. Рвано перевожу дух после долго бега: — Зачем копаешь?

Ловлю недоуменный взгляд синих точно вечернее небо глаз.

— Как же не копать, мил человек? — тяжко выдыхает старец с безмерной усталостью.

— Мне немного осталось, если смогу прокопать траншею вон… — кивает на ров соседа, — до того места, мои грехи искупятся, а мои правнуки на Земле смогут перейти на более высокий уровень бытия.

— Но ты же, — неопределенно качаю головой, — еле живой… — С минуту молчу, в полной растерянности. — Дай, — не знаю, зачем забираю лопату. Старик без поддержки опадает наземь всем телом. На лице страх и негодование.

Злюсь на себя, но копаю долбанную канаву. Мощными гребками расчищаю ров — углубляю, расширяю. Шаг за шагом, мах за махом. Изредка отбрасываю инструмент и руками выкорчевываю большие камни. Складываю наверху, но они там не успевают залежаться — другие строители их тут же уволакивают. Только освобождаю место для копания, вновь берусь за лопату. Дыхание вылетает с хрипами, тело наливается свинцом, но медленно подбираюсь к соседней яме. Еще гребок, еще… Перед глазами назойливо маячат темные и светлые пятна. Смахиваю пот, прочищаю глотку. Несколько глубоких вдохов, и опять продолжаю работу…

Забыться не позволяет образ Витки. С нежным взглядом и ласковой улыбкой. Греет душу, заставляет сердце биться чаще. Правда, вместе с этим осознанию, что когда- то наши с ней отношения точно также, собственноручно закопал…

Уф!.. Сил нет, выжат до последней капли! Через «не могу» вылезаю из длиннющей траншеи от дома старца до рва соседа. Вручаю старичку, так и не сдвинувшемуся с места, лопату:

— Ты себя побереги, — бросаю почему-то стыдливо. Глаза старца дико вытаращены. Он озадачено водит из стороны в сторону тощей рукой с дряблой кожей и невнятно бормочет:

— Это ты… как же… это… мил человек…

Легонько хлопаю его по плечу и на заплетающихся ногах бегу прочь. К дьяволу трепетные чувства к другим! И так времени потерял, а у меня важная миссия. Куда важнее всех дел мира, Вселенной! Что уж говорить о чужих родственниках неизвестных мне смертных! Пошли они!..

Кхм… Вот только интересно, а какая у меня миссия?..

***

Несколько раз проваливаюсь в небытие, но когда выныриваю, оказывается, что еще бегу. Как? Хрен знает… Видимо, тащит сила воли и чувство собственника — обязан заполучить, принадлежащее мне. Плевать, что не помню, что именно, главное, осознаю: оно должно быть моим!

Вырываюсь из очередного провала, сбавляю темп — опять не могу понять, куда и зачем бегу. Сливаюсь с потоком неспешно идущих людей. Их очень мало! Мало настолько — будто редкие выжившие, собирающиеся после катаклизма. Если раньше река бурлила, то теперь ручеек едва струится, робко извивается…

Движемся по невидимой дороге, но целенаправленно — вперед. Хотя толком не знаю, где он — тот «вперед». Просто по течению. Вроде как не один. Вроде куда- то… Недружными рядами, кто как может, но всех объединяет отчужденность на лицах, скорбь в глазах и усталость шага.

Мыслей нуль, воронка пустоты настолько поглощает, что бездумно бреду даже не мечтая когда-нибудь остановиться. Сколько проходит времени — понятия не имею, да и какая разница? Куда спешить? Зачем?.. Безразличным взглядом осматриваюсь. Оказывается, иду по освещенному коридору, меня окружает безграничная чернота, но почти незаметно для глаз преображается в красочное столпотворение — улицу с домами по обе стороны. Точно попадаю на респектабельную и самую дорогую улицу Нью-Йорка. Пятое авеню! Высотки, магазины, бутики, рестораны.

Приободряюсь. Ускоряю шаг, даже усталость и тяжесть притупляются. Выискиваю, но сам не знаю, что. Лишь уверен, если увижу, пойму — это то, что мне нужно!

Иду… бесконечно долго. Оптимизм рассеивается. Проталкиваюсь грубее — терпение заканчивает, настроение окончательно падает. Толпа заметно сгущается. По ходу кручусь, всматриваясь в чуждые лица: отрешенные, пустые, безликие… От вереницы однообразного — кружится голова, сознание мутнеет. Опять сбавляю темп. Накатывает разочарование. Уже было сдаюсь, как вижу в самой плотной группе отдаленно-знакомый силуэт. Стройный, гибкий, изящный. Девушка ко мне спиной — темные волосы тяжелыми волнами опускаются до лопаток. Поворачивается в профиль, и мое сердце учащает бит. Это она! Я ее искал! Вот только… кто она?

Спешу выяснить, но девушка точно ощущая приближение, торопится прочь.

Уже не иду — бегу, девушка мне под стать — легкой пробежкой ловко огибает людей и скрывается в ближайшем переулке. Без аккуратности проламываюсь сквозь плотную толпу, яростно расталкивая локтями — сворачиваю за тот же угол и застываю.

Длинный коридор с сотнями однообразных металлических дверей. Брюнетка недалеко.

— Я за тобой, — едва разлепляю непослушные губы.

Девушка зазывно улыбается краем полных губ. Глядит с вызовом, игриво отступает. Движения плавны, грациозность хищника в каждом шаге. Следую за ней с некоторой опаской. Брюнетка останавливается — замираю и я. Прислоняется спиной к стене, чуть прогибается волной. С удивительной интимностью немного съезжает вниз и мучительно возбуждающе поднимается обратно. Размеренно повторяет, не сводя с меня глаз. Гипнотизирует, пленяет — словно окунаюсь в другой мир. Только сейчас замечаю, что красотка, отлепившись от стены, танцует. Соблазнительно, неспешно, умеючи, гармонично даже несмотря на обстановку и неуместность. Искусно покачивается в известном только ей ритме: медленно, очень эротично.

— Нам нужно спешить… — чуть заминаюсь, действо не на шутку завораживает.

Девушка уже ведет себя смелее, развратней — плавно извивается, будто стриптизерша на сцене. Ее руки скользят по собственной груди, неторопливо спускаются по животику, переключаются на бедра. Встряхиваю головой, прогоняя наваждение. Иду навстречу:

— Витка… — прокашливаюсь — голос немного охрип. Точно! Я пришел за Ивакиной. Она мне нужна!.. Моя девочка! Глупышка.

Волна радости и возбуждения прокатывается по слабому до низменных удовольствий телу. Приближаюсь более уверено — Ивакина даже не пытается убежать. Перестает соблазнять. Останавливается, рассматривая пронзительно голубыми глазами — в них ни капли упрека, лишь пылает огонек страсти. Обвивает мою шею руками. Поднимается на цыпочки, наши лица оказываются на уровне.

— Витка, — непроизвольно смягчаю тембр. Притягиваю Ивакину за талию. — Сейчас не до игр и, уж тем более, не до секса. Нужно спешить!

Только сейчас задумываюсь: а как собираюсь нас телепортировать с Небес на Землю. Кхм, вопрос на миллион. Он улетает в никуда — Ивакина обиженно надувает губы, выскальзывает из объятий и опять прислоняется спиной к стене, чуть согнув одну ногу в колени.

Твою мать! Что значит эта игра?! Ролевухи несвоевременны, но не драться же с дурехой или тащить за шиворот, к тому же не ведая, куда. Шумно выдыхаю:

— Знаю. Обидел тебя, но давай, потом поговорим. — Ступаю ближе, несмело касаюсь зардевшей щеки Ивакиной: — Нам пора, — настаиваю и скоротечно оглядываюсь. Вроде слежки нет. Слегка киваю на выход: — Надо уходить.

Настроение Ивакиной снова меняется. Очаровательно-милое с нежным овалом лицо озаряет лукавая улыбка. Витка манит пальчиком:

— Ко мне… — шепчет игриво, тянет за грудки к себе, томно прикрывает глаза, немного закидывает голову, явно ожидая поцелуя. Дьявольщина! Чего творит? Эта женщина

— такая загадка, что чокнуться можно. Семь пятниц на неделе! По-моему, она сама не знает, чего хочет…

Может, это значит, что не обижается? Даже радостно — не придется копаться в собственной душе и раскрывать другим то, о чем давно молчу. Это же замечательно! Не хотелось бы показаться в ее ангельских глазах розовощеким слабаком! Да и права: куда спешить-то?.. Упираюсь руками по обе стороны от лица Ивакиной. Касаюсь поцелуем чувственных губ, но обычного возбуждения и жажды продолжить не ощущаю. В голове опять точно срабатывает переключатель.

Стоп! Что творю? Сейчас не до ублажения похоти. Только открываю глаза — Витка меня отпихивает и шустро юркает за ближайшую дверь.

Нет, черт возьми! Ивакина — чокнутая! Все же, обижается…

Спешу за ней — распахиваю дверь и теряюсь. Витка в бесстыдно-развратной позе сидит на столе и без скромности изучает худощавого юнца-ангела, дерзко пристраивающегося между ее ног.

Твою… мать! Ревность затмевает разум, от гнева ничего не вижу — бросаюсь на божественника, мечтая отломать крылья, свернуть шею.

Со свирепостью откидываю хлюпика и едва удерживаюсь, чтобы не врезать Ивакиной — рука застывает в паре сантиметров от испуганного лица. Стискиваю кулак крепче, резко отворачиваюсь. В шаг оказываюсь рядом с валяющимся на полу «амурчиком». Белоснежные локоны разметаны вокруг головы, точно ареола. Круглые ясные глаза вытаращены, а полные, алые губы обиженно искривлены.

Гнида небесная! От бешенства по телу пробегает тремор. Хватаю мальца за горло, рывком воздеваю на ноги и бью, что есть дури по слащавой физиономии. От хруста ломаемых костей по жилам с большей радостью несется кровь. Какое блаженство, размозжить харю соперника! Будто превращаюсь в берсерка.

Бью еще раз… Еще… Голова мальчишки, с превращенным в месиво лицом, от последнего удара откидывается назад, будто кочан капусты от пинка. Тело обмякает…

Совесть так же резко, как и вспыхнувшая ярость, возвращает к реальности. Что я натворил?!.

Убил ангела!

Разжимаю ладонь, еще стискивающую глотку амурчика — он ухает на пол, точно мешок с картошкой. Потерянно оборачиваюсь к Ивакиной. На месте Витки сидит другой ангел. Одет в хлопковые брюки и белоснежную футболку. Худенький, невысокий, светловолосый… Смутно знакомый. С глазами очень юного, но вдумчивого существа.

Это же ангел, которого я не убил на Земле — позволил самому покинуть сосуд.

Глава 6

— Мне очень жаль, Зепар, но я должен тебя доставить к Серафимам, — поясняет вкрадчиво парень.

— Мне нельзя… — оправдываюсь, но мысль ускользает. Что хочу сказать, уже не помню. — Я должен… — беспомощно развожу руками, тщетно пытаясь вспомнить.

— Прости! — встряхивает пшеничными кудряшками ангел. — Ты провалил испытание на восьмом смертельном грехе. С легкостью отказался от еды, собственная значимость тебе оказалась неважна. Алчностью — не страдаешь, завистью — не болен, уныние тобой не владеет, помогаешь страждущим, даже смог перебороть похоть, но… убийство в гневе!.. К тому же одного из служителей Неба… Этого крылатая полиция не простит. И плевать, что иллюзионное убийство — брат в очередном теле на следующей миссии. Поверь, лучшие специалисты подняты, чтобы тебя поймать. Скоро будут здесь! Эх, — выдыхает сожалеющее. — Я и так как мог, игнорировал твое присутствие — надеялся, что другие среагируют и мне не придется… — Парень шустро спрыгивает со стола:- Пошли. Лучше я тебя сдам, и мне зачтется благое дело. Может, на уровень выше поднимут.

Не успеваю и слова сказать, на руках уже серебрятся наручники. На поверхности выщерблены заклинания — перетекающая красноватая молния бегает по значкам как живая. Пробую порвать цепочку, но от каждого рывка от металла выстреливает разряд тока и жалит тело. После нескольких тщетных попыток — усмиряюсь.

— Скажи, — вопросительно смотрит ангел, — как ты попал на Небо? Ты же демон!..

Секретом не является, к тому же более могущественные ангелы, скоро сами выяснят подробности проникновения врага в верхний мир. Если уже не…

— Во мне душа Сашиэля… — скрипя зубами, гляжу исподлобья.

Лицо мальчишки светлеет. Взирает голубыми глазами с еще большим интересом.

— Пошли, — спешно хватает за руку и тащит прочь из комнаты. За дверью коридор в одно мгновение преображается в просторную улицу, кишащую людьми, словно попадаю на Красную площадь в грандиозное празднование. Ангел торопливо увлекает в самую гущу. Тараторит не громко, часто оглядывается:

— Ты хочешь сказать, что Сашиэль продал душу?

— Нет! Отдал… — тихо поправляю, крайне удивляясь, почему ангел не знает о таких мелочах. — Ты его знал? — неуверенно вырывается предположение.

— Признаться, нет, — сокрушается парень. — Но знаком с его учениями, идеями. Среди наших он пользовался уважением, пока… — ангел заминается и неопределенно мотает головой: — пока не ушел к людям. Я… — быстро лавирует между людьми, таща меня за собой, — очень проникся его теорией мироздания, отношению к отцу нашему, людям, демонам, — переходит на громкий шепот. — Хотя, насчет демонов не совсем… Вот только, узнай о подобном наши — меня точно лишат крыльев!

— Помоги! — сам пугаюсь собственного рыка-мольбы. С чего беру, что согласится — ума не приложу, но в душе теплится крохотная надежда. Видимо, Сашиэль, морально поддерживает, не дает опустить руки.

— Не могу, — не замедляя шага, косится затравленным взглядом парень. — Ты — наш враг…

— Я вам не враг! — упорствую. — Больше… не враг… — спешно поправляюсь. Решаюсь на отчаянный шаг, выпаливаю: — Мне нужно найти Витку! Только времени мало. Иолла сказала, что если застряну…

— Ты знаком и с Анаэль?.. — теперь ангел уже не просто удивлен — шокирован. Застывает, точно вкопанный, с вытаращенными глазами.

— Анаэль? — переспрашиваю, чуть замявшись.

— To есть, Иоллой, — уточняет ангел.

— Да, — осторожничаю. — О ней тоже слышал?

— Больше, — признается ошарашено. Взгляд тускнеет. — Она — моя наставница. Была… — потерянно встряхивает кудряшками и опять спешит прочь.

— Иолла помогла мне, — подыскиваю любую мелочь, способную переубедить ангела. Равняюсь с ним. — Помоги и ты…

— Боже, боже, боже… — тихо бубнит мальчика, в ритм быстрых шагов.

— Клянусь, уйду, только заберу Витку с собой.

— Забрать с Небес? — ангел так резко останавливается, будто налетает на невидимую стену — вновь недоуменно уставляется.

— Да! Она — моя… — добавлю с чувством собственника. — Никто не смеет забрать ее душу, кроме меня. Сама вручила права на владение…

— Тогда она не здесь, — хлопает длинными ресницами парень и снова продолжает идти.

— Откуда знаешь? — спешу за ним.

— Думаю… — неоднозначно пожимает плечами. — Хотя, не уверен!

— Вот и я о том же! — настаиваю с жаром. — Как бы узнать, попала она к вам или нет? Учет душ ведете?

— Ведем, — чуть отстраненно бормочет парень. — Но это уже перед входом в Рай. Пройдя испытание на восемь смертных грехов, и ни разу не споткнувшись, не соблазнившись, человеческая душа предстает перед вратами в Эдем.

— И?..

— Но ты не прошел, — снова косится на меня парень. — Я должен тебя доставить в небесную полицию, для отправки в Ад.

— Не будь глупцом, — рычу неожиданно зло. — Ты же знаешь, что они со мной сделают! Ада мне не видать!..

Некоторое время идем в полном молчании. Призрачная надежда рассеивается. С упавшим сердцем плетусь за ангелом, размышляя как избавиться от конвоя и бежать. Наручники божественников не поддаются моим силам — их может снять только тот, кто надел. Хотя, что это даст? Даже если сбегу, я в незнакомом месте — в стане небесников. Где точно искать Ивакину? В «списках прибывших»? Крылатые мне не дадут таких сведений по собственной воле… Нужна помощь! Единственный, кто может подсобить — отказывается. Так что, сбеги от него — меня поймают, ведь мальчишка сказал: за мной уже отправили розыскную группу спецов.

Безысходность пленит куда больше, наручников и хлюпика-надзирателя. Я в прострации, смятении — что делать не знаю, куда двигаться — тем более. Мне нужна помощь знающего Небеса. Ангел вновь резко останавливается:

— Ты меня не убил, хотя мог…

Затаиваюсь, терпеливо жду, но внутри опять растет робкая надежда.

— Почему?.. — изучает с дотошной щепетильностью парень удивительно вдумчивыми глазами.

— Ты мне не враг, — бормочу первое, что приходит в голову. Ангел не сводит пристального взгляда. Такого проникновенно глубокого, что непроизвольно выдыхаю со стыдливым рыком: — Не смог! Ты… другой. Смотришь… как сейчас, — трясу головой, прогоняя наваждение.

— To есть, я другой?

— Не такой, как большинство ангелов. Есть в тебе что-то… Сашиэлевское, — выдавливаю нехотя. — Понимание в глазах больше, чем у кого-либо. Эх! — протягиваю сожалению. — Для тебя это сущая беда — думаешь много…

Мальчишка смущенно отводит взгляд:

— Все так! Часто получаю нагоняй за вопросы не к месту. Другие молчат, а я не могу… Не понимаю, почему так, а не иначе. Не согласен с мнением окружающих, вот и не любят меня наши.

— О том и говорю! Мир не таков, каким его пытаются показать ангелы и демоны. Люди куда интересней, загадочней… Не зря их Бог создал по своему подобию, впрочем, как и нас. Мы все братья и сестры, а мерить всех под одну гребенку нельзя. Сашиэль и Иолла поняли это раньше большинства. Потому и ушли к смертным.

Ангел кивает и побуждает перейти на бег. Не отстаю.

— Я тебе помогу добраться до списка, но это все… — наконец, нарушает молчание.

— Спасибо, — шепчу горячо, едва не давясь благодарностью и счастьем. — Мне бы убедиться, что ее здесь нет!

Толпа уплотняется, уже приходится проталкиваться. Еле поспеваю за ангелом. Он тощий, юркий. Когда теряю из вида, притормаживаю — парень выныривает из гущи и рывком тянет дальше. Текучка стремится к высокому зданию с огромными воротами-аркой. Вновь продираюсь через толпу, пока не упираюсь в небольшую лестницу. Здесь народ распределяется в многочисленные длинные шеренги. Спешу в очередь за ангелом и удивленно понимаю, что мы ни разу не остановились, не замедлили шага. Двигаемся с той же скоростью, а впереди идущий строй, рассеиваются по мере приближения к арке. Восхищенно верчу головой и вскоре натыкаюсь на один длинный стол, от стены до стены, перед входом в здание. С другой стороны, по всему периметру сидят миловидные девушки-ангелочки — администраторы Эдема. Светловолосые и голубоглазые, будто сестры. Между очередями проекционные экраны, на столешнице перед администраторами Рая сенсорные клавиши.

— Руни, скажи, — склоняется парнишка к ближайшей, — как бы узнать, Ивакина Вита Михайловна заявлена как прибывшая на Небо?

Девушка чуть медлит. Глупо хлопает глазами, переводит взгляд на меня. Натягиваю улыбку, но вряд ли мое демоническое обаяние здесь сработает. Так и есть! Ангел опять вопросительно смотрит на моего спасителя:

— Зачем тебе это? — в тоне нет упрека или подозрения, скорее робкое желание понять истинную причину.

— Поспорил со знакомым, что такую значимую персону как дочь Михаила и Албериты в Рай не пустят.

Ангел неуверено косится на соседок — те заняты своими клиентами. Шумно выдыхает, морщит нос и шустро проверяет базу данных — тонкие пальчики ловко бегают по клавишам. На нашем экране стремительно мотается список и выскакивает красная табличка.

— Нет, такая не прибывала, — нехотя отзывается девушка, смахивая белоснежный локон с плеча. — Но, Кассиэль, — переходит на шепот, и чуть подается к нам: — не думаю, что бы ее так просто впустили. Скорее, в списки бы не внесли, а доставили в спецотдел… — многозначительно понижает голос и вновь глядит на меня. — А это и есть твой знакомый? — вновь морщит милое личико, в глазах мелькает сомнение и легкое недоумение: — Уж больно похож на…

Окончания фразы уже не слышу, парень утаскивает меня прочь:

— Боже! О таком не хотел даже думать! — тихо тараторит Кассиэль. — Ужас! Ужас!..

— Что? — нервно сглатываю, едва поспевая за юрким мальцом, мчащимся к тому же против человеческого потока.

— Прости, — ангел щелкает пальцами, и мы в мгновение ока оказывается в пустой затененной комнате. О как! Не успеваю спросить: почему сразу нельзя было нас так перенести к вратам Эдема, мысль испаряется. — Это хуже, чем я мог предположить,

— горестно бубнит Кассиэль, — но единственно верно, если учесть значимость дочери отступников.

— Где этот спецотдел? — пропускаю мимо ушей остальное, ненужное.

— О, нет, — рьяно мотает головой Кассиэль. — Даже не думай! Это закрытый отдел, куда нет доступа простым ангелам, человеческим душам и, уж тем более, демонам воплоти…

— Я тебя не заставляю. Отпусти меня и скажи, куда иди. Сам попробую.

— Зепар, проще забыть о ней…

— Не могу! — неистово рычу. Голос настолько пропитан болью потери, что пристыжено опускаю глаза. — Она нужна мне больше жизни! — насильно усмиряю пыл.

— Никогда не видел, что бы демон любил, — неверующе шепчет Кассиэль, во взгляде мелькает нечто странное — проникновенность, сострадание, понимание. — Скажи, — понижает голос, — это больно? Любить? — осторожничает несмело.

С минуту собираюсь силами и решительно выдыхаю:

— Если то, что испытываю, так называется, то да! Как ничто на свете, — предательская дрожь все же настигает последние слова. — Все муки Ада — сущий пустяк в сравнении с тем, что твориться в душе, когда теряешь ту, ради которой готов перевернуть Вселенную, — от собственного пафоса готов проблюваться, но впервые настолько честен перед совестью и другим существом.

Кассиэль робко ступает ко мне. Медленно поднимает руку, вопрошающе смотрит, будто спрашивая разрешения, и несмело касается моей груди. От ладони ангела идет охлаждающая прохлада, расползается по венам, точно заморозка. Боль чуть притупляется, тело благодарно отзывается спасительным теплом. Кассиэль так резко отдергивает ладонь, словно ошпаривается кипятком. В наивных голубых глазах безмерное удивление и крупные, с горошину, слезы. На лице столько жалости, будто ангел только что познал масштабы моего горя:

— Это чудовищно, — бормочет в никуда, неопределенно потряхивая головой, — белоснежные кудряшки прыгают в такт. — Как ты живешь с этим?

— Помоги… — молю с чувством.

Висит долгое, тягостное молчание. Уже готов рухнуть на колени, упрашивая об исцелении или, на худой конец, о полном забвении, как ангел не дает упасть так низко:

— Пробраться в отдел никак нельзя, — бормочет убито и всхлипывает: — Если только… — осекается, смахивает слезы, юрко бегущие по щекам. — Самим не сдаться. Ты ведь тоже не просто посетитель.

— Тогда чего ждем? — задыхаюсь от нетерпения.

— Ты хоть понимаешь, что оттуда нет выхода? — осторожничает Кассиэль, во взгляде застывает обреченность.

— Главное убедиться, что ее там нет…

— Но если ее там не окажется, под арестом останешься ты.

— Мне плевать! — упираюсь.

— Да? — вытаращивается ангел. — А если она там?.. — интересуется, пряча глаза.

— Тебе лучше не знать, что сделаю!

— Ужас! Зепар, я не могу помочь тому, кто может причинить вред моим братьям и сестрам.

— Они и моя родня, но если посмели причинить Витки боль — приму как личное оскорбление. Его не прощаю никому! Никто не имеет права лишать меня самого дорогого, из того, что я имел. Но если Ивакиной там нет, клянусь, — добавляю с жаром, вкладываю в слова всю силу убеждения, — ни одному ангелу не причиню вреда.

Кассиэль долго молчит, а потом часто-часто кивает, будто своим мыслям:

— Хорошо, но, Зепар, подумай хорошенько, — выдерживает крохотную паузу, — если не здесь, — рассуждает волнительно, в голосе улавливаю сомнение, — то Вита в этот момент может находиться в Аду…

Зажмуриваюсь. Горе перекрывает разум! Вот что значит, потерять голову из-за женщины! Все как у людей… Твою мать!

Кассиэль прав, но другого выхода нет. Любым способом нужно добраться до спецотдела крылатых. А там, выкручусь… Допросы не только вел, но и не раз был допрашиваемым. Извиваться змеей умею, где идиотом прикинуться, где глупость сказануть, придумать, приврать, а иногда «пойти на контакт». Шлюшкой побыть для дела… Стоять! Не уверен, что получится, но Лилит частенько в Раю бывает.

Первая жена Адама, созданная богом, но осквернившая все его лучшие чувства и сосланная прочь. Развратница негодовала, злилась за поруганную честь недолго — ноги и руки никто не связывал; гуляй и делай, что возжелаешь. Вот и понеслась душа не только в Рай, но и в Ад. С тех пор, ангенесса самозабвенно вкушает прелести жизни во всех мирах, кроме Земли, куда ей дорога закрыта создателем, — предпочитая хозяйничать в нижнем. Больше простора для фантазии и средств осуществить самые дерзкие мысли без страха быть оскорбленной или непонятой.

Вызвать ее! Мысль, может, и дурная, но почему бы не попробовать?!

— Оставь меня здесь! — Идея приходит как разряд жалящего тока. — А ты беги, пока ангелы не схватили нас вместе. Тебя не должно быть рядом. Пока есть время, найди Лилит. Надеюсь, ее знаешь?..

— Конечно, — кривится Кассиэль и тотчас смущенно краснеет. — Не в том смысле, — бормочет оправдываясь. — Но видел…

— Отлично, а я с ней знаком именно в этом смысле, — нехотя поясняю. — Не друзья, зато она… — подбираю верные слова — они, как назло, не идут, — может согласиться помочь.

— Но… — заикается мальчика.

— Прочь! — холодно отрезаю. Разговор затягивается, а спецотряд вот-вот нагрянет.

Кассиэля точно волной смывает, наручники исчезают в тоже мгновение. Я остаюсь наедине с болью и своими страхами. Ненадолго… Не успеваю обернуться, оценивая обстановку, соотношение сил — дверь распахивается с грохотом, комнату наполняют ангелоподобные верзилы-бойцы и меня накрывает темнота.

Глава 7

Едва разлепляю непослушные веки, тотчас морщусь от яркого света, бьющего прямо в глаза. Отвернуться не получается — сижу крепко привязанный к стулу, на запястьях холодят кожу наручники, внизу побрякивает металл — за щиколотки прикован к ножкам стула. Голова раскалывается от боли — видать, хорошо приложили чем-то тяжелым. Открыть глаза получается не с первой попытки. Щурюсь, внимательно разглядывая, где нахожусь. Четыре белоснежные стены, одна с зеркальным окном, другая с дверью, — явно выход. Я посреди комнатки. Напротив — прислонившись к столу, скрестив нога на ногу, восседает хорошо знакомый по прошлым встречам Габриэль. В пиджаке молочного цвета, отутюженных брюках, лакированных туфлях. Медовые волосы небрежной копной ниспадают до плеч. Светло карие, даже скорее, охровые глаза глядят пристально, изучающе. Ноздри орлиного носа мерно раздуваются. Узкие губы искривлены в подобие брезгливой ухмылки:

— Зепар, друг мой, — тянет сахарным голосом Габриэль. — Сколько лет, сколько зим? — Чуть подается ко мне: — Не могу сказать, что рад встрече, но безмерно удивлен!

— И тебе того же, и тем же… — разлепляю опухший рот. Онемевшим языком обвожу губы — саднят. Странно, не помню, чтобы меня били. В глотке привкус металла. Да, и тело орет от боли, словно упал под поезд. Однозначно: божественники меня пинали, пока был без сознания.

— Какими судьбами? — самодовольно ухмыляется Габриэль, явно наслаждаясь своим положением победителя и моим пленением.

— Да так, — встряхиваю головой, пытаясь прогнать назойливый гул, перерастающий в звон. — Дай, думаю, загляну к Габи, — шумно перевожу дух. — Узнаю, как дела? — Жадно хватаю воздуха и морщусь от пробежавшей стрелы боли — внутри клокочет и булькает. Твою мать! Вероятно, ребра переломаны. — А то, поди, меня совсем потерял из виду…

— Естественно, — брезгливо фыркает архангел, деланно изучая ногти, — на что ты мне сдался? Уже не демон, еще не человек… Что с тебя взять?

— Эх, прав — нечего!

Внутри разрастается тепло. Удивительное, живительно-приятное. Даже ощущаю, как боль отступает. Ребра уже не цепляют легкие, кости не хрустят, жилы не стонут от напряжения. Это Сашиэль меня залечивает!.. Не знаю, как благодарить. Не понимаю, чем заслужил помощь такого существа.

Спасибо…

Ни одной мало-мальски приемлемой мысли для разговора с Габриэлем на ум не приходит, несу первое, что идет в голову:

— Дружище, — прокашливаю ком в глотке. — Подскажи, Ивакина у вас тут случаем не появлялась?

Габриэль отрывается от просмотра ногтей. Секунду задумчиво-пристально глядит на меня из-под циничного прищура. Резко откидывает голову и разрежается закатистым хохотом:

— Кто знает, кто знает, друг мой… — обрывает смех. — Но если хочешь узнать — могу помочь! Только у меня к тебе деловое предложение, — загадочно подмигивает, — а точнее, у тебя два выбора. Либо гниешь у нас в тюрьме-ловушке, пока… существуешь. Либо переходишь на нашу сторону.

— Вербуешь? — опешиваю. В голове проясняется, теперь уже чувствую бодрость. Сашиэль упорно меня излечивает.

— Почему бы и нет? Когда такой шанс еще случится. Демон, пусть и бывший, — многозначительно добавляет, — у нас на Небесах — единичный случай.

— Нет! — мотаю головой. — Даже несмотря на то, что отошел от дел. Мне бы Ивакину вернуть, а война между ангелами и демонами — отныне не для меня.

— Зря! — рявкает архангел. Вдох застревает посреди горла — Габриэль так стремительно оказывается рядом, что даже моргнуть не успеваю, — и с плохо просматриваемой скоростью смачно бьет по лицу. Кулак обжигает скулу. Искрятся звезды. Встряхиваю головой и хлопаю глазами, отгоняя пелену помутнения и звон в ушах. Слизываю языком теплую струйку в уголке рта и сплевываю терпкую сладость:

— Брось! Ты же не думал, что соглашусь, — охрипло усмехаюсь. — Уж лучше сгнить.

Архангел становится хмурым. Разминает руку, которой нанес удар — сжимает, разжимает кулак. Некоторое время изучает меня. На лице отражает бурная работа мозга. И это пугает. Сколько помню, Габриэль — опасный и умный враг. Расчетливый, коварный, прагматичный. Отличается довольно выдержанным нравом и хладнокровными решениями. Его ловушки погубили много демонов. Когда велась более кровопролитная война, этот архангел умудрялся уничтожать сотнями моих братьев и сестер. Но вот чего за ним не значилось: подлости и низости, но в тоже время это не умоляет его безжалостных поступков и зверских убийств по отношению к людям и демонам. Беспощадные чистки вплоть до уничтожений цивилизаций, материков, стран, городов; пытки и истязательства столетиями; вымогательства, шантаж и хладнокровные убийства с вырезанием семей до последнего колена. Как говорится: с волками жить, по-волчьи выть. Такие выходки не считаются из ряда вон выходящими — нормальные, на фоне многих других — даже гуманные. Грозный воин из числа божественников, сражаться против которого

— честь, ведь в двойне приятнее, обойти достойного врага хоть на полшага. Умело дерется любым холодным оружием, управляет любой техникой и знает бесчисленное количество приемов рукопашного боя. Сила и скорость высшего ранга крылатых. Радуюсь, что мы на Небе, а не на Земле — там бы меня ожидали пытки, куда болезненней, а еще, что в Раю, как и в Аду человеческое огнестрельное оружие не действует. Хотя, ножи, клинки, мечи, и прочее режуще-колющее очень даже применяется — оно может доставить много незабываемо-острых ощущений.

Вот поэтому то, что сейчас роится в голове Габриэля, настораживает и даже леденит кровь. Уж лучше бы он меня заточил в тюрьму. С задумчивым видом несколько минут мерит комнату шагами. Охровые глаза сощурены. Морозящая тишина говорит так мало и так много одновременно, что по коже разбегаются мурашки. Архангел резко оборачивается, сложив руки за спиной. На лице торжество с толикой ехидства:

— Я верну тебя на Землю, — озадачивает новостью, во взгляде читается смертельная угроза. Радоваться не спешу, уж больно зловеще прозвучало. Габриэль не из тех, кто отпустит от щедрот душевных. Подозрительно, но терпеливо жду продолжения.

— Запущу слушок, что ты — мой агент.

— Габи, — деланно хмыкаю, но ка деле внутренний тремор достигает апогея. Узнай свояки подобную новость, убьют меня, даже не удосужившись разобраться, правда была или нет. — Ты этим ничего не добьешься, — мысли хаотично скачут, как увести разговор в сторону, которая интересна мне. — Смерти не боюсь — не пугай зазря. Единственное, чем можешь заинтересовать: душой Ивакиной. Заметь, моей душой… По всем правилам и законам.

Габриэль недолго сверлит меня взглядом:

— Это ты своему господину рассказывай, — отмахивает небрежно. — Вижу, что дело куда глубже и печальней. Пробраться на Небо, чтобы только узнать: не здесь ли душа полукровки?.. — тянет ласковым тоном всезнайки. — Друг мой, да ты влюблен в девчонку! — уличает пренебрежительно. — Досадно и смешно, Зепар. Смертная умудрилась пленить великого соблазнителя Ада. Разнежить суровое черное сердце. Ты жалок в своих чувствах и очень уязвим, — расплывается ироничной улыбкой. — Будь примерным демоном. Прими предложение, а я расскажу, что знаю…

Грозно соплю, стискиваю зубы, гляжу исподлобья. Выскочка-пернатик! Смеет утверждать, что я влюблен в Ивакину?! Бред чистой воды! Вот еще!

— Перестань артачиться, — протягивает снисходительным тоном Габриэль. — Дьявол тебе никто! Изгнал, отказался, унизил и лишил дара, — с упоением давит на очередную больную мозоль. — В тебе душа Сашиэля, задатки демона. Зепар! Ты — Мата Хари в штанах! Да мы сделаем из тебя нечто более усовершенствованное, — понижает многозначительно голос полный неподдельного восхищения. — Таких, как ты, не будет! Ты же не против стать могущественней остальных существ, правда?

Сердце предательски выдает скоростной удар, даже душа замирает в предвкушении. До боли приятные воспоминания собственной мощи и власти блаженной негой растекаются по тщедушной плоти. Зацепил! Нашел еще одну слабость и играет на ней!

— Скажи мне, друг, — архангел прячет руки в карманы брюк и вальяжно перекатывается с пятки на носок, — какая женщина не любит власть и деньги? — недолго молчит, якобы ожидая ответа, но на деле яснее ясного — он ему не нужен. — Станешь равным дьяволу, Ивакину искать не придется — сама прибежит. Насколько знаю, ни одна женщина еще не устояла против твоих чар. Умножь свои силы во стократ — и полукровка свихнется от любви.

Идеальный вариант — получить всевластие и господствовать во всех мирах. Кхм, слишком гладко, аж приторно. Соглашаться не спешу. Бесплатный сыр только в мышеловке. Габи ни за что не даст таких сил, перед этим не обезопасив Небеса и ангелов. Полагаю, подсунет контракт-ограничение. Что ж… Удивляться нечему. Габриэль, в который раз доказывает: умен и хитер.

Остается лишь досадовать — замечательное предложение, а поступает так не вовремя.

Неутешительные мысли назойливо гудят, сводя меня с ума.

Твою мать, почему все, кого встречаю, о любви говорят? У меня, что на лбу об этом написано? Понимаю, что хрень полная, но лоб нестерпимо зудит. Удариться бы головой, чтобы избавиться от ощущения или почесать об косяк… Точно! Давненько меня никто об дверь не бил. Или даже кулак Габриэля бы помог…

— Против дьявола не пойду, — отзываюсь с вызовом.

— Идиот! — досадуя, качает головой Габриэль, опять выхаживая взад и вперед по комнате. — Я предлагаю тебе невиданную власть. Редкие ангелы удосуживаются подобной благодати… — Останавливается напротив меня: — Стать сильнее, чем был. Обладать лучшим из всех миров. Иметь шанс найти Ивакину… — добавляет с проникновенным чувством. — Только скажи «да».

— Не… — душа чуть не вылетает из тела. Слова застревают в глотке.

— Неверно!.. — Габриэль оказывается передо мной с такой скоростью, что не успеваю даже договорить. После оглушающего хука в голове некоторое время звенит. Перед глазами скачет ослепляющий фейерверк. Лицо горит, челюсть явно сломана — хрустит. Архангел встряхивает рукой и разрабатывает кулак, явно поврежденный после удара. — Но выбор твой. Будь ничтожеством, если так хочется, только отдай камни, скрижаль и нож.

Задыхаясь болью, резким ударом о плечо вставляю челюсть обратно. Некоторое время в ушах еще звучит жуткий хруст собственных костей. Спасибо, Сашиэлю — вновь врачует изнутри, и уже через несколько долгих минут цежу сквозь зубы:

— У меня… их… нет…

— Врешь! — с убийственным спокойствием обрывает Габриэль. — Кинжал у тебя! Откуда знаю? — вскидывает светлые брови. — Связь с помощниками оборвалась, когда они атаковали лесную хижину. Кстати, не спрашиваю, куда они делись, — самодовольно ухмыляясь, подмигивает архангел. — Надеюсь, им там лучше, чем было на Земле или на Небе. Вернулся только один. Он и рассказал!.. Намекаешь, Кассиэль меня обманул? — интересуется деланно. — Кхм… — театрально кривит лицо. — Пожалуй, устрою очную ставку. Если окажется, что он соврал…

О, черт! Мальчишку из-за меня убьют. Этого допустить нельзя.

— А-а-а, — тяну охриплым голосом, едва разлепляя онемевшие губы. Сашиэль, уже снял боль, заживил кости, но рот еще плохо слушается. — Ты об артефакте.

— Хм, память вернулась? — Габриэль прислоняется к столу, сцепляет замком руки и перекрещивает ноги. — Признаться, когда услышал бред Кассиэля, подумывал мальчишку наказать. Кто поверит, что демон отпустил ангела? Пока играю в «верю, не верю», отправил парня на грязную работу. Дорогу до Эдема от грешников расчищать.

Твою мать! Чего упорствую? Что мне до войны ангелов и демонов?.. Мне нужна лишь Ивакина! Плевать на Кассиэля, артефакты… Будь проклята совесть…

Не могу!.. Сдаюсь — Габриэль не просто так заговорил о парне:

— Мальчишка не виноват…

— Да что ты?! — наигранно удивляется архангел. Громко хлопает в ладоши и в комнате из ниоткуда появляется Кассиэль. Стоит на коленях, голова опущена, руки связаны спереди, а крылья… Куцые, частично ощипанные. Окровавленная одежда свисает лохмотьями. Светлые волосы растрепаны, в алых кляксах. Тощее тело в синяках. На такое смотреть нелегко.

— Интересно, — задумчиво тянет Габи, — почему не сдал? — смотрит на Кассиэля, но вопрос явно предназначен не ему. — Может, у вас договор? — резко переводит циничный взгляд на меня. С секунду замораживает охровыми глазами, но быстро смягчается — подмигивает заговорщицки и понижает тон: — Демон и ангел…

От этого становится совсем не по себе — обжигающе холодные щупальца хватают за горло, в живот вонзает невидимая ледяная стрела.

— Оставь его! — не выдерживаю напряжения. Слежу исподлобья, яростно соплю.

— Зепар, Зепар, друг мой, — миролюбиво разводит руками Габриэль, отлепляясь от стола. — Думаю, тебе нужно время обдумать мое предложение, — умолкает на миг, но такой тревожный, что уже не ожидаю ничего хорошего. Архангел собирается нанести удар, ведь нет ничего убедительней, чем адская, нестерпимая боль, особенно если она причиняется другому — тому, кто тебе небезразличен. Будто прочитав мои мысли, Габриэль с ленцой опасного хищника спешит уверить в жутком подозрении: — Как показывает практика, демонстрация наказания — лучший довод. — С надменным спокойствием в долю секунды оказывается позади Кассиэля. Не успеваю и слова сказать, — рывком ломает и без того потрепанные крылья. От жуткого хруста закладывает уши — к глотке подкатывается тошнотворные ком. Сдавленный крик отчаянья и боли обрывается — Кассиэль исчезает. На его месте еще какое-то время кружатся перья. Оседают медленно, танцуя в воздухе, точно кораблики на волнах.

— Ему предстоит долгий путь грешника, — равнодушным тоном нарушает зловещую тишину Габриэль. Откидывает крылья в сторону и брезгливо отряхивает руки от перьев, крови. — Много, много кругооборотов души, пока либо не соблазнится на контракт, либо не очистится от скверны. — Морщит нос, двумя пальчиками выуживает из верхнего кармана пиджака платок. Неспешно вытирает ладони и, аккуратно свернув, промокает капли на одежде, недовольно качая головой. Завершая процедуру, но явно оставшись недовольным, откидывает на стол. Уже мысленно дроблю Габриэлю кости, раздираю на части, вырываю глотку, поедаю сердце, но раздумья вновь нарушает сладкий голос архангела:- Чтобы потом не пугать новыми аргументами, — подходит к столу, — хочу сразу открыть все карты — ведь я еще не заикался об Иолле, — значимо умолкает. — Мы всегда знали, где она. Те крохи, которые она творила нам безразличны, но вот помощь демону в проникновении на небо — смертельный, непростительный грех… — сожалеет театрально.

От ужаса даже кишки скручиваются. Дергаюсь в путах как заведенный, игнорируя до последнего все жалящие разряды от наручников, пробегающие по телу.

— Не тронь ее! — предостерегающе рычу.

— Ой, боюсь, боюсь, — показано выставляет ладони перед собой Габриэль и округляет глаза. — К тому же экс-демона, — перегнувшись через стол, ловко выуживает из ящика часы, которые до пленения были на моем запястье.

Дьявол! Невольно проверяю на месте ли моя ловушка. Конечно, нет! Божественники сняли.

— Хорошая вещица, — восхищенно кивает Габриэль, вертя в руках часы. — Вроде как безобидная, но на деле — модифицированный троянский конь, для нападения на Рай. Радует и одновременно огорчает, что туда нельзя ангельские души ловить, а так бы… — умолкает. Открывает крышку и с минуту изучает: — Это кнопка-игла?

Мрачно соплю.

Габриэль вновь глядит на ловушку. Хмурится, кончиком пальца проверяет на остроту:

— Ловушка работает на крови? — не получив ответа, настаивает: — На любой или только демонической?

М-да, нехорошо получается. Ведь, правда, притащив с собой часы в Рай, будто троянского коня даровал. Но не это беспокоит. Технологию изготовления ловушки держали в секрете тысячелетиями, и я оказался тем мудаком, кто лоханулся и сдал секретный артефакт врагу. Если ангелы смогут наладить производство таких часов

— демонам не поздоровится. Почему действует только на души теникрылых и людей — не задумывался. Даже рефлекса поймать ангела ни разу не случалось. Габриэль догадлив. Механизм работает на крови. Не силен в таких нюансах, но дело в ДНК. Наша отличается от крови божественников.

— И много там душ? — мирный голос нарушает порядок путаных мыслей.

— Не знаю, — бурчу угрюмо.

— У нас таких нет, — с сожалением протягивает архангел. — Подумываю отдать в небесную лабораторию. Пусть аналог сделают… — застывает точно каменное изваяние. Глаза заливаются белизной. Застеклявший взгляд устремляется в никуда. — Прости, — также внезапно возвращается к разговору. Резко откладывает часы на стол и торопится на выход. — Скоро вернусь… — на пороге оборачивается: — Надеюсь, примешь верное решение. — С лязгом закрывает дверь. Раздается металлический скрежет, щелчок.

Глава 8

В тщетной попытке избавиться от наручников, — разряды тока жалят до сумасшествия, — горестно выдыхаю. Твою мать! Что делать? Времени в обрез.

Не успеваю обдумать дальнейшее, как дверь снова распахивается. Полноватый ангел в светло-сером костюме: рубашке с коротким рукавом и легких брюках на поясе, неуверенно мнется в проеме и галантно пропускает… Лилит.

О, Боги! Касс… Молодчина! Умудрился найти ангенессу!

Темные волосы красотки подняты в изысканную прическу. Яркий макияж довершает не менее вызывающий наряд. Кричаще-алое короткое платье с безумно глубоким и широким декольте, едва скрывают округлые прелести. Колготки в сеточку, высоченные каблуки — вид развратно-сногсшибательный.

Точно профессиональная официантка, на одной руке держит небольшой серебристый поднос с бокалом, маленьким кексом на блюдце и аккуратно свернутым белоснежным полотенцем. Второй хватает ангела за грудки и жарко припадает с поцелуем, томно постанывая:

— Ты — мой герой, — чуть оторвавшись, шепчет, прерывисто дыша. — Будь паинькой, — подмигивает игриво, — погуляй, а я тут со знакомым поболтаю.

— Нельзя, — лепечет ангел затравленно, но умолкает безжалостно заткнутый очередным умопомрачительным поцелуем ангенессы. — Пять минут, — выдавливает охранник, пыхтя как самовар и, даже не глянув на меня, скрывается за дверью. Не то радость, не то отвращение испытываю от увиденного. Всегда знал, Лилит умеет добиться, чего желает. Красотка, звонко цокая каблуками, приближается, по ходу оставляя на столе поднос, но прихватив полотенце и двумя пальчиками кекс. В каждом движении сквозит эротика, в шаге — соблазнение.

— Бедный, бедный мальчик, — сочувствует лживо ангенесса. На лице жалость смешивается с насмешкой. Настораживаюсь, хотя, выбирать не из чего. Она — единственная к кому мог обратиться. Ясное дело, больше смахивает на безрассудную выходку утопающего, схватившегося за гадюку, но выбирать не из чего.

— Знаю, — чуть медлю, ведь по большому счету понятия не имею, что сказать: — у нас не сложилось в последний раз.

— Правда? — деланно вскидывает тонкие брови Лилит в легком недоумении. — Мне показалось, что у нас и до него не все было нормально, — театрально морщит нос. — Твои любовницы…

— О, да брось! — хмыкаю. — У тебя любовников во всех мирах… — едва не давлюсь праведным возмущением — ангенесса бесцеремонно схватив за волосы, рывком отклоняет мою голову назад, а затыкает кексом. Порываюсь выплюнуть, но ангенесса накрывает мой рот ладошкой и угрожающе качает головой: даже не думай!

Медлю, но в желудке предательски урчит. Кхм… признаться, давненько не кушал, а соблазнов было предостаточно. Голод, отчаянье и разум явно бродят по разным дорогам сознания. Начинаю жевать. Во рту разрастается горечь, закрадывается крамольная мысль: «А не вздумала ли меня чокнутая ангенесса отравить?»

Твою мать! Если так, то я попал! Можно, конечно, вызвать рвоту, но это сложно, если учесть, где я нахожусь и в каком качестве. Лилит секунду глядит с вызовом. Небрежно похлопав по щеке, отпускает, лишь убедившись, что угощение проглочено. Удовлетворенно кивает и неспешно промокает мое лицо полотенцем: лоб, виски, чуть возится с носом, еще дольше с губами. Влажная прохлада касается кожи — жар медленно, но проходит.

— Конечно, ведь в наше время трудно найти постоянного партнера, которому доверишь даже свою жизнь, с которым будешь готов провести вечность.

Кривлюсь. В горле печет.

— Сама-то веришь в то, что говоришь?

Ангенесса вмиг превращается в разъяренную фурию:

— Ты меня тогда оскорбил! — некогда нежное полотенце становится «хлесткой плеткой». Лилит с размаху лупит мне по щекам. — Я не прощу, — озвучивает слова шлепками. — Тварь, подонок…

— Лил… — морщусь от жгучих ощущений. К тому же язык точно опухает. Даже несколько секунд прислушиваюсь к новым ощущениям во рту, сглатываю. — Прекрати спектакль! Мне нужна помощь!

Ангенесса, недобро глядя, отступает:

— Да ты что? Теперь вспомнил обо мне?

— Прости! Знаю, был бесчувственным козлом, — из кожи вон лезу, подбирая точный аргумент, но это очень сложно, если учесть, что к подобному не готов. — Мне нужно знать, слышала ли ты об Ивакиной Вите? Где ее душа? Ад, Рай?..

— О-о-о, — леденеют глаза Лилит, лицо приобретает хищное выражение. — Так и думала! — шипит уличительно. — Очередная девица. Сменил мамашу на дочурку.

— Лил, это важно, — не пытаюсь разжалобить или пробить хотя бы на понимание — разговор, ни о чем! И чем дольше пустозвоним, тем меньше времени на то, чтобы выяснить интересующее. Но как видно, достучаться до разума ангенессы не удается — она с отсутствующим видом отступает спиной к столу:

— Слышала, — неопределенно кивает. — Знаю. Могу помочь… Какая прелесть, — восхищенно мурлычет, взяв часы. Надевает, любовно рассматривает. — Прошел слух, что ты мою подружку Ваал не то убил, не то пленил, — ехидно улыбается, неспешно постукивая по крышке артефакта. — Какой нехороший мальчик. — Перестает играть и одаривает недобрым взглядом: — Но даже это ерунда в сравнении с тем, что меня беспокоит. Милый, — от бархатного голоса внутренне съеживаюсь как старое яблоко. В глотке уже не печет — там горит… А еще словно пробка застревает. Тщетно пытаюсь прокашлять, но ощущения не проходят. Лилит берет бокал, — в нем покачивается жидкость коньячного цвета, — грациозно приближается, и садиться на мои колени: — Хочу, чтобы знал. — Устраивается удобнее. — Я мечтаю о мести, — от проникновенного шепота по коже бегут мурашки, размером со слона. Холодок сковывает сердце. — Ангелам тебя не оставлю, — звучит еще зловещей. Даже мелькает гадливая мысль: «Уж лучше бы Габриэль учудил пытки». — Как они могут испортить тебе существование, чтобы полностью меня удовлетворить? Оставят гнить в тюрьме? Банально. Отправят на Землю? Скучно! Упекут в такую ловушку? — поднимает руку, демонстрируя часы. — Слишком легкое наказание за мои страдания и поруганную честь. Не-е-ет, — медленно качает головой. — Все это… человечно, — выдавливает с отвращением. — Хочу, чтобы ты мучился долго. Чтобы познал море боли, а мечта о мести раздирала на тебя части. Как меня, когда ты отверг.

Неприятное чувство заставляет сердце испуганно нестись вскачь, в животе предательски сводит морозцем. Лилит, грубовато схватив за горло, вынуждает выпить сладковато-кислую жидкость из бокала. Сопротивление подавляет безжалостно — надавливает на шею сильнее. Только отрывает бокал от губ — захожусь кашлем. В голове нарастает гул, перед глазами плывет, будто несусь на карусели.

— Это что за дрянь?.. — хриплю не своим голосом, удушливо хватаю воздух ртом.

— Зелье, мой милый, — тянутся неестественно приторно слова. Голос ангенессы то стихает, то усиливается: — Вита, говоришь. Будет тебе Вита…

Опускается передо мной на колени. Ловко справляется с бляшкой ремня. Расстегивает молнию на джинсах. Встряхиваю головой, прогоняя помутнение, но очертание Лилит все равно расплывается:

— Ты чего делаешь? — недоумеваю.

— Как что? — быстро-быстро хлопает ресницами ангенесса. Лицо растягивается, сужается, искажается. — Тебя ожидает кромешный Ад, Зепар. На этот раз моя месть все же свершится, и Дьявол тебя низвергнет окончательно. Обломает крылья и раздавит, как тлю безропотную.

— Что значит, на этот раз? — цепляюсь за размывчатое объяснение.

— To и значит, милый, — бархатно мурлычет Лилит, бесцеремонно вытащив мою плоть. Нежно поглаживает, чуть сжимает. Пытаюсь игнорировать, но против воли реагирую. Будь проклята анатомическая слабость! Где разум? Где импотенция? Нахожусь в плену, избит, под наркотиками, мучаюсь приступами самоедства, а нет же… Треклятая мышца каменеет, взбухает. В животе стягивается узел, подбирается к паху.

О, черт! Откидываю голову, сжимая зубы до скрипа. Ангенесса умеючи играет языком. Плоть восстает сильнее. Лилит искусно облизывает, покусывает, всасывает. Сучка! Развратная, больная… искусительница. Что творит? За что?!. Не хочу возбуждаться, не до этого… Но разве это волнует предательскую плоть? К тому же в столь острых коготках и, уже тем более, когда рядом такие зубы и губы.

— Первый раз не вышло, — доносится далекий голос Лилит, будто нахожусь под водой. — Я позволила уйти Алберите, а тебя отправила в нокаут и сдала дьяволу. Надеялась, что он тебе проучит. Уничтожит! А ты… гаденыш умудрился выжить. И даже больше. Опять влюбился! Заваливаешься в Рай и просишь моей помощи!

— Это… была… ты?.. — выдавливаю ошарашено, хотя не понимаю, я ли говорю. Лицо онемевает, губы не слушаются, да и звуки больше смахивают на хрипы. Впрочем, все неважно! Злобы не испытываю, обуревает счастье — не Алберита… Это не она сделала!

— Да, милый, — сахарно щебечет Лилит, с большим пылом лаская восставшее либидо, которое все ощутимее. — Так хотелось мести, что не сдержалась. Прости…

— жарко облизывает, прикусывает. Уже ни черта не соображаю. Границы реальности искажаются… Стираются. Ангенесса действует изощренней. Очертания красотки окончательно расплываются. От волнительных поцелуев, игр — кружится голова. Я в полной темноте, покачивающейся, сгущающейся. Зависаю… Отдаюсь в объятия. Мгла окутывает теплотой, мрачностью, неизведанностью. Мыслей нуль, эмоций тоже, но мрак, убаюкав нежностью, спешно обращается в безжалостно- ослепляющий свет. Волна тошноты стремительно поднимается к горлу, но выблевать не успеваю — точно перекрывают клапан. Моим ртом завладеют чувственные губы. Силюсь рассмотреть, кто госпожа. Часто-часто моргаю и едва не стону от счастья. Витка, сидя на мне, обвивает руками за шею. Дарит пылкие поцелуи на грани лишить рассудка через экстаз. Сгребаю Ивакину в страхе, что ускользнет. Отвечаю с пылом.

— Вит… Как?.. Это ты?.. — задыхаюсь чувствами. Совсем голова кругом идет. Встаю, не выпуская из рук Иванкину, и тотчас падаю на упругую мягкость. Витка берет бразды правления в свои руки — опять на мне. Игриво улыбается, реснички трепещут, взгляд с поволокой. Сжимает бедрами мои. Нетерпеливо ерзает, ловко насаживаясь на мою уже болезненно восставшую плоть. Как жарко, влажно, но… не так тесно, как до этого. Еще, в движениях опытность и проворность искусной любовницы. Раньше была более робка. Краснела через слово, прикусывала нижнюю губу, несмело воздевала глаза с немым вопросом: а можно?.. «Дуреха!» — едва сдерживался от возгласа. — «Не можно, а нужно и даже больше — я твой, делай, что захочешь!» Она смущалась, но изучала.

Сейчас, вопящее от возбуждения либидо требует успокоения, именно через получение удовольствия. Не думаю, что самое время для секса, но если Витка хочет, уже на мне, то почему бы и нет?!. К тому же, как отказать, когда так убеждают в неуемном желании?

Бесстыжие поцелуи, наглый язык, точно змеиный, описывающий невероятные танцы с моим. Не помнится, чтобы Ивакина имела в своем арсенале подобное умение, но ускоряющиеся покачивания, неумолимо подводят на грань выплеска похоти. Выбрасываю пустые мысли из головы — экстаз накатывает все сильнее. Сжимаю упругие ягодицы, помогаю наезднице не сбиться с ритма, насаживаю резче. Уже жаркий ком стремительно ползет по животу, перетекает в пах… Подрагиваю в предчувствие катарсиса. Плоть каменеет, вот-вот выплюнет страсть — словно шланг под напором воды, но с перекрытым краном. Хрупкое тело в руках дрожит, закончив скачку раньше меня. Вскрикивает протяжно, томно, до омерзения смутно-знакомо. Успеваю отметить, что голос не Ивакиной, она не так стонет, но не в силах больше сдерживаться, проникаю как можно глубже и разрежаюсь.

Дыхание рваное, ритм сердца бешеный. Прижимаю тело крепче, утыкаюсь в макушку. Вдыхаю аромат… опять отмечая, что и запах не Виткин. Более сладкий, приторный. Память нехотя возвращается, а с ней и жуткая догадка ехидно нашептывает: «А ту любовницу имел-то?» Открыть глаза решаюсь не сразу. Нежное дыхание щекочет шею, вот только неприятно, скорее отвратительно и тошно. Совесть колет, разум вопит об измене. Негодуя, рывком отклоняю… Лилит. Распутница удовлетворенно улыбается, в глазах довольные искры.

Вот же сучка!

Брезгливо сбрасываю ее на ложе и пару секунд оглядываюсь. Комната незнакомая. Цветочки на стенах, розовые, красные тона в дизайне, разбросанная повсюду дамской одежда, говорят о том, что мы в женской спальне. Предполагаю, в особняке ангенессы. Наслышан от братьев и сестер. Лилит к себе изредка таскает демонов, ведь сюда проникнуть просто так, никому не дано — только с ней. Ад Адом, но жители нижнего мира не в силах передвигаться по нему, как вздумается.

Глава 9

Кхм, чего не отнять — Лилит одарена создателем. Тело от побоев заживлено, я свободен от наручников ангелов, и уже в Царстве теней. Дрянь такая, ведь перетащила из Рая, и даже глазом не моргнула. Цена, конечно, меня долго будет угнетать, но… не убиваться же… Свой грех искуплю сторицей!

— Как смогла перенести?..

— Не думала, что получится, — морщится Лилит и потягивается точно сытая кошка: — Пробовала ангелов затащить в Ад и демонов в Рай. Не получилось. Расщеплялись по дороге, а ты… умудрился пережить перемещение и даже больше, — томно улыбается: — так увлекся сексом, что и не заметил. Видимо, тебя спасло очеловечивание. Как жаль, — звучит искренне голос ангенессы, — мне нет хода на Землю, а так бы я развлеклась со смертными!

Откидывает выбившуюся из прически прядь и эротично ползет ко мне:

— Может, продолжим? — надувает полные губы, будто обиженный ребенок. — Тебя так давно не было, я немного соскучилась.

От навязчивой простоты Лилит опешиваю — она уже почти на мне. Вот же сука! Ведет себя так, будто не понимает, что творила мерзости, гнусности, и уверена, что я это прощу. Мгновенно прихожу в себя. Ухватив ангенессу за руку, бесцеремонно снимаю ловушку и, оттолкнув развратную дрянь, надеваю часы себе на запястье:

— Где Вита? — рычу вкрадчиво, спрыгивая с ложа.

— Не скажу! — мгновенно от спокойствия переходит на возмущенное шипение Лилит, гневно сверкая глазами. — Я тебя специально сюда переправила. Мучайся неведением вечность… — уже повизгивает. Яростно швыряет в меня подушку. Уворачиваюсь:

— Я не зол, мне тебя искренне жаль. Существовать, сколько дано тебе и ни разу не познать сильных чувств — самое большое наказание. Уж лучше жизнь и смерть человека, чем вечное пребывание в Раю и Аду без любви.

— Ублюдок! — беснуется Лилит. — О любви вздумал говорить? Чувства чувствами, но ты трахался со мной, а не со своей полукровкой, и тебе понравилось!

— Глупая, это не изменит решения вернуть Виту. Она — моя! Часть… Половина, настолько важная, что до последнего буду бороться, чтобы ее вернуть. И даже если останется секунда жизни, капля крови, глоток дыхания не отрекусь и потрачу их на поиски. А ты, как бы ни была красива и соблазнительна, не имеешь ничего ценного в душе. Прости, милая, но тебе придется вечность перебиваться разовыми перепихами, и боюсь, все чаще это будет случаться даже не по собственной воле партнера, а именно так, как случилось сейчас — с помощью зелья. Мне тебя жаль… Действительно, искренне!

Разворачиваюсь и спешу к выходу, по пути застегивая джинсы — закрепляю ремнем, заправляю футболку и запахиваю куртку.

— Идиот, — крик, переходящий в ультразвук, останавливает у порога. — Никогда не найдешь свою девку. Сгниешь по дороге!

— Пусть так, но я буду драться до последнего! Хочу убедиться, что ее здесь нет, а если есть, — сглатываю, пытаясь унять резь во рту. — Сделаю все, чтобы спасти. Если для этого потребуется добраться до самого Дьявола, что ж — так тому и быть…

— К нему дорого долгая, — задыхается ядом Лилит- Баатор — мертвая зона! Хочешь поиграть со смертью? — заливается истеричным смехом. — Слабак! Раньше ты хоть был демоном, а сейчас ты — ничто!

— Я это переживу… — захлопываю дверь и быстро бегу по длинному запутанному коридору.

Дело — хреново, но уже удача, что я здесь. В Царстве теней. Преодолеваю крутые ступени со второго на первый этаж, мчусь по огромному залу, распахиваю высоченные входные двери и вскакиваю наружу. На темных валунах угрюмо играют редкие блики вышедшей из-за платиновых туч красной звезды. Хорс! Он в Аду — и Солнце и Луна, только в зависимости от времени суток меняет цвет от жгуче- золотого до кроваво-янтарного. Запах серы удушливо бьет в нос. Морщусь, но стиснув зубы, бегу дальше — по выжженной каменисто-земляной пустоши. Зной играет шутки со зрением — вокруг покачиваются миражи и рассеиваются, по мере приближения к ним. Сухие порывы жаркого ветра не остужают разгоряченную плоть, от духоты покрываюсь влагой, пот выедает глаза, во рту резь.

Семь кругов боли, как наказание от господина, проходил в прошлый раз демонической сущностью. Обгорал до костей. Мне позволяли обрасти мясом, кожей и вновь кидали в беспощадное пламя. Сейчас ожидает Баатор! Девять кругов-испытаний, но только так можно добраться до господина, будучи грешной душой или живым смертным.

Мне предстоит марафон на выживание, еще никем из людей не пройденный. Дьявол заботливо обезопасил себя и свое Царство. Нанял Мулцибера, лучшего демона-архитектора, для проектирования Ада. Как только Мулцибер предоставил подробный план — владыка его сразу утвердил. Ярусы возводились быстротечно, масштабы строительства поражали. Но секреты всех рядов Царства теней никому кроме главного архитектора и Дьявола неизвестны. Знаю только, что разделен на две основных части: город теникрылых и Баатор, который в свою очередь на девять. Каждый, для душ с определенными Земными грехами: чревоугодие, похоть, обман, предательство, гнев, уныние, насилие и прочие… Попавших ждут разные испытания: огненные реки, гниение под дождем, солнцем и градом, непролазные болота, жертвенный лес, гончие псы, вечные льды… В общем, полный набор экстремального отдыха и развлечений по-Адски. На каждый из кругов поставлен страж — могущественный демон. Господин развязал им руки, наделив сверхполномочиями действовать, как те пожелают, при этом, всех остальных, по какой-либо причине попавших во владение, лишает привилегий. To есть, будь ты хоть семи пядей во лбу из себя демон, но окажись на любом круге, уже силой не отличишься от остальных. Вот почему простые демоны тут редкие гости. Если призадуматься, то мы выделяемся даром только на Земле в сравнении с людьми. В Царстве теней, где каждый обладает практически равными способностями, могуществом может похвастаться лишь Дьявол и пару его ближайших приспешников. И то, как показывает практика, до поры до времени. Пока они угодны владыке. To есть в городок, в котором все чародеи, никто не будет удивлен магическим уловкам соседа. Но это, если ты — демон, а я — больше человек. Вот мне и придется пробиваться через смерть, ведь без потерь пройти круги Ада невозможно — на то они и созданы, чтобы быть непроходимым препятствием. Буду глядеть во все глаза, а то стану чей-нибудь добычей! Упорством, смекалкой, хитростью, наглостью… Извиваясь змеей… Я обязан пройти! Обязан поговорить с Виткой! Убедить! Вернуть!..

Нужно поковыряться в памяти, чтобы вспомнить хоть что-нибудь о кругах и их стражах. Раньше никогда не задумывался — было не до того. Жил как все демоны — по другую сторону Царства теней… мелочно, жалко, себялюбиво. Наслаждаясь силой, распыляя дар, поглощая души смертных, ублажая плоть. Замечательное существование… амебы. Эх! Который раз понимаю, такое познается в сравнении.

Зато теперь на собственной шкуре испытаю все прелести Баатора.

Из крох, которые знаю: на каждом этапе ожидают свои трудности и на первом — Шакс и река забвения Лета. Лишь о троих живых слышал, кого Шакс перевез.

Прохвост Римий, проигравший на Земле спор Агалиарепту, хитрецу-демону. Теникрылый закинул должника в нижний мир. Римий дошел до Леты, где умудрился выиграть в кости у Шакса перевозку по реке.

Максиан — спустился в Ад за невестой. Он достал стража, вынужденного стоять возле берега, в ожидании очередного «туриста», своей болтовней «о любви». Демон был терпелив. Сначала менял места причала, но зануда умудрялся его находить, — а потом смирился и деланно игнорировал. Но когда Римий перешел на пение, перевозчик сдался, ведь от рождения тугоухий Максиан так горланил, что страж, лишь бы отделаться от смертного, переправил на другой берег и слова не сказал.

Ну, и конечно, Палмат-с помощью алмазной грозди…

Дьявол! Вот и первая подножка. Живому нет дороги без алмазной грозди.

Твою мать! От удручающей мысли, даже чуть сбиваюсь с бега. Совсем забыл. Артефакт-пропуск сокрыт в роще Суккубус — красивой дьяволицы. Только у нее можно его добыть. Лилит как-то хвасталась, что живет с ней по соседству. Как иначе? Ведь шанс на переправку должен быть у каждого попавшего в Ад. Вот и владения Суккубус раскидываются недалеко от первого круга.

Лилит рассказывала, как они с дьяволицей развлекаются. Слушал вполуха, поэтому толком не знаю, чем она теперь существует. Хотя, кое-что помню из прошлых жизней. Господин признал Суккубус своей женой, одной из многих, зато первой и главной. Когда слухи об изменах подтвердились — сослал за границу не только города демонов, но и Баатора. Дьяволица мается одна, хотя господин нет- нет, да и навещает. Правда, больше для того, чтобы убедиться — еще жива и мучается. Самое интересное, что я ее ни разу не видел, не знаком, — дело было до моего приближения к дьяволу, — но, так или иначе, выбора нет. Остается постучаться, и попросить помощи.

Бегу долго. Выискиваю взглядом то, что может оказаться жилищем дьяволицы. Уже теряю надежду, закрадывается сомнение: туда ли несусь? Рвано глотаю воздух, ведь удушливая жара иссушает легкие, пот застилает глаза. Спотыкаюсь в очередной раз и… словно тур вламываюсь в редкий лес, выросший из-под земли. Всего-то ничего с дюжину деревьев, но каких?!. Невысоких, кривых. Короткие сучья с мелкими, продолговатыми, очень плотными бурыми листьями.

Неспешно лавирую между рядов, но ни Суккубус, ни алмазных гроздей не вижу. Шумно дыша, останавливаюсь.

***

И что дальше? Где искать?

— Кх-кх-кх, — прокашливаюсь, вместо стука и озираюсь. — Хозяюшка!.. — Ни звука, ни дуновения. Секунду жду и опять даю о себе знать: — Суккубус! А гостей встретить?..

Несмелый ветерок прогуливается по верхушкам, окружающих меня деревьев. Немного спускается и пробегается по средним кронам. Робко перебирается на нижние. Узкие листики волнообразно покачиваются точно в такт замысловатому танцу. To тут, то там отлетает по одному, втягиваясь в непонятно откуда взявшуюся небольшую воронку, пока их вереница не превращается в бесконечный вихревой поток. Внутри листья не то прилипают, не то занимают свое место, как пазлы сложной картины. Получившееся «нечто» материализуется в красивую женщину с пастельно-зелеными глазами и полными безжизненными губами, почти сливающимися с бледной кожей. Светло-рыжие волосы косами уложены в прическу, а несколько локонов свободно опускаются на покатые хрупкие плечи. Со временем выцветшее бурое в пол платье с замысловатым драпированным верхом через одно плечо увенчано золотистой змейкой. Такой же, только крупнее, подпоясано. Несмотря на неброскость наряда, он подчеркивает изящную фигуру дьяволицы, стать и величество.

— Смертный? — удивленно протягивает Суккубус. На губах в предвкушении играет обольстительная улыбка. — Как звать тебя герой?

— Зепар, — чуть прокашливаюсь. — И я не герой…

— Зепар? — неспешно не то идет, не то плывет вокруг меня Суккубус. Широкая юбка шелестит точно листва. — Демон?..

— Не совсем, — озадачиваюсь в свою очередь. Разве, мы знакомы? Что-то не помню. Верчу головой, поспевая за движением дьяволицы. — Я… — осекаюсь, подбирая верные слова, — больше не демон…

Суккубус задумывается. Тонкие дуги бровей съезжаются на переносице:

— Значит, Лилит сказала правду. — Наконец останавливается передо мной, но уже со скучающим лицом. А вот и ответ — это ангенесса успела про меня что-то нашептать.

— Как же ты сюда попал?

— Лилит, — осторожничаю. Во взгляде Суккубус вспыхивает удивление. Нехотя добавляю: — Доставила сюда… потому, что мне нет хода дальше.

Чувственные губы дьяволицы змеятся опасной улыбкой:

— Значит, ты и правда живой? — Суккубус приближается так тесно, а ее руки, с длинными, острыми точно стилеты когтями настолько интимно прогуливаются по моей груди, что замираю как вкопанный:

— Прости, — выдавливаю, еле справляясь с обуявшим страхом. Он мелкими шашками прогуливаются по телу, проникает в сердце и сковывает его ледяным хватом. Меня не на шутку парализует. — Верю, тебе скучно, тоскливо, одиноко…

— О, да, — блестят недобро глаза дьяволицы. Когтем рисует на моей щеке дорожку, по ней тотчас бегут щекотливые мурашки. Понимаю, что жалок, но не выдерживаю:

— Мне всего лишь, нужна помощь… — звучит с надломом. — Сам не могу попасть к Дьяволу… — через силу глотаю воздух. — Придется скакать по кругам и первый — Лета…

— Знаешь, — томно бормочет Суккубус, явно на своей волне, — у нас много общего. — Даже упускаю момент, как дьяволица отлепляется от меня и вновь нарезает круги, будто я — рождественская елка. — Я ведь тоже ограничена в передвижениях. Муж так ревнив, что перекрыл все лазы. По Аду — и то свободно не могу ходить, лишь… по роще, — чуть не выплевывает слово Суккубус, — которая век от века все приземистей и реже. Мне нечем питаться, силы на исходе, вот она и чахнет.

— Питаться? — силюсь отступить, но ноги будто вросли в землю, а в кишках — морозилка.

— Не трусь, Зепар! — пугающе смеется Суккубус, голос зловеще разлетается по роще и деревья ему вторят шелестом. — Я не ем людей, но питаюсь самыми яркими, насыщенными чувствами. Ни первых, ни вторых, как ты понимаешь, в этом месте почти не бывает. Ах, — отмахивается с грустью дьяволица. — О чем я? — ощущаю неподдельную усталость и скорбь Суккубус. — Какое там «почти»?! Вообще не бывает! Последний раз Палмат заходил… — умолкает на миг, на лице задумчивость.

— Или не он, — удрученно мотает головой, будто пытается скинуть наваждение. — Вот видишь? Уже сама толком не помню. Знаешь, как трудно без крепкого, мужского плеча? Ненавистный муж заявляется редко, распутная подруга хвастается «любовными подвигами» постоянно! В моем подчинении лишь несколько полудохлых кустов и общипанных деревьев, — с отвращением машет в сторону рощи.

Да уж, по рассказам «распутной подруги», очень скучаешь! Насилу усмехаюсь:

— Представляю…

— Не осуждай, — бросает Суккубус, точно прочитав мысли. — Каждый выживает, как может.

Стремительно шагает навстречу — жажду отшатнуться, но получается нечто корявое и дерганное.

— Верю, — отрезаю сухо, следя за обезумевшей от одиночества дьяволицей. Суккубус замирает напротив меня. Жалостливое выражение лица меняется на вопросительное:

— Зачем тебе к Дьяволу? — неожиданно мило улыбается, неспешно перебирая складки своего платья.

— Ищу кое-кого, а господин может знать, здесь она или нет…

— Она? — вскидывает изогнутые брови Суккубус, глаза хитро сужаются. — Ты влюбился?

— Нет, — робею ни с того, ни с чего и даже голос подводит. Почему все сразу думают, что влюблен? Мне дорога Витка! Очень. Как никто. До боли в сердце и нытья в груди. Было бы уместно — выл бы зверем, а так… Просто хочу вернуть! Ивакина вызывает бурные чувства! Все разом — от добрых до злобных. Таких, что даже сложно определить однозначно: радует ли она меня, или больше доводит до бешенства. Сам толком не знаю — запутался. Не могу рассуждать здраво, слишком голова трещит от мыслей.

To хочу убить Ивакину, то хочу с ней жить. У-у-у! Пусть хоть весь мир обрушится, а демоны с ангелами учудят апокалипсис, пытаясь остановить меня или убедить, что она обязана умереть! Мне глубоко и далеко до мнения остальных. Не им решать: жить ей или нет. Я ее хозяин! Мне решать! Она — моя!

Дьявол!.. Плевать, что да как — пусть Витка будет рядом! Я так хочу! Так требует нутро! Каждая частичка слабого человеческого тела! Вон, от одной мысли, что Ивакина моя, уже дрожу, будто голый в сугробе по яички сижу. Глупое сердце так колотится, будто мечтает ребра пробить. Твою мать! Не уверен, что люблю Витку, но вернуть обязан! А со временем разберусь, какого рода это были чувства…

— И потому ты заявился в Ад? — язвительный голос Суккубус вырывает из неуместных раздумий. Дьяволица смотрит подозрительно, полные губы загадочно кривятся всепонимающей улыбкой.

— Да, — нехотя признаюсь. — Ее убили, а я хочу вернуть!

— Как мило, — тихо отзывается Суккубус уже без тени сарказма. — Ты пришел в Ад за душой женщины, которую не любишь?

Недовольно пыхчу. Из уст дьяволицы, мой поступок звучит еще более абсурдным, чем себе представлял. Знаю! Хрень полная, но ничего с собой не могу поделать.

— Я… — осекаюсь, ведь толком даже не знаю, как оправдаться. — Я должен ее вернуть, — убеждаю с чувством. Настает щекотливая тишина. Липкая, тягучая. — Витка погибла из-за меня, — упорствую, бубня.

— Конечно, если должен… — многозначительно протягивает дьяволица и задумчиво умолкает. На этот раз окутывает другая тишина — спокойная, мирная, проникновенная. — А ты уверен, что твоя женщина здесь? — озадачивает Суккубус.

— В Раю уже был, — стыдливо отвожу глаза, якобы изучая рощу. Выдержать пытку пронизывающим до глубины души взглядом — очень сложно. Дьяволица будто в мозгах ковыряется, сердце вскрывает, кишки вынимает, в груди бредит раны, которые старательно игнорирую, да и к боли от них потихоньку привык.

— Хм…

Опять не успеваю шарахнуться — Суккубус уже около меня. Обвивает рукой за шею. По затылку прогуливаются острые коготки, вызывая нездоровый страх и необъяснимо парализуя тело еще сильнее: — Ты прав. Разве это любовь? Не-е-ет…

— морщит аккуратный нос, но в голосе изрядная порция насмешки. Полные губы неминуемо приближаются: — Тогда сделай приятное, побудь со мной… Раз нет глубокой связи с другой, ублажи меня, а взамен, обещаю гроздь, — припадает с томным поцелуем. Отвечать не спешу, но во рту сладость, будто жую персик. На смену приходит нежная мята, она обращается в сковывающий горло морозец. Он колкими шажками устремляется к мозгу. Студит… расползается по горлу. Течет вниз, сковывая сердце, внутренности. Из меня словно жизнь выкачивают, но страшно другое — эмоции, обуревающие до этого момента, притупляются. Непроизвольно закрываю глаза, поддаваясь ненавязчивому искушению. В темноте мелькают разные эпизоды моей жизни от демона в Аду до человека на Земле.

Ощущение, будто профессиональный хакер взламывает коды, пароли и выкачивает информацию.

Не то чтобы принципы не позволяют — не помню за собой такой людской болячки, но сама мысль об очередном сексе не с Виткой подозрительно вызывает отвращение. Дьявол! Ивакина меня импотентом сделала? Причем не в физическом плане, а психологическом. С Лилит все получилось, но имел ее, думая, что она — Ивакина. Когда очухался, чуть не проблювался… До сих пор странное чувство преследует, будто в говно нырнул, а помыться забыл. Запах ангенессы впитался в кожу как токсичный яд — была бы возможность, продезинфицировался; курс облучения прошел, а так…

Твою мать! Было бы неплохо провоняться серой, кровью и потом. Ведь начинаю мутировать в полноценного человека с напыщенными гуманистскими наклонностями. Заражается не только плоть, но и мозг. О том, что меня теперь донимает совесть — даже думать не хочу. Этим людским качеством тоже никогда не обладал. Смешное, неуместное, глупое…

Да, неудобно в груди — щемит. Разум подло нашептывает: изменил, признайся. Но, вряд ли это совесть.

Или она?.. Брр… Быть не может!

Дьявол! Тогда почему, сейчас, выслушав предложение Суккубус, насколько мне известно, очень умелой любовницы, а я не готов к сделке-сношению?.. Чего мне стоит трахнуть ее, и заполучить артефакт?

Не могу…

Дьяволица красивая, обольстительная, сексуальная, но желания не вызывает. Если подумать, плоть, скорее всего, встанет, — если прислушаться к ощущениями, то она делает робкие попытки, реагируя на страстный поцелуй, — вот только не хочу втыкаться, куда ни попадя. И даже не прельщает, что Суккубус одарит алмазной гроздью. А почему все сводиться к сексу? Что за мир озабоченный? Что Рай, что Ад, что Земля — нет ничего святого.

Жар стремительной волной прокатывается по онемевшему телу — от пальцев ног к замороженному мозгу. Вздрагиваю так резко, будто меня мощным зарядом тока шибает — Суккубус отталкивает и замирает в нескольких шагах от меня. Жадно дышу, внутри хрипит, клокочет. Жизнь с явной неохотой возвращается, рассудок пытается восстановиться, чувства и ощущения квелым потоком сообщают о воскрешении. Суккубус меня почти опустошила в психологическом плане! Рассеянным взглядом подмечаю, что дьяволица меняется. Платье наливается цветом и теперь уже ярко-багровое. Темно-рыжие волосы змеятся по плечам тяжелыми волнами. В ярко-изумрудных глазах влажная пелена. Во взгляде — недоумение и жалость. На заалевших щеках — крупные слезы, красные губы подрагивают.

— Как можно жить с такой болью? — чуть слышно шепчет Суккубус, нарушив тишину.

— Она же разрывает…

— Привык, — пожимаю плечами, хотя толком не понимаю, о чем дьяволица говорит. После поцелуя значительно легчает и мне это даже нравится: — Да и не так уж больно, — спешно добавляю. — Может, еще чего заберешь? — неосознанного шагаю к Суккубус — дьяволица шарахается, будто от прокаженного. На красивом лице, застывает ужас:

— Нет! И так взяла больше, чем у кого-либо до этого. Теперь надолго хватит.

— Жаль, а то… — заминаюсь на миг, — поделился бы. Глядишь, передумал бы за Виткой идти, а то, и правда, дурость.

Мысль замечательная, гениальная, разумная. Пусть вообще память об Ивакиной удалит — идеальное решение. Буду жить, как прежде!.. Развлекаться разовыми связями, подыхать от скуки, грезить о возвращении демонической силы.

— Зепар! — гневно сверкает изумрудными глазами Суккубус, нервным жестом смахивая крупную, прозрачную каплю, стремительно покатившуюся по зардевшейся щеке. — Не лги себе. Понял уже, ка твои чувства не покусилась. Они слишком сильны для меня — уничтожат, ели поглощу даже небольшую часть. Так что, сам справляйся.

О-о-о, какие все чувствительные?!.

Убиться, и не жить! Едва не давлюсь сарказмом. Недавно Кассиэль вопрошал, как и дьяволица, тоже давясь слезами. Демоны и ангелы называется — слабаки бесхребетные. Если толику человеческих страстей пережить не могут, на какую власть во всех мирах претендуют?..

Жалкие существа…

Привыкли все на инстинктах делать. Это легко, если учесть, что со временем чувства и эмоций отмирают. Двигаешься, словно робот с точно заложенной программой: завладеть душой, утолить голод похоти, подставить друга, чтобы пробиться по служебной лестнице. Попробовали бы все то же самое, только пройдя человеческий путь. Вот, где вся загвоздка, настоящие трудности…

Дьяволица ведет тонкой ладонью, совершая изящный пасс, и в руке тотчас появляется из ниоткуда алмазная гроздь — очень похожая на виноградную, только с крупными кристаллами вместо ягод.

— Как и обещала, — протягивает мне. От расстройства и унижения, чуть не взвываю. Твою мать! Даже Суккубус, поглотительница эмоции, и та отказывается облегчить страдания. Подавиться, видишь ли, боится!.. Где справедливость?! Нет ее! Будь проклята человеческая сущность! Будь проклята жизнь смертного! Будь прокляты людские чувства!

Зло выхватываю гроздь:

— Спасибо! Если проголодаешься, обращайся!

— Да уж… Сильно, аппетитно, вовремя. В тебе ощущается странная энергия — светлая, мощная, божественная.

— Душа ангела, — зачем признаюсь, ума не приложу, но точно эликсира правды глотаю и теперь обязан говорить лишь правду.

— Ты хоть понимаешь, что в тебе бомба замедленного действия? — хлопает ресницами Суккубус, наморщив нос. — Если по ходу умрешь, кто-то из обитателей завладеет мощным оружием.

— Почему же ты не попыталась…

— Кто сказал, что я так глупа? — изумленно вскидывает изогнутые дуги бровей Суккубус. — Попробовала, — неопределенно ведет оголенным плечом, — но не получилось. Как бы то ни было — тебе лучше обезопаситься и избавиться от ангельской части.

Задумываюсь на секунду — ведь дьяволица права. Но оставить бесхозной душу Сашиэля не могу — если кто найдет — беды не миновать, а вот передарить.

— Умно! Если со мной что-то случится, пусть душа Сашиэля найдет прибежище у Иоллы.

По телу, пробегается разряд — легкое щекотание в пальцах рук и ног быстро угасает, но ощущаю прилив сил.

— Почему себя не завещаешь?.. — недоуменно расширяются глаза Суккубус.

— Ну уж нет! Буду испытывать все круги Ада раз за разом; переживать любые муки, чтобы иметь шанс переродиться, пока не найду душу Витки, а когда это случится — вот тогда можно будет подумать и о презентах себя другим.

Дьяволица с минуту молчит, но во взгляде читаю так много, что уже готов убежать прочь. Слабый порыв обрубает Суккубус:

— Никогда не встречала такой «не любви», — улыбается, в глазах еще сверкают кристаллики слез. — Давненько мечтала мужу отомстить. Многим помочь не смогу, но подскажу кое-что. На первом кругу не поддайся отчаянью и скорби — беги, что есть мочи и даже когда сил не будет, двигайся. На втором, наоборот, благоразумие спасет. На третьем молись удаче. На четвертом — не увязни в болоте и не вступай в конфликты. На пятом — берегись холода в сердце. Шестой… Прости Зепар. Не уверена, что дойдешь до него, но если вдруг… — осекается и вздыхает с грустью: — там встретишь моих дочерей. Они не так милы, как я. Девять озлобленных демонесс, уничтожающих всех, кого встречают. Лучше их обойти стороной, — морщит аккуратный нос. — На седьмом ярусе встретишь Бельфегора. Астрата на восьмом и на девятом Канию и Этну. Каждый страж опасен. Ключей, пройти другие этапы, у меня нет, но они есть в каждом предыдущем. Вот только их добыть, куда сложнее, чем было в моем случае. Там эмоциями не отделаешься.

— Спасибо, — киваю, хотя дьяволица не на шутку запутывает. Не успеваю уточнить, что значит, ее подсказка-абракадабра, как на месте Суккубус уже кружатся ярко багровые листья. Пару секунд оглядываюсь — нет дьяволицы, — и торопливо покидаю рощу.

Глава 10

Сколько мчусь — не знаю. Опять закрадывается гадливое сомнение: верно ли бегу? Может, ношусь по кругу?.. Слишком однообразно и темно. Вскоре перехожу на трусцу, но каменистая пустошь бесконечна. Аверн, будь она проклята! Уже плетусь, все чаще запинаюсь. Голова от мыслей раскалывается. Оживаю только, когда вижу далекие крыши домов.

Лимб! От счастья чуть не заваливаюсь пластом. Слава Богам! Добрался…

Вокруг высоченных стен раскинулся широкий ров, источающий отвратное зловоние испражнений. С моего берега причалена длинная лодка. Посредине точно столб, замер страж первого круга, вечный перевозчик через Лету, Шакс. Худой, долговязый в сероватом балахоне, подпоясанном холщовей веревкой. На лысой макушке играют блики Хорса. Вместо глаз зияют черные дыры.

— Смертному нет ходу… — начинает демон, но умолкает, как только протягиваю гроздь. Синеватые губы расползаются в пугающей улыбке-оскале: — Ступай в лодку,

— шелестит хрипловатый старческий голос.

Не успеваю спросить, что делать с оплатой, как она испаряется и в секунду материализуется в руке перевозчика. Шакс недолго изучает. С надменным спокойствием отламывает один изумруд, вставляет вместо глаза. Смаргивает, кристалл задается серебристым светом; устремляет, прорезывающий темноту взгляд-луч на другой берег и выдыхает с блаженством:

— О, как давно я не видел, — неспешно тоже проделывает со вторым алмазом, а остаток грозди вновь исчезает. Демон хлопает глазами-маяками, рот изгибается в довольной улыбке: — Будь внимателен, смертный! — предостерегает с угрозой. — Лета питается душами, и если будешь слаб — обездушит полностью!

Не раздумывая, ступаю в лодку. Страж длинным веслом отталкивается от берега. Казалось бы, до этого стоячая река, оживает — утягивает нас прочь. Всматриваюсь в воду — желтоватую, промасленную. От смрада забивает носоглотку, едва не тошнит. Вслушиваюсь в собственные страхи — они подобрались колючим морозцем. Нарастает гудение, расщепляется на отдельные не то стоны, не то крики. Они исчезают и резко появляются, чтобы вновь оборваться. Наступившую тишину прорезает скорбный вой. Против воли по коже несутся стада мурашек. Даже голову втягиваю в плечи.

В Лете мелькают жутко пугающие тени. Нервно поглядываю из стороны в сторону — они сгущаются. От свиста над ухом дергаюсь — мимо пролетает бесформенное темное крылатое пятно. Демон?.. Хрень! Ему здесь нечего делать.

Твою мать! А может, это и есть охотник за душами? Шакс предупреждал.

Мысль обрывается — чуть не вываливаюсь за борт, задохнувшись болью. Меня насквозь проходит очередная тень. Действо, под стать вырыванию души братьями в момент наказания. Дьявол! Так и есть — потерять себя…

Уворачиваюсь от атаки охотника, едва удерживаюсь на раскачивающейся лодке. Хватаюсь за края, и тотчас падаю на колени, пронзенный новой стрелой — демоном, выдравшим очередной кусок души. Благо их успел за время пребывания на Земле порядком заработать. Поток охотников уплотняется, если успеваю уклониться от одного, то другой обязательно урывает часть. Вскоре уже не поднимаюсь со дна лодки — сил нет. Опустошен будто дырявый сосуд для воды.

Пытка заканчивается так же внезапно, как и началась. Меня больше не терзают, но подкатывает необъяснимая тяжесть. От боли выворачивает наизнанку. Сердце рвется на куски, остатки души изнывают от чужой скорби. Настолько сильной и всеобъемлющей, что кажется: на мои плечи наваливаются страдания всего Лимба разом. Неудивительно! Ведь в городе томятся безгрешные. Их вина только в том, что они — либо некрещеные дети, либо добродетельные не христиане.

Нахожу силы, судорожно цепляюсь за борта лодки и заставляю себя подняться хоть на колени. Мы приближаемся воротам. Только подплываем — они приветливо отворяются, и мы причаливаем к берегу Леты уже в Лимбе — металлическом чудовище. Стены и длинные сваи, сложенные в жуткую конструкцию, а точнее, свалены грудой, давят со всех сторон. Нагромождение блоков, ступеней, арок, колон… В полном беспорядке. Такое впечатление, что рухнул мега-небоскреб.

На неверных ногах ступаю на твердь, — точно окунаюсь в иной мир. Холодный, отталкивающий, непригодной для существования. Никогда прежде не смотрел на город такими глазами как сейчас. Все же жизнь с людьми сделала из меня большего человека, чем думал. Сострадание? Никогда себя на нем не ловил, но когда на тебя обрушиваются стенания мириад голосов, а их боль пронизывает точно спицы клубок ниток, остается лишь взвывать от ужаса и биться в агонии вместе с ними.

Иду неспешно, прислушиваясь к ощущениям. Пытаясь вычленить те важные, подсказывающие: есть ли здесь Ивакина. Шаг за шагом углубляюсь в толпу, и уже вскоре меня окружают тысячи людей. Настолько похожих в горе друг на друга, что толком не отличить, где мужчины, женщины, дети. Голые, исхудавшие до костей, с безликими лицами — лысые, с впавшими безжизненными глазами, бледно- синюшными губами. Тянут тощие руки. Стонут тягучим многоголосым воем.

Едва заметные прикосновения сотен рук становятся грубее, настойчивей. Все сложнее двигаться — проседаю под натиском. Сопротивляюсь навязанным ощущениям и стремительно продираюсь. Получается все с большим трудом, ведь цепкие пальцы, как назло, хватают до боли, удушения. Вещи трещат — меня, будто раздирают на части. Одежду стаскивают клочками: лишаюсь куртки, футболка следует за ней. Времени отбиваться нет, да и не уверен, что смог бы. Слишком много народу… Хорошо, что джинсы так просто не снять. Постепенно чувства притупляются, жалость и сострадание отступают, на их место приходят злость и брезгливость. Уже без аккуратности расчищаю дорогу, но, черт возьми, силы тоже иссекают, а толпища такая, что ввек не справиться…

Продираюсь, до помутнения в глазах и хрипа в глотке — конца чудовищной толкотне и Лимбу нет. Без раздумий цепляюсь за первую попавшуюся металлическую перекладину над головой. Подтягиваюсь, еле стряхивая пиявок-грешников, так и норовящих следовать за мной, а вернее, на мне. Сажусь, шумно дыша и, оглядываюсь, редко дергаю ногами, не позволяя прыгающим душам повиснуть на мне. О, это конструкция — каркас небольшой лестницы, только с высокими ступенями-турниками. Чуть отдохнув, карабкаюсь дальше.

Точно акробат, перескакиваю на пролет вперед, опять подтягиваюсь выше. Встаю в рост, всматриваясь в город. Он кишит грешниками и если идти по низу, меня задавят массой. Если ползти поверху, будет сложно, местами опасно, но зато без компании и видишь, куда двигаться — к дальней лестнице у самой городской стены.

Какое-то время, словно прохожу в армии физподготовку. Где ползком, где прыгая, где подтягиваясь и перескакивая…

Усталость дает о себе знать — все чаще руки соскальзывают, ноги запинаются. Порой окунаюсь в прострацию и выныриваю только, когда в очередной раз чуть ли не сваливаюсь с металлической конструкции. Заветная цель близка, а силы на исходе.

Опять подтягиваюсь «на автомате», ухаю в темноту и лечу в кромешной пустоте. От резкой боли распахиваю глаза, хриплю, скорчившись на земле. Твою мать! Даже проорать в одиночестве нельзя — меня со всех сторон обступают грешники.

Нужно вскакивать, а не то задавят. Точно пьяный воздеваю себя на колени. Упираясь руками в землю и, стиснув зубы, поднимаюсь на ноги. Шатает, мотает, едва распихивая народ, плетусь к лестнице, показавшейся совсем рядом. Словно таран, сношу последнюю толпу душ, мешающихся на пути, и бодро, как только позволяет усталость, мчусь наверх. Преисполнен радости, но она шаг за шагом испаряется. Ступени будто не имеют конца… Лестница в небо!

Ненавижу Ад! Ненавижу круги! Ненавижу Ивакину и ее дурость!

Уже опять запинаюсь, соплю, легкие цепляют ребра. Сознание временами пропадает, как перебираю ногами — не соображаю. Когда, вынырнув из очередного небытия, ясно вижу последнюю ступень и больше ничего — конец пути, не успеваю затормозить, валюсь в непроглядную темноту…

***

Сердце сжимается до размера мелкой бусины, в ужасе несется так стремительно, что вот-вот пробьет грудь. Желудок прилипает к глотке и уже, когда готовится вылезти наружу, падаю на что-то мягкое. Испуганно распахиваю глаза, дико оглядываюсь. Мегаложе… Правда его, как такового, не видно, но этого и не надо — оказываюсь в море обнаженных тел, переплетенных, совокупляющихся. Повсюду руки, ноги, головы, зады, груди…

Какой-то голый ужас!

Если удается разглядеть в каше лица, не отпускает мысль: то ли под наркотой, то ли утрахались до такого изнеможения, что уже ни черта не соображают. Они кишат — я в гуще танца страсти, порока и разврата. Подняться не могу, меня настойчиво тянут обратно. Обвивают, ласкают — тело горит под наглыми прикосновениями, поглаживаниями. Впервые осознаю, что вырваться из такого плена не каждому под силу. Я вместе с ними — общая масса. Скользкая, потная, жаркая…

Отпихиваю одного, моими губами завладевает другой — увлекает вниз. Толком не соображаю кто, что. С большим рвением отталкиваюсь, злюсь, скидываю с себя одну девицу, умудрившуюся вмиг оседлать, и весьма умело исследовать мое тело. Когда ее рука сжимает восставшую независимо от моего истинного желания плоть, понимаю, что уже раздет. Толпа меня если не имеет, то уже на грани.

Пугливо вцепляюсь в запястье с ловушкой для душ и почти ору от счастья — она на месте. Ух, она еще на месте! Не успеваю вскочить — на меня усаживается блондинка с пышными формами. Страстно дыша, впивается томным поцелуем, обвив руками и ногами, точно удав жертву кольцами. Яростно разжимаю смертельные оковы, сбрасываю развратницу прочь. Она заваливает, но обиды или злости на лице нет — ее тотчас загребают в ближайшую групповуху, и блондинка со стоном присоединяется к акту.

Какой-то ужас! Я в логове гадюк и у них брачный период!

Кое-как поднимаюсь, озираюсь — океан тел безбрежен, но мне нужно на выход. Чуть мешкаю — и вновь падаю в бесстыдный бассейн похоти. Еле вырываюсь из оков пленительных рук, ног, губ… Встаю, пошатываясь- меня не отпускают, настойчиво тянут обратно. Неспешно иду, пристально всматриваюсь в толпу. Вдруг… Что если… Не дай бог, конечно, но… Если Витка здесь. Не хотелось бы пропустить. Бред, знаю, да и сердце говорит: ее здесь нет, но лучше держать глаза открытыми.

Продираюсь сквозь гущу, по дороге встретив пару знакомых блудниц из прошлой жизни демоном. Даже испытываю отвращение. Впервые посещает мысль: «Как оказывается низко я пал, когда считал, что подобные радости — прекрасная, вольготная жизнь. Ни в чем не знать меры, иметь всех, когда хочу и как…»

Ничего ценного в себе не нес. Только показуха и пустота, которую заливал из тысячелетия в тысячелетие спиртным, наркотиками: старательно заполнял такими же нечистотами, какими был сам. Вот и получается — блевотина смердящая, ничего не представляющая из себя сущность, гниющий мозг и море, просто безграничное море самомнения, подкрепленного силой демона, уверовавшего в вечную безнаказанность. Замечательный набор дерьма! Так и есть, даже хочется поиграть в «найди сто отличий».

Плетусь, точно израненный зверь. Весь в царапинах. Плоть так болит, что вероятно, еще долго не встанет, — ведь каждой твари обязательно надо подержаться или ухватить. Авось, передумаю и присоединюсь к умельцам ее растормошить. А хрен вам… мой хрен! Импотентом сделали, что б вас. Не уверен, что вообще после подобной заварушки, вид голого тела меня хоть как-то возбудит или заинтересует. Насмотрелся такого, что даже самый развращенный человеческий мозг с грязными, садомазохистскими замашками ввек не придумает. От всевозможного траха и обнаженки уже тошнит.

Не знаю, как другие, ко я только что задумался над значимостью и правильностью пуританского занятия любовью. Быстрый акт в миссионерской позе, чмокнулись, и спа-а-а-атеньки. Без лишних телодвижений — до, и пустых разговоров по окончанию.

Настораживаюсь, заслышав нарастающий гул. Человеко-месиво точно не замечает, но мне не по себе. Нервно оглядываюсь, до рези в глазах всматриваюсь. Невольно прибавлю темп…

Бегу по «клубку спаривающихся гадюк», вслед летят недовольные возгласы, но быстро умолкают. В спину толкают рваные порывы ветра. Нагоняет уже не гул — поднимается монотонный вой. Дыхание перехватывает. Испуганно оборачиваюсь. В лицо бьют хлесткие заряды поднимающейся бури. По кишащему ложу — обители порока, — гуляют небольшие вихри. Втягивают сладострастников, будто пылесосы. Никто не пытается убежать, не замечают происходящего — продолжают сношения. Воронки шальными танцами расчищают тропинки и резко пропадают. На смену приходят все более мощные порывы.

Срываюсь с места и бегу прочь, что есть сил. Дыхание сбивается — ветер настолько сильный, что невозможно и воздуха глотнуть — гортань обжигается, легкие иссыхают. Несусь на пределе возможности, хотя уже толком ничего не понимаю — сознание помутневшее, кислорода не хватает. Судорожно втягиваю, укрываясь то от режущих, то от колких разрядов урагана.

Уже мчусь «на честном слове»… На миг теряю реальность — соскальзываю по потным, разгоряченным телам. Неловко вскакиваю, но вновь запинаюсь и ухаю в болото из грешников. Только успеваю хватануть воздуха, меня безжалостно всасывает в кашу сладострастцев… В бессилии сдаюсь, позволяю утянуть чуть ли не ко дну…

Меня жмут, мнут, ласкают, давят, целуют, кусают… Теряюсь в ощущениях, прострации и распахиваю глаза только когда чувствую свободу и легкость. С меня точно слизывает одного за другим обезумевших любовников. Впервые настолько рад участию в групповухе, даже не совсем участию — обездвиженному лежанию под грудой трущихся о меня тел. Они — защита от смерча! А ему благодарен за спасение от слетевшей с катушек толпы извращенцев. Нет-нет, да и избавляет от назойливых любвеобилов.

Терпеливо жду большей свободы. Впадаю в плохенькую, но медитацию. Закрыв глаза, расслабляюсь. За временем не слежу, прислушиваюсь к голосу плоти. Чуть отдохнув, набравшись сил, распихиваю оставшихся на мне. Сажусь, с удивлением отмечаю, что «грядки» грешников прилично поредели. Нет, их, конечно, бесконечное море, но весьма убывшее, будто случилась отмель.

Заряды ветра стихают, но вновь танцуют вихри.

Встаю, безжалостно откидывая девиц и парней, так и норовящих меня вернуть на место и снова бегу по телам. Шаг за шагом дается все трудней — от безысходности оглядываюсь, пытаюсь высмотреть хоть какую-нибудь границу, окончание лежбища. Обреченно останавливаюсь, уместив руки на бедрах. Прерывисто дышу. А что если нет края? Что, если единственный выход — смириться и попасть в воронку? Она ведь куда-то уносит людей? Твою мать! Суккубус же говорила: на втором этапе — благоразумие спасет! Не надо горячиться…

Трезвость ума, рациональные решения.

Так… Кто из демонов может управлять грозами, смерчами, ураганными ветрами? Кхм… Крутится на языке, имя… имя… О, черт! Это же Фурфур! Управляет стихией ветра с помощью помощников — бесов. Если не изменяет память, Фурфур всегда развлекается в компании. Неизменными дружками: Асмодеем, покровителем блуда, похоти, ревности, мести и Велиаром, любителем азартных игр, лжи, содомии.

Бесы, пока хозяева развлекаются, отсеивают души — раскидывают по другим кругам. Не все ведь провинились в чем-то одном, бывают и многогрешные личности. Их-то смерчи и утаскивают.

Мысль не очень приятная, и даже вряд пи разумная и, уже тем более, поступить соответственно предположению — глупее не придумаешь, но раздумья прерывает очередной мощный порыв. Так сильно дергает вперед, что едва не заваливаюсь на кишащую груду тел. Обернуться не успеваю — подхватывает яростная струя, затягивает в удушливый водоворот, несет… несет… Глаза режет, бьюсь о таких же грешников, в голове нарастает звон, подступает сумрак.

Провал…

Опять накрывает небытие.

Глава 11

Прихожу в себя от испепеляющей жары. Меня словно подогревают на огне. Порываюсь открыть глаза — не выходит. Веки опухшие, режут от боли. Сквозь сжатые зубы, прорывается хрип. Тело не слушается. Кости, точно побывал в камнедробилке. Во рту такая сухость, которую не испытывала почва даже в самых и знойных районах Земли. Глотнуть воздуха не получается — в горле пробка.

С треском в жилах сгибаюсь пополам и захожусь рваным кашлем. На губах сладость. Сплевываю, не вижу, что, но явно харкаю кровью. Неверной рукой смахиваю теплую струйку с подбородка. Ладонями, головой упираясь в землю, и поднимаюсь на карачки. Через «не могу», воздеваю себя на ноги. Из маломальского прищура, получившегося ни с первой попытки, всматриваюсь в ослепляющую пустыню. Огненно-золотой песок… Жгучее солнце… Гниющее месиво чужой плоти, источающее тошнотворное зловоние. Не то, чтобы брезговал, не то, чтобы подобного не встречал, но мой желудок оказывается куда слабее разума — рвота стремительно прокатывается по обезвоженному пищеводу и откликается горечью в обсохшей глотке.

Никогда не думал, что подобное может принести облегчение, но… как же хорошо, что блевать нечем!

Через силу отдышавшись, открываю глаза сильней. Что ж… Моя теория была верна. Даже не знаю, радоваться ли, что грешил безбожно, но испытания не закончились первым или вторым кругом. Остается только восхититься задумки Мулцибера — не с балды строил каждый ярус, пытался творчески подходить к проектированию. Не знаю, кто поджидает на следующем круге, мне бы пройти этот — «трупная» пустыня под жгучим солнцем.

Вдыхаю смрад полной грудью — уж лучше привыкнуть, будет проще. Подавляю очередной тошнотворный позыв и бреду, чавкая по гниющей песочно-трупной почве, кишащей червями, гудящей мухами, взмывающими темными облаками.

Куда?

Вперед!

У меня только такая дорога. Главное, не стоять, ведь время не только поджимает, но и убивает! И так, хрен его знает, сколько уже в Аду. Хорошо, что течение время Земли отличается от местного! Правда, даже не знаю насколько — никогда прежде не задумывался. М-да…

Плетусь, а от осознания, что потратил сотни веков в пустую на низменности и тщедушности, хочется слиться с разлагающей массой.

Под нещадными лучами солнца, нет-нет, да и проваливаюсь в небытие. Когда выныриваю, то оказывается, что еще иду. Не уверен, что жив, но двигаюсь явно по инерции, на ногах держусь только остатками силы воли, шепчущей все слабее: «Витка не должна достаться другим. Она — твоя…»

О, да! Кто бы что ни говорил, но самый мощный допинг — нарциссическая ревность. Как представлю, что Ивакина может оказаться в чьих-то руках, — более нежных, трепетных, или более грубых, жестоких, — настолько заряжаюсь энергией в желании порвать на части любого урода, посмевшего к ней прикоснуться, что даже шаг ускоряется. Только я имею на нее права! И на правах собственника буду стоять до последнего, чтобы завладеть, принадлежащим мне! Пусть сдохну. Мне не в первой! Но умирая, хочу знать, что она моя. Что простила… Что любит… Что хочет быть со мной…

Дьявольщина! Разве имеет значение, чего желает Витка? Не думаю… Зато точно уверен, что есть во мне черта эгоиста и она, срывая горло, орет: «Мои желания станут Виткиными!» Только сомнение несмело бормочет: «А если Ивакина откажется дать шанс?..» Затыкаю настырной частью сущности демона, задумчиво ероша волосы: «Когда такие мелочи стали для меня важными?..» Человеческая тихо-тихо науськивает, стыдливо умолкая: «Тогда, когда девчонка заставила черное сердце дрогнуть и незаметно для меня самого ненавязчиво завладела всеми мыслями и желаниями».

Ответ заставляет перейти на бег. Робкий, шаткий, но бег. Вот что значит, удар по самовлюбленному эго — точно пенальти штрафного в пустые ворота. Ведь если копнуть, окажется: мои чувства, куда более давние и глубокие. Только умудрялся их игнорировать — подавлял силой воли, распылял на других, забывался в делах, уверял себя, что ненавижу Витку с момента ее зачатия!

Хорошо, что небытие не дает сойти с ума от мыслей. Очнувшись в очередной раз, все же не сдерживаю желчной рвоты — валяюсь на песке, лицом к лицу с полуразвалившимся человеческим телом. Белые опарыши неспешно возятся в зеленовато-желто-буром месиве, над трупом жужжит рой мух. Они уже и меня облепляют, но сил прогнать — нет, так же, как и отвернуться.

Захожусь надсадным кашлем, на грани лишиться внутренностей. На глазах выступают скупые слезинки — жгут кожу сильнее раскаленного металла. Меня жестоко мучает скребущая, царапающая глотку жажда. Зажмуриваюсь и слышу далекий, явно нарастающий гул. Приятная вибрация земли оповещает о приближении чего-то очень тяжелого. Насладиться радостью: я еще жив, не успеваю. Неутешительная мысль-догадка, что именно скоро нагрянет, приводит в ужас и даже заставляет опять открыть глаза. Либо стадо слонов, — а это бред. В Царстве теней таких животных не бывает. Либо… и это вероятнее всего, ливень! Причем такой мощный, что даже земля дрожит.

Ну, конечно! Разве дадут в Аду просто полежать и сдохнуть? Нет…

Тащи свой зад, несмотря ни на что. Все время на пределе, чтобы, аж жилы рвались, а зубы крошились от натуги.

Эх! Чего пенять на других?!. Сам виноват! Коль рожа крива, а грехов набрал на десяток тысячелетий вперед — огребу по полной! Хорошо, что дышать легче — духота с маревом отступает, влажность дает телу немного остыть. Хотя, ему уже все равно… Ожоги от беспощадного солнца покрывают с ног до головы. Я не человек — сплошной оголенный кусок прилично запеченного мяса. Волдыри лопаются, кожа трескается, кровоточит, гноится…

Мычу от безысходности и порываюсь двигаться, хотя бы как гусеница. Смертельный дождь неминуемо приближается. Ползу с большим рвением, даже руки немного оживают, запеченные стопы с онемевшими пальцами старательно упираются в песок. Как долго извиваюсь — хрен знает, но останавливаюсь от нового ужасающего звука — злого рычания. Продираю глаза, силюсь рассмотреть монстра. Получается плохо — черное пятно маячит слишком близко. Не теряю надежды, фокусируюсь:

— Ч-ш-ш, дворняга, — собственный голос, — чужой, хрипяще-гортанный, — ужасает не меньше происходящего. — Не помнишь меня?

В нос бьет непередаваемая вонь из клыкастых пастей Ксафана. В лицо яростно дышат четыре оскалившиеся большие красноглазые морды огромного чудовища, раза в два крупнее кавказкой овчарки, только не такого лохматого. Гладкая шерсть лоснится под лучами, почти скрывшегося за темными тучами, солнца. Мощные лапы с тугими переплетениями мышц, чуть расставлены.

Громадина-душиед! Хотя, чего на животину наговариваю? На куски сразу не растерзал, предупреждающе рычит. Видать, все же признал! Не зря, получается, я баловал любимого пса Дьявола долгие столетия.

Ксафан, милый песик, а по совместительству, демон-смотритель адских костров. Любимец владыки! Так сказать, вскормленный рукой господина, но отправленный бегать по кругам, приглядывая за огнем. Питается душами грешников, а в качестве лакомства предпочитает неугодных дьяволу придворных.

Не мечтал его встретить…

Руку нежно, — если такой эпитет уместен для клыков монстра внешне похожего на помесь бульдогов с носорогами и крокодилами одновременно, — прикусывают. Меня нещадно-бережно волочит по песку, но изувеченное тело, как назло, не пропускает ни единого камушка, кости, песчинки, попадающихся по дороге. Не сопротивляюсь — умирать под настигающими мегатоннами дождя тоже не выход. Уже и земля вибрирует сильнее. Воздух тяжелеет, от влажности дышать сложно. Легкие рвано вздымаются, неприятно задевая ребра. Поторопить Ксафана не получается. Рот не открывается — изнутри вырываются хрипы, клокот.

Погружаюсь в сумрак, а когда выныриваю, по моей щеке к виску робко скользит горячий, влажный язык. Действует уверение, изучает с пол-лица махом, и со звучным чавком, перебирается на шею, плечи, спину. Причем ощущаю ласку одновременно в нескольких местах. Какая мерзость — будто корова облизывает. Где проходится шершаво-теплый язык, кожа задается нестерпимым зудом. Порываюсь почесаться, но только беспомощно утыкаюсь носом в… прохладную твердь. Со стоном разлепляю глаза. О! Я вижу! Веки, конечно, еще припухшие, но значительно легчает.

Дьявол! Точно! Слюна Ксафана — ядовито-лечебная. Эту животину в свое время малышом нашли в логове неизвестного существа, на одном краю Аду. Родителей так и не нашли, а детеныш умирал от голода. Не то, чтобы Дьявол пожалел, он разглядел потенциал и поэтому сохранил жизнь.

Так как я был приближенным господина, частенько баловал псину. Кому-то же нужно присматривать за монстром. Дьявол время от времени занимался Ксафаном, с восхищением подмечал его рост, изменения во внешности, характере. Кормил на убой, но на нежности не разменивался — злу добро не нужно! Игрался, пока было интересно, но когда демон подрос, господину уже наскучил.

Ко мне животина тянулась, ведь помимо еды, изредка, но я снисходил до ласк — то ему за ушками почешу, то пузо поглажу. Даже немного расстроился, когда Дьявол сообщил, что Ксафана сослал в Баатор. Здесь монстр и пригодился!

От его клыков никому не уйти…

Эх, так и есть! Обоняние сильнее, чем у собаки, глаза — сканеры, яд скапливается в деснах зубов-ножей, язык вырабатывает лечебную слюну. Гремучая смесь доктора- убийцы.

Вот и сейчас. Ксафан меня исцеляет…

Недолго валяюсь беспомощной тушкой, но постепенно чувствую прилив сил. Кровь радостней бегает по жилам. С кряхтением переворачиваюсь, подставляя грудь и живот спасителю-врачевателю. Прищуриваюсь! Тело блаженно стонет, оповещая: я жив!

Сукин сын! Я жив! Но тотчас смущенно кривлюсь, прикрываясь от юркого бесстыжего языка одной из голов зверя без стеснения изучающего болтающуюся, казалось бы, некогда отмершую плоть. Кхм… не думаю, что есть среди существ хоть кто-то, кто бы мог похвастаться: сам Ксафан облизывал его причиндалы. Но теперь с уверенностью могу утверждать: мои! Спасибо, конечно, за спасение мужского достоинства. Без него было бы не так уверенно, но, может, не стоит так долго уделять ему внимание?..

— Фу, дружок, — охрипло командую и прокашливаюсь: — Оставь это! Не колбаска, пусть болтается…

Ксафан понятливый. Вскидывает полные обожания четыре пары круглых огненных глаз. Самая быстрая морда успевает лизнуть мне лицо и все дружно переключается на мои ноги. Пока затейник-извращенец увлекается ляжками- шашлыком и икрами-аля-кебаб, оглядываюсь. Мы в пещере, у выхода. Каменная зала затемнена, уличного света хватает едва ли рассмотреть обстановку. Скудное убранство в беспорядке, откуда-то звучит приглушенное бормотание:

— Если сюда прикрепить эту конечность, а вот сюда эту деталь…

Кхм… смутная догадка робко нашептывает: «Неужели бормочет страж третьего круга?» Что-то отчужденно-знакомое в голосе. Руку на отсечение, знаю демона, вот только не помню. Увидеть бы его… Хотя, не стоит. На то и поставлен страж, чтобы грешников не пропускать на другие круги. Остается надеяться, животина меня не сдаст — останусь незамеченным и, возможно, спасусь. Что ж, по крайней мере, если не умру снаружи, отсижусь, пока ливень не пройдет. Он как раз уже хлыщет. Даже сразу не соображаю, что серая стена в пещерном проеме — дождь.

***

Руки приятно покалывают, кровь радостно циркулирует, жилы довольно натягиваются. О, Боги! Как хорошо! Надо бы отблагодарить Ксафана. Только чем?

Стоп! А как же души демонов, удерживаемые в часах?

Нащупываю ловушку. Одутловато-непослушными пальцами перебираю кнопочки вместо цифр — отсеков соответственно двенадцать. Души втягиваются поочередно. Вот только, часы не мои — знать не знаю, сколько до меня Ваал успела пленить душ и кого именно. Впрочем, все определяется методом тыка. Радует, что вылетать будут не скопом, а по одному. Какую кнопку нажимаешь, тот осек и открывается.

Псина, конечно, благодарное создание, но только, когда накормлена. Сытый Ксафан — добрый Ксафан. Если срочно не дать лакомства — закусит мной. Вон уже вторая голова облизывает мои ноги со смаком, точно дегустирует: а вкусно ли будет? Длинные клыки все чаще прикусывают — видать, примеряется: а сахарная ли это косточка?..

Эх, была, не была. Да пусть, хоть подавится всеми пойманными душами.

Судорожно нажимаю кнопку двенадцать — ловушка молчит.

Ксафан неуверенно отступает — приседает, рычит. Красные глаза вмиг полыхают лютой злобой. Пасти оскалены, с клыков стекает желтоватая слюна.

— Ч-ш-ш, дружок, — успокаиваю чуть уверенней. — Папочка тебе вкуснятину принес. Лови, а то она прыткая.

Выбираю кнопку одиннадцать — тот же результат. Ксафан недоверчиво косится, но рычать не перестает — лишь тянет приглушенней. Пальпированный хвост чуть заметно покачивается из стороны в сторону.

Медлю и давлю на десять — циферблат с легким щелчком начинает вращаться. Стремительный круг… Ксафан немного шарахается, когда из ловушки выплывает темное облако, но быстро приходит в себя. В скачок оказавшись рядом, перекусывает демона, материализующегося человеком. От неожиданности только успеваю зажмуриться — по лицу хлестко проходится фейерверк горячих капель.

Опаньки! Скорости зверя можно только позавидовать. Захлопываю ловушку и, морщась, утираюсь. Брезгливостью не страдаю, но хруст костей и задорный чавк — красноречивей слов, как вкусно сейчас Ксафану. Несмело открываю один глаз, второй. Чудо-псина лежит, придавив обе части демона, и с томным рыком вгрызается одновременно четырьмя пастями в раскромсанную плоть.

Очаровательно до отвращения.

Снова кривлюсь, ощупывая собственное тело. Болит, чешется, зудит, но вроде все на месте. Мне бы покушать или хотя бы попить.

Беспомощно кошусь на мелькающую тень в дальнем углу пещеры. Страж занят своими делами — на гостей чихать хочет. Очень хорошо, я необидчивый.

Нервно выдыхаю и перевожу тоскливый взгляд на выход — возле проема бурлит лужа. Плевать на гигиену! Мне бы лицом уткнуться и вдоволь напиться. Со стоном ползу к спасительному источнику, но не успеваю одолеть и пары метров, замираю. Угрожающий рык заставляет оглянуться. Ксафан смотрит с ожиданием, демонстрирует клыки.

— Не скалься, — незлобиво, но твердо вторю рокотом. — Ты кушаешь, я тоже хочу…

Пес озадачено ведет ушами и вновь приступает к лакомству.

Ползу дальше. Чем ближе к луже, чем больше сил. Видимо, в предвкушении чуда тело оживает быстрее. Как лакаю — плохо соображаю, но едва не задыхаюсь от счастья. Никогда еще вода не казалась настолько вкусной. О, да. Я — свинья! Сейчас бы как веселый хряк весь залез и бултыхался, похрюкивая от наслаждения…

Иссушенное горло ощутимо залечивается — спасительная влага радостно бежит по пищеводу. Он возмущенно отзывается икотой. Какой восторг!.. Ик… Мышцы наливаются силой и даже плоть взбухает. Ик… Что ж… Значит, мужское начало во мне не умерло. Ик… Не то, чтобы меня такие мелочи волновали, но приятно осознать… Ик… Что природная альтернатива языку и пальцам в норме. Ик…

Отваливаюсь на спину и несколько минут жадно дышу полной грудью с секундными паузами на икоту.

Ух, точно живой воды нахлебался! Дай врага — порву на части! Ик…

Дьявол! Глупость, конечно, но я почти здоров, могу подняться. Ик.

Вот только бы умыться… Ик.

Мысль испаряется. С запоздание слышу совсем рядом легкую поступь — шелест камушек под подошвами. Испуганно замираю, и даже икота проходит.

С отстраненным видом, а точнее, лицом, лишенным каких-либо эмоций, через меня переступает… Марбас. На ногах — ошметки кожаных сандалий. Потрепанные холщовые брюки по колено и туника в багровых крапинах. Руки по локоть в крови. Лицо вымазано бурым, в глазах безумный блеск, пакли волос превратились в замусоленные дреды. Словно не страж круга, а бомж.

Не сказал бы, что встреча приятная и сулит прохождением на следующий этап. Сколько помню, Марбас, демон — не от мира сего. Вечно творит «что-то», витает в облаках. Славится экспериментами в области создания «нечто». Признаться, не знал, что он — страж одного из ярусов Баатора. Даже его исчезновение из города демонов не заметил. Хотя, чего удивляться? Никогда не стремился к общению с ним, а компанию избегал. Причины есть: старик одержим идеей создать новое существо, при этом может ненароком наслать болезнь, или, наоборот, излечить. Однажды едва часть города демонов не уничтожил — перепутал химический состав, а тот развеялся по воздуху. Спасло, что очаг заражения был небольшой и… Нет, Марбусу было сиренево до жителей, но новая загадка, — от чего корчатся почти все демоны по эту сторону Ада, поочередно взрываясь, словно новогодние фейерверки, — и желание ее разгадать, спасли теникрылых от вымирания. Кого могли, эвакуировали, а особо больными занимался сам… чокнутый доктор-убийца. Хорошо, хоть противоядие нашел быстро.

Лично с ним виделся только раз — он помогал разрабатывать систему печати для хранилища дьявола. На моей крови… М-да… Он тогда произвел неизгладимое впечатление. Сначала чуть не убил, добывая образец — я еле увернулся от ножа. Псих собирался мне глотку перерезать. С трудом удалось убедить, что этого не нужно, хватит и пары капель. А потом, словно не заметив чудовищности своего поступка, равнодушно забрал колбочку, куда я нацедил из прокола в пальце немного алой жидкости и ушел, как ни в чем не бывало. Мило, памятно… Давненько дело было, но осадок остался!

Жуть! Как понимаю, «доктор Джекил» делает опыты над грешниками? Вероятно, что ему демоны? Что ему люди? Он существует в своем измерении. Твою мать! Как видно, старик, совсем из ума выжил, вот Дьявол его и сослал в Баатор. С глаз долой, из сердца вон. Неважно, что будет творить на вверенном ему круге, — плевать, на чудовищные эксперименты, — главное, чтобы души просто так не пропускал на другой этап.

Страх липкой паутиной стягивает конечности, давит на горло. Даже вздохнуть боюсь — выдать присутствия.

Надеяться, что Марбас пропустит по «знакомству» — бред! Демон не отличает лево от право, не помнит, что говорил пять минут назад, но только попробуй посягнуть на его «детище» — порвет как тузик грелку. Поэтому, если я — не его очередное творение, — значу для чокнутого старикана не больше, чем тля для крокодила.

Просить о помощи? Проще до Бога докричаться, ведь самодур-Марбас на своей волне. Сострадание — ему чуждо, людских эмоций — лишен.

В ужасе смотрю на демона, словно и не заметившего меня. В дрожащих руках сжимает глиняную миску:

— Так, так, так, — бубнит под нос желтокожий старик, чавкая беззубым ртом. — Подлюка, новую косточку притащил. Впрочем, неплохой экземпляр…

Чуть не давлюсь от негодования — совсем не радует, что все-таки замечен. Такое видение моего будущего пугает, да и не рассматривал я подобного варианта — быть сахарным лакомством Ксафана.

— Я не… — оправдание застревает поперек глотки. Марбас зачерпывает воды из лужи и, с тем же безразличием переступив через меня еще раз, спешит обратно вглубь пещеры, даже не удосужившись убедиться: а вдруг я — потенциально опасен!

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы… под ногами не крутилось… — умолкает кряхтящий голос старика, явно бормочущего не для моих ушей, а так, мысли вслух.

Твою мать! Демон окончательно чокнулся в своей обители!

***

Как только желудок умолкает, медленно заползаю в лужу и ополаскиваюсь, отдраивая кожу от кроваво-гнойного налета. Здорово! Яд Ксафана залечивает в считанные часы. Раны и ожоги уже заживают, только буро-зеленоватая корочка остается. Отмываю, что получается. С кряхтением переворачиваюсь и неспешно встаю на колени. Вновь шумно втягиваю воздуха, заставляю себя подняться в рост. Ура!.. Единственное, что немного смущает — обнаженность. Нет, я, конечно, еще тот красавец и стыдиться естественной мужественности уже разучился веков так… цать назад. Но носиться по Аду в голом виде — все равно, что прийти в клуб геев, танцевать в обнимку до утра с кем ни попадя, подпевать самые знаменитые треки «голубой братии», а потом с пеной у рта убеждать, что я женщин люблю. Глупая выходка, провоцирующая некоторых особей на решительные действия.

Здесь извращенцев хватает, что доказывает второй круг, пройденный с таким трудом…

На смену радости и счастью приходит негодование. Тело пробивает мерзкая дрожь, кожа покрывается пупырышками, зубы принимаются лязгать. Твою мать! Будь оно неладно, человеческое нутро. To ему жарко, то ему холодно. Демоном быть куда проще — погодные условия, сырость — все до фени.

Сам не понимаю, как, но до костей промерзаю быстро, аж мышцы сводит. Яростно растираю ноги, руки. Пощипываю, слегка шлепаю, чтобы разогнать застоявшуюся, усыпающую кровь.

Мозг делает скромные потуги шевелиться — так, где взять одежду? Взгляд невольно цепляется за остаток лакомства Ксафана — огрызок в окружении кусков джинсов и толстовки. Они мне не подойдут — лоскутным шитьем не занимаюсь!

О! В ловушке есть тройка демонов нижнего звена, а еще души Ивакина и Ваал. Кого туда успела засадить сама демонесса, хрен знает. Было бы не плохо, если бы пару неугодных прислужников — уж больно они нравятся псине.

Подлизываться не люблю, но очень хочется иметь в друзьях такого монстра! Мне заловить теникрылого без сил ангела или демона не дано, а вот у Ксафана есть реакция и дар убивать жителей подземного мира.

Дрессировкой раньше не занимался, но попробовать можно. Со стоном заставляю себя шагнуть. Морщусь, перетерпливая ноющую боль, прогулявшуюся снизу-вверх и обратно. Глубоко вдыхаю и решительно ступаю дальше. Второй шаг, уже более уверенный, хотя в коленях трясучка, будто на шатком плато стою. Жилы гадливо застывают колом, вновь принимаюсь растирать тело — безжалостно, грубовато. Твою мать, неприятно-то как! Зубы клацают. Нужен огонь! Очень… Только нечего палить. Кхм… Ксафан огнедышащий! Бросаю задумчивый взгляд на псину-четыре морды, закрыв глаза, мусолят каждая по кости.

— Дружок! — подаю несмело голос. Ксафан на миг отрывается от занятия — на меня уставляются восемь пламенных глаза, но с некоторой отчужденностью, будто дурмана принял. — Мне бы огня… — затыкаюсь так резко, будто язык проглатываю. От ужаса и неожиданности даже не успеваю среагировать и метнуться в сторону. Меня в долю секунды обдает жаром и сносит назад. Как спиленный с дерева тяжелый сук, безвольно ухающий вниз. Это даже не защитная реакция — просто откидывает волной, и на счастье падаю обратно в лужу на выходе. To, что едва не затискали на втором круге, едва не стало лакомством Ксафана, только что чуть не сгорело на третьем — несколько секунд бултыхаюсь в ледяной воде. Запоздало испуганно вскакиваю: ругаясь, на чем свет стоит и, покрывая матом, мыслительные дарования Ксафана, грожу пальцем:

— Ты, бл… че творишь, дворняга? — задыхаюсь бешенством. Пыхчу, чуть ли не с пеной у рта, ведь орать шепотом очень сложно. — Меня жарить не нужно! — Резко указываю на самый большой камень посреди пещеры: — Вот его лучше нагрей. — Кровь то бурлит, то вновь замедляет бег. Снова ощущаю озноб, но теперь явно отхожу после проделки животины. Нервно растираю вмиг озябшие конечности. Зверь с довольным видом, словно покрыл с десяток сучек и нахаляву отобедал в престижном ресторане, — вальяжно поворачивает все головы к камню и с господской ленцой метает в него быстрые короткие огненные плевки. Оранжево- красное зарево охватывает с полпещеры разом. Успеваю разглядеть проход в другую, где согнувшись над алтарем, корпит Марбас. Пламя скоро пропадает, а янтарная россыпь, прогулявшись по валуну, угасает уже на земле.

Твою мать! Дружок!.. На языке вертятся только маты. Поскудина! Хотя, его точности позавидует и снайпер. Ведь не прицеливался! Да и меня не убил! Обжог — есть такое, стена огня доставала едва ли, но волной снесло. Я не испепелился. Даже на миг согрелся, как и мечтал, вот только повторное барахтанье в воде в мои планы не входило. Эх! Ксафан…

Ковыляю потихоньку к камню, щупаю ладонями.

— О! — не сдерживаю стона. — Я в Раю…

Опускаюсь, поджимаю колени к подбородку, обхватываю их руками и прислоняюсь к валуну спиной. Мягкое тепло медленно согревает промерзлые косточки. От удовольствия потряхивает — закрываю глаза и проваливаюсь в пустоту. Мыслей нет, желания двигаться — тем более. Хорошеет, жар окутывает все тело, расслабляюсь…

Глава 12

Неспешно просыпаюсь. Дождя уже не слышно, только редкие капли звонко дают знать, что рядом есть вода. Она бы не помешала, а то во рту — помойка, а вонь зверя стоит в носоглотке по самое «не хочу».

Я в шерстяном кольце. Ксафан прижимает собой, явно спасая от холода. Добросовестно пережидаю рвотные позывы, поддаюсь непонятному порыву щенячьей нежности и чешу за острым ухом ближайшей средней головы — она почему-то особенно ко мне благоволит. Красные с поволокой дремы глаза мгновенно приоткрываются. В них полыхает обожание. Морда блаженно улыбается во все… черт его ведает, сколько зуба. Уж больно на пасть пиранья похоже и только увеличенные клыки сверху и снизу, убеждают: не-е-ет, эта тварь еще опаснее.

— Хороший, приятель, смышленый! — не успеваю увернуться — сиреневый язык шустро проходится по лицу. Кривлюсь: — Прекращай! Ты мне тоже нравишься, но боюсь, уходить пора… — осекаюсь, на меня уже смотрит четыре пары доверчивых, преданных глаз. — Для начала бы раздобыть одежду, — разжевываю каждое слово, хотя не уверен, что Ксафан понимает смысл. Он же дьявольский пес, а не домашняя собачка, умеющая приносить хозяину тапочки. — Кхм, — с минуту обдумываю, что да как сказать. — А где Марбас?

Животина ворчит, на мордах пролегает отпечаток грусти.

— Он дома? — предполагаю несмело.

Ксафан строит такие физиономии, что понимаю: даже если демон рядом, ему плевать, на все происходящее в мирах. Что ж, меня такой поворот событий устраивает.

— Мы сейчас будем играть во вкусную игру: поймай лакомство, — несмотря на отсутствие в этой пещере Марбаса, говорю в полголоса, не хочу, чтобы услышал, и умолкаю, с надеждой рассматривая животину. Пес с довольным видом шевелится. Поднимается, встряхивая головами. Неспешно переступает с лапы на лапу и ожидающе глядит на меня. — Отлично! — тихо констатирую его реакцию и встаю следом. Разминаю онемевшие руки, ноги, скручиваю корпус влево, вправо. Несколько наклонов вперед. Прогибаюсь назад — косточки задорно хрустят в ответ. И когда тело, отзывается приятным покалыванием, вновь гляжу на пса. Медленно показываю на ловушку: — Смотри внимательно, — постукиваю по крышке часов. — Сейчас отсюда опять вылетит еда! — Животина радостно тявкает и чуть отступает. Дышит шумно, пасти распахнуты, языки свисают. — Только будь внимателен, — выдерживаю многозначительную паузу-Демона упустить нельзя, но и раздирать на части тоже. Понял? — глупо звучит, но лучше попытаться объяснить. Ксафан отвечает очередным тявком, нетерпеливо семеня из стороны в сторону. Пару секунд настраиваюсь, глубоко втягиваю воздух. Открываю крышку, быстро нажимаю кнопку, соответствующую девятке на циферблате и выплывает темное облако. Захлопываю крышку, одновременно командуя шепотом:

— Аккуратно… — фраза переходит в раздосадованный выход. Поздно… Ксафан срывается с места точно молния. Одна из голов вмиг убивает демона — клацает огромной пастью, перекусывая пополам. — Брось! — распоряжаюсь громче раззадоренной псины.

Испуганно кошусь на проход в другую пещеру — не спешит ли Марбас посмотреть, что здесь происходит? Движения вроде не видно. Перевожу взгляд на пса: перехватывает тело жертвы удобнее — зубы устрашающе вонзаются в ноги, грудь и горло. Ксафан рычит злобнее. Повышаю голос до крика-шепота:

— Кому сказал, брось эту дрянь…

Зверь пристыжено умолкает. Озадачено косит жалостливые глаза на жертву и с некоторой опаской кладет на землю.

— Молодец, — хвалю, но на самом деле коленки дрожат от ужаса, ведь приспичит животине, и меня враз перекусит. Нервно сглатываю: — У меня еще есть, — вновь постукиваю по часам. — Будем тренироваться дальше. Только теперь слушай внимательно, — поучаю мягко. Пес даже не моргает, сиреневые языки свисают из окровавленных пастей. Сопит шумно, мощная грудь ходит точно меха. — Сейчас опять выпущу демона, но ты, — выдерживаю крохотную паузу, — не рви его на части. Не-е-ет, — мотаю головой. — Убей четко, аккуратно, без лишней крови. Хорошо?

Ксафан смотрит до невозможности честными и понимающими глазами, перебирает толстыми, крепкими лапами. Снова распахиваю крышку и не успеваю тихо проорать: «Осторожно!» — вырвавшийся звук, скорее напоминает недоуменный хрип, — пес с лязгом и ювелирной точностью откусывает жертве голову. Застываю с открытым ртом, ведь невинность во взгляде и застывшее ожидание похвалы на всех мордах умиляют: «Ну, как, получилось? Я ведь не дал упасть телу».

Трогательная картина. Одна крайняя голова бережно поддерживает демона за щиколотку, если, конечно, применительно подобное выражение к чудовищу с клыками размером с кухонный нож, явно перестаравшемуся и откусившему жертве с полноги. Средняя, так сказать, на зубок опробовала лакомство за задок. Другая крайняя — отхватила с полплеча. Кхм… хмурюсь, но видя, как красные глаза чуть ли не наполняются слезами, смягчаюсь:

— Ты, мой хороший, — выдавливаю, натягивая улыбку.

Крупные надбровные дуги той морды, которая обезглавила теникрылого, — сейчас ее очень аккуратно положила перед собой на пол и носом подтолкнула ко мне, словно предлагает играть в мячик, — поочередно поднимаются, опускаются в сомнение, недоверие.

— Уже намного лучше!.. — старательно подбираю слова, чтобы не дай бог не обидеть животину. — Брось, гадость. — Жестом показываю: отпусти. Пес осторожно кладет демона на землю и вновь уставляется в ожидании. — Отлично! — хвалю уверенней. — Только еще аккуратней, чтобы не повредить одежду… — осторожничая, развожу руками. — Ты бы, приятель, всеми пастями демона не хватал, — поясняю миролюбиво. — А то клыки у тебя, ого-го! В общем, откуси голову и все… — отрезаю обреченно.

Четыре головы хором издают: гав. Чуть шарахаюсь, бросая взгляд на проем в другую пещеру — лабораторию Марбаса. Уф, страж так занят, что ему не до нас! Удовлетворенно киваю:

— Замечательно! Попробуем еще раз?

Ксафан суетливо шатается из стороны в сторону, нетерпеливо тявкает, явно пребывая в азарте игры.

Из пойманных мной в ловушке остается один демон низшего ранга. Не от жалости к Ваал или Ивакину не хочу их души скармливать псу, чутье подсказывает — могут пригодиться, если доберусь до господина. Они по счету седьмая и шестой, следовательно, есть еще пять плененных до мужа Витки.

Замечательно, есть материал для тренировок. Главное, не забыться…

— Откусываем только голову… — напоминаю внятно и спешно нажимаю подряд кнопки восемь и один. Из часов выплывает поочередно темная и зеленая души. Радость сменяется опустошением. Уф… промахнулся — выбросил какого-то задолжника… Твою мать! Действовал на авось — жертв больше, головы Ксафана разделятся — может, более аккуратными будут…

Чавк и лязг переходят в блаженное мычание и хруст дробимых костей. Так как в момент выпада Ксафана на души, непроизвольно закрываю глаза, то не вижу, что творит пес. Но довольное фырканье говорит о многом. Даже боюсь представить, что с жертвами, а точнее вещами, которые на них… Требовательный «гав» и последовавший за ним молебный скулеж, заставляют несмело разлепить веки.

Немного теряюсь.

Дружок невероятно умный! Однозначно! Только словно бегемот в узкой лаборатории с уймой пробирок на шатких столах. Тела о-о-очень аккуратно, даже вернее, ювелирно обезглавлены, но у одного неестественно вывернуты ноги — смотрят коленками в другую сторону. Спортивные брюки порваны, местами с окровавленными дырками явно от зубов, — дурак, хозяин, вероятно, пытался бежать. У другого по плечи уже нет рук, — не хотелось бы думать, что был идиотом, и лез с объятиями к Ксафану.

Сжимаю губы в трубочку, но поймав ожидающе-плаксивый взгляд животины, смягчаюсь:

— Ты настолько умный, что даже не знаю, — встряхиваю головой. — Может, тебя в цирк к Куклачову устроить? Будешь рвать всех кошек, как тузик грелку… — шутка неудачная, но уж что получается, видя подобное зверство. Ксафан сидя на земле, неуверенно играет бровями, будто пытается осознать, хвалят его или ругают, на мордах непонимание. — Ты — молодец! — расплываюсь дружелюбной улыбкой и деланно киваю: — Просто… умница! — Зверь расцветает на глазах, пасти счастливо распахиваются, сиреневые языки вываливаются наружу. Ступаю ближе — нужно рассмотреть, что из вещей могу на себя одеть, — но резко торможу, заслышав предостерегающий рык. Медленно выставляю ладони перед собой: — Тише, малыш. Мне косточки не нужны, только одежда… — объясняю внятно с паузами. Порываюсь шагнуть, но снова боязливо отступаю. Приглушенное рычание теперь звучит с угрозой. — Не нужно мне мясо! — горячо убеждаю тихим рокотом, с толикой злобы и негодования: — Давай, делиться по-честному: вершки, корешки… — Не сводя взгляда, решительно приближаюсь к трупам. Длинные клыки в недружелюбном оскале пугают, но страха больше не покажу — зверь еще возомнит, что сильнее меня… И плевать, что на деле так и есть!

Демонстративно снимаю окровавленные, зато целые спортивные грязно-серые брюки с жертвы — благо, что «задолжник» в момент смерти испражниться не успел. Спешно натягиваю на себя. Чуть коротковаты, но лучше в них, чем голым бегать. Обездвиженное тело подталкиваю голодной животине:

— Вот видишь! Мне — несъедобное. Тебе — м-м-м, сахарные косточки.

Ксафан счастливо тявкает и уже почти вонзается острыми зубами, как в нескольких сантиметрах от лакомства замирает. Недоверчиво смотрит на меня, в глазах столько испуга, мольбы, что не удерживаюсь — тихо смеюсь:

— Можно, приятель! Теперь можно… — брезгливо отворачиваюсь. Видеть, как Ксафан раздирает плоть — не самое приятно зрелище.

Пока пес занят едой, склоняюсь над вторым трупом. М-да, у первого «безрукавка» — и та не тянулась. Повезло, что кроссовки хоть налезли. А у этого размерчик, вообще, не мой. Ну да ладно. Откидываю футболку — узковата, маловата… В ней выгляжу будто трансвестит на репетиции перед выступлением.

Наспех умываюсь, завтракаю водой из свежей лужи чуть дальше от выхода. На улице — ужас. Зной за это время опять успевает иссушить землю до сухой корочки. Возвращаюсь в пещеру и задумываюсь на несколько минут. Что ж, дальше медлить нельзя! Пора в путь! Меня ждет еще шесть кругов Ада…

Сердце молчит. Что-то подсказывает, что Витки в Царстве теней нет. Но идти придется, чтобы убедиться наверняка — в обители самого дьявола точно знают, есть ли в Аду Ивакина.

Жаль, крылья не помогут! Сил лишен, обратиться в демоническую сущность — не получается. Здесь я — «никто» и зовут меня «никак». Идти пешим — долго…

Кошусь на томно-чавкающего Ксафана.

Глупая мысль, ой, какая глупая, но почему бы зверю не пробежать по кругам, может, где огонь нужен?!.

Пару раз свищу. Животина недоуменно вскидывает на меня восемь залитых кровью глаз.

— Дружок, — расплываюсь широкой улыбкой. — У меня есть замечательная новая игра. Доберись до замка Дьявола, как можно быстрее! Как насчет ролевухи?

Пес на миг застывает. Аккуратно выпускает обмусоленные кости из челюстей. Поднимает морды и коротко взвывает.

— Это значит, — неуверенно переспрашиваю, — да?

Ксафан бодро вскакивает. Неторопливо семенит ко мне, заглядывает в лицо и смачно облизывает всеми языками разом.

— Отлично, — смеясь, отпихиваю пса и благодарно чешу за ушами первых попавшихся голов.

Глава 13

С некоторой опаской забираюсь на Ксафана, услужливо склонившего головы, и он неторопливо шагает вглубь пещеры. Я так понимаю, зверь прижился на этом этапе, возле Марбаса, но проход на следующий только через стражника. Жмусь к спине животины, глядишь, старик меня не заметит, и мы спокойно пройдем мимо.

Хотя, чего лукавить? Мне уже повезло как никому: Ксафан с памятью дружит, по- прежнему любит игры, души демонов. Да и какому «здоровому» в голову взбредет идея из одного круга Ада в другой перейти? И кому это под силу?

Усмехаюсь про себя. Ответ прост: обезумевшему идиоту… такому как я! Хорошо, что подобные особи — единичный случай.

Зверь ступает в тускло освещенную пещеру. Непроизвольно затаиваюсь. Марбас крутится возле каменного стола над «нечто», отдаленно напоминающим человека. Франкенштейн, е-мое! Это уже пугает. Похоже, «доктор Джекил» себя Богом возомнил — хочет существо создать! Брр… Рядом с творением — на соседнем каменном псевдо-столе, в беспорядке валяются окровавленные инструменты. Запах в «лаборатории» под стать картине.

— Осталось чуть-чуть, — бормочет глухо Марбас. В руках мелькает подобие шприца. В нездорово блестящих глазах демона играют бесы. — Добавлю ядовитой крови Ксафана и…

Зверь спешно ретируется в следующую пещеру так тихо, что даже поражаюсь: такая громадина, а умеет двигаться бесшумно.

— Э-э-э, черепушка плоха, совсем плоха… — горестно фыркает старец уже позади, вдалеке. — У пса новая косточка! — счастливо звучит голос. — Вот бы падлюка не успел голову отмахнуть.

Внутренне сжимаюсь, мне только что опять повезло! Сказочно…

Чутье торопливо гонит прочь, животина послушно увлекает туда же. Уф! Да я богом отмечен! Марбас с виду безобиден, но если в голову взбредет какая-нибудь хрень — сомнет мизинцем. Мощи в демоне — хоть отбавляй.

Виляем по сумрачным туннелям, недолго петляем по каменным залам и вскоре выходим в просторную пещеру с зияющим проемом — яркие лучи дневного солнца освещают большую часть прохода. Ксафан неспешно переходит на трусцу, и только оказываемся снаружи, срывается на скорый бег. Солнечные лучи хоть и касаются тела, но изжарить не успевают. В ушах свистит, если бы не мощная шея зверя, — вцепляюсь так, будто единственный спасительный круг, — задохнулся бы от хлестких порывов, бьющих в лицо. Утыкаюсь в вонючую шерсть и лишь жду, когда доберемся до следующего яруса Баатора. Вот бы без приключений, но что-то подсказывает — куда без них?

Довольно быстро врываемся в кишащий грешниками город-руины. Словно муравейник. Таскают камни, бревна. Удивительно, если работают тысячелетиями, то почему до сих пор нет целых домов? Судя по численности, должны были давно весь Ад застроить. Вопрос отпадает, когда Ксафан пробегает мимо толпы, отчаянно дерущихся людей. Бьются ожесточенно, не щадя ни себя, ни противника, ни построек. В ход идет все: от камней, до дубин. Стены рушатся будто песочные. Небольшая площадь — окровавленное месиво из тел. Хрипы, стоны, клокот, хруст костей… Ужасающее действо. Ксафан увлекает прочь, но вскоре опять натыкаемся на толпу. В этот раз не дерутся, но яростно спорят, сильно жестикулируют, вот-вот бросятся друг на друга. Нутро шепчет — Витки здесь нет! Стража круга, Баллисаргона даже не встречаем.

Удача…

Радуюсь скорости псины — столько преодолели так быстро! Мне бы такое расстояние пришлось долго идти. Зверь мчится, будто не ощущая усталости. Песочно-каменистая равнина сменяется на земляную. Легкая травянистость редеет, обращается в ухабистые кочки — чавкающую почву. Солнце незаметно скрывается за тучами-угрюмыми, тяжелыми, навесными, точно скомканная грязная вата.

Чем дальше в топь, тем Ксафан чаще застревает в вязкой торфяной каше, но она всюду, куда ни глянь. Видимо, мы достигли пятого уровня Баатора — Стигийского болота.

Местами встречаются небольшие группы дерущихся грешников: вымазанных, изнеможенных, худых. На лицах отрешенность, во взглядах пустота. Двигаются медленно, размеренно — в каждом жесте вековая усталость. To там, то там драка уже по пояс в болоте. Если противника топят, то он чуть погодя вновь поднимается из глубин торфяника, только немного в стороне. С обреченной покорностью снова идет в гущу сражения и с той же упертой неспешностью продолжает бой.

Мрачность небес угнетает. Гляжу по сторонам — конца болоту не видно. Куда бежать — не знаю… Доверяюсь Ксафану. Псина должна знать дорогу — интуитивно мчится по торфяникам, и слава богам ни разу не проваливается с головой. Постепенно группы уплотняются, грешников все больше. Вскоре месиво из грязных борцов уже походит на массовое сражение за территорию.

Нужно искать выход! Уверен, дальше идут непроходимые топи…

Когда Ксафан начинает хрипеть, побуждаю свернуть к единственной огромной глыбе, с двухэтажный дом, обросшей мхом и крохотными кривыми деревцами. Пес послушно огибает, в поиске более сухого участка и останавливается у тонкой расщелины в пещеру. Спрыгиваю и осторожно заглядываю. Едва вычленяю множество каменных выступов. На самом широком, скрючившись, кто-то лежит. Страж?!.

Усмиряю порыв скрыться и поддаюсь чутью — несмело ступаю внутрь, точнее, протискиваюсь. С минуту привыкаю к темноте.

— Кх-кх-кх, — негромко нарушаю тишину и затаиваюсь.

Чуть с запозданием фигура шевелится. Ужас! Демон настолько тощий, будто жертва Бухенвальда.

— Кто здесь? — встревожено шелестит старческий голос. Садится, опуская босые ноги на пол.

— Меня зовут Зепар, — подхожу ближе.

— Зепар, — задумчиво тянет демон. — Зепар, — смакует имя. — Мы знакомы? — недоумевает, но без страха.

— Нет. Я пришел просить о помощи.

— Помощь? — кряхтит старик и медленно встает с каменного ложа. — Что же я могу?! — немощно плетется ко мне, всматриваясь в лицо. — Я себя-то спасти не могу, что уж говорить о других.

— Мне нужно на следующий круг…

— Ты живой? — обрывает испугано-восторженно мою речь демон, на месте глаз вмиг полыхает неоновой синевой.

— Да, — осторожничаю, пристально следя за движениями стража. Вроде как опасности не ощущаю, но хрен его знает, что у старика на уме.

— Никогда не встречал здесь живых смертных, — бормочет с удивлением. — Прости, — сожалеет с чувством, — но мне тебя нечем угостить. Даже огня нет, — вновь переходит на бормотание, машет в сторону, где груда веток сложена полуразвалившимся шалашом. Видать, старался развести, да не получилось. Забросил, но конструкция осталась. — Сам тысячелетия мерзну. Эх, мне бы косточки прогреть…

— Пустяки, — чуть расслабляюсь. — Голод переживу, а огонь… — Свищу, в пещеру заглядывает самая шустрая морда Ксафана. Насторожено оголяет клыки — старик в ужасе отшатывается, успокаиваю: — Не бойтесь, он хороший, — как-то нелепо оправдываюсь. — Дружок, плюнь-ка, — киваю в сторону, где раскинулся шалашик. Псина, довольно улыбнувшись, легко метает огненный шар. Сухие ветки спешно задаются пламенем. Демон, чуть не упав на пол, всплескивает руками:

— О, счастье… счастье-то…

Облысевший старик, с длинной, редкой, седой бородою торопится к костру, подставляя немощные, но крупные ладони весело потрескивающему костру — янтарные искры взвиваются, скоротечно истлевая и растворяясь в полумраке пещеры. Кожа белая, нетронутая даже робкими лучами солнца. Только крупная кость выдает некогда былую мощь демона. Ошметки серой набедренной повязки в грязи, ноги с узловатыми суставами беззастенчиво тощие. Даже жалость пробирает: грозный страж круга! М-да, вот, во что превращаются работники Баатора.

— Как же давно не ощущал тепла, — бубнит восхищенно. — Не видел дневного света, солнечных цветов, яркого блеска пламени, они напоминают о… — обрывается голос. Почти бесцветные глаза сверкают от слез. — Слишком много, о чем… — многозначительно умолкает.

Переминаюсь с ноги на ногу. Не знаю, что сказать, поддержать. Ситуация щепетильная. Горестно вздыхаю, глядя на костер. Хворост довольно потрескивает, веточки быстро истлевают, обращаясь в угольки.

— Мне тоже, — нахожусь не сразу. — О жизни, страсти, любви… — умолкаю под прицелом вдумчиво-понимающего взгляда старика.

— Да, да… — встряхивает головой. — Именно о них. Жизнь… — протягивает со смаком.

— Я любил жизнь, а теперь все чаще молю о смерти, — охрипло огорошивает и устало выдыхает: — Но вечные муки заслужил.

— Никто не заслуживает, — отзываюсь, хотя сам не понимаю, с чего подобное беру.

— Нет, — тихо отзывается старик с горечью, — грехов много совершил. Согласен, каюсь. Мне бы только вернуть Листату.

Листата?.. Листата!.. Листата… В голове долгим эхом звучит женское имя. Силюсь вспомнить, где его слышал. С ним связано важное, громкое, такое, что потрясло Ад… Будто удар молнии — твою мать! Это же смертная возлюбленная Барбатоса! Могущественного демона, умеющего находить сокровища, способного ввести в заблуждение красноречием даже мудреца и праведника. Правой руки владыки… пока не посмел жениться на земной женщине. Эта «болезнь», как выразился тогда господин, погубила его доверие, уважение к Барбатосу.

Дело было до меня — я тогда только начинал восхождение к «месту под солнцем» возле господина. Молодой, циничный, напористый, безжалостный. Даже не задумывался, куда именно пропал Барбатос — радовала пустующая вакантная должность, — подробности не интересовали, но точно уяснил: попасть в немилость дьяволу — плохая затея.

Вот только время показало, дурость — мое второе имя…

Значит, владыка убить Барбатоса не захотел — посчитал слишком слабым наказанием и сослал в Баатор.

Демон подставляет иссохшие руки над несмелыми языками огня. На старческом лице играет тихая радость. Полубеззубый рот медленно растягивается в искренней улыбке:

— Чтобы ни говорил Дьявол, я любил жену… и дочь Виглу, — сокрушенно вздыхает. — Сгоряча разрушил дом Асмодея. Конечно, — трясет сухеньким кулаком, — какой родитель промолчит, когда любимую дочурку соблазняет подобный прохвост- демон? Э-э-э… — тянет с грустью. — Вигла меня не простила — отвернулась. — Во взгляде столько боли и отчаянья, что невольно отвожу глаза. Не пристало видеть, как великий Барбатос показывает слабость. — Жену мою — Листату, — продолжает затихающим голосом, — из-за меня заточили в Царстве вечной мерзлоты. В озере Коцит. В одной из самых больших глыб…

— Не убивайтесь так, — не знаю, как успокоить старца, да и не психолог я. Не привык выискивать доводы или оправдания поступков других. Последний раз, когда взвалил на себя такую ношу, чуток перестарался. Витка собиралась сглупить — покончить с собой в ванне. Нет у меня правильных слов. Груб, не отесан, прямолинеен. По мне проще дело сделать, чем разговаривать. — Что, если пообещаю ее вызволить? — бредовая мысль срывает с языка, не успев, и секунды похозяйничать в голове. Барбатос так резко уставляется на меня, что остальная бредятина застревает в глотке.

— Ты сделаешь это? — неверующе бормочет старик.

— По крайней мере, — осторожничаю, — попробую. Но мне очень нужно перебраться через болото. Путь лежит черед все круги Ада, поэтому озеро Коцит поджидает в конце маршрута…

— Почему хочешь помочь? — перебивает с сомнением Барбатос.

Секунду изучаю носки кроссовок:

— Понимаю ваше горе, — нехотя поясняю. Можно было бы соврать, но не в таком… Слишком лично, интимно, трепетно.

— Я сразу почувствовал, что в тебе не все так просто. Ты — демон? — прищуривается старик, чуть отступая вглубь.

— Был. Господин меня лишил большей части сил и изгнали на Землю…

— А там ты влюбился в смертную? — пораженно шепчет Барбатос, округлив глаза, будто в шоке от собственной догадки.

— Да. Но она умерла. Я спустился в Ад, чтобы ее найти… Вот почему идут по кругам. Вот почему мне надо попасть к Дьяволу.

— Ты хоть понимаешь, что если не Баатор, то тебя уничтожит Люцифер?

— Да, но я должен найти свою женщину, — звучит на грани маразма. Умолкаю, не зная, что еще добавить.

— Невыполнимо, — бубнит старик, покачивая головой. — Но в отличие от меня, имеешь хоть крохотный шанс. Мы — стражи, прикованы к своим кругам. Выйти за границу не можем. Нет, не смертельно — проверял. Но только ступаю за черту, оказываюсь опять в своем жилище.

— Мне жаль, что так получилось, — вкладываю во фразу всю боль, ощущаемую наравне со своей. — С вами, Лестатой, вашими жизнями.

Лицо демона чуть светлеет, глаза наливаются благодарной синевой:

— Воистину, — торжествует негромко, — только чувства, эмоции нас делает более человечными. Достойными жизни, любви, счастья… Ты это понял, значит, уже на пути к выздоровлению и высокому званию: человек. Я тебя удерживать не буду, тем более, путать следы — дорога открыта, ступай…

— Но как же непроходимые топи?

— Нет ничего проще, — отмахивается с небывалой легкостью старик и неожиданно прытко спешит на выход. — Тут осталось-то всего ничего. С полсотни верст по прямой… — на миг осекается. — Правда, если учесть, что так ворона летит.

— Ага, — криво усмехаюсь, — только нам с Ксафаном придется, как гадюка ползет. Так?

— Немного… — заминается Барбатос. — По кочкам, петляя точно заяц, заметающий следы от лисы. — Кряхтя, продолжает хромать к выходу — следую за демоном.

Снаружи демон чуть вздрагивает от грозного рыка Ксафана, который нет-нет, да и заглядывал глазком одной из голов во время нашего разговора.

— Двигайтесь, во-о-он, в ту сторону, — указывает туда, откуда мы примчались… вроде как. Странно, но за время, проведенное в пещере, болото разительно поменялось. Топь подступила ближе, готовая поглотить единственно-выживший островок суши.

Чуть мешкаю:

— Мы как раз приехали…

— Знаю, — отмахивается демон. — В том и сложность круга. Выход там, где вход, но для этого нужно побегать по болотам… Обман зрения! — Поднимает дряблую руку с растопыренными пальцами. Она задается индиговым свечением. Ладонь напрягается и от нее будто исходит невидимый, но ощутительный воздушный удар. Уносится далеко к сумрачному горизонту вибрирующей волной. Рядом с нами выскакивает кочка. Чуть в стороне еще одна. Следующая вздыбливается круто сбоку и ускользает еще глубже. С полсотни бугорков описывают крюк вокруг болотистой каши размером с футбольное поле. Несколько маленьких юркают прочь от кишащей грешниками драки. Далее зрительно не вижу, но полагаю — тропка прокладывается до самой границы.

— Спасибо! — благодарю с чувством. — Если бы у меня было что-то, принадлежавшее Листате, было проще ее искать среди других.

Взгляд Барбатоса грустнеет. Старик отстраненно бубнит, скрываясь в пещере. Появляется через долгих пару минут с маленькой, аккуратно сложенной тряпицей. Руки дрожат — протягивает, как от сердца отрывает:

— Это все, что есть… Кусочек платья, в котором она была, когда ее похитили.

— Замечательно! Ксафану будет проще отыскать вашу жену по запаху, — порываюсь забрать, но демон удерживает сухими пальцами так сильно, что усмиряюсь и придаю голосу вкрадчивости: — Сделаю, все возможное, чтобы найти Листату.

Барбатос медлит, но все же сдается, неопределенно кивая:

— Да, да, да, — стихает задумчивое бормотание. — Вот только последних стражей просто так не пройти. Есть у меня пару подсказок, как их одолеть.

— Отлично! — приободряюсь. — Дельный совет, — робко интересуюсь, вспоминая болтовню Суккубус, — или как на первом кругу алмазная гроздь?

— Да, как она… — на лице демона чуть рассеивается пасмурность. — На шестом кругу

— город Дита. Там грешники обречены быть призраками в раскаленных могилах. По дороге встретишь Стригов — гончих охотниц…

— Знаю уже, — невольно морщусь, — дочери Суккубус.

— Так и есть! Девять демонесс, пьющих кровь, едящих плоть. Стригов может оглушить певунья.

Барбатос торопится в пещеру и через несколько минут выходит уже с крохотным бутыльком на кожаном шнурке. Прозрачная склянка с бирюзовым листочком, закупоренная темной пробкой. Старик надевает артефакт мне на шею:

— Это «лист певуньи», — поясняет уставши. — Оглушает демонов, правда, действие недолго. Разбей сосуд и… беги.

— Может, лучше демонесс обойти?

Трусом не был, но зачем лезть на рожон? Да и Суккубус советовала.

— Но тогда тебе не добыть «глаз мандрагоры» и не глотнуть живой воды из купальни «Бога», — вкрадчиво поясняет старец, будто нерадивому малышу. — Лишь они помогут пройти Злопазухи, отделенные друг от друга валами-перекатами. В центре Злых Щелей зияет глубина широкого и темного колодца, на дне которого хоронится последний, девятый круг Ада. Охраняет территорию — демон отчаяния, одержимости и тщеславия. Только «глаз мандрагоры» поможет. Ослепит, а вода из купальни «Бога» придаст сил для сражения с Астаротом.

— Кхм, но ведь Астарот на восьмом кругу, — осторожничаю после небольшой заминки.

— Конечно, — механически поддакивает Барбатос. — А «глаз мандрагоры» охраняет сам Бельфегор, демон-силач, страж седьмого яруса, покровитель одного из смертных грехов — лени. Бородатый монстр с бычьими рогами, огромным хоботом вместо носа, и руками-молотами. На подступах к его логову бурлят кровавые реки с душами. И тебе не пройти круг, если не добудешь у Стригов «дыхание Морфея». Оно с легкостью усыпит демона. Победить его в честном бою — нереально. Благодаря купальни, из которой черпает мощь, он так силен, что даже Дьявол несколько раз подумает прежде, чем вступать с ним в драку. Вот для этого и нужно «дыхание Морфея», — досадуя, выдыхает старик. — Оглушишь демонесс «певуньей», украдешь «дыхание» и… беги, что есть сил. Если догонят — убьют быстро, жестоко… — резко умолкает, и неопределенно мотая головой, словно расстраиваясь собственным мыслям, скрывается в пещере.

— Спасибо! — ошарашено бубню под нос, ведь как понимаю, прощание только что состоялось. Сжимаю лоскут в кулак, пару секунд рассматриваю бутылек с загадочным листком. Чудо… спасительное! В прыжке оседлываю Ксафана — пес возмущенно тявкает, трясет головами, но получив порцию ласки — треплю загривок каждой, — срывается с места.

Глава 14

Почти незаметно преодолеваем город Дита. Ксафан словно торпеда даже не огибает бестелесные души грешников — несется сквозь них. Каждый раз, проходя через очередного, ощущаю ледяное прикосновение. Холодные мурашки высыпают по коже, порой промерзаю до костей. Мозг скручивает, шею сдавливает.

За стенами города пару раз останавливаемся возле водоема. Чуть переводим дух, пьем и продолжаем путь. Мчимся наравне с ветром и вскоре врезаемся в дубовую рощу. Только сбавляем скорость, удушливая вонь разлагающихся трупов бьет по носу. Ксафан вжимает головы в плечи, затравленно бросает взгляды по сторонам. С осторожностью лавирует между дубами, нет-нет, да и притормаживая. Остроконечные уши явно улавливают малейшие звуки. Опасения зверя подсказывают: мы добрались до вотчины дочерей Суккубус.

Подаюсь чутью и тоже озираюсь — нехорошее место. По позвоночнику бегает морозец. Сердце то замирает, то нервно выдает болезненные удары, то стучит, как очумелое. Часто ловлю себя на том, что сжимаю «листок». Давно не видел этого растения, последний раз… даже не помню, когда. Тысячелетие назад, а может, два… В Аду все знают про чудо-певунью: небольшой куст со свернутыми в трубочку бирюзовыми листочками. Пока не трогаешь — молчит, а сорви — и получишь звуковую атаку. Это защитная реакция. Точно слезы и крики людей, когда больно, страшно. Вот «певунья» и голосит будто потерпевшая, правда, оказалось, воздействует только на демонов. Хотя противоядие есть — нужно пожевать растение, но есть пару «но». Первое, до него еще добраться нужно, а это очень сложно, если учесть, как быстро скрючивает от боли и разрыва мозга. Второе, певунья обладает наркотическим эффектом. Пару раз пожевал — подсел. Господин под страхом смертной казни запретил это растение. Его нещадно выдирали по всему нижнему миру, пока не истребили совсем. Недаром никто уже много сотен лет его не встречал. Дьявол не желал оставлять такое мощное оружие против демонов, а узнай кто из врагов про свойства «певуньи» не преминули бы добыть и использовать.

Сейчас у меня «граната» и бросить ее нужно вовремя, а потом действовать быстро. Растение издает высокочастотные звуки, оглушая и доводя до безумия. Вот только у меня всего листок: насколько его хватит — хрен знает.

— Дружок, — шепчу, непроизвольно всматриваясь в рощу, — ищи стражниц…

Животина чуть приосанивается, но послушно семенит дальше. To тут, то там попадаются обнаженные люди, подвешенные верх тормашками. Окровавленные, с оторванными или обглоданными конечностями. Уже не стонущие, хотя замечаю — некоторые шевелятся. Видать, так накричались, что даже хрипеть нет сил.

Чем глубже, тем больше жертв и тем они расчлененней. Словно уродливые, потрепанные гирлянды на елках — десятки, сотни, тысячи изувеченных грешников. Кто с перерезанным горлом, кто с выпотрошенным животом, у кого вскрыты жилы, черепа. Земля коричнево-багровая от крови и кишок, под висельниками вздыбливаются мощные корни.

Плотоядные деревья?!.

Непроизвольно морщусь. Мне нет дела до тварей жрущих людей, но часть меня отныне человек и мысль: едят мне подобных, вызывает легкое отвращение. Из прошлой жизни знаю: девяносто девять процентов попавших в Ад здесь неспроста. Заслужили — это их расплата. Я не бог, не судья — просто иду своей дорогой. Поэтому желания бросится на защиту — нет, как, впрочем, и видеть их муки.

Ксафан все чаще вздрагивает, прядает ушами, вышагивает опасливо. Если пес так реагирует, значит, в роще заправляют поистине чудовища. Радует только, что сердце отчаянным битом отстукивает: «Витка не здесь!»

Вскоре ряды «рождественских елок» плотнеют, а настроение далеко не праздничное — падает окончательно. В животе сводит, нервный тремор пробивает от каждого постороннего звука.

Ксафан резко сворачивает и, проломившись через заросли нижних ярусов ветвей, выходит на небольшую поляну. Округлую и гладкую как блюдце. Деревья ее обступают, точно ограждают от остального мира. Не смея приблизиться, чуть пригибаются на почтенном расстоянии, словно преклоняются королю, ведь посреди — высится огромный, раскидистый дуб. Настолько мощный и толстый, что непроизвольно вскидываю голову и едва удерживаюсь, чтобы не присвистнуть. Ствол в несколько обхватов рук, между вторым и третьим рядами сучьев — дупло. Хотелось бы верить, что там «дыхание Морфея», вот только до него не допрыгнуть — нужно ползти по веткам. На них чередуясь с уже знакомыми «гирляндами» из людских душ, висят не то коконы, не то кожаные мешки. Проверять, что это есть на самом деле, не спешу. Предчувствие нехорошее и так постоянно хватаюсь за «певунью», но спешно одергиваю руку — сразу применять нельзя, время действия короткое.

Аккуратно сползаю с животины, все также всматриваясь в рощу. Ксафан шумно принюхивается, морды устремлены в разные стороны. Крадучись подхожу к дереву — псина предостерегающе рычит. Шикаю:

— Тихо, — испуганно бросаю взгляды. Пес пристыжено склоняет головы к земле, в глазах столько плаксивого ужаса, что отворачиваюсь. Зверя понять можно — мы на чужой территории, причем откровенного зла. Беспощадного и лютого. Недаром сама Суккубус предупредила о кровожадности дочерей.

Цепляюсь за первый сук. Поджилки настолько трясутся, а сердце громыхает, что на миг перевожу дух. Откуда ждать нападения — хрен знает. Здесь все провонялось гниющими трупами, а так как у страха глаза велики, да слух обострен, мерещится всякое даже на пустом месте. Подтягиваюсь, автоматически пересчитывая «коконы». Раз, два, три… четыре… пять… Странные мешки, очень похожие на спящих летучих мышей. Перебираюсь на другой сук. Подтягиваюсь выше, уже было заглядываю в дупло — в нем тускло поблескивает стеклянный бутылек, — как по ходу замечаю еще коконы. Шесть, семь, восемь… Невольно выискиваю еще.

Твою мать! Это же Стриги!

А где девятая?..

Мысль так стремительно вылетает из головы, точно напуганная птица срывается с дерева. Ксафана опасливо рычит. Грозный лай, скоротечно переходит в жалобный скулеж. Не успеваю одернуть ладонь, — тянусь за «склянкой», — по телу пробегает молния боли. Острая, разящая в самое сердце, мгновенно парализующая до мозга. Свистит воздух, меня одновременно удушливо жалит на шее и в спине.

Перед газами проносятся звезды… Образы расплываются. Еще секунда — лечу вниз.

Будто мешок с картошкой ухаю на землю и вмиг оказываюсь плененным по рукам и ногам тугими путами ловкого охотника. Звуки не издаются — на глотке плотно обосновалась удавка. В спину упирается чья-то нога.

— Сестрицы, — раздается надо мной протяжный, пискляво-охриплый голос, чем-то напоминающий звук скрипящего пенопласта по стеклу. — Гости пожаловали… — скрежет перерастает в мерзкий смех, леденящий кровь.

Силюсь поднять голову — жалкая попытка проваливается, но краем глаз замечаю, коконы на дереве шевелятся. To тут, то там распахиваются огромные кожаные крылья. Мерзкие чудовища срываются, словно жухлые листья с ветвей. За секунду оказываются на земле уже в более людском обличье. Шипят, задрав головы к небу. Совершены в своем истинном безобразии монстров и до жути пугающие в идеальном понимании — сверх зло. От юных дев до старых кляч — одна другой страшнее. Обезображенные лица, тела…

Одна — лысая, но это не единственный недостаток — вместо глаз зияют черные пустоты. У тощей настолько выделяются все кости, что кажется, вот-вот переломятся. Толстая неимоверно велика — при каждом движении плоть колышется словно многоярусное желе. У обрюзгшей кожа свисает как у шарпея, груди болтаются, чуть ли не до колен. Самая молодая людоедка — и та состоит из двух. Сиамские близнецы. Еще одна — циклоповидная, приземистая «горилла» с руками до земли. Старшая — кособокий горбун.

Стриги-альбиносы с уродливыми телами, ослепляющими белизной и ужасающие кровавыми глазами, испепеляющими лютой ненавистью. Глядят то на меня, то на Ксафана.

— Он мой, — слышу знакомый голос охотницы надо мной. Миг — и остальные стриги уже возле пса. Окружают, неуклюже переваливаясь. Распахнутые пасти неестественно искажаются. Издают протяжные завывания и кривой волной вонзаются удлинившимися, будто шила, зубами в Ксафана, так нашпигованного короткими дротиками, что животина отдаленно напоминает дикобраза.

Заорать не получается. Видать, во мне парализующий яд. Давлюсь от натуги… От безысходности готов рокотать, но и этого не дано — даже немые хрипы тонут внутри. Беззвучные рыдания остаются при мне, но каждая слезинка прожигает дорожки, шрамирует и без того разбитое сердце. Рад только беспамятству — оно не заставляет себя долго ждать. Следом за новым ожогом, пробежавшим по затылку, приходит отключка.

***

Поднимаю веки ни с первой попытки. Лежу, уткнувшись лицом в землю. Тужусь пошевелиться — никак. Онемение не проходит, себя не ощущаю, меня точно изрядно опустошили от жизни. Мотнуть головой получается едва ли, а так хочется прогнать помутнение.

Когда, наконец, удается чуть повернуться и сфокусироваться, вновь зажмуриваюсь. Видеть жалобные глаза Ксафана, безвольной тушкой валяющегося неподалеку, к которому как пиявки присосались белотелые демонессы, — до жути неприятно. Будь проклят слух! Лучше бы его отбило, потому что по ушам режет аппетитное чавканье. Аж до тошноты, как назло застрявшей комом в горле, но сделать ничего не могу — сам еще обездвижен.

В том, что нас заловили, словно нерадивых мышей в ловушку, виноват я. Понадеялся на свою прежнюю везучесть и силу — вот и получил. Ладно бы сам угодил, так ведь пса подставил. Валяюсь в стороне, в то время как Ксафана поедают Стриги. От собственной никчемности разгорается ярость. Порываюсь разомкнуть руки и от радости чуть не вою — пальцы начинают двигаться, ощущаю покалывание. Освободиться бы от пут и разбить бутылек. Совсем недавно он ладони «жег», от страха и нетерпения я его чуть не раздавил, а теперь…

— Мм, — протягивает каркающим голосом совершенно лысая коротышка, — лакомые гости попались. — Шипя, со смаком облизывает окровавленную пасть раздвоенным как у змеи языком.

— Не переусердствуйте, сестрицы, — выпрямляется статная дочь Суккубус, которой до этого момента не видел. Она была бы красоткой, — подтянутая, высокая, длинноногая, — если бы не отсутствующая голова… Точнее, эта часть тела между ключицами, а вернее, меду округлыми полными грудями. — Это лакомство лечебное, заживляющее. Убивать нельзя. Сделает нас прекраснее, чем мы есть и тогда, возможно, мама нас полюбит, — последняя фраза слегка вводит в ступор. Удивительное дело, никогда бы не подумал, но каждому чудовищу хочется любви. Будто в подтверждение слов безглавой сестры, монстры на глазах преображаются в симпатичных девушек…

Быть того не может! Они питаются, чтобы стать прекрасней. Кхм, по сути, мало чем отличаются от земных женщин, за красоту готовых на любые безумства и зверства.

Что с них взять?!. Женщины!..

Шевелю головой — получается плохо, но подбородком чувствую что-то прохладное, гладкое, твердое, выпуклое… Камушек? Корень дуба? Робкая надежда свербит назойливей. Вновь раскрываю глаза и силюсь рассмотреть, во что утыкаюсь. Скашиваю взгляд, но тщетно. Подбородком через «не могу» подкатываю к носу. Носом придвигаю выше…

Бутылек!

Чуть не давлюсь счастьем, из горла даже радостный клокот вырывается. Вот только, чем разбить? Обо что?.. Безрезультатно выискиваю любую твердь. Твою мать! Пробка вбита глубоко, подцепляю, как получается. Тяну — никак, зато под зубами мерзко хрустит, хотя по ушам бьют другие, куда более страшные звуки — довольное смакование, постанывания, урчания Стригов.

Что, если… Мысль сумасшедшая, шальная. Стекло никогда не ел, не грыз и даже на зубок не пробовал, но это единственный выход. Машинально сжимаю челюсти и раскусываю стекло — оно с веселым хрустом подается. Во рту сладость с привкусом металла. Сплевываю, что осталось от бутылька и певуньи, хотя еще некоторое время харкаюсь осколками. Заворожено смотрю на монстров, Ксафана. Секунды тянутся — упорно жду… Чего?.. Хрен знает. Бурной реакции. Визга, писка, любого звука, от которого всех скрючит, в том числе и меня, но нет ничего… Уже надежда тает, готов взреветь в голос.

Бл… Да что же делать?

Озаряет, точно обухом по голове: стекло!.. Чего валяться? На меня не смотрят, тело слушается все лучше. Пора действовать самому. Извиваюсь, словно гусеница, по дурости упавшая на спину. На миг забываю о других — уж больно сложно гимнастическое упражнение, как вдруг поляну заполняет истошный многоголосый визг. Испуганно воздеваю глаза на Стригов и чуть мешкаю: некогда уродливые, а теперь уже симпатичные женщины, затыкая уши, катаются по земле. Лица искажены гримасами боли.

Сейчас бы их добить, но чем? Руками? Нет сил, а оружия на горизонте не маячит… От расстройства бы взвыть, да некогда.

О, чудо! Ксафан жив — его тоже плющит, правда, от чего, так и не понимаю.

Усиленно продолжаю извиваться. Долго, нудно, выворачивая суставы — кости хрустят, жилы скрипят, с глухим рыком, сквозь стиснутые зубы, будто прыжок на скакалке, умудряюсь связанные руки перетащить через ноги вперед. Хрипя от натуги и боли, нащупываю стеклышко и методично избавляюсь от веревок. Окровавленными пальцами отбрасываю путы и на неверных ногах поднимаюсь. Ощупываю себя. Выдергиваю из затылка небольшой дротик и еще один, еле дотянувшись до лопатки.

Дупло! «Дыхание Морфея» в дупле! Бросаю взгляд на угрюмое дерево. Как сомнамбула плетусь к нему — нужно добыть бутылек, и даже цепляюсь за нижний сук, но также машинально разворачиваюсь, иду к Ксафану. Твою мать! Не могу его бросить. Заваливаюсь рядом, проверяю на вменяемость. С этим тяжело — пасти в пене, залитые кровью глаза навыкате, по телу раны от клыков чудовищ. Грудь вздымается едва ли — псина явно на последнем издыхании.

— Держись приятель! — цежу сквозь зубы, голосом смутно похожим на мой. Вновь поднимаюсь и лавирую мимо катающихся по земле визжащих Стригов, точно алкаш по дороге между ямами. На меня не смотрят, да куда им в таком состоянии? Из глаз бегут алые слезы, из ушей, по ходу дела тоже, потому что по ладоням, которыми закрываются, текут багровые ручейки. Запинаясь, бегу к месту, где валялся. Ползая, выискиваю листок певуньи. Сложно, если учесть, что до этого валялся здесь, не задумываясь, понадобится ли растение в дальнейшем. И ко всему прочему, прибавляется нарастающий в голове все сильнее звон. Такой пронзительный, что мозг медленно закипает.

Встряхиваю головой, прогоняя настойчивый звук, но он только усиливается. Черт! Вот умопомрачение и до меня добирается.

Нужно спешить!

Поднимаюсь и на заплетающихся ногах бегу к Ксафану. Если скормить лист псу, ему полегчает, но тогда время вообще не будет. Стриги очухаются, и нам несдобровать. Остается надеяться, что животина из-за наркотика придет в себя раньше. В голове уже колокольный набат. Так и хочется зажать уши, чтобы не слышать «бом-бомов». Словно подкошенный падаю рядом с мордами на колени. Зверь обездвижен.

Нет… Нет. Нет!

От ужаса немею. Рьяно мотаю головой, возвращаясь к реальности. Не дам сдохнуть Ксафану куском мяса! Ну уж нет!

Сделаю все, что могу, даже если это мне будет стоить жизни!

Так, Ксафан жевать не сможет. «На автомате» саднящими пальцами запихиваю лист в рот. Механически разжевываю, хрустя грязью, и выплевываю на ладонь. Пальцами подхватываю часть и на силу запихиваю ближайшей голове в пасть: стараюсь намазать язык, как можно глубже к горлу — хоть сглатывающий рефлекс, может, сработает. Методично проделываю тоже с остальными.

Жду… мучительно долго, если учесть обстоятельства, в которых нахожусь.

Ощущаю облегчение, бой в мозге сменяется на звон, а вскоре вообще стихает. Я пожевал — мне легчает… Утыкаюсь лбом в лоб одной из морд:

— Прошу, не умирай… — удушливо молю не то хрипом, не то гортанным клокотом, на сердце сжимаются невидимые ледяные щупальца. — Прошу… — заклинаю с чувством.

Точно получив разряд тока, голова пса дергается, кровавые глаза распахиваются, ловя меня на прицел обезумевшего, ничего не понимающего взгляда. Отшатываюсь. Каждая морда поочередно поднимается, смачно чихает волной. Отползаю, через силу поднимаюсь. Ксафан, также пошатываясь, воздевает себя на лапы — правда, получается ни с первой попытки. Шагает, вновь падает, опять встает…

Взгляд осмысливается, смягчается. Пес коротко скулит, мотает головами.

Нервно оглядываюсь — Стриги больше не визжат, но еще извиваются, корчась в болезненных судорогах. Черт! Время на исходе. Бегу к дереву. Забираюсь наверх. Вытаскиваю из дупла бутылек. Чуть больше предыдущего, округлей, внутри голубо- серебристый не то дым, не то свет. Пробка забита так глубоко, что единственный способ открыть — тоже разбить. Жаль, веревочки нет. Бережно стискиваю в кулаке, спрыгиваю на землю и зову Ксафана, уже вылизывающего себя:

— Давай, малыш, не тормози! — голос предательски хрипит, дрожит. Ноги подламывают, но упорно бреду прочь. Рядом тяжело сопит Ксафан. Сейчас на него не взобраться — пес и так без сил.

В прострации, наугад продираюсь через густые ветви дубов, как назло, уплотнивших ряды. Пару раз теряюсь в реальности, но каждый раз открывая глаза, понимаю, что двигаюсь. Недалеко слышу хрипы зверя. Рваные, шумные. Ксафан не отстает — молодец. Видать, понимает: упадет — и мне и ему — конец!

Запинаюсь, судорожно хватаюсь за ближайший сук, но завалиться не дает грубоватый хват, весьма болезненно сомкнувшийся на плече. Взвыть не успеваю, точнее, звук застревает в глотке. Ускользающим сознанием улавливаю: одна из голов Ксафана меня в раз закидывает на свою мохнатую спину. Непослушными руками обхватываю спасителя и прижимаюсь к шее, вновь проваливаясь в небытие.

В кромешный Ад возвращает истошный визг, настигающий с устрашающей скоростью. Позади трещат деревья, нарастает гул, вибрирует земля.

Ксафан нет-нет, да и запинается, нещадно хрипит от усталости, с пастей срывается желтоватая пена.

Над деревьями пролетает крылатая тень, животина успевает схорониться под густой кроной ближайшего дерева. Чуть отдышавшись, мчится дальше. Крики неумолимо приближаются, стриги наступают на пятки. Молюсь про себя, нервно оглядываюсь — темные пятна-преследователи мелькают между, как назло, проредивших дубов. Все чаще попадаются голые поляны, а пса заносит с той же периодичностью. Уже хорошо различаю охотниц.

— Крепись, малыш. Ты у меня лучший, — подбадриваю с жаром, трепля ближайшую голову, и обреченно кошусь назад. Ужасаюсь нечеловеческой скорости демонесс, гибкости и изворотливости. В руках поблескивают длинные духовые трубки, на ляжке каждой из сестер чехол-кобура. Стреляют на бегу, но нам с Ксафаном везет — дротики пролетают рядом, ни разу не зацепив. Зверь интуитивно уворачивается, юркает из стороны в сторону, спасая нас от очередного свистящего града. Сам не отстреливается — у него тоже силы на исходе, а плевание огнем, полагаю, отнимет последние.

Уже вижу окончание леса — шестого круга, и начало седьмого. Деревья расступаются, открывая голую каменистую равнину, сужающуюся до извилистой «змеи», ко не успеваю порадоваться — в предплечье впивается острие. Миг — и еще одно вонзается в бедро. Молния боли проносится от макушки до мизинцев ног. Наступает знакомое чувство онемения — безвольной тушкой утыкаюсь в шею Ксафана. Лишь вожу беспомощно глазами, с тоской рассматривая темные пласты суровой горной породы, и жадно прислушиваюсь к летящим звукам — под лапами пса хрустят камушки. А еще… совсем рядом демонессы. Настигают, будто загонщики дичь: эгегекают, повизгивают. Злобный крик:

— Добей тварей! — остается позади, переходя в досадующий плач-рык: — Не-е-ет!

Мы стремительно вырываемся на широкое каменное плато и, не сбавляя темпа, удаляемся от дубовой рощи. Не успеваю выдохнуть: оторвались, прошли! — обрушивается новый дождь из дротиков. Пес, жалобно взвыв, запинается. Одна голова обездвижено свисает. Его нещадно ведет, лапы подламываются, и так, не одолев крутого подъема, острием уходящего вдаль, летим в непонятно откуда взявшуюся пустоту…

Желудок прилипает к глотке, кишки стягивают в тугой узел. Прощаюсь с жизнью, ищу слова приветствия смерти — ухаю вместе с Ксафаном на твердь. Обездвиженным куском плоти скатываюсь на землю — кости возмущено хрустят, из горла вылетает болезненный ох. Одинокий скулеж пса, сорвавшийся на выдохе, робким эхом отражается от каменных стен и умолкает. Зверь шумно хрипит, но не двигается. Что с ним? Даже не могу сказать — не вижу. Мы в полной темноте. Ощупать тоже не в состоянии — снова парализован.

В отчаянье закрываю глаза и проваливаюсь во мрак.

Глава 15

Когда очухиваюсь, слабо шевелюсь — тело плохо слушается, но уже отхожу. Удивительно, недружная со мной собственная рука еще судорожно стискивает бутылек. Облегченно выдыхаю — не потерял. Какое счастье!

Скрипя зубами, долго мучаюсь, но выдергиваю из предплечья дротик. Еще мучительнее ищу на бедре. Обессилено роняю. Глаза постепенно привыкают к темноте — мы в яме, но виден проход вглубь. Наверх Ксафан точно не взберется, слишком круто и полого, даже мне в моем состоянии будет весьма проблематично вскарабкаться, а вот дальше идти — можно…

Дотошно изучаю пса, выдергивая все дротики из его тела — грозный зверь как-никак, а не еж. Проверяю: жив ли и когда убеждаюсь — жив, с минуту валяюсь рядом. Бросать друга не буду… не могу… не по мне. Он мне вон сколько раз жизнь спас. Никого преданней не видел — ведь уличить в корысти пса — бред.

Интересно, сколько ждать, когда Ксафан очухается? Он изнеможен, накачен парализующим средством. Ему срочно нужны лекарства и пища! Доктор — он себе сам, но для этого его необходимо поднять на лапы. Охотиться я не в состоянии, идти в поисках еды — тоже. О, ловушка! Силясь, нащупываю часы, но вовремя одергиваю пальцы — нельзя так рисковать. Мне не поймать демона, зверю — тем более.

У-у-у, что же придумать?.. Хоть глоток крови, она для пса, как для меня — вода.

Хм… Очередная глупость. Лихорадочная, безотчетная, дикая. Засовываю руку в ближайшую пасть, резко чиркаю об острый клык, стараясь порезать ладонь как можно глубже. Сжимаю кулак, со всей силы, на которую способен. Жду несколько секунд, ощущая: по коже бегут теплые змейки крови.

Твою мать! Сам истощен. Меня покидает жизнь, с каждой потерянной каплей крови. Сейчас и от мухи не отобьюсь, не то, что сражаться против Бельфегора. Подкармливаю вторую голову Ксафана. Цепляясь за ускользающее сознание — третью. Плавая будто в тумане — четвертую… Последнее, что слышу — приглушенный звон упавшего бутылька на каменный пол.

Вырубаюсь…

Как же тошно! Рвотный ком поднимается по пищеводу — сгибаюсь, заходясь желчным кашлем. Разлепить веки не получается — слабость такая, что жаждешь сдохнуть, а не полутрупом валяться. Нащупываю бутылочку с «дыхание», подгребаю. Кое-как по стеночки воздеваю себя на ноги. Перед глазами пляшут темные кляксы, на голову давит тяжесть. Через не могу, плетусь немного вглубь ямы — глянуть, что поблизости. Ксафана не брошу, но проверить, где находимся, лишним не будет.

Некоторое время бреду, пока не выхожу из… пещеры. Оказывается, был не в яме, а пещере! Раскинувшаяся картина пугает и восхищает одновременно. Черно- каменистая узкая дорога-хребет уходит к линии горизонта: юркая, вдалеке сливающаяся с кровавыми водоемами, между которыми пробегает. Багровые реки кишат душами, но выбраться грешникам не удается. Во-первых, уж больно высоко единственный спасительный хребет, хотя на стенах местами виднеются одинокие фигуры, умудрившиеся вскарабкаться подобно скалолазам, а во-вторых, над ними летают, уже знакомые по первому кругу демоны — тени. Огненными трезубцами пронзают самых прытких, забравшихся выше остальных и скидывают обратно в кашу из душ.

Обессилено прислоняюсь к каменному проему пещеры. Жаль, бурлящее месиво из тел так низко. А то бы, промокнул брюки, да Ксафана накормил. Эх, нам еда не помешает или как вариант — купальня «Бога», которую охраняет Бельфегор. Измученно съезжаю на землю, даже на шумный выдох не хватает. Прикрываю глаза

— всего секундочку посижу, только переведу дух и буду готов…

Зависаю в невесомости и сумраке, поглощающем все больше…

Меня толкают, по лицу прогуливается шершавая влажность. Нехотя поднимаю веки и не сразу понимаю на что смотрю. С трудом фокусируюсь — много глаз. Кровавых, глядящих с обожанием и преданностью.

— Привет, — хриплю на последнем издыхании. Во рту режущая сухость, губы онемели, язык едва шевелится. — Дружок…

На вид — неплох. Наверное, оклемался. Хорошо! Значит, моя кровь, хоть на что-то пригодна!

Ксафан с дотошной щепетильностью облизывает меня сиреневыми языками. Увернуться не получается — опять не владею телом. Отличие только, когда не двигался от яда на дротиках — плоть вообще не ощущал, а сейчас чувствую неподъемную тяжесть.

Умираю…

Нет, я не против — заслуживаю.

Нет, не злюсь — счастлив, что использовал любой шанс найти Витку.

Не жалею — делал все, что от меня зависит.

Нет, не пеняю на неудачу — рву жилы до последнего, и фортуна ко мне благоволит как никому, ведь я уже на седьмом кругу, осталось чуть-чуть…

Жалобный скулеж вырывает из раздумий. Ксафан аккуратно, насколько такое выражение подходит к хвату острыми клыками, втаскивает меня к себе на спину. Цепляюсь… не знаю, как и чем, но уткнувшись лицом в шерсть, шепчу:

— Ищи… Бельфегора, — вновь проваливаюсь в пустоту.

Сколько без сознания ума не приложу, но когда открываю глаза — мы мчимся по узкому хребту — каменной дороги в никуда. По обе стороны от нас бурлят кровавые реки с грешниками. Мимо нас с нарастающим визгом пролетают демоны. Ксафан неимоверным чутьем успевает либо проскочить, либо чуть притормозить, либо дыхнуть огненным плевком, уклоняясь от очередной атаки. Несколько раз рядом свистят молнии-трезубцы, а мы стрелой летим по извилистому пути в неизвестность.

Навстречу счастью?..

Беде?..

Плевать… Неимоверным усилием, с великим трепетом сжимаю бутылек заветного «дыхания». Зубы клацают от холода, пробивающего тело все сильнее — дрожь настолько рьяная, что уже на глотке ощущаю подступающие оковы «последнего сна». На миг пронзает острая боль — в спину что-то вонзается.

Воронка мрака втягивает стремительно, но я так просто не сдамся — цепляюсь за остатки реальности. И хотя проваливаюсь в небытие, удерживаемый на этом свете последними крохами силы воли, время от времени выныриваю. Пошевелиться не могу — лишь приглушенно слышу: Ксафан хрипит, уже не извергает огненные плевки, но упорно мчится дальше. Меня мотает, зверь сам уставший. Бежит…

Влажность сменяется сухостью!..

На миг определяю следующий звук — приглушенный шорох.

…Под лапами Ксафана шелестят камушки — несмелое эхо отражается от стен. Узких, вероятно, каменных…

Следующий эпизод смазан. Грозный рокот явно гигантского монстра… Вибрирующую воздух… Ярость… Дрожащий пол… Ответный рык Ксафана…

Ухаю на землю. По спине проходится адская боль — пес сопя, явно выдирает из меня трезубец. Завопить не получается — мычу, раздираемый отчаяньем и собственной уязвимостью. От безысходности стискиваю зубы, утыкаюсь лицом в каменный пол… Рядом мелькают лапы пса…

…Ксафан уже не рычит, озлобленно лает и остервенело бросается.

Сжимаю ладонь — онемевшей рукой силюсь понять: у меня ли бутылек. Разобраться получается едва ли. Вроде, что-то в пальцах есть… Спасение — единственный шанс вырубить Бельфегора!

Едва соображаю, но неуклюже размахиваюсь, и что есть сил, бросаю «дыхание» в сторону, где предполагаю находится демон-страж, а мы явно добрались до него, — и под углом, в надежде: там будет стена. Затаиваюсь на миг… Жду… Раздается робкий бой стекла, разлетающегося скола…

Совсем рядом свистит воздух и с жутким грохотом возле головы втыкается в каменный пол увесистая кувалда. Даже не сразу понимаю, что, зачем, почему… В ужасе таращусь и чуть отклоняюсь от второй — руки Бельфегора, с яростью нападающего на меня и Ксафана. Хлопаю глазами, прогоняя дымку, и не сразу доходит: это не мираж, не помутнение — за спиной стража разрастается голубоватый туман. Несмелый, медленный, негустой…

Пес, люто огрызаясь, атакует. Все пасти клацают зубами — нет-нет, да и отхватывают куски плоти монстра, но оттеснить демона не получается. Непрошибаемый страж ревет зверем, вскидывая руки-кувалды и вновь обрушиваясь на животину и меня разом.

Почему не действует «Морфей»?.. Мысль не успевает полностью оформиться. Лицо Бельфегора словно стекленеет — он застывает с поднятыми ручищами и точно подрезанный, ухает на каменный пол. Отползти не могу: сказочно везет — монстр приземляется между мной и псом. Правда, с таким грохотом, что непроизвольно вспоминаю фразу, которую не раз повторял ученикам, будучи директором охранного агентства: «Большие шкафы громко падают…»

Пещера вздрагивает, с потолка и стен чуть осыпаются камушки. Секунду смотрю на Ксафана — глаза зверя мутнеют. Его ведет, будто изрядно пьян, но на подкашивающихся лапах ступает ко мне. Бережно хватает за штанину и тащит… Некоторое время бесцельно гляжу в темноту… полотка… Прорезается свет, мой «буксир» все медленнее, все чаще останавливается, хрипит… Еще шаг. Хватает грубее, даже ощущаю жалящее прикосновение острых клыков. Близко слышу сладостный плеск воды. Краем глаза вижу: две оставшиеся не спящие морды Ксафана, — другие обездвижено болтаются на уровне лап, — подталкивают куда-то дальше.

Секунда — падаю в воду, и меня тотчас пленят ее ледяные оковы.

Даже выплыть нет сил, спастись, бороться за жизнь. Иду камнем ко дну. Голову сдавливает, дыхание заканчивается — грудь сжимается, в глотке словно пробка. Конвульсивно дергаюсь — хватаю глоток… тянусь к свободе…

Конец…

Это конец!

Ивакина… прости… не смог… подвел…

Чернота. Провал…

Как ненавязчивый свет, из темноты выплывает чарующий образ. Хрупкая фигура… Витка! Игриво улыбается. На щеках нежный румянец. Взгляд манит. Тянусь, но она удаляется!

Боль с такой силой впивается в тело, что распахиваю глаза и рьяно бьюсь в судорогах. Жить! Я обязан жить! Плыву, точно ужаленный — нервными, рваными гребками.

На поверхность!..

К свету!

Не-е-ет. Рано сдаваться! Я еще не доказал Витке, что достоин ее… От меня так просто не отделаться!

Не успеваю вынырнуть, как сквозь прозрачную воду вдалеке вижу сероватое пятно. Неуверенно плыву к нему — с каждым движением наливаюсь силой. Гребок, еще один. Уже жизнь бьет ключом, мощь бурлит будто кипяток на огне.

Удивительно! Я дышу…

Приближаясь, ликую — в стене выемка аркой. Неглубокая, словно рамка для картины. В ней аккуратно в округлый трафарет вставлен флакон с чем-то зеленоватым. Вынимаю, бережно сжимаю в кулак и рвусь на поверхность.

Выныриваю словно кит, жадно заглатывая воздуха. Несколько секунд прихожу в себя. Выбираюсь из купальни.

Бельфегор спит, от мощного храпа даже пещера вибрирует. Рядом с водоемом лежит обездвиженный Ксафан. Морды раскинуты в стороны, пасти распахнуты, языки свисают, веки закрытых глаз трепещут.

Черт! Дружок… Приседаю возле него, обследую на ранения. Жив, просто спит. Медлить нельзя. Действие «дыхания» тоже не вечно, скоро Бельфегор проснется и тогда нам несдобровать. Вон, уже начинает шевелиться, мычит…

Твою мать! Как поступить? Ксафан так тяжел, что мне его не поднять. Стоп! Я же бултыхался в купальни Бога! Теперь силен… А что, если пса искупать?

Более грозный рокот Бельфегора стирает очень удачную мысль. На ее исполнение нет времени. Рывком поднимаю дружка на руки…

Вот это да!

Он довольно легкий! Наращивая темп, бегу на выход, хлюпая мокрыми кроссовками по каменному полу. Неожиданно громкое эхо предательски долго звучит по витиеватым коридорам, ведь не знаю куда двигаться и потому плутаю словно лис. Несколько раз наугад юркаю в проемы, — хотя на выбор дается штук по пять, — и только выскакиваю из пещеры на просторное каменное плато, раздается злобный, раздосадованный рык Бельфегора.

Мчусь еще какое-то время. Ноша не тяготит, но Ксафана нужно привести в чувство. Притормаживаю только, когда выскакиваю на лесистый участок и за минуту прежде, чем замечаю, как одна из голов Ксафана, поднявшись, недоуменно смотрит то вперед-на дорогу, то на меня. Сладко зевает…

— Приятель, — радуюсь открыто. Встаю на колено и бережно ставлю уже очухавшегося пса на лапы. Морды в полном смятении — рассеянные взгляды сменяются на восторженные. Восемь глаз уставляются на меня с нескрываемой любовью. Даже неудобно становится. Прокашливаюсь: — Ты, это… — осекаюсь. — Спасибо тебе, — язык заплетается, благодарность получается невнятная, смазанная. Сам себе отвратителен, но как проявить чувства, показать эмоции не знаю. Чешу макушку: — Круто ты…

Пес счастливо тявкает и все четыре языка разом проходятся по моему лицу. Смеясь, треплю поочередно, то одну голову, то сразу две — насколько рук хватает, но «глаз мандрагоры» при этом не выпуская. Это наш пропуск на следующий круг!

— Надеюсь, ты не брезгливый, — хмыкаю и шустро снимаю штаны, все еще мокрые, липкие и до омерзения холодные. — У меня тут есть лекарство. Ну-ка, ротики открывай. Ксафан, ни секунды немедля, распахивает пасти и с такой преданностью подставляет все четыре морды, что захожусь искренним смехом, но, не забывая выжимать одежду. Пес жадно глотает скудное питье, сиреневые языки проворно подхватывают оставшиеся капли.

— Вот так-то лучше, — вновь глажу каждую из голов и спешно одеваюсь. — Силы нам пригодятся. У нас впереди самый страшный демон. Астарот.

Передохнув еще немного и уверившись, Ксафан бодр, рискую и подкармливаю из ловушки одним демоном. Который раз благодарю Ваал — дрянь умудрилась и свояков пленить с лихвой. Пока друг чавкает останками демона, рассматриваю новую колбу. Удлиненная пробирка из тонкого стекла с плотно закупоренной пробкой. Внутри зеленоватый порошок. Что ж, ничего нового. План прост! Найти врага, разбить колбу и текать, пока он не очухался.

Как только зверь подкрепляется, взбираюсь верхом, и мы трусим прочь, в поисках следующего круга.

Глава 16

Уже вскоре перед нами раскидываются первые ряды Злых Щелей, словно застывшие волны океана во время шторма. Нависают над гладкой поверхностью, так называемыми «валами — перекатами». От подножья каменных высот, то есть круговой стены, к центру радиусами идут каменные гребни, подобно спицам колеса. Пересекают валы и рвы, причем, над последними изгибаются в виде мостов или сводов. Жуткая и одновременно прекрасная картина — адская мощь Баатора.

Спрыгиваю с Ксафана и мы в ногу бежим дальше. Пес изредка юркает в сторону, выискивая более удобный для себя путь, хотя местами съезжаем на задах вместе. «Увлекательная» перебежка, если учесть, что часто попадаются участки пыток грешников. To гейзеры, где уже обваренные до красноты души, срывая голоса, воют о спасении. To озерца с бурлящей магмой. В них скелетообразные фигуры, цепляясь друг за друга, пытаются вылезти, но огненная вода точно живая, все время утягивает обратно самых удачливых, сумевших хоть на полкорпуса выбраться из пытки. Однажды натыкаемся на ров, настолько глубокий и крутой, с глиняными стенами, что даже будь ты демоном хоть семи пядей во лбу, ни в жизнь оттуда не выбраться. Внизу, в коричневой массе зловонных испражнений, копошится бесчисленное количество душ. Тошнотворный вид! Меня пару раз чуть было не выворачивает наизнанку.

Ксафан понятливо увлекает дальше.

Вскоре каменные гребни сменяются черноземом. Здесь натыкаемся на кучи сваленных тел, гниющих от проказы, кровавого лишая и источающих запах смерти. Их сменяют поляны пыток, где на огромном костре истязают огнем, прокручивая будто вертела, длинные колья с насаженными грешниками. От криков и стонов даже уши закладывает. Спасать никого не спешу. Не мои страдания, не мои души…

Очень долго бежим вдоль горы: высоченной, голой, прямой, на которой за руки подвешены скулящие жертвы. Стальные кандалы ранят плоть до крови. Металлические цепи продеты через мощные крюки, вбитые по самую головку. Время от времени сверху, из жерла, вырывается магма и лавой обрушивается на грешников, растекается у подножия горы, обращаясь в кипящую смолу, где булькают уже другие жертвы. Тела, висящих истлевают до костей, но, на то это и муки Ада — душам позволяют вновь обрасти мясом, кожей и терзание продолжается вновь. Истошные крики разрывают мозг, уже мечтаю оглохнуть, но садистские игры не прекращаются — сразу за горой попадаются четвертованные, выпотрошенные, вздыбленные на колы…

Видеть подобное — не меньшая пытка, но во мне часть демона. Она спасает, помогает справиться с занудными приступами самоедства — упорно делаю вид, что игнорирую страждущих. Их боль не для меня! Стиснув зубы, бегу дальше — из всех душ созданных миров, меня интересует лишь одна — Виткина! Наплюю на остальных, преступлю любую черту, предам кого угодно, но ее найду. Даже не хочу знать, почему так важно завладеть именно этой душой. Не хочу копаться в себе и причинах своих поступков. Мне проще думать: я — испорченный эгоист, привыкший получать, что возжелаю. Ивакина моя! Все остальные — руки прочь! Только я имею право измываться над ней! Лишь я могу причинять ей боль. Сделать самой несчастной, или наоборот, показать все грани неслыханного счастья. В моей власти… силе, возможностях…

Это не любовь, не-е-ет. Намного страшней чувство, необузданней, эгоистичней, первобытней. Примешивать с другими не надо! Только воспаленное желание обладать нечто чудесным, созданным самим Богом именно для меня! Так что, неправы те, кто намекает на возвышенное… Мной движет лишь неутоленный голод эгоистичного самца.

Сколько бежим — теряюсь во времени, но останавливаемся только, когда упираемся в огромную пещеру. Так не хочется встречаться с Астаротом…

Даже пару раз сворачиваю в разные стороны, выискивая другой лаз на следующий круг, но дороги, точно зачарованные, ведут обратно к мрачной пещере. Делать нечего, как говорится: попытка — не пытка. Я честно искал менее болезненный и опасный путь, но, как видимо, он — единственный. Значит, так тому и быть!

Для меня боль и страдания уже тождество радости и счастью — я еще жив и продолжаю путь! Ксафан преданно следует по пятам, и когда решаюсь заглянуть в каменный проход, сопит рядом. Непроизвольно морщусь — внутри удушливо воняет серой. Белесые груды костей яснее слов: Астарот — людоед.

Бережно сжимая бутылек с «глазом мандрагоры», аккуратно иду вглубь. Под ногами жутко хрустит. Пес шумно принюхивается. Начавшийся было рык, обрываю грубым жестом: молчать! Ксафан послушно затыкается и пристыжено склоняет головы. Кровавые глаза настороженно всматриваются в темноту пещеры.

Эх! Сам настороже — так напрягаюсь, что превращаюсь в слух и сверхзрение.

Мрак постепенно рассеивается, хотя, возможно, привыкаю и часто реагирую на мелькающие тени. Все лучше отличаю в стенах следующие проходы. Нервно стискиваю колбу — лишь бы не дернуться раньше времени и не разбить.

Кажется, брели так долго, миновали столько залов, что уже должны были пройти гору насквозь. Но конца не видно, как, впрочем, и начало давно утеряно. Хрупкая надежда начинает гаснуть, а страхи, давно маячившие за спиной, неминуемо настигать. Неужели потерялись? Где же, черт возьми, логово Астарота или выход к девятому кругу?..

Тишину, от которой давно трясутся поджилки, нарушает гуляющий свист. Мирный, ненавязчивый. Будто песня ветра, заглянувшего в каменный лабиринт и затерявшегося в витиеватых коридорах. Замираю на миг, испуганно вслушиваюсь — звук нарастает, приближается и, чуть не застав меня на подступах к следующей мрачной зале, сворачивает в другую, с той же стремительностью удаляясь. Только усмиряется — наступившую тишину прорезает чудовищный рокот разъяренного чудовища.

Спешу дальше, уже не разбирая дороги. Ксафан жалобно проскулив, жмется ближе, опасливо косится всеми головами в разные стороны, точно дозорные на сторожевой башне. Жестом командую: гляди в оба, — умора, если учесть, сколько глаз у пса, — и указываю на очередной зияющий проем. Ксафан безмолвно предупреждающе скалит зубы. Понимаю без слов: наконец добрались до жилища Астарота.

Вонь разлагающихся трупов сильнее, чем во всей пещере. Да и ноги время от времени чавкают по свеженьким трупам, вернее останкам… Но если верить грозному рыку, наполняющему узкие залы пещеры вибрирующим звуком — демон не здесь… Видимо, на обходе территории, и нам с псом опять несказанно везет.

Только ступаю в огромную каменную залу, пещера вновь содрогается от яростного рокота демона. Если бы был в лесу, подумал бы, что это пара гризли столкнулась в битве насмерть. А так, полагаю, Астарот торопится домой.

Пес бесстрашно подскакивает к дальней стене — настолько гладкой и прямой, что закрадывается робкая мысль: стена — перегородка! Словно подтверждая мое крепнувшее убеждение, животина начинает рьяно царапать когтям стену и пол, будто пытаясь сделать подкоп.

М-да, копать камень — гениальный план! Бедный зверь! Видимо, за наше путешествие мозг отбило окончательно.

Ее нужно пробить! У меня есть сила. To есть, была сила… Не уверен, но можно попробовать. С разбегу врезаюсь плечом и морщусь. Твою мать! Корчусь от боли, растирая ушибленное место. Мой мозг явно поврежден не меньше, чем у Ксафана.

— Сюда, — шикаю псу. Прячусь за ближайший каменный выступ и стучу рядом с собой. Ксафан, неуверенно поглядев на «дверь в другой круг», двумя прыжками оказывает возле меня и скрывается за выступом, старательно пригибая все головы к полу.

— Ч-ш-ш… — прикладываю палец ко рту. Пещера содрогается все сильнее, что означает: хозяин совсем близко. Встречать, бросаясь в бой голой грудью — чистое самоубийство. В Аду все знают: Астарот — демон великой силы и удивительной скорости, метающий шаровые молнии. Сочетание на грани абсурда, но проверять достоверность на собственной шкуре без видимой на той безысходной причины — не собираюсь. К тому же получить шаром огня… Если учесть, что демонической силы у меня нет, а ангельская в нижнем мире не действует, остается надеяться, лишь на человеческую смекалку и изворотливость ума.

У меня есть туз в рукаве. Изучу врага со стороны и использую «мандрагору», а уже потом — была, не была…

Чуть не заваливаюсь на пол от неожиданности. В залу вихрем врывается страшилище. Такого громилу никогда прежде не видел. Раза в три выше и больше любого демона, а еще… понимаю, почему так важно его ослепить, ведь количество глаз у Астарота зашкаливает. Даже бедолага Ксафан со своими восемью, в сравнении с демоном-стражем вполне нормален.

Глаза по всему телу, словно желуди на земле под дубом.

Диспропорциональное тело с крохотной головой усеяно зрачками-миндалинами. На маленьком продолговатом лице, обделенном интеллектом их тоже много. На крупном носу и губах-плюшках… Лысине… Затылке… Вместо ушей… На толстой, короткой шее, переходящей в широченные покатые плечи. Мощных руках, с обрюзгшей кожей. Безволосой груди, плавно перетекающей в увесистое пузо. Короткие шорты не скрывают затекшие жиром ляжки. Омерзительное зрелище, а еще, думаю, мне бы пригодился весь набор гаджетов предыдущих кругов: «певунья», причем желательно куст, «дыхание» — с килограмм и «глаз»… Эх! На секунду бросаю взгляд на колбу. Мало одного глаза! С десяток бы…

Монстр шумно и долго принюхивается, сотни глаз изучают каждый миллиметр пещеры. Водит руками, словно ощупывая пространство. Крутится, медленно прохаживается, сканируя пещеру.

Что если дождаться, когда он уснет? Бахнуть «мандрагору» и… А как открыть проем?

Твою мать! Нужна недюжинная сила… или Астарота!

Помня хитрость мифа: Одиссей, попав в страну дикого народа циклопов, вынудил монстра самого открыть вход. Только шкур овец у нас с Ксафаном нет. Прикинуться едой?.. А чего ей прикидываться? Мы для Астарота и так — пища! Вот только рисковать не могу, да и нет команды как у знаменитого героя.

Всего один верный друг, который уже столько раз спасал…

Черт! Ничего другого на ум не идет. Нужно действовать быстро, нахрапом: выскочить, разбить «мандрагору» и пока чудовище ослепло — поиграть с ним в прятки, вынуждая раз к разу либо биться о стену, либо кидать в нее шары огня.

Глупый план, детский… Уж какой придумал!

Выглядываю из-за укрытия и испуганно вжимаю голову в плечи, — нечаянно зацепленный мною камушек падает с легким шорохом, но даже этот тихий звук работает выстрелом в незыблемой тишине. Доля секунды — и тут же натыкаюсь на испепеляющий взгляд сотен глаз, вмиг поймавших меня на прицел. Жуткая картина, леденящая душу, замораживающая сердце, стягивающая кишки в узел. Ноги точно врастают в землю, руки застревают на полпути к броску — в меня уже летит огненный шар. Стою как вкопанный перед лицом смерти, но избегаю «объятий», еще судорожно удерживая колбу — Ксафан сшибает меня будто торпеда. Заваливает на пол и стремительно разворачивается, готовый принять следующий удар на себя. Уворачивается от огненных атак с удивительной прытью: скалится, делает резкие выпады, но подобраться к монстру тоже не может — Астарот не менее быстр.

Демоны передвигаются с невиданной скоростью, даже не всегда успеваю понять: где окажутся в следующую секунду. Встряхиваю головой, пристально всматриваясь в драку. Ксафан отвечает редкими плевками, которых страж избегает, как вода, ускользающая в щель.

Несколько минут отслеживаю движения противников, мозг спешно просчитывает дальнейшие ходы. Для метания колбы отсюда — далековато. К тому же не факт, что разобьется, или Астарот не сбежит прежде, чем «мандрагора» начнет действовать. Предугадав, следующее место драки, дожидаюсь, когда пес оказывается зажатым в дальнем углу — безумно лая, мечется из стороны в сторону, уклоняясь от «шаров», точно игрок от мяча вышибалы. Выскакиваю из засады, и несусь навстречу, ловко выполняя акробатические трюки. Причем, импровизирую на бегу, ведь демон мгновенно переключается на меня. Кувырками, прыжками, скачками добираюсь до последнего рубежа и хоронюсь за округлым валуном недалеко от стража и пса.

Как удается?.. Дело не в везении, не в чудо-способностях. Ксафан — великий стратег и отчаянный помощник. Сражается до последнего — не отпускает Астарота от себя. Вынуждает продолжать битву, атакуя всеми головами сразу. Демон порядком потрепан, огненные шары летают с большими временными отрывами.

Ксафан — еще тот боец! Поражаюсь выносливости пса и диким выходкам на грани фола, но взваливать самое опасное и трудное на других не по мне. Вновь подгадав момент, выскакиваю из укрытия и, одолев в несколько шагов зазор между мной и следующим небольшим камнем, вбегаю на него, одновременно размахиваясь колбой, и опускаясь, обрушиваю ее со всей силы прямо под ноги Астароту. Мелкий скол разлетается прозрачным дождем. Зеленый порошок, зависнув в воздухе на долю секунды, точно живой обвивается вокруг демона: окутывает дымкой и вскоре стража совсем невидно — лишь огромное изумрудное облако. Правда, кричащее так громко и жутко, что даже стены содрогаются. Миг — оно развевается, оставляя на обозрение беспорядочно мечущегося демона, ревущего воплем, поверженного зверя.

А вот теперь пора! Жестом указываю Ксафану: за мной. Животина срывается, будто понимает, что я задумал. Возле стены оборачиваюсь и, подхватив с пола небольшой камень, бросаю в стража. Ответ не заставляет долго ждать — огненный шар со снайперской точностью летит прямо в меня. Уворачиваюсь: он врезается в каменную перегородку между кругами Ада. Ксафан подхватывает игру — раззадорено рычит, за что получает шаровую молнию, — но вовремя юркает прочь и она втыкается в стену.

Каменная поверхность испещряется длинными трещинами. Нам оно и нужно. Опять дразню, но Астарот усмиряет злобу, уже хаотично не вертится, полагается на слух. Несмело шагает к нам, кидаю камень с большим запалом и попадаю в крупный глаз посреди лба демона. Страж, негодуя, вопит — метает огненный снаряд, но я с легкостью его избегаю, позволяя удариться в перегородку…

Не давая возможности оклематься, продолжаем нападки с мелкими интервалами и все чаще — одновременно. Путаем, «раздираем на части внимание врага». Астарот все измученней, неуверенней. Вывожу монстра один на один к потрескавшейся стене в маленьких дырах, через которые уже виден свет другого круга. Чистый, даже ослепляющий. Ксафан, вновь поняв меня без слов, крадучись обегает демона, взбирается на ближайший валун и, среагировав на мою немую команду — очередной бросок увесистого камня в лоб Астарота, — прыгает стражу на спину. Ухаю в сторону, пропуская рокочущую падающую громадину, воткнувшуюся следом за огненным шаром, пробившим приличную дыру в стене. От грохота и треска зажмуриваюсь, подгребая ноги к подбородку и прикрывая голову руками — если завалит, так тому и быть, увернуться все равно невозможно.

Продираю веки, и некоторое время отмахиваюсь от пыли, витающей серым облаком. В перегородке — здоровенный проем, точно попал снаряд катапульты. В глаза бьет настолько яркий свет, что вновь зажмуриваюсь. Подслеповато воздеваю себя на ноги, судорожно цепляясь за остатки стены и пару минут гляжу сквозь узкий прищур. Твою же мать! Мы на заснеженной горе, настолько девственно чистой и нетронутой, что на языке только сравнение с белым покрывалом. Сразу от перегородки-стены резкий обвал, там, чуть ниже различаю черное пятно, кувыркающееся в сугробе — Ксафан счастливо потявкивая, сливается с природой. Немного в стороне и еще ниже — огромная темная глыба-ком — обездвиженный Астарот.

Жив или мертв, пока не разобрать, но не думаю, что такое чудовище можно так просто убить. Да и нет мне дела до его самочувствия — мы с приятелем добрались до последнего круга. Медлить нельзя, пора в путь!

Глава 17

Управляю Ксафаном умело. Навыки обрел за время путешествия, даже несмотря на то, что часто был парализованным, учился, так сказать, на ходу. Каменистые заснеженные высоты сменяются равниной и вечными ледниками.

Стигия! Царство вечных ледников и холода. На озере Коцит вместо гор — белые глыбы, в них заточены грешники. Сотни, тысячи, миллионы…

Пса заносит на поворотах, толстые лапы скользят, будто по катку и только острые когти спасают — работают тормозами, оставляя после себя длинные борозды. Редко прошу остановиться. Соскакиваю и спешно осматриваю замерзших. Ксафан, тем временем, понюхав тряпицу, которую я сберегал все это время под крышкой ловушки-часов, — юрко оббегает глыбу за глыбой. И также раз за разом, возвращаясь, дает понять: здесь Листаты нет.

Сажусь на него верхом, мы вновь продолжаем путь. Чем ближе к эпицентру, тем гуще масса грешников. Всматриваюсь в застывшие лица — бледные, со стеклянными глазами, синюшными губами.

Дергаю загривок крайней головы, побуждая свернуть, но пес упрямо несется вперед. Настаиваю — Ксафан, коротко рыкнув, сворачивает в противоположную сторону. Доверяю чутью зверя, прижимаюсь к толстой шее — бег ускоряется, ледяные порывы ветра нещадно стегают по лицу. Пальцы замерзают, сердце тоскливо отбивает замедленный ритм. Моя плоть остывает и даже жар Ксафана не спасает.

На бешеной скорости животина ловко лавирует между Адских айсбергов, пока со скрежетом когтей, нас не заносит — пес виляет к самому огромному куску льда. Радостно нарезает круги и возбужденно тявкает, оповещая: погляди здесь!

Соскакиваю. Ксафан принимается усердно шкрябать лед возле белокурой женщины лет тридцати пяти, похороненной в вечной мерзлоте, как и остальные, головой вниз. Миловидной, чуть полноватой. В длинном светлом платье, перехваченном кожаным ремешком на поясе. Приближаюсь, всматриваясь в наряд — у широкого подола хитона оторван кусок. Ничего себе?! Восхищенно оглядываюсь на пса:

— Молодец, приятель! — хлопаю по каждой из голов. Ксафан восторженно рычит, подставляясь с прикрытыми от удовольствия глазами. — Ты бы огнем пульнул, — киваю на глыбу, — и долго выковыривать не придется.

Пес, ни секунды немедля, уже привычной манерой, метает янтарный плевок. Ого! Растапливает большую часть льда, в который заключена Листата. Подскакиваю к женщине, оттаявшей сверху, — то есть, ногами, — и подстраховываю. Убедившись, что мерзлота еще удерживает грешницу со спины — несмело отпускаю. Падаю на колени и, обдирая пальцы до крови, старательно отковыриваю подтаявший лед. С каждым гребком он острее стекла — впивается в потрескавшуюся кожу, обжигая до онемения, мгновенно окрашивается алым. Не унимаюсь, откапываю голову Листата с большим рвением, даже дыхание сбивается, застывшая плоть разгорячается, сердце бьется мощнее. Рвано глотаю воздух, легкие болезненно цепляют ребра. Ксафан нетерпеливо тявкает: бросаю застеленный потом взгляд. Чего дружку нужно?

Пес скалится, бережно хватает меня за ногу и оттаскивает. Пару языков прогуливаются по моим искалеченным рукам. Пока очухиваюсь, в прыжок оказывается рядом с Листатой. Скоро работает когтистыми лапами, а изредка прикладывается зубами — глыба наскоро разгребается.

Пальцы заживают на глазах, обтираю снегом от застывшей крови, не упуская из вида Ксафана и женщину. Помощь — замечательно, но животина не совсем аккуратная, еще убьет, спасая, а мне потом мучиться. Совесть заест. Поднимаюсь и, когда остается откопать совсем немного, зову:

— Дружок, все! Оставь! Дальше я сам.

Ксафан послушно отступает, на мордах написано ожидание. Чешу за ушами самых проворных голов:

— Молодец, брат! Чтобы я без тебя делал? — Пес смотрит с таким обожанием и преданностью, что не удерживаюсь — утыкаюсь носом в крупный, влажный, черный нос, одной из морд, которую до этого момента обделил лаской за неимением большего количества рук и цокаю: — Правильно. Сдох бы! Ты — мой герой…

Ксафан восторженно тявкает недружным хором и принимается меня облизывать.

— Фу, прекрати! — отрезаю незлобиво, ступаю к Листате. Несколькими мощными, гребками освобождаю ото льда светлую косу, змеей свернувшуюся внизу под головой грешницы, проверяю на обледенелость уши — не хотелось бы лишить даже таких мелких частей тела. Поднимаюсь, чуть придерживая подол хитона, так и норовящий упасть вниз. Бережно очищаю хрупкие ступни, тяну женщину на себя — благо поддается легко. Спешно укладываю на землю. Глубоко втягиваю воздух, и одновременно зажав нос Листате, приникаю к ее безжизненным губам, вдыхая глоток жизни. Повторяю несколько раз. Слушаю: появился ли бой сердца. Вновь делюсь кислородом.

— Ну же, — завожусь встревожено. Несильно, но резко надавливаю на грудную клетку, задавая ритм главной мышце. Опять дышу рот в рот и как заведенный побуждаю сердце ожить. Раз за разом, раз за разом… Уже голова идет кругом, сам едва не теряю сознание. Чуть не ору от безысходности, стискиваю кулаки, зубы до скрипа.

Ксафан скулит, метаю на него полный негодования и раздражения взгляд. Пес смотрит жалостливо, водит всеми кровавыми глазами от меня до женщины. Ползет, точно нашкодил, и пытается подлизаться. Оказывает рядом. Проворный язык средних голов успевает лизнуть мое лицо. Две другие занимаются Листатой. Одна врачует, а другая легла на живот, словно на подушку. Несколько минут наблюдаю за картиной и когда Ксафан отрывается от лечения и утыкается мордами в лапы, делаю еще пару попыток вдохнуть жизнь в грешницу. Злясь собственной никчемности, в отчаянье ударяю ладонью по ее груди.

Глаза, синее моря, распахиваются, будто долбанул разрядом молнии. Листата прогибается дугой и кашлем выплевывает чуть воды с небольшим кусочком льда. От счастья готов заорать, но эмоции притупляю — сгребаю грешницу в объятия и грубовато натираю окоченевшими руками. Щеки и губы женщины наливаются скромным румянцем. Кожа с зеленовато-синеватого оттенка меняется до молочного, а местами и красноватого. Листата принимается часто-часто клацать зубами:

— К… т… о… в… ы… — плохо, но слова разбираю. Везет, что в Раю и Аду — общий язык, нет разграничений как на Земле.

— Меня зовут Зепар, — чеканю твердо. — Я обещал Барбатосу вас найти.

— М… у… ж… — еще шире открывает глаза Листата.

— Ксафан вас доставит к нему, — киваю на животину, все также лежащую на льду и уместившую четыре морды на толстые лапы. Свищу, подзывая друга. Пес торопливо вскакивает и в прыжок оказывается рядом.

— Приятель, — подмигиваю Ксафану, — ты уж помоги Листате добраться до Барбатоса без приключений.

Зверь дружелюбно тявкает, поддевает меня поочередно всеми головами.

— Нет, я с вами не могу, — почему-то уверен, что животина просит ехать с ними и даже уверяет, что спокойно довезет обоих. — Мне нужно… к дьяволу!

М-да, кто бы мог похвастаться, что добровольно посылает себя к дьяволу и ко всему прочему, с таким упорством к нему идет? Редкостный идиот! Такой как я!

Ксафан ворчливо скулит, а средние морды негодующе скалятся. В пламенных глазах столько обиды и негодования, что сердце от обуявшего непонятного чувства отзывается острой болью, точно по нему царапают длинными когтями. Спешу оправдаться:

— Дружок, спасибо за помощь, но наши пути расходятся. Ты, хоть и не пленник кругов, как стражи, но житель Баатора. Тебе его покидать нельзя — господин разъяриться, и тогда наказания не миновать. А мне, кровь из носу, надо спасти Витку!

Пес строит такую гримасу, что невольно смаргиваю резь в глазах. Непонимающе притрагиваюсь к щеке, и некоторое время недоуменно рассматриваю прозрачную каплю на собственных пальцах. Это слеза?.. Нет… Неверующе мотаю головой. Я не умею плакать. Человеческие слабости не для меня!.. Никогда не испытывал такого жжения на лице, в груди.

Пробую на вкус — соленая! Твою мать! Я реву?!. Чего не хватает! Гневно скриплю зубами, рывком поднимаю на руки Листату, еще недоуменно хлопающую ресницами. Усаживаю на Ксафана:

— Спа-си-бо, — клацает зубами женщина и обхватывает себя за плечи.

Угрюмо киваю и решительно отворачиваюсь:

— Дружок, тебе пора! — отрезаю грубее, чем хочу, но извиняться не намерен — так будет правильней. Иду прочь, а ноги предательски дрожат. Дьявольщина — я трясусь. Меня знобит не на шутку. Быть не может, что испытываю людские эмоции. Просто ослаб, нездоровится, ведь черт его знает сколько раз висел на грани смерти

— ни ел, ни пил… Если бы не Ксафан — гнил бы давно в пустыне.

Я — тварь неблагодарная! Захожусь гневом на себя и распоясавшуюся, разнежившуюся душу. А-а-а… Долбанное существование!

Я не болею! Никогда! Пустые, лживые оправдания.

Позади раздается яростное сопение. Кожи касается жаркая волна — Ксафан обиженно дышит в затылок. Останавливаюсь, признаться тошно, но боюсь оглянуться — ведь если увижу полные мольбы глаза пса, зареву как баба.

— Пошел вон! — ору в бешенстве, сжимая кулаки до хруста. Жалостливый тихий- тихий скулеж обрывается. Боль проносится со скоростью пули и резко отпускает, а точнее, настолько пронизывает тело и впитывается в каждую частичку, что становится родной и пожизненной. Слышу удаляющиеся стремительные шорохи от лап пса. Убегает…

С надломом глотаю воздух, пару секунд прихожу в себя и, ни хрена толком не видя, из-за едкой влаги на глазах, мчусь, что есть сил, дальше.

***

Везде лед… куда ни глянь. Глыбы порой настолько прозрачные, что даже отливают бирюзой, а снежные настилы — синевой. Только грешков больше не видно. От чудовищного холода не спасает даже долгий бег. Плоть не успевает разгорячиться — мышцы застывают колом. Движения скованные, неловкие. Изо рта вырываются струйки едва заметного пара. Изо всех сил пытаюсь окончательно не околеть — машу руками, разминаю шею, корпус, перескакиваю завалы. От усталости все чаще запинаюсь, поскальзываюсь.

Мысленно проклинаю идиотскую затею: спасти Витку. Чего ухватился за душу Ивакиной?! Дурость! На Земле миллионы других… лучше… хуже… Могу завладеть любой другой, так нет же, уцепился за эту. Как только все оправдания и аргументы сводятся к главному вопросу: правда, а зачем я это делаю? Стыну уже от реальности, жалящей безмерное самолюбие, вскормленное тысячелетиями. Ответ так очевиден, что тотчас пасую и старательно фокусируюсь на менее неприятном для сердца и души: когда же закончится круг?

Глыбы попадаются все реже, а земля-мерзлота уже не такая гладкая — нет-нет, да и преодолеваю снежные валики, камни, большие ледяные завалы. Из грустных раздумий вырывает подозрительно странный звук — не то треск, не то хруст. На секунду останавливаюсь и, умещая руки на боках, жадно хватаю воздух. Озираюсь, вглядываясь в белизну Стигии — от света айсбергов, аж в глазах резь. По индиговому небу размазано многоцветное Полярное сияние. Замысловатым рисунком, всполохами красок и блеска.

Мороз набрасывается, сковывая колючими объятиями. Нужно двигаться! Стоять нельзя! Опять устремляю взгляд вперед. Смаргиваю ослепляющие кляксы, не дающие сфокусироваться и едва не ору от счастья.

Ура! Вижу рубеж!

Совсем недалеко высокие снежные навесные скалы, а за ними виднеется каменная гора — Царство дьявола. С этой стороны ни разу не был, но знаю любую границу с другой. Этна! Вулкан — очень грозный страж. Служит и как маяк, и… последняя черта девятого круга.

Еле срываюсь с места — тело слушаться не желает, жилы настолько застывают, что вот-вот порвутся от напряжения. Вновь раздается леденящий кровь звук.

Ветер?.. Да, это он… To воющий зверем, то переходящий в оглушающий свист. Под ногами подрагивает мерзлота. Затаиваюсь — чуть покачиваюсь, будто от несильного землетрясения. Вмиг затишья оборачиваюсь — от ужаса даже мозг сжимается. По поверхности жутко скрипя, змеится широкая трещина с рваными краями. Стремительно разъезжается в стороны, образуя новые проломы и вздыбливая пласты льда. To тут, то там, медленно ползут огромные ледники. Сталкиваются, трескаются, а некоторые взрываются под напором неизвестных сил.

Твою мать! Кания?!

Место, где даже Стигия считается курортом. Вот почему так холодно! Однажды, когда дьявол умудрился наслать проклятие на Землю, Кания своим суровым характером и морозящим дыханием чуть не погубила всех жителей планеты — прошлась по поверхности, и наступил ледниковый период. До сих пор Антарктида считается одной из границ Ада.

От испуга едва не заваливаюсь. Спотыкаясь, бегу от настигающего «нечто» к рубежу последнего круга — спасительной горе-вулкану. Земля вибрирует сильнее — опять вздрагивает, только от этого толчка, запнувшись за ближайший сугроб, ухаю на лед. Не успеваю вскочить — рядом пробегает узкая кривая трещина. Откатываюсь в сторону — за мной будто тянутся мелкие нити паутины. Картинка меняется так быстро, что даже теряюсь — вокруг меня уже сотни ледников. Они неспешно плывут, но почему-то их скорость не поддается моему восприятию: я куда медленней.

Вскакиваю. Поскальзываясь, лавирую что есть сил между съезжающимися айсбергами. От треска и хруста ни черта не слышу, только непроизвольно вздрагиваю, а душа нет-нет, да и уходит в пятки.

Натыкаюсь на снежную стену, преградившую путь словно появляется из ниоткуда — плоская, гладкая. Бесцельно вожу руками в надежде зацепиться хоть за выемку — нет ничего. Вскидываю голову: высоченная отвесная ледяная скала. Мчусь вдоль, но резко останавливаюсь, как только хватаюсь за первый же выступ. Карабкаюсь на глыбу через «не могу». Времени нет, со спины прижимает другая гора, будто атомоход прорезающий айсберг, неспешно, но с ужасающей мощью титана. Ползу вверх, цепляясь онемевшими пальцами за малейшие выемки. Снизу нагоняет жуткий скрежет дробимого льда. Тело уже не ощущаю — от холода парализует. Голова кружится, перед глазами мутнеет. Судорожно хватаю ртом воздух, легкие застывают — принимают кислород с болью. Еще глоток — внутренности скрючиваются.

Пошло все на хрен!..

Замерший мозг бьется до последнего — отказывается соглашаться с проигрышем. Двигаюсь, затаив дыхание. Морозом парализует. Еще чуть-чуть и потеряю сознание…

Проваливаюсь в темноту, выныриваю — еще ползу, оставляя кровавые следы. Опять провал…

Явь озадачивает — я уже на верхушке глыбы, но совсем рядом каменное плато… лишь руку протяни. Обессилено ухаю на твердь… Это конец! Ноги парализованы, дальше не сдвинуться… Умираю…

Нащупываю часы, непослушными пальцами нахожу кнопочки для открытия отсеков. Собираюсь глупость сделать. Не от доброты душевной — единственное, что на ум приходит. Ненавижу Ваал или нет, но сейчас она та, кто сможет меня спасти, даже если захочет убить. Ей только до Этны добраться сложно, а дальше — родные стены города демонов придадут сил…

Хаотично нажимаю, куда попаду — через секунду из ловушки выплывает пару черных облаков, и тотчас материализуются в Ваал и демона нижнего ранга. Демонесса разъярена. Без лишних слов, сворачивает голову свояку. Дико озирает:

— Тварь! — беснуется. — Где это мы?

Ответить не получается — лишь хриплю.

— Ад? — осторожничает неверующе Ваал. Резко уставляется на меня: — Как ты сюда добрался? — умолкает на несколько секунд, вновь осматривается. На лице мелькает неподдельное изумление: — Прошел Баатор? Непостижимо… — Гневный блеск в сапфировых глазах меняется на победный, по лицу расползается кривая ухмылка: — Милый, а что с тобой? — голос пропитывается сарказмом. — Скрюченный, окровавленный, серый… валяешься полумертвяком, зубами клацаешь. Что, встать не можешь? — предполагает ехидно. Аккуратные дуги смоляных бровей ползут вверх. — О, как жаль… — сочувствует лживо. Эротично прикусывает губу и присаживается на корточки рядом со мной: — Говорить, спасибо, за то, что не бросил в «нигде» не буду — ведь это ты, Зепар, меня убил на Земле! Тварь! За то, что доставил домой — тем более. Не просила…

Силюсь ответить, но с онемевших губ лишь срывается тихий клокот:

— По… мо… ги…

Ваал распахивает глаза в безмерном удивлении:

— Конечно, лапуля, — протягивает ядовитым тоном. Лицо ожесточается, во взгляде появляется ледяной блеск. — Бросила бы здесь, да такого счастья для тебя не хочу. Лучше господину доставлю. Уж он-то найдет, что с тобой сделать! Хорошо, осталось немного. Один перевал Этны и дом, родимый дом! — торжествует пафосно.

Хватает за руку. Грубо снимает ловушку, надевает себе на запястье. Несколько секунд рассматривает, перебирает пальцами кнопки:

— Мразь, — шипит язвительно, — где мои остальные пойманные?

Рвано сглатываю першение во рту, но это не спасает — звуки не издаются. Ваал опять рассматривает часы, взгляд чуть смягчается:

— Тебе повезло, что душа Ивакина и еще одного должника-смертного на месте. Дьявол их ждет и очень бы расстроился, окажись, ловушка пуста.

Демонесса хватает меня за щиколотку и влачит за собой с такой легкостью, будто моего веса не ощущает. Какое-то время чувствую неровности, но вскоре и это притупляется — окунаюсь в небытие.

Когда открываю глаза, сквозь помутнение вижу Ваал. Зло пыхтит, упорно тащит. Опять теряю сознание — выныриваю. Скалы… Демонесса затаскивает меня на крутой выступ…

Облизываю саднящие, онемевшие губы. Хватаю теплый воздух — обжигает гортань, легкие. Тело начинает ощущать тепло. Я оттаиваю… Хриплю, изнутри вырывается клокот — сгибаюсь от боли и судорог. В который раз накрывает мрак. Сколько валяюсь — не имею понятия, но когда прихожу в себя, долго не соображаю, где нахожусь. Лишь рассеянно гляжу на царственную Этну, раскинувшуюся вдалеке, только теперь мы от нее удаляемся. Меня еще влачат по земле, но Ваал умудряется меня дотащить до города демонов!..

Молодец! Там семья…

Вскоре уже попадаются дома, особняки. Изредка даже вижу демонов. Лица расплываются, но руку на отсечение — братья и сестры безмерно удивлены. Часто проваливаюсь в никуда, а когда выныриваю, оказывается — меня также волокут. Еще бы, Ваал удавится, но не позволит другому демону ко мне прикоснуться, ведь сдать меня господину — получить от него похвалу, а возможно, награду.

Разлепляют тяжелые веки в очередной раз. Демонесса стоит рядом, в демонических глазах гневно полыхает пламя. Кровавое солнце на сумрачном небе, окрашивает некогда мою вотчину янтарными бликами, словно всполохами огня.

Плохо, но отличаю контуры множественных особняков. Угрюмых, разномастных. Ни деревьев, ни палисадников, ни газонной травы — суровые каменные строения, дороги и металлические заборы. Раньше мне нравился Ад, казался — совершенством, но сейчас понимаю, насколько он удушлив, мрачен, безжизненен, однобок. Мир людей тем и отличается — сотни архитектурных решений, красок, цветов. Человечество пышет жизнью, хаотичным ритмом. Воистину — дети Бога. Теперь понятно, почему любимые. Они заражают энергией, эмоциями, чувствами…

Вокруг собирается толпа зевак. Ваал недовольно переводит дух и зло чеканит:

— Что уставились? — раздражается, встряхивая головой. — Мой конь устал — лег отдохнуть! Не бросать же его на последнем кругу Баатора! Вам бы весь Ад с другой стороны пройти.

Со всех сторон летят недоуменные шорохи, удивленные возгласы, шепот.

Ваал небрежно пинает меня в живот:

— Отдохнул, коняка? Пора в стоило! что помню — мелькает носок черного округлого сапога демонессы. Он встречается с моим виском… и поглощает темнота: успокаивающая, приносящее облегчение.

Глава 18

Глаза открываю с трудом, веки взбухшие, неподъемные. Нос пропускает воздух нехотя, через великую боль. Тело не слушается. Гадское чувство дежавю: я вновь побывал под асфальтоукладчиком — и мои кости встречи не пережили. С очередным судорожным вздохом захожусь надсадным кашлем, чередующимся сплевыванием, если не внутренностей, то чего-то очень близкого им.

Гвалт голосов нарастает, сильно резонирует в ушах. Силюсь встряхнуть головой — выходит едва ли. Вроде, я уже в замке дьявола — в зале наказаний.

Перед глазами расплывается темная толпа собратьев. Взволнованные лица. Осуждение, недоумение, вопрошание во взглядах. Надо мной возвышается Абигор — палач с неизменным другом — секирой. Из всех оружий, существующих в мирах, демон предпочитает ее. Хотя ничего удивительного, в нижнем огнестрельное не работает, остается лишь духовое, лук, арбалет или холодное — мечи, ножи… Когда мы были друзьями, Абигор часто сравнивал секиру с женщиной и признавался, что ни одна бабенка не доставляла столько удовольствия, как его «стройняшка». Любовно натачивал и часто подкармливал девственными жертвами. О, да! Демон — искусный садист. На Земле, в его плену умирало несметное количество невинных душ. Знаю, видел, присутствовал при изуверствах. Мне было плевать, и поэтому равнодушно отмахивался. Да и сейчас нет дела до игр демона, вот только его секира занесена надо мной и этот момент чуть напрягает. Некогда «друг» без зазрения совести, легким движением снесет голову, завладеет останками души и сотрет обо мне память.

Что ж! Мне бы узнать здесь ли Ивакина, а там… и умирать не страшно.

Воздух сгущается, тяжелеет, мощнее тянет серой, жаром и… смертью. Да, именно ей, ведь она неотступно шагает в ногу с господином Ада — Дьяволом.

Голоса смолкают. Фокусируюсь на троне, где уже величественно восседает Повелитель. Выглядит как всегда устрашающе — с мощным человекоподобным телом, козлиной головой и неимоверно огромными рогами. Никогда не понимал, зачем этот образ? Даже сейчас, будучи полутрупом, казалось бы, когда совсем не до смеха или шуток, нынешний вид господина, в особенности рога, ассоциируется не с силой и властью, а скорее с глупость, упертостью, поголовной неверностью любовников. Да, наверное, срабатывают, человеческие стереотипы, но себя уже не изменить. Если бы я был приближенным властителя, то обязательно намекнул сменить имидж.

— Не знаю, — металлический рокот заглушает сторонние шумы и нарушает порядок нелепых размышлений, — дурак ты или неизлечимо болен! — в тоне неподдельное удивление. — Явиться ко мне в Царство теней воплоти, да к тому же с пустыми руками. Тварь смертная, — громыхает господин. В тоне нет ярости — ледяное спокойствие, но от него даже воздух вибрирует, стены и пол подрагивают. — Ты хоть понимаешь, что подписал себе смертный приговор, перейдя мне дорогу?

Нервно сглатываю и чуть не давлюсь- внутри, словно болтаются ошметки гортани.

— Пленил Ваал! — продолжает мрачно чеканить господин. — Упустил душу полукровки, хотя мог принести ее в дар мне!

Мысли недружным строем несутся кто, куда. «Упустил, хотя мог принести в дар?» Интересно, я правильно читаю подтекст: Ивакиной здесь нет?..

Да! Скорее всего! Поэтому столь чувствительное сердце ни разу не дало предупреждающего сигнала. Поэтому отрадно… Какое счастье! С души падает груз. Мне так легко, что если бы не смертельная усталость и избитость тела, наверное, взлетел бы… Вот, что значит, воспарить к небесам!

Черт! И ужас одновременно, ведь получается Витка в межпространстве!

— Как ты смел, — громоподобный голос дьявола вторгается в неутешительное размышление, — гниль Земная, нарушить мой наказ? — тембр пропитан нескрываемой злобой. Сгустившаяся толпа демонов испуганно шарахается в стороны, лишь Абигор читает немой приказ господина и лихо размахивается секирой. С трудом удерживаю голову поднятой — не стоит лицом в грязь утыкаться, особенно перед господином. Это разъярит владыку еще больше. — Но у тебя есть шанс покаяться, и молить о быстрой смерти, ведь в этот раз из тебя есть, что взять

— бесценная душа Сашиэля. Отдай ее, и тогда я убью тебя быстро, — умолкает, испепеляя чернотой глаз, в которых собралась вся бездна Ада: безграничная, пугающая и завораживающая. Силясь, открываю рот, но губы разлепляются едва ли:

— Нет… — слетает жалкий хрип, и даже не сразу понимаю, что мой. В плену страха ощущаю приближающийся конец. Теперь избежать гнева дьявола не удастся — хорошо, успел душу Сашиэля перезавещать.

— Тогда умрешь мучительно… — гремит холодный приговор, и сердце ухает вниз. Зажмуриваюсь, кожей чувствую взведенный над головой «топор палача». Знаю, Абигор, не позволит голове отлететь с первого удара. Надрежет так, чтобы кровь хлестала, но плоть могла ощущать муки долгое время. Яростный стук в груди отбивает последние секунды жизни. Уже глоток кислорода застывает сухим комом в глотке. На миг внимание переключается на нарастающий шепот, испуганные возгласы, волнения им вторят — сиплый храп несущегося зверя и вонь… псины.

Коротко свистит оружие над головой, но звук обрывается, так и не достигнув шеи — надо мной проносит мощный порыв жаркого ветра. Грозный рык смешивается с посмертным вскриком Абигора и хрустом, дробимых костей.

— Пес смердящий! — гневный рокот господина заставляет распахнуть глаза. Рядом со мной Ксафан озлоблено догрызает палача. Шерсть слиплась от грязи и крови, тело в глубоких ранах. Что он… Зачем он… Мысли разбегаются, я в полном недоумении.

Среагировав на вопль дьявола, пес пристыжено отпускает останки демона, и виновато пригибаясь к земле, отступает ко мне. Господин наблюдает за зверем — недоуменно переводит взгляд с меня на него и обратно:

— Так вот как ты сумел пройти круги Ада? — протягивает не то с восхищением, не то с возмущением. Смотрит не моргая. Ответить нечего, чуть склоняю голову.

— Убить Ксафана! — громыхает холодно господин, но толпа демонов лишь испуганно перешептывается. Надеяться, что ослушаются — глупо. Первая реакция — и только. Они настолько боятся Владыку, что скорее сами на кол сядут, чем рискнуть не повиноваться.

— Нет, — вновь срывается с моих губ неуверенный хрип. Обессилено заваливаюсь набок и порываюсь ползти к животине. — Не тронь… его… — бормочу, захлебываясь болью. — Не виноват… Все я… Только я…

Умолкаю. По лицу будто влажная губка проходится, только запах псины говорит о другом — Ксафан меня облизывает. Хотя ощущение ближе к тому, что кожу серной кислотой смачивают. От жжения даже выступают слезы. Зуд настолько сильный, точно свежуют, но почесаться или закричать, ни сил, ни возможности. Утыкаюсь лицом в землю, смиренно принимая «адское лечение».

— Убить обоих! — взвинчивается дьявол.

Ксафан отрывается от врачевания и грозно рычит, устремляя четыре головы по разным сторонам, словно обороняющиеся, готовые отражать атаки захватчиков. Его низкий, гортанный рокот окутывает — пес кружит вокруг меня по узкому радиусу, скаля клыки, пугая демонов кровавыми глазами полными ненависти и скрытой угрозы.

— Ч-ш-ш, — хриплю, порываясь усмирить животину. Защищая меня, делает хуже себе, а такого позволить не могу. Тщетно тянусь… Пес игнорирует — предупреждающий рык нарастает, Ксафан явственно ощетинивается на подступающих врагов. Поднять глаза не получается — изнеможен настолько, что даже от комара не отобьюсь, — но судя по звукам, пес шустро обороняется от начавшихся атак. Смертельные челюсти смыкаются с щелчками, изредка с хрустом — тогда ему вторит вскрик боли жертвы. Нет-нет, да и Ксафан тоже поскуливает — вероятно, кто- то из нападающих умудряется зацепить и его.

Потасовка сгущается, хрипы, клокот, побрякивание металла усиливаются. Воздух пропитывается болью, отчаяньем, запахом крови и смерти. Пес скулит все жалобней, рваней.

От жалости к другу и злости на себя готов удавиться, ведь меня не трогают, — приятель явно берет удары на себя, — но ощущаю: заметно легчает. Его лечебный яд действует. Собираю крохи сил, упираюсь руками в землю, только они подгибаются — утыкаюсь лицом обратно. Пару неровных вдохов и, стиснув зубы, снова порываюсь встать:

— Не троньте его!.. — голос звучит уже более уверенно. Ползу и тут же взвываю от ужаса, горя — на одну из голов Ксафана обрушивается исполинская дубина Вельзевула. Череп хрустит, лапы пса подламываются, и он ухает, будто подкошенный. Три оставшиеся жалобно скулят — на них сыпется град ударов моих братьев и сестер. Безжалостная, ничем неоправданная жестокость. От неуправляемой ненависти мои глаза наполняются кровью — все быстрее носятся красные мухи, но я, черт возьми, медленней черепахи. От натуги даже скрипят зубы, во рту мелкое крошево. В ушах пробки — слышу приглушенный, до боли знакомый голос:

— Господин, — тараторит Ваал, — остановите их! — демонесса не умоляет, в голосе холодная решительность. Ползу, что есть сил. — Убьете Зепара, — умеючи науськивает дьявола Ваал, — и потеряете душу Сашиэля.

Заваливаюсь на Ксафана, прикрывая собой. Тело вопит от боли, кости жутко хрустят под напором непрекращающихся атак.

— Он ее не отдаст, — нарушает молчание господин.

Прижимаюсь к уже обездвиженному другу. Задыхаюсь от боли и слез; на грани потери сознания, ведь в голове звенит с нарастанием и стремительно утихает.

Беспощадные удары прекращаются — нервно глотаю воздуха.

— Пока Зепар частично демон — нет, — вкрадчиво поясняет Ваал едва различимым, интимным шепотом, — а вот, если будет полностью человеком, то, возможно… — многозначительно умолкает.

Через силу разлепляю опухшие веки и обвожу некогда родню мутным взглядом в узкие щеки глаз. Демоны держат нас с Ксафаном в окружении, готовые в любую секунду опять броситься в атаку. Но мне плевать! Задыхаясь от душевной боли, использую передышку — на ощупь промокаю обе руки в слюне-яде Ксафана и так же незряче обмазываю первые попавшиеся раны на псе. Только ладони обсыхают, повторяю опять…

— Я его уже щадил, — тихо, но доходчиво отрезает господин.

— Знаю, мой повелитель, — томно протягивает демонесса. — Тогда вы его отпустили с шансом на возвращение, искупление. А теперь советую обломать крылья демона и выкинуть к смертным. Пусть мучается, как и они, — добавляет с ноткой брезгливости.

— Ксафана туда же — Аду ручной пес не нужен.

— Его убить! — непреклонен дьявол.

— О-о-о, будьте проницательней, — усмехается с грустью Ваал. — Такая преданность нам на руку. Вы же знаете слабости людей. Вот пусть Зепар и будет, еще на одну слабость уязвимей. Только он найдет Ивакину, где бы она ни находилась. Влюбленный может невозможное, что доказывает невероятное: — восхищенно убеждает Ваал, — Зепар прошел Баатор… — не скрывает торжества демонесса. — Остается проверить Рай и межпространство. Туда нам ходу нет! Только человек… Уверена, Зепар приведет нас к артефактам. Он готов пожертвовать собой ради тех, кто ему настолько дорог!

За это время успеваю смазать большую часть Ксафана. Преданные глаза средних голов, источающие безграничную любовь, не отпускаю из виду ни на секунду. Пес даже умудряется меня лизнуть. Только убеждаюсь: друг жив и занимается самоврачеванием, обессилено скатываюсь на землю. Мне бы чуточку полежать, отдохнуть — и буду готов опять драться.

— И?.. — нетерпелив господин.

— Земля — место отбывания пожизненного срока, — томно протягивает Ваал. — Соблазнов — миллионы. Время искупить грехи за один жизненный цикл — немного. За короткий промежуток нужно успеть доказать, что чего-то стоишь. При этом нельзя оступиться. Разреши, всем и каждому искушать душу Зепара на протяжении всех жизней и когда-нибудь, он обязательно сломается…

— Ждать умею, — соглашается чуть погодя господин. — Я горжусь тобой Ваал. Ты коварная, умная, жестокая…

— Конечно, — заискивая, мурлычет демонесса. — Я ведь ваша ученица.

Вздрагиваю от злобного рыка Ксафана переходящего в заведенный лай и яростно лязгающие щелчки острых зубов. Пес явственно бросается на врага, но из-за поврежденных конечностей, — приятель до сих пор распластан по земле рядом со мной, — не в силах сдвинуться с места. Жалкая картина, но в моих глазах — героическая. Ксафан достоин лучшей участи, нежели патрулирование кругов Баатора. Отныне для меня нет никого преданней, чем этот одинокий демон, посмевший заступиться за меня перед владыкой Ада. Через силу поднимаю голову. Не успеваю отшатнуться — дьявол рывком за глотку воздевает меня на ноги:

— Твоя участь решена! — громыхает спокойно и размеренно. — Вернешься на Землю, но теперь человеком «от» и «до».

Спину пронизывает адская боль — реву зверем не в силах терпеть. Дергаюсь, на миг погружаюсь в тошнотворный мрак, но выныриваю из небытия от новой порции боли и жуткого хруста собственных ломаемых костей. Вновь ухаю в темноту. Такую блаженную и смиренную…

— Больше не быть тебе сыном Царства теней, — окутывает металлический голос господина: — Отныне ты — смертный, и заточен в оковы мира, которым правлю я! Время, события подвластны мне, и с ними твоя плоть! Ты в их круговороте. Это будет смерть не тела, а твоей демонической души. С этого момента начнется черный рассвет. Он запустит вечное колесо твоей новой судьбы, — летит приглушенно, будто я под водой. — Выкиньте мусор. Им здесь не место! — последнее, что ловлю ускользающим сознанием.

Глава 19

— Зепар! — от звонкой оплеухи резко поднимаю веки. Лицо горит и, черт возьми, впервые ощущаю пощечину настолько остро. Но иная боль, намного ярче, обжигает спину. Чтобы избежать, прогибаюсь мостиком:

— Ксафак… — надсадно хриплю, перетерпливая резь и сухость в горле. Часто моргаю

— еще пытаюсь понять: где я и что происходит.

— Кто это? — шуршит Иолла, пригвождая к месту.

— Адский пес…

— Где? — распахивает в страхе глаза Иолла.

— Не здесь, — едва мотаю головой, не в силах объяснить доходчиво. — Спасти… — цежу сквозь зубы. — Низвергли… из-за меня…

— Бог мой! — ужас на лице ангела сменяется на безмерное удивление — Иолла склоняется: — С этим потом. Сейчас бы тебя в чувство привести. Выглядишь, — содрогается не то от отвращения, не то от жалости, — точно в мясорубке побывал.

— Сколько я отсутствовал?

— Минут десять. — Ощупывает меня, изучает, надавливает, бесцеремонно тискает, поднимает руки, ворочает голову, держа за подбородок. — Узнал, где Вита?..

— В межпространстве, — выдыхаю с надломом — в груди, словно болтанка из внутренностей. — Оттуда никуда уже не денется! Сначала Ксафан… — осекаясь, добавляю: — и Кассиэль…

— Из-за тебя и его?.. — вновь устремляет на меня Иолла полный недоумения взгляд. Секунду висит тяжелое молчание.

— Да, — морщусь, силясь подняться с кресла. В ногах слабость — опять ухаю обратно и, скрипя зубами, растираю занемевшие конечности. Непроизвольно отмечаю, что вернулся из путешествия в том, в чем бегал по нижнему миру, даже грязь, кровь и дыры… Так понимаю, все увечья, полученные в Раю и Аду — остаются со мной. Самая нестерпимая на месте крыльев. Как бы то ни было, который раз отдаю должное псу — большее количество ран успел залечить. — Иол, надо спеши… — охрипло молю, не в силах передать бурю чувств, раздирающих душу на части.

— Да, нужно, — бубнит Иолла бесцветным голосом. — Эх, Зепар! Испорченный мальчишка! Из-за тебя столько существ пострадало… — укоризненно качает головой, но без злобы, скорее досадуя.

Скриплю зубами, соплю. Да, черт возьми! Я — себялюбивый ублюдок, тварь, но я… Тоже хочу жить! Жить с той, с которой хочу, и без которой не могу!

— За падшего ангела не волнуйся, — чуть помедлив, отзывается Иолла. — Кассиэля уже нашли.

— Как?.. Кто?.. — путаюсь в вопросах. Сердце мощным битом оповещает о возродившейся надежде.

— Ты же не думаешь, что я осталась на Земле одна? — изумляется ангел, вскидывая седые брови. — Урил, Мебаель, Омаэль, Веулий… и еще пара десятков наших подопечных разбросаны в разных местах, чтобы охватить как можно больше территорий.

— Признаться, не задумывался, — бормочу, теряя мысль.

— Не знаю, что хуже, — сочувствует ангел, помогая прийти в себя. Протягивает стакан с водой, и пока с жадностью глотаю спасительную жидкость, обходит кресло. Встает за моей спиной. Короткий «ох» сменяется прерывистым дыханием: — Зепар…

— Крыльев больше нет, — поясняю нехотя и, отставив стакан на столик возле каталки с Ивакиной, закрываю глаза.

Секунду растерянности — и Иолла поглаживает раны. Легкое жжение уступает место покалыванию. Немного тепла, и ангел начинает умело мять плечи, растирать онемевшие руки. Жаркие волны приливают сильнее, застывшая кровь нехотя разбегается по жилам. Как же хорошо! Словно жизнь возвращается. Иолла некоторое время колдует надо мной — не касаясь, водит ладонями и бормочет под нос на неизвестном мне языке. Вскоре проникаюсь новыми ощущениями — приятное тепло, растекающееся по телу, будто горячительный напиток по желудку. Силы возвращаются — явственно крепчаю.

— Знать бы, куда скинули пса, — наконец, нарушает молчание Иолла. Останавливается передо мной, на лице задумчивость. — Падение ангела слышат все наши, а вот изгнанных из Ада — отследить трудно.

— Недалеко, — уверенно шепчу, еле разлепив тяжелые веки. — Господин хочет, чтобы мы не потерялись. Собирается играть на нашей привязанности!

— Хитрый, коварный… — гневно шипит ангел, старческое лицо принимает грозный вид.

— Это придумала Ваал, — незлобиво хмыкаю.

— Стерва! — возмущенно вскидывает руки Иолла.

— Брось, моя королева, — отмахиваюсь, смеясь, — она нас этим спасла. Уверен, что просто не знала другого способа отблагодарить. А так, вернула мне долг, и, вроде как, перед господином выслужилась.

— To есть, отблагодарила и вернула долг? — озадачено хмурится ангел.

Кротко рассказываю о злоключениях. Иолла кивает, поджимает морщинистые губы, в глазах мелькает сомнение, порой восхищение, недоумение и жалость. Как только умолкаю, выуживает телефон из кармана белоснежного халата медсестры. Быстро пиликает кнопками:

— Урил, — тараторит в трубку, — еще надо найти… Ксафана… — осекается, устремляет задумчивый взгляд в никуда. — Адский пес опасен… — секунду молчит. — Да, может броситься, — соглашается вкрадчиво. — Голыми руками не взять. Он сейчас растерян, подавлен, в панике. Попадись навстречу — вряд ли пощадит. Ему бы Зепара, но у нас нет времени самим гоняться за ним, — опять недолго слушает Урила. — Всех, кто покажется странным в ловушку, — решительно подытоживает, — потом разберемся. — Выключает мобильник, убирает обратно и чуть мотает головой, будто не веря своим глазам: — Так, теперь главное! — выдерживает незначительную паузу: — Что делать дальше? — в голосе звучит усталость. — В межпространство живому не попасть — только мертвому.

— Убей меня, — отрезаю просто.

— С ума сошел? — пятится испуганно Иолла, в расширенных глазах нескрываемый ужас.

— Сама сказала: только так, — настаиваю уперто, глядя из-под нахмуренных бровей.

— Да… но… убить?!. - ошарашено встряхивает головой, небольшие кудряшки покачиваются в такт. — Не могу… — выдыхает чуть слышно.

— Должна! — рычу с чувством.

— Зепар! — возмущенно протягивает Иолла, отступая на шаг. — Что за глупость?! Я не буду тебя убивать!

— Придется, — насупливаюсь сильнее, скрежещу зубами: — Только Ивакина знает, где искать скрижаль. Мне кровь из носу нужно попасть в межпространство…

— Уверен, что она захочет вернуться? — кривит рот Иолла, во взгляде читается сомнение.

— Да… — качаю головой: — А если нет, придется! Мне бы только с ней увидеться… поговорить, — уверенность отступает, голос стихает. — Я смогу ее убедить… Должен… Плевать на ее желания! Она — моя! — вновь накатывает злость и демоническое упрямство. — Моя!.. — твержу будто заклинание. Наткнувшись на осуждающий взгляд ангела, опускаю глаза. — Помоги.

Зависает молчание. Безмерно долгое, щекотливо болезненное, удушливо тошнотворное. Нарушить не имею права, да и не знаю, что сказать в свое оправдание. Сердце робким стуком дает колючий позыв мозгу — не смей сдаваться, все можно исправить, даже смерть!

— Надеюсь, — ласково нарушает мнимый покой Иолла, подступая ближе, — когда ты встретишь душу Виты, найдешь, более веские доводы, что ее убедить вернуться, — усмехается с грустью и взъерошивает мои волосы. Ощущаю мягкие, нежные руки на плечах. Ладонь скользит по лицу, воздевает, бережно удерживая за подбородок:

— Ты хороший, — шепчет ангел, заглядывая в глаза: — Я верю, что некоторым подвластно пересечь границу смерти, но только с истинной любовью в сердце!

Коротко киваю, стыдливо опуская голову — неудобно как-то, на душе гадко. Грудь неприятно сжимает, будто стальными обручами. Неуютно, мерзко. Недостоин помощи…

— Кхм, — задумчиво рассуждает Иолла, поглаживая меня, как любимого сыночка. — Если погрузить в литургический сон, а потом воскресить…

Поднимаю глаза так резко, словно поперхнулся водой. Внутри разгорается крохотная надежда, но настолько своевременная, что цепляюсь, будто утопающий за спасительный круг:

— Согласен!..

— Тогда, — бубнит ангел, — вероятно, получится. Но ты должен помнить: — ловит мой взгляд, — времени мало, а соблазнов остаться будет много. Не захочешь вернуться

— умрешь — я не спасу. А вместе с тобой пропадет и Вита. Вот только она останется там же, а ты… — ведет плечом. — Тебя либо в Рай затащат, либо опять черед Ад пропустят. Ведь убийство намеренное, с твоего согласия…

— Делай! — тороплю, пока Иолла не передумала. Ангел грустно выдыхает:

— Жди! — Быстро подходит к двери и щелкает замком. Несмело выглядывает в коридор, юркает за дверь. На комнату опускается мертвецкая тишина, настолько тяжелая и напряженная, что непроизвольно затаиваюсь. По коже высыпают пупырышки, даже волосы на затылке шевелятся. Верный признак — рядом бродит смерть! Холод пронизывает до костей. На горле стягивается ледяная удавка. Дыхание сковывает. Также медленно отпускает, но жадно глотать воздух не спешу — выдавать испуг нельзя. Опасный враг не упустит трусливую дичь, а прощупать глубже, проникнуть в мозг не сможет, ведь Иолла успела оградить нас с Виткой от потусторонних сущностей камнями. Мороз рассеивается, по телу вновь бегут горячие волны жизни — остаюсь один на один с «мертвым сокровищем» и грызущей все сильнее совестью. Дверь, чуть скрипнув, открывается — замираю в ужасе, но тотчас расслабляюсь, — в комнату ступает Иолла.

— Это я! — оповещает торопливо, но только зайдя, останавливает: — У нас были гости?

— По ходу дела, — отзываюсь обтекаемо, ведь теперь я — человек. Ощущаю ярче, напряженней, боязливей… Твою мать! Я беспомощен точно младенец перед взрослым.

Иолла секунду колдует в комнате, проверяет камни и, только убедившись: все в порядке, достает из карманов баночки, длинные трубки, шприцы. Кропотливо разводит лекарства. Шумно выдыхает:

— Уверен? — уставляется с надеждой, во взгляде читается: «одумайся!»

— Коли! — чеканю твердо, чуть не срываясь на гнев. Иолла нервно кивает, руки дрожат:

— Глупый, несносно-вредный и упрямый мальчишка, — бормочет, явственно оттягивая процедуру. — А что если не вернешься? — глядит с таким отчаяньем, что против воли подаюсь навстречу, касаюсь морщинистой щеки:

— Значит, таков мой выбор, — мягко отрезаю, выделяя каждое слово. Вкладываю в реплику всю гамму чувств, описать которые не могу, выразить тем более, но обязан хоть обозначить: я теперь другой!

— А как же…

— Если не вернусь, — перебиваю спокойно, — действуй быстро. Брось все: нас с Виткой, работу, дом… Беги.

Снимаю кулончик с черной жемчужной с шеи Ивакиной. Недолго изучаю, любовно сжимаю в кулаке.

Витка его надела… Дорожила? Хотела этим жестом сказать нечто большее, чем могла выразить словами?

Да!

Лишь я, глупец, был настолько слеп, что не видел очевидного. Она сделала выбор! Когда-то им был я!

Зло скрежещу зубами, выуживаю из внутреннего кармана куртки Ивакиной зеркало. Откладываю к артефактам:

— Дома, в сейфе сбережения, — наконец озвучиваю план отступления, вынашиваемым мной давно, — и документы закрытых счетов в разных иностранных банках. Времени будет в обрез. Не медли. Забери все! Когда встретимся… А мы встретимся, — убеждаю, чуть понизив голос, — это пригодится. С этими сокровищами, — киваю на камни, зеркало и кинжал, — сама знаешь, что делать. Я вернусь! Напрямую или через Ад, но я воскресну. А дальше, как получится. Если не с первого раза, то буду умирать до тех пор, пока не верну Ивакину на Землю… — А теперь, коли! — командую, откидываясь на кресло.

Иолла все же заминается, но встретив мой решительный взгляд, склоняется. Натягивает жгут на предплечье, отдает тихие распоряжения:

— Поработай кулаком. — Сжимаю, разжимаю — жилы надуваются. — Все! — тормозит Иолла. Прокалывает шприцем самую крупную вену и, выдавливая жидкость, ослабляет жгут: — Закрой глаза и считай до десяти, — голос ангела искажается, тянется. Зажмуриваюсь. Раз, два, три, четыре, пять… Звуки источаются, счет ускользает.

Глава 20

Мне легко, мирно. Воспаряю, будто перышко, подхваченное робким ветерком. С удивлением взираю на собственное тело, откинувшееся на кресле возле Витки; Иоллу с зареванными глазами. Она уже готовит аппарат для реанимации. Силюсь притронуться, успокоить, но меня утягивает вверх невидимая сила. Вскидываю голову — во мраке виднеется крошечная светящаяся точка. Красивая, манящая, загадочная.

Резко торможу! Не-е-ет, она мне не нужна! Испуганно машу руками, и порываюсь замедлить притяжение. Неуверен, но, кажется, получается — будто нерадивый гребец-самоучка всеми силами плыву прочь от света. Дико озираюсь в полном сумраке: а куда двигаться? Кто бы знал!..

Вновь зажмуриваюсь и заставляю прислушаться к внутреннему голосу — только он может подсказать, в какую сторону держать путь. Возможно ли такое, но, вроде как, слышу тихий-тихий, робкий удар сердца. Словно где-то далеко трепыхнулось… из последних сил. Распахиваю веки и понимаю — меня неумолимо несет в воздушной воронке. Уже теряю далекое очертание комнаты: глаза вылезают из орбит, но стремительно отпускает. Обрушиваюсь в пустоту, точно камень, брошенный в темный колодец. На миг теряю сознание и прихожу в себя, когда ухаю на твердь. Встряхиваю головой, прогоняя помутнение, и на секунду оторопеваю — боли нет… Да и вообще, себя не чувствую! Это неплохо, но странно.

Тела-то не ощущаю, а вот душа… Она также — в огне и смятении. Спешно вскакиваю, пристально всматриваюсь в местность.

Странно! Меня окружает кромешный мрак! Вроде как должен был попасть в межпространство. Предполагал: та же Земля. Дома, улицы, города, страны, реки, деревья, люди, вот только ты — невидимый для смертных. Бродишь бестелесным привидением и пытаешься с кем-нибудь контакт наладить.

Контакт! Точно. Я пришел, чтобы наладить контакт, только не с живым человеком, а душой… Ивакиной!

— Ви-и-ит! — кричу в никуда, повышая голос. — Ви-и-итка-а! — сложив руки рупором, кружусь на месте. Замираю, отчаянно прислушиваясь к тишине: кажется, или нет? Безмолвие — гнусное, выводящее из себя пугающим беззвучием. Висит так зловещее в «нигде», что имеет лишь одно название «ничто».

Вздрагиваю, словно от разряда тока. Опять раздается удаленный, едва слышный перестук, как несмелый сердечный ритм. Получив неощутимый пинок, наращивая скорость, неуверенно иду в ту сторону, откуда прозвучал.

Бегу… Сумрак рассеивается. Мчусь, на пределе сил по серой пустоши. Под ногами шуршит не то песок, не то пепел. Чуть взвивается облачками позади. Откуда он?.. Что значит?..

Мысль теряю — вдалеке вижу хрупкую фигуру.

Ивакина!.. Это она! Витку узнаю в любой толпе. От счастья задыхаюсь, душа блаженно трепещет.

— Витка! — ору со всей мочи. Несусь, перегоняя робкое эхо. Ивакина не реагирует. Стоит будто потерянный ребенок. — Вит… — невольно умолкаю.

Почему не реагирует? Не оборачивается? Это ведь она! Джинсы, куртка — в которых… умерла. Темные волосы прибраны в плотную косу.

Уже глазами отсчитываю последние метры. Останавливаюсь возле нее так резко, точно налетаю на стену:

— Витка, это я… — выдыхаю шумно, но звучит оправданием.

Ивакина не шевелится. Осторожно касаюсь плеча — ноль внимания. Обхожу и ловлю взгляд пронзительно голубых глаз, когда-то давным-давно повергших меня в омут небывалой, абсолютно чуждой демону страсти. Только сейчас смотрит беспристрастно, отчужденно, словно за это время лишается эмоций и даже больше — забывает кто я.

— Вит, — охрипло протягиваю с упавшим сердцем. — Прости, что долго…

— Долго? — отзывается глухим эхом Ивакина, явно не понимая, о чем говорю. Взгляд на миг проясняется и вновь становится отстраненным: — О-о-о, нам пора! — тихо- тихо кивает, будто своим мыслям.

— Да, пора, — осторожничаю. Неприятный осадок щекочет нервы, щурюсь: — А ты о чем? — подозрительно уточняю.

— Демон пришел за моей душой! — поясняет смиренно Витка. — Я ее тебе завещала!

Нервный вздох застревает в груди, опускается в живот тяжелым комом, сжимается тугим узлом. В огромных глазах Ивакиной опять появляется осмысленность, но чувств в голосе, как и прежде, не слышится — льется безжизненно:

— Я готова. Забирай, — даже чуть склоняет голову, словно готова к казни.

Гляжу сердито, гневно пыхчу, ответить… нечего, да и язык точно отсыхает.

Секунды тянутся часами. Витка поднимает на меня грустные глаза:

— Чего ждешь? — смиренно интересуется, без особого энтузиазма. — Мне надо что-то сделать?..

Твою мать! От негодования и злости так сильно стискиваю зубы, что даже слышу скрежет. Почему Витка, будто безропотный кролик?

— Ты мне не нужна! — рык срывается с плотно сжатых губ против воли.

— О-о-о, — Ивакина шарахается, словно получает несильную оплеуху. На бледном лице мелькает подобие огорчения. — Да, забыла, прости, — сокрушаясь, монотонно бубнит. — Я же тебе не нужна… — последнее слово обрывается — Ивакина рассеивается серым пеплом, неспешно оседающим на землю. Застываю, не веря себе. Не дышу — точно под дых врезают. Позволяю рваный глоток… недоуменно оглядываюсь:

— Ви-и-и-ит, — взываю с надеждой. — Ты неправильно поняла! — перехожу на крик в никуда. Кручусь потерянно. Не сдерживаю грозный рокот, с надрывом связок: — А-а- а… — отчаянно сжимаю кулаки до побелевших костяшек и легкого хруста. Я в панике, растерянности, ужасе. Срываюсь, будто подгоняемый жалящей плетью — вновь бегу, как и прежде, не зная куда. Просто мчусь, потому что никогда не испытывал столько боли разом и с такой силой. Будто накапливалась веками и только сейчас обрушилась. Она не нужна… Лишняя… Мешающая… Бестолковая… Пустая…

«Твою мать!» — ору в сердцах. Господин прав. Теперь познаю наивысшее наказание — быть человеком! Это страшнее, чем изгнание из Ада, потеря сил теникрылых, части поглощенных душ и прочего несущественного и мелкого. Только человеку приходится выносить все тягости жизни; изо дня в день подвергаться искушениям; испытывать то, что не дано ни ангелам, ни демонам. Это одновременно и прекрасно, и чудовищно. Благодать господня — его проклятие! И теперь, я по собственной воле раб…

Что ж… так тому и быть! Заслужил — получу! Буду бежать, пока не рухну. Плевать на все! Вокруг беспросветная серость и пепел… Он везде. Клубится под ногами, вздымается небольшими облаками.

Черт возьми! Едва не падаю от осознания столь явного: пепел — это надежды… Виткины надежды! Вот в чем дело! Ивакина создает свою реальность и пребывает в ней. Мается в межпространстве, и пока оно — хуже не бывает!

***

Запинаюсь и, еле удержав равновесие, настороженно оглядываюсь. Где я? Окружающая действительность кардинально сменяется. Какие-то руины… Невысокие, песочно-глиняные. В лицо бьет сильный, мерзкий ветер. Морщусь от хлестких порывов, но продолжаю бежать.

Угрюмость небес, бескрайная пасмурность, бесконечный город-призрак. Лавирую между обрушенными стенами и на миг застываю, вслушиваюсь в тихий женский напев. Слов не разбираю, но мелодия ласковая, протяжная, очень похожая на колыбельную.

Иду на голос. Ступаю осторожно, чтобы, не дай бог, не спугнуть певицу. Огибаю очередной завал и замираю напротив Ивакиной. Она, прислонившись к глиняной стене и обхватив плечи руками, сидит на земле. Покачивается в такт мотиву, который сама же напевает. Взгляд отчужденный, на лице ни эмоции. Переминаюсь с ноги на ногу, но Витка меня будто не видит. Игнорирует?..

Вновь закипаю от негодования, но старательно усмиряю злость.

— Вит, не убегай, — чуть слышно нарушаю молчание. Шагаю ближе, и тотчас застываю под прицелом ледяных глаз. — Знаю, обидел… — суматошно придумываю, что сказать дальше. — Не горячись, дай объяснить, — снова осекаюсь. — Когда говорил: ты не нужна, имел ввиду совсем другое, — правда дается очень сложно. Теперь на собственной шкуре могу честно ответить: рожаю в муках! Особенно, если учесть, что Витка совсем не меняется в лице. To ли ей действительно наплевать, а это весьма болезненно для моего самолюбия. To ли ярится настолько, что придется долго убеждать в искренности своих намерений, а к этому, мягко выражаясь, не готов. — Я хочу тебя вернуть! — сурово подытоживаю.

— И это все? — безжизненно озадачивает Ивакиной.

— Да, — осторожничаю, чуть сощурив глаза.

— Зачем? — наконец на лице Витки хоть что-то отражается — непонимание. — Мне и здесь хорошо…

Проглатываю ругательство, скриплю зубами:

— Ты принадлежишь мне! — напоминаю злобно.

— Зепар, — неопределенно качает головой Ивакина, — ты меня достал. Нужна, не нужна… Верну, не возьму! Определись, и я безропотно сделаю, что прикажешь!

Секунду молчу, оглушенный неощутимой оплеухой.

— Без-ропотно?.. — едва не выплевываю, повторяя мерзкое слово.

Витка смиренно кивает, хотя жест больше смахивает на безмерную усталость от назойливого кавалера.

— Ивакина! — рокочу недобро, но контролировать себя уже не получается. — Мне не нужна твоя бестелесная душа — не приму! Хочу тебя… — шумно выдыхаю. Правда, не уверен, что это необходимо в межпространстве. — Всю… — добавляю вкрадчиво и доходчиво поясняю: — Не во мне, а рядом…

— Рядом с тобой места нет! — умершим голосом отзывается Ивакина. — Ты — циничный демон, незнающий любви. Да какой любви?!. - переходит на недоуменный шепот. — Ни одного человеческого чувства, ради которого стоило бы вернуться с тобой на Землю. Не-е-ет. Не пойду… — с каждым словом покачивает головой все сильнее.

— Что значит, не пойду? — озадачиваюсь на миг. — Ты — моя!.. — затыкаюсь от хлесткого взгляда холодных глаз Ивакиной. Накатывает стыд, совесть предательски шуршит: «Засунь непомерное эго в одно место! Эту женщину так не вернуть!» Но привычная сущность демона тоже не уступает: «Черт возьми, я ведь прошел Ад и Рай, чтобы найти девчонку, а она артачится?!»: — Ви-и-ит, — рычу и тотчас умолкаю — Ивакина вмиг окаменевает. Также стремительно испещряется и осыпается, точно хрупкая статуэтка под напором ветра, оставив на своем месте лишь гору песка. Какое-то время пребываю в прострации. Смотрю неверующе. Бл… Да что происходит?!. От разрывающего гнева, пинаю, что есть мочи стену, к которой прислонялась Витка — песок с глиной разлетаются желтоватым фейерверком.

***

— Твою мать! — продолжаю разметывать ногами песок. Яростно усмиряю бешенство, но когда запал угасает, замечаю, что ветер усиливается. Резкие, нещадные порывы хлещут точно плетьми. От разочарования и безнадежности готов выть, но лишь бегу прочь. Точнее, куда глаза глядят — не здесь же стоять. Главное не сдаваться! Верну Ивакину, а потом накажу. О, Боги, как же я ее накажу! Отомщу за все страдания. За всю боль, которую она мне причинила! Вот только, боюсь, для изощренности опыта у меня маловато. Потому что хочу чего-то такого… Такого… Чего именно, пока не знаю, но ничего — призову на помощь инет. Покопаюсь, найду, что-нибудь. Душа запоет, и испробую на Ивакиной… Она меня еще умолять будет, чтобы придушил, а не мучил. Впрочем, если вспомнить секс с ней, почти всегда так и выходило — она молила, заклинала. Как же это было восхитительно!

Осознавать свою силу, знать, что Витка подчиняется. Слышать ее возбужденный голос, стоны. Ощущать власть над ее душой, телом. Владеть сокровищем, способным доставить неописуемое удовлетворение! Потешить эго, залечить порядком израненное либидо…

О-o-o, идиот! О чем думаю?!. Витка — моя болезнь! Неизлечимая опухоль. Лучше бы подумал, как ее удалить из мозга. Хотя тоже неверно — она во мне… везде! Лоботомия не поможет, скорее, обострит недуг. Сейчас, как могу, торможу глупости, мечтающие показать меня с другой стороны — более сентиментальной, чем Ивакина думает. Разум, он, конечно, спасает — не дает упасть лицом в грязь… на колени… Упрашивать Витку, словно не она мне принадлежит, а я ей?!. Еще чего! Я — демон!

Твою мать!

Забыл… Бывший демон.

Ну и плевать! Так или иначе, Витка — человек от рождения. Черт! Не совсем человек — полукровка. Какая разница?! Хоть микроб одноклеточный. Кем бы ни была — неважно! Это не меняет того, что она — моя собственность! Нужна мне…

У-у-у, это я нуждаюсь в ней!..

Ветер усиливается, уже несется непрерывным потоком, точно пытается меня сдуть с пути. Упираюсь как баран рогами в стену, отворачиваюсь, но упорно иду. Ураган то завывает молебными стонами, то с нарастанием свистит.

Пячусь будто рак — продираюсь сквозь грозные порывы, и падаю в пустоту от неожиданности. Кубарем лечу с покатой горы — перед глазами каруселью мелькает каменистая твердь. Меня неумолимо утягивает вниз… Затормозить не получается, лишь успеваю в ужасе ухватиться за одиноко-торчащий голый куст. Как же вовремя, ведь земля заканчивается. Миг — и я вишу над обрывом, судорожно вцепившись за растение.

Снизу жарит, словно болтаюсь над жерлом адского вулкана. Это недалеко от правды — под ногами бурлит янтарная река. To тут, то там надуваются огненные пузыри и взрываются, разлетаясь мириадами угольков, раскаленных докрасна.

Нервно сглатываю и взбираюсь наверх. Стоя на четвереньках, шумно хватаю воздух, и только бешеный грохот сердца усмиряется, сажусь на край. Бездумно гляжу на неспешно бурлящую реку из магмы, приходя в себя.

Ну и воображение у Витки?!.

— Любил ли ты когда-нибудь? — голос Ивакиной звучит с робким интересом.

Невольно вздрагиваю. Рядом со мной уже сидит Витка. Отчужденный взгляд устремлен в никуда.

Вопрос застает врасплох. Некоторое время собираюсь с мыслями. Чуть медлю:

— Да!

— И что случилось? — летит ненавязчиво.

— Она выбрала другого, — отзываюсь нехотя.

— А-а-а, — протягивает задумчиво Ивакина. Ловлю пристальный взгляд холодных глаз. — Теперь ты зол на мир и мстишь всем женщинам?

— Нет, нет, — уставши, но часто качаю головой. — Чушь!.. Не понимаю, — взъерошиваю волосы, — к чему бессмысленный разговор?

— Хочу знать, что такое любить, — вкрадчиво поясняет Ивакина бесцветным голосом.

— Думала, люблю мужа, но ты доходчиво переубедил. Так что же есть любовь? — настолько внимательно уставляется на меня, что на миг теряю дар речи.

— Нетленное чувство, — бормочу не своими губами, — заставляющее делать немыслимые глупости, — умолкаю, потупив взгляд. Перед глазами мелькают ускоренные моменты моего пути через дебри Рая, Ада и межпространства в поисках Витки. Если судить по этим поступкам, то я давно погряз в любви.

Твою мать! Да я утонул в ней!

Остается радоваться, что девчонка не может читать чужие мысли.

— Например? — не унимается с допросом Ивакина. На лице не поддельный интерес и жажда понять. — Желание быть рядом?..

— Такое испытывают не только влюбленные. Верные собаки… — осекаюсь, вспоминая Ксафана и его преданные глаза. — Любая живность, привязанная к хозяевам.

Витка мрачнеет, брови съезжаются к переносице:

— Готовность пожертвовать собой? — шепчет осторожно, словно боится, что засмею за опрометчивое предположение.

— Аналогично первому, — не премину разбить иллюзию, хотя осознаю: на данном этапе больше оправдываю собственную выходку — вылазку в Рай, Ад и межпространство. Впрочем, как и причину, ведь изо всех сил пытаюсь себя убедить, что не из-за любви… Жуткий эгоизм, чувство собственника заставили пойти на бредовую крайность.

— Чтобы ты сделал, желая доказать, что любишь? — озадачивает новым вопросом Ивакина. Опять заминаюсь, растеряно мотаю головой:

— Отказался бы от соблазнов и жизни в Эдеме, — выдавливаю нехотя, ненавидя себя за слабость и честность. — Преодолел свои слабости и заглянул во все уголки каждого круга Баатора. Умер бы в конце концов….

— Ты так любил мою маму? — хищные брови Ивакиной удивленно взлетают, но в глазах, ни намека на ревность.

— Нет, — морщусь брезгливо.

— Но говорил, что…

— Албериту любил настолько, — спешно разъясняю, — что позволил быть счастливой с другим, — чеканю каждое слово. Всматриваюсь в любимые черты, надеясь, что Витка смягчится, поймет… и мне не придется объяснять очевидное.

— Завидую, — робко кивает Ивакина. — Ты молодец, — смотрит бесстрастно, голос снова льется безжизненно. — Почему хмур? Считаешь, потупил не правильно?

— В отношениях с Алберитой — правильно! — отрезаю угрюмо. С девчонкой куда сложнее, чем думал. Чувствую, ожидает долгая борьба. — Но с «другой» такого не допущу. Я — эгоист, — огрубеваю. — Свое больше никому не отдам…

— Другая… — поджимает губы Витка и некоторое время молчит. — А если она будет умолять оставить ее в покое?.. — во взгляде мелькает осмысленность и даже вызов.

— Найду способ переубедить! — бросаю твердо.

— А-а-а, — снова протягивает Ивакина, неопределенно кивая, будто соглашаясь со своими мыслями. Зависает молчание, трепетное, скромное, удобное. — Какой способ? — нарушает интимность молчания, но смотрит потерянно, словно так и не нашла ответа, хотя старалась всеми силами. Отворачиваюсь, не в состоянии выдержать такого эмоционального напора:

— Если придется, разнесу к чертовой матери Ад, — вибрирует голос, пронизанный страстью, — весь до последнего облачка Рай и грешную Землю… — осекаюсь. Витка в долю секунды стекленеет. Вспыхивает быстротечным огнем и рассеивается фейерверком искр.

Несколько минут жду, надеюсь, что появится вновь, но этого не происходит и воздеваю себя на ноги. Пора двигаться — под лежачий камень вода не течет. Битва за душу Ивакиной предстоит жестокая, и пока я бесспорно проигрываю.

Глава 21

Оглядываюсь. По одну сторону лес, по другую длинная пустынная дорога. Узкая, змеевидная. Устремляюсь к темнеющей полосе леса. Чем ближе, тем угрюмей и суровей деревья. Одни — высокие, остроконечные, другие — ветвистые, кривые.

Врываюсь в чащу, не сбавляя скорости:

— Витка! — кричу надсадно. — Я не отдам тебя никому! Уничтожу всех! — срываю голос, но остановиться не могу. Обязан высказать, что наболело: — Ни ангелам, ни демонам тебя не заполучить. — Проламываю кусты можжевельника, несусь точно лось при гоне. Лавирую между соснами, юркаю по невидимым тропкам мимо широких дубов и резко останавливаюсь на небольшой поляне. Посредине — Витка в спортивном костюме и кроссовках сидит на траве. С непосредственностью ребенка, срывая землянику, разминает в ладони. Внимательно рассматривает результат, слизывает и с той же невозмутимостью возобновляет опыт.

Ступаю ближе, но не говорю — вдруг спугну. Ивакина изучает руку, алеющую от мякоти ягод. Несмело подносит ко рту и, закрыв глаза, робко пробует на вкус. Облизывает пальцы, все больше смакуя. Жду, затаив дыхание. Картина весьма эротичная, хорошо, что эрекция в межпространстве не беспокоит. Тело — выдуманная оболочка, мало ощущающая соблазны мира. Лишь душа дает позывы — радоваться, горевать…

— Если ангелы и демоны ведут борьбу за души, то почему не искушают младенцев?

— Витка ловким языком подчищает остатки земляники с кисти, глядит осуждающе и даже злобно.

Опять озадачиваюсь. Умением менять тему разговора Ивакина владеет в совершенстве. Несколько секунд подыскиваю ответ.

— Чем мудреней опытом человек, чем чище его душа после испытаний жизнью, тем сложнее ее выкупить, — наконец нарушаю повисшее молчание. — Душа младенца не так ценна — ребенок не отвечает за свои поступки и решения в полной мере. Начинает с нуля, не помня предыдущего опыта. Часто поддается спонтанным действиям, да и не нажил он достаточно сил, питательных для демонов и ангелов. А святость новорожденного тут никаким боком нам на руку не играет. Мы питаемся другим…

— To есть, они примитивны, малокалорийны и безвкусны? — резонно подмечает Витка и садится на колени. Глаза светятся такой невинностью, что против воли замираю. Девчонка слишком хороша для меня — моей грешной, развратной сути. Но… не-е-ет. Сомнения и угрызения совести не помешают. Давно забыл, что есть колебание, чувство вины. Их заглушает жажда заполучить такой лакомый плод. Ивакина — ценность, которая может осчастливить. Я хочу счастья! С ней!..

— Как-то так… — несмело устраиваюсь рядом, но коснуться запретного, сладчайшего плода не решаюсь — хрупок и раним.

— Вас интересует порочность, таинственность, искушенность, изощренность? — перебирает, сощурившись Витка, и прикусывает нижнюю губу. Несколько секунд смотрю на алый рот, белые зубы и, подавив стон, веду плечом:

— Все это, несомненно, питает, — нехотя соглашаюсь, — если не переходит грань «неизлечимых пороков»! Умственно больные, сумасшедшие, маньяки нам тоже не годятся, хотя многие из них уже давно сидят на контракте и, возможно, из-за него у них и случаются обострения. Как у твоего мужа, — бросаю испуганный взгляд на Ивакину. Может, зря напоминаю, сейчас вспылит — и ищи свищи ее след. Витка глядит с суровой невозмутимостью, явно ожидая продолжения. — Мы не поглощаем без разбора, хотя, признаюсь, — смелею под прицелом безбрежно лазурных глаз, — порочность испокон веков обладает неким налетом очарования, как для ангелов, так демонов, и уж тем более, людей, а тайна сама по себе завораживает.

— Так вот что меня привлекло в тебе? — протягивает с надеждой Витка, во взгляде столько ожидания, что против воли робею. Даже мысль, о навязанности, искусственности наших чувств — причиняет мучительную боль.

— Мы — настоящие! Наши ощущения — реальны. Не отрицаю, налет потустороннего притянул нас обоих, но все, что было между нами — подлинное. Мы — две противоположности. Белое и черное. Безусловно, разные, но, в месте с тем, совместимые. Ровно насколько ты — светлая, я — темный, но нам хорошо…

— Не такая я и святая, — замыкается Ивакина в угрюмом молчании.

— Что есть святость в человеческом понимании? — цепляюсь за размывчатое понятие, не удержавшись от сарказма. — Демоны и люди по-разному воспринимают такие вещи. Но, однозначно, чем больше поглощал светлого, тем меньше хотелось темного. Человек, погрязший в порочности по самое «не хочу», теряет ценность и святость души. А нам это необходимо, чтобы заглушать дикий голод и только вы — люди с обычным мировоззрением способны на это!

— To есть, во всем нужна мера? — предполагает Ивакина и хмурится.

— Да!

— Жаль, а то на Земле столько мерзких людей… Ваша жажда поглощать души, была бы кстати.

— Вит, ты представь, что выкинут подобные твари, дай им власть, подкрепленную контрактом? Хотя, некоторые демоны не гнушаются и такими существами для достижения своих целей. Детища их деяний хорошо известны — их имена прошли века, и большинство из них, человечество считает либо чудовищами, извергами, монстрами своего времени, либо гениями, творцами.

— Кхм, тоже верно, — морщится Ивакина и опускает глаза. — Но ведь человек уже рождается с душой. Она либо чиста, либо порочна. Разве не так? — вновь устремляет на меня взгляд полный надежды. — Почему бы не подчищать Землю от маньяков, пока они не натворили дел? Пока их черта порочности не переступлена?..

— Мы не имеем права подступиться к ребенку, пока он не созреет для поглощения. К тому же все может измениться. На воспитание оказывает огромное влияние социум. Некоторые умудряются сдерживать злобные порывы, исправляются. Хотя, случается и обратное — светлую душу доводят, и человек срывается. Про таких у вас говорят: в него вселился бес, — умолкаю на несколько секунд. — Круговорот душ куда сложнее, чем ты можешь подумать. Есть новорожденные души, есть перерожденные, а есть низвергнутые… — перевожу дух, подбирая верные слова. — Первые — целованные богом. Они рождаются только от связи с искренней и чистой любовью. Таким душам достаются новые сосуды, как правило, без изъянов, уродств. Вторые, которые на Земле не впервой — после прохождения Ада или Рая, — попадают в уже ущербные тела, с болезнями, недугами. Хотя, поверь, здесь найти более-менее стоящие — труднее всего. Самый ходовой товар! А третьи… — прочищаю горло, уж больно тема щепетильная, — они могут попасть только в те сосуды, которые изношены, покинуты прежними душами.

— О, — хмурится Ивакина, — получается, если я перерожусь, здоровой уже не буду, и мне придется выбирать из оставшегося, имеющегося?

— Как-то так… Души вселяются в сосуды, зачатые по неосторожности, во грехе. В общем те, где смогут обжиться, удержаться. А вот абсолютно новая, созданная с нуля душа зарождается лишь от большой любви, от великого желания — благословение самого Бога. Его поцелуй, дар… Это редкость. Самое лакомое, что есть. Если демон или ангел найдет такое содержание — не отпустят из виду и будут искушать до скончания жизни. Не каждому дано заполучить подобное сокровище…

Закрываю глаза и шумно выдыхаю — Витки опять след простыл.

***

Стискиваю кулаки в бессильной злобе. Вскакиваю и быстрым шагом иду прочь. Только сейчас замечаю, что в лесу нет ни щебета птиц, ни стрекотания кузнечиков, даже хруста и треска веток — зверье не шныряет. Странно. Ивакина лишила жизни природу. Деревья уподобила мертвым: сухие, безлиственные, почерневшие. Голые стволы уходят грозными остриями в хмурые небеса.

Тропинка заметно расширяется, круто сворачивает. Резко выхожу на широченную поляну. По периметру высится кирпичный забор, скрывающий каменный дом — его крыша виднеется едва ли. Бегу вдоль, ища вход. Делаю круг и останавливаюсь — дверей нет. Вновь мчусь, но торможу так, будто налетаю на стену возле раскидистого дерева. Его нижние ветви упираются в забор, а верхние нагло заглядывают за него. Забираюсь на ребро ограды. Внизу мелкая трава, в палисаднике одинокий куст с увядшим бутоном розы: он даже не успел полностью раскрыться. На грядке, чуть дальше, раскинулись ряды клубники. Ставни дома заколочены, и, ко всему прочему, на окнах толстые металлические решетки. На массивной двери — увесистый замок.

Спрыгиваю… но земля все удаляется, очертания травы стираются — лечу в пустоту. От страха леденеет кровь, сердце замедляет бег. Приближаюсь к белому свету. Он стремительно разрастается. Готовлюсь столкнуться или ворваться в «нечто», внутренне сжимаюсь… Бах! Сижу за деревянным столом, передо мной груда пепла.

Некоторое время судорожно дышу, приходя в себя.

— Познакомься… — звучит так громко, словно я погрузился в могильную тишину, а Ивакина решила напугать внезапностью. Нервно оборачиваюсь. Витка в скромном сером платьице чуть ниже колена; небольшими рукавами и округлой горловиной. Из-за спины выглядывает девочка лет пяти. Крепко держит Ивакину за руку, другой нервно теребит подол белоснежного платья в рюшках и бантиках. Ноги перекрещены, лакированные туфли забавно совмещены носками. Миниатюрная, с черными, как смоль, вьющимися волосами и бескрайне голубыми глазами в обрамлении длиннющих ресниц. Алые губы сжаты.

Непонимающе смотрю на Витку… Как девчушка на нее похожа. Смутная догадка не успевает оформиться в четкую мысль — Ивакина кивает на крошку:

— Зепар, — обращается с надломом, — это — Мила. — Секунду молчит, сверля пристальным взглядом, точно обдумывая: стоит ли говорить дальше: — Твоя… наша дочь, — выдавливает подрагивающим голосом.

Изумленно смотрю на Милу… на Витку… опять на девочку. Хмурюсь. Ивакина поглаживает дочь по голове:

— Не бойся, моя хорошая, это твой папа.

Малышка недоверчиво переводит взгляд с меня на Ивакину. В глазах испуг и нерешительность.

Всегда знал, что Витка умеет шокировать, но сейчас — это слово не подходит. Мелко, незначительно, не раскрывает полного ощущения и состояния, в котором прибываю. Оцепенение ледяным хватом сковывает глотку, конечности, внутренности. Сердце вообще забывает о биение. Да кому оно на хрен нужно… это биение? Дыхание туда же — изображаю втягивание, выдувание воздуха по нелепой привычке, но сейчас даже не обращаю внимания, что затаиваюсь. У меня есть дочь?.. Жадно уставляюсь на двух красавиц, сейчас для меня таких далеких, но таких безгранично важных — будто сосредоточение жизни. Нет… нет… не-е-ет.

Были…

Тело мне не принадлежит — хочу встать, не получается. Точно примерз к скамье. Порываюсь сказать хоть слово, но с губ срывается лишь неразборчивый хрип. Ком не желает уходить — прокашливаюсь, сглатываю:

— При… вет! — умудряюсь издать звук, отдаленно напоминающий приветствие. Обращаюсь к девочке, но она лишь прячется сильнее за Ивакину. Вскидываю глаза

— Витка смягчается, губ касается чуть заметная улыбка:

— Мила приготовила тебе рисунок, — огорошивает значимо. Стремительно перевожу взгляд опять на девочку. Ивакина подталкивает малютку ко мне: — Не бойся. Покажи папе. Он будет очень рад.

Мила рьяно качает головой, глаза еще больше распахиваются от ужаса.

Душа разрывается от невыносимой боли. Дочь?!. Дочь!.. Дочь… Я убил ее… Она меня ненавидит!

Ивакина присаживается на корточки рядом с Милой. Тормошит за щеку:

— Трусишка! Папа так ждет подарка, а ты испугалась. — Нежно одаривает дождем поцелуев крошечное личико.

Глотаю внутренние слезы. Ивакина, хотела или нет, полоснула невыносимо болезненным оружием. Прощу ли я себя? Нет! Никогда… Это останется на века. Боль притупится, но помнить, что натворил, буду всегда.

— Давай вместе, — подмигивает Витка Миле и дочка, прикусив губу, — как постоянно делает ее мама, — кивает. Черные волосы тяжелыми волнами качаются в такт. Вытаскивает из-за пазухи смятый лист бумаги. Хватает Витку за руку и нерешительно шагает ко мне. Протягивает. Тоненькие пальчики, сжимающие подарок, дрожат.

Несмело забираю.

Твою мать! Собственные руки трясутся, будто охвачены лихорадкой. Справляюсь с мандражом, открываю подарок ни с первой попытки и, который раз проглатываю стон.

Рисунок карандашный, но оттого не менее ценный, красивый. Корявый домик с треугольной крышей, окна распахнуты настежь. Пару облачков-барашков. Лучистое солнышко с улыбкой, хотя больше смахивает на одурманенного ежика. Клумбы с цветами. Рядом три человечка. Самый крупный, нетрудно догадаться — папа. Чуть ниже и тоньше — мама, даже туфли с каблуками обозначены. И самая маленькая фигурка посередине — девочка, держит обоих взрослых за руки. У нее, у единственной, лишь контур лица — кет ни глаз, ни носа, ни губ…

Очертания расплываются. В груди нестерпимо жжет, сердце выдает предательский бой. Странно, с чего-то режет глаза. Неверной ладонью смахиваю едкую влагу, обвожу комнату взглядом — Витки и Милы нет.

Хорошо! Не видят слабость. Складываю листок и прячу в карман спортивных брюк. Вылезаю из-за стола.

— Я понял! — рычу в никуда, но глухое эхо быстро умолкает. — Ты меня решила наказать! Согласен. Виновен. Бей побольнее. Заслужил! Но не мечтай, что отступлюсь. Я ломал, куда более крепких противников. Нам быть вместе, несмотря ни на что, ни на кого! А с душой и грехами своими жить мне! Уж поверь, я сделаю это! Давно так живу… Я — тварь бессердечная с многовековым опытом, тебе меня не сломать, не сбить с пути…

В ответ обволакивает тишиной, словно липкой паутиной. Зло мотаю головой и ступаю к двери, намереваясь исследовать комнаты.

— Родители тоже здесь, — раздается за спиной. Резко оборачиваюсь:

— И? Натравишь их на меня? — закипаю не на шутку. — Будете втроем вспоминать, что я творил? — С минуту молчу. Чтобы еще вменить Ивакиной для оправдания себя же. Кем бы я ни был, все равно жажду заполучить божественный дар в свое распоряжение. — Вперед! — продолжаю нападки. — Я готов, — вскидываю руку. — Поболтаем, вспомним старое. Обсудим настоящее. Помечтаем о будущем! — ерничаю, скрипя зубами и одаривая Ивакину убийственными взглядами. — Охренительно большая, дружная семейка в сборе! Айда, чаепитие закатим?..

— Не беснуйся, — морщится Витка с потухшими глазами. Нервно облизывает губы: — Родители счастливы. Не хотят возвращаться, и они правы — им нет места нигде, кроме как в межпространстве. Ад, Рай, Земля — их там достанут, а здесь спокойно. Со временем боль утихает, переживания усмиряются, страхи отступают…

— Здесь! Нет! Жизни!.. — чеканю каждое слово, будто выбиваю металлическими набойками ритм.

— Зачем она мне? Если вернусь, ждет только жестокая правда, пустота и боль, ведь все, что было дорого — бросила к твоим ногам.

— Там буду я! — понимаю, как глупо и эгоистично звучит, но это самый веский аргумент, из имеющихся.

— Считаешь, это равнозначно? — моментально заводится Ивакина. На лицо набегает мрак. Глаза зло сверкают, рот искажается брезгливым оскалом: — Родители, Вадим, Сергей, Сашиэль, Мила с моей стороны и «ты» — с другой? Ты настолько ценен?..

Чуть отшатываюсь, словно получаю оплеуху — Ивакина исчезает быстро, точно песчинка, смытая водой.

Глава 22

С разворота бью в стену кулаком. Бревна испуганно вздрагивают, рука глухо встречается с поверхностью, но ничего не ощущаю. Ненавижу межпространство. Здесь даже в боли не забыться! Гребаный мир, ни о чем. Амебное существование призраками без чувств и жизни. Такое долго не выдержать — уж лучше подыхать и раз за разом проходить круги Ада.

Распахиваю дверь в другую комнату, стремительно вхожу.

Полупустая, угрюмая. Одну стену украшает атрибутика БДСМ — цепи, наручники, плети, хлысты, и прочие мелочи, но замечаю одно пустующее место. Рядом просторная постель с ажурно-металлическими спинками. На кроваво-багровом белье величественно лежит пантера в шипастом ошейнике. Словно лазурное море глаза чуть приоткрыты. Хищница зевает и ленно поднимается. Потягивается, не сводя пристального взгляда. С изумительной грацией покидает постель и неспешно шагает ко мне, покачивая длинным изящным хвостом. Обходит меня — жду нападения, даже дыхание затаиваю, но пантера не торопится атаковать. Ластится к ногам. Чуть замешкавшись, подрагивающей рукой глажу по блестящей шерсти отдающей синевой, чешу за ушками. Хищница мурлычет и материализуется в Витку. Развратную богиню грубой любви. Темные волосы забраны в высокий хвост, который в свою очередь, заплетен тугой косой. Глаза ярко подведены черным, губы вызывающе алые. Смотрит острым взглядом безжалостной госпожи. На горле ошейник как был на пантере. Кожаный бюстгальтер почти не скрывает пышных форм, крошечные трусики подчеркивают округлые ягодицы. Колготки в сеточку, шпильки на таком высоченном каблуке, что невольно мелькает очумелая мысль: такие ножки, да мне бы на плечи…

Глупость отлетает прочь — ангенесса неспешно отступает. Металлические набойки звонко цокают — Ивакина, соблазнительно покачивая бедрами, шагает к стене, пленяя манящим взглядом и демонстративно наматывая на руку длинную кожаную плеть.

— Мне кажется, — нарушаю висящее молчание, — ты немного утрируешь наши сексуальные отношения… — затыкаюсь, с восхищением наблюдая за змеящимся хлыстом. До последнего уверен: не посмеет, но отшатнуться не успеваю — плеть изящно прорезает воздух и со звоном щелкает возле лица. Касается щеки, шеи, плеча, но боли не ощущаю. Чуть отступаю — плеть со свистом извивается и стремительно возвращается к хозяйке. Ивакина с деланным спокойствием вновь наматывает «змею» на локоть:

— Я подумала, что разнообразить нашу сексуальную жизнь будет неплохо. Ты — демон, за века обыденность тебе наскучила. Вот я и решила внести новшество. Побудешь нижним.

— Для этого я слишком «верхний», Ивакина. Двум сильным придется искать компромисс.

— Я уже нашла… — хищно скалится Витка. Хлыст снова описывает грозный круг и хлестко щелкает по моей груди и животу. Не уклоняюсь — боли все равно нет, а тело в межпространстве обескровлено и даже шрамов не остается.

— Я готов отдать бразды правления тебе, — начинаю, только плеть оказывается у Ивакиной, — но если дашь слабину, опять заберу вожжи в свои руки. В таких отношениях как у нас, кто-то обязан быть верховодцем, иначе ссор не избежать.

— Может, стоит сменить партнеров? — вскидывает бровь Витка. — Поищем других…

— Меня в тебе все устраивает! — огрубеваю ни с того, ни с чего. — Мой разум говорит: ты — моя! А ты не устала игнорировать подсказки своего?

— О каком разуме ты говоришь? — беснуется Ивакина. Замечаю, как комната по периметру задается огнем. Вспыхивает на постели. Огненными щупальцами ползет по стенам: — Ты вывернул меня наизнанку! — гневно выплевывает Витка. — Уничтожил тело, изуродовал душу! Из-за тебя я предала семью!..

— Мне плевать! — ору, заглушая крик Ивакиной. — Думаешь, проникнусь сочувствием?

— морщусь, будто проглатываю лимон. — Не смеши! Я — тварь последняя. Но это не меняет того, что я хочу тебя вернуть и сделаю это!

Языки племени облизывают все убранство комнаты — красно-оранжевые капли падают с постели на пол, извиваются тонкими ручейками.

— У тебя нет совести, жалости… — визжит в бешенстве Витка, подкрепляя фразу стремительными ударами хлыста.

— Да! Я — скотина, подлец… Кто угодно, — яростно чеканю каждое слово, лишь изредка отклоняя голову. Не из страха боли, по инерции — чтобы плеть не маячила возле глаз. — Ты об этом знаешь, и все равно будешь принадлежать мне. Проглотишь обиду, простишь. Снова, опять, который раз… — перечисляю хладнокровно, в такт хлестким ударам. — Другого не дано!

— Ты слишком самонадеян, — задыхается от злости Ивакина. На лице отвращение перемешивается с брезгливостью.

— Ты это поощряешь, — плачу той же монетой. — Давай, бей!.. Еще! — подстрекаю к яростным порывам. Очередной взмах. Плеть волнится, приближается ко мне — стремительно ловлю кожаный жгут, прорезавший воздух возле лица. Быстро наматываю на кулак и рывком притягиваю Ивакину к себе. Явно не ожидая подобной прыти — Витка послушно оказывается рядом. Обнимаю так крепко, что ощущаю малейшие выступы податливого тела. — И это все? Доминирование закончилось?.. Я так и не понял, ты хочешь причинить мне боль или возбудить до умопомрачения? — рычу жестче, чем ожидаю сам, но я не на шутку распыляюсь, когда моя девочка так себя ведет. — И для первого, и второго этого маловато, слабовато… Я люблю сладкую боль, острую, резкую, тягучую… любую! Не забывай о моей сущности. А вот ты, аккуратнее, — перехожу на вкрадчивый шепот, — перестараешься, подумаю, что хочешь отношений грубее, — перевожу дух. Невольно замечаю: янтарные дорожки пламени быстро текут к нам с Виткой. Описывают круг, заточая в ловушку. Объятий не разжимаю — притягиваю госпожу сильнее: — Подвешу распятой, груди проткну иглами, вагину прищепками и рукоятью, твоей милой плеточки, отымею тебя во все щели, — захожусь грязью, старательно расписывая покрасочней первый пришедший на ум акт садо-мазо. — Чтобы прочувствовала все прелести от игр БДСМ, а не той шелупонью которую тебе показывал в страхе спугнуть большей грубостью. Для тебя может показаться изнасилование, а другие за такое удовольствие многое отдадут…

Ивакина бледнеет, нас охватывает яростный огонь:

— Ты… ты…

— Прахом твои ругательства и угрозы, — отрезаю сурово. — Сколько бы ты не утверждала, что ненавидишь меня, любишь куда сильнее… — перехожу на шепот. Целую ухо и прикусываю мочку. — Несмотря ни на что. И так будет всегда! — Ивакина порывается освободиться от хвата, но я не готов. Изучаю языком пульсирующую жилку, выкладываю дорожку до алых губ. Встречаюсь с пылающим взглядом небесно-ледяных глаз. — Неуверен, что буду преданным и ласковым, — врать не хочу, Ивакина должна знать, что ожидает в будущем. — Я таков, каков есть. Самоуверен, напыщен, дерзок… И я подхожу тебе, сколько бы ты это не отрицала.

— Это не так…

— Плети, — перебиваю грубо, — крюки, ножи, распорки… Это не наше — не впадай в крайности. Вит, по сравнению с твоими нынешними распущенными вольностями, у нас были невинные шалости. И они будут в наших отношениях, как бы ни умоляла их не применять. Люблю власть и подчинение. Сжигающую похоть, секс на грани боли и бесконечного удовольствия. — Не в силах сдерживаться вонзаюсь в мягкие губы со всей животной страстью. Плевать, что не ощущаю трепета тела госпожи, биения страждущего сердца. Я должен прикасаться, целовать. Ивакина усмиряется, обвивает руками за шею. Ликую негласной победе: — Видишь, — заставляю себя оторваться. Мы уже полностью охвачены огнем, но он не обжигает, лишь глазам неприятно от пляшущего красно-оранжевого блеска, назойливой игры цветов. — Мне мало быть рядом с тобой здесь — в нигде! Я должен чувствовать тебя физически. Хочу сливаться в единое целое, получать плотское удовлетворение. Без этого… Ивакина, мы испепелим к чертовой матери межпространство, со всеми его обитателями.

Изуродованная неумолимым огнем Витка нехотя кивает. Волос и части лица уже нет, одна сторона полыхает сильнее, — мне все равно, даже такая она мне нужна. В единственном глазе читаю растерянность, смирение, принятие жестокой действительности. Обуглившейся ладонью проводит по моему лицу. Рука моментально растекается янтарными каплями, но и я ничего не могу поделать — тоже большей частью догораю. Ивакина впивается в меня последним поцелуем. Закрываю глаза, представляя нас в жизни, но лишь слышу потрескивание огня и приглушенный хруст…

Слава богу, хоть паленой плотью не воняет, а то бы уж вырвало.

Накатывает новое ощущение. Свежесть… Распахиваю глаза. Моя оболочка цела — только теперь я в черных кроссовках, джинсах и серой футболке. Непонимающе оглядываюсь. Опять лес! И я один!..

Твою мать! На миг теряюсь. Думал, убедил. Витка смирилась, и мы возвращаемся на Землю. Ошибся? Похоже…

Эта женщина сводит с ума!

— Ивакина! — подняв голову, рычу с угрозой — эхо несется вверх и умолкает, рассеиваясь в нигде: — Чего тебе еще надо?..

***

Взъерошиваю волосы, замечаю возле одного дерева в высокой траве что-то белеющее. Несмело приседаю, раздвигаю кусты — груда костей и крупный череп. Очень похож на конский. Встаю в полный рост. Задумавшись, тру подбородок. Чтобы это могло значить?..

— Ты говорил «небольшая скрижаль», — раздается вкрадчивый голос Витки. Резко оборачиваюсь. Прислонившись к соседнему дубу, стоит Ивакина: — Откуда знаешь ее размер?

Растерянно встряхиваю головой и нехотя выдавливаю после небольшой паузы:

— Ты меня врасплох поймала, — ступаю ближе. Обнять Витку не решаюсь — еще разозлится и опять исчезнет. К тому же наткнувшись на взгляд — суровый, пронизывающий, ожидающий, — совсем мешкаю: — Я так говорил? — осторожничаю.

— Да! — ничуть не смягчается Ивакина.

Врать? Не стоит… Рассказать же всю правду — Витка может возненавидеть еще больше, но у меня нет выхода. Лучше рискнуть.

— Знаю, — начинаю нехотя и прокашливаюсь — голос чуть охрип. — Потому что видел ее.

Ивакина подозрительно щурится:

— Когда? — звучит опасливо.

— Обещай выслушать рассказ полностью, — спешу увериться, что Ивакина не исчезнет до конца исповеди.

— Не могу, — невозмутимо отзывается она. — Не отвечаю за свои поступки! Обострение истерической натуры случилось. Но в этом мире мне проще. Захотела — поменяла обстановку. Это очень удобно, особенно, когда пугают, обижают или… навязчиво требует вернуться, при этом говоря: ты мне не нужна!

Дурак! Уверовал, что махом заставлю Ивакину подчиниться, и вот уже который раз бьюсь башкой в непробиваемую стену льда и отчуждения.

Моему упорству нет конца. Как-никак в распоряжении были тысячелетия. Я научился терпению. Хотя взрывную сущность не скрыть, да и зачем? Гневно соплю.

Получается, у меня нет выбора. Что ж…

— Неужели думаешь, что попав на Землю, я не попытался найти тех, из-за кого меня лишили власти и силы?

— Я не хочу больше думать, Зепар! — шипит Витка. — Я тебя спрашиваю — ты отвечаешь. Не захочешь — больше не увидимся… — порывается отвернуться, ловлю за руку:

— Стой! — Ивакина одаривает таким взглядом, что, разжав пальцы, невольно отступаю: — Я это заслуживаю. Рассказ тебе не понравится, но я признаюсь, — выдерживаю небольшую паузу и с трудом, словно на глотке удавка, продолжаю: — Как только Иолла с Сашиэлем меня подняли на ноги, я нашел Албериту и Михаила. Выследил Никитина, он тогда еще с ними поддерживал связь, — поясняю нехотя. — С тех пор готовил месть. Планировал, как буду наказывать обоих — долго, мучительно, кроваво и о-о-о-чень болезненно. Презирал за счастье, но именно из-за этого и не смог, — добавляю спешно. — Видеть, как они любят друг друга — оказалось выше моих сил. Они светились, несмотря на трудности, с которыми сталкивались. Частые переезды, нехватка денег, вечные пересуды, преследования. Ко всему прочему, Ал была беременна. Дьявол! Я потирал руки, когда ты родилась. Уж смаковал радость от мести. Похитить тебя…

— Ты… — осекается Витка, на лице застывает растерянность. — Видел меня маленькой?

— Да, — чуть медлю, опускаю глаза. — Не удержался, даже в роддом проник. Ты была… — умолкаю, что сказать — хрен знает. — Крошечная, желтенькая, молчаливая… — пожимаю плечами. — В общем, не смог! Сила воли твоих родителей меня покорили. Нет, я ни разу не помог им, даже мысли такой не возникало, но ушел в сторону и просто наблюдал.

— А когда они обезопасили себя камнем, ты тоже следил?

— Я всегда знал, где вы… Всегда! — повторяю многозначительно.

— И когда их… убивали? — надламывается голос Ивакиной, в глазах застывают слезы.

Это удар под дых. Даже рот открыть не получается, будто язык отмер.

— Отвечай! — взрывается Витка на лице написано бешенство.

— Был рядом, — выдавливаю обреченно. — Не видел, кто именно убил, потому что остался с тобой. — Несмело ловлю осуждающий взгляд Ивакиной. Она в глубоком шоке. Срочно нужно что-то делать… Как-то оправдаться, но так, чтобы не показаться чувственным слабаком, ведь уже тогда поклялся — заполучу девчонку, чего бы мне это не стоило… Нет слов, лишь жалко поясняю: — Следил, чтобы тебя не обидели другие…

Ивакина каменеет. Черт! Я ее теряю… Опять! Шагаю навстречу, но Витка растворяется в воздухе, точно лопнувший пузырь.

Глава 23

Плетусь по едва просматриваемой тропинке. Погружаюсь в мысли и ни сразу замечаю, что по обе стороны от меня идут Алберита и Михаил.

— Пришли позлорадствовать? — кидаю вопрос, смотря перед собой, только образы родителей Витки мелькают все назойливей. — Ивакина нажаловалась?

— Нет, Зепар, — мягко отзывает Ал. — Решили поддержать твой горячий порыв. Теперь и ты понял, что значит любить! — реплика ставит в тупик, даже на миг запинаюсь.

— Никто о любви не говорит, — огрызаюсь злобно. — Валите в свой мирок и тешьте себя иллюзиями о счастливой совместной жизни. Мне такое не подходит, — ускоряю шаг, но преследователи не отстают:

— Зепар, — явно ничуть не обидевшись на мой выпад, обращается Ал, — когда признаешься в очевидном, будет проще смириться с неизбежным. Ты любишь Виту…

— Умолкни! — рычу гневно и даже оборачиваюсь. — Тоже мне психиатр, вербующий жертв для клуба анонимных влюбленных. Мне нравоучения и промывка мозгов не нужны!.. Самоедством прекрасно занимаюсь и без чужих.

— Алби, не стоит упрямцу говорить то, что он уже знает, — отрезает спокойно Михаил, будто сказано не для моих ушей.

— Ты лучше держись от меня подальше, — теперь грожу ангелу. — Плюну, что ты уже сдох; что папаша Витки — сверну твою чудную белобрысую башку, к чертовой матери…

— Мы в межпространстве, я опять появлюсь, — хмыкает Михаил.

— Вот я тут с вами и поселюсь! — грозно поясняю и перехожу на бег трусцой. — Поменяю миссию «вернуть Витку» на миссию «бесконечное удовольствие» — до скончания веков сворачивание твоей головы. Идеальное время препровождение. Не сделал этого на Земле, так хоть тут оторвусь по полной…

— Перестань изображать злюку, — спокойно осаждает меня Ал. Чуть не давлюсь от ее наглости и простоты. — Я знаю, что ты другой.

— Какой? — выплевываю недоуменно, сжимая до хруста кулаки.

— Ты уже был другим в Аду, — проникновенно бормочет демонесса, ни на шаг не отпуская. — Прочитала в твоих глазах. Твоя душа чище и светлее, чем ты показываешь.

— Это не так! — ярюсь не на шутку.

— Так, — проникновенно настаивает Ал. — И ты об этом знаешь! На Земле следил за нами, но не причинил вреда…

Останавливаюсь так резко, точно налетаю на стену:

— Ты знала… что слежу? — интересуюсь с заминками.

— Знала?.. — вторит идиотский вопрос Михаила, с нотками недоумение. Морщусь, переводя взгляд с ангела опять на демонессу, которая уже стоит рядом с мужем.

— Конечно, — нежно гладит Михаила по щеке. — Не сердись, — оборачивается ко мне: — Я тебя ощущала. Боялась, но позволяла наблюдать. Подумала, что так быстрее из демона переродиться человек. И была права!

— Чушь! — взрываюсь, хотя часть меня пристыжено соглашается.

— А когда родила, — добивает Ал правдой, — ты пришел к нам…

Нервно сглатываю, кошусь на Михаила — ангел с отрешенным видом, глядит на жену.

— Я позволила тебе рассмотреть Виту. Хотела, чтобы людская сущность в тебе закрепилась.

— Ты рисковала нашей дочерью? — вновь встревает в разговор ангел. Ал мило улыбается:

— Сработала женская интуиция. Витуле ничего не угрожало, милый. Зепар стоял на распутье: демон или человек. Если бы попыталась защитить, спрятать — он бы вышел из себя и то зародившееся, людское, моментально бы исчезло.

— Что за бред?! — возмущаюсь брезгливо. Не хочу даже слышать подобное. Я был хищником! Зверем! Голодным, опасным, планирующим месть, а они — дичью. Не наоборот! Не-е-ет! Я не мог попасть на очередную женскую уловку.

— Зепар, — заискивающе протягивает Ал. Скриплю зубами — не нужны телячьи нежности. Мне и так хорошо. — Не делай вид, что ты хуже, чем есть на самом деле!

— Я таков! — срываюсь на рык.

— Нет, — спокойно, но в тоже время твердо убеждает Ал. — Ты всегда отличался от других демонов.

— Неправда! — упираюсь, что есть сил.

— Правда, — не отпускает демонесса. Стоит рядом с мужем и даже не пытается приблизиться. Видимо, интуитивно, понимает: ступи ко мне — брошусь с кулаками. — Я это чувствовала, пока была с тобой. Убедилась, когда не убил в Хранилище…

— Я бы убил! — ярюсь, сжимая, разжимая кулаки. — Если бы Лилит меня не огрела…

— Не лги себе, — ласково отмахивается Ал. — Ты испытал облегчение, что тебе не пришлось это делать. Правда, — усмехается лукаво, — долго упивался жаждой мести; винил во всем меня и Михаила. Но теперь в глубине души знаешь, как было на самом деле.

— О, милая, — ерничаю, хотя тошнит от разговора, к тому же настолько выбивающего почву из-под ног. — Теперь знатоком мозгов заделалась? Решила в моем сером веществе поковыряться? Боюсь тебя разочаровать — там каша… Сумрачный хаос, настолько непроглядный, что усмотреть хорошее — невозможно.

— Очередная ложь, — уличает с довольной улыбкой Ал. — Ты сам пытаешься себя в этом убедить, на деле же ты — самый, что ни на есть, простой человек. Причем, не худший представитель. Сашиэль был прав, когда дал тебе шанс.

— Он говорил тебе обо мне? — озадачиваюсь. Беспорядочные мысли бешено носятся.

— Да, — Алберита белоснежно улыбается. — Он убедил меня в твоей светлой стороне, упросил дать тебе шанс.

— К-как?.. — спешно пытаюсь найти связку, момент, когда упустил власть из рук; когда стал жертвой очередного коварного обмана, но в голову ничего не идет. — Мы с ним до моего воскрешения не были знакомы…

— Зепар, — не зло понукает Ал, — ты меня поражаешь, — на лице нескрываемая ирония и насмешка. — Сашиэль следил за тобой с тех пор, как ты его спас.

— Я?.. — ужасаюсь, теряюсь, осекаюсь. Нервно взъерошиваю волосы: — Ангела?!. Какой-то сдвиг по фазе! — бубню под нос. — Не помню, чтобы до низвержения из Ада спасал божественника.

— Бедолага, повисший на колючках возле замка дьявола? — напоминает осторожно Алберита, сузив глаза. — Господин наказал его убить, а ты…

Вновь оторопеваю:

— Так это… был Сашиэль?..

— Да, — кивает Ал. — На Земле пришлось сменить оболочку. Обдумал содеянное, переоценил силы, жил для людей. Он верил в тебя…

Что за бред!..

— Я его не убил, — поясняют с жаром, вкладывая все негодование, бушующее девятым валом: — не от щедрот души. Просто добивать слабака, дышащего на ладан, как-то низко и мелко даже для демона!

— О том и говорю, — усмехается Ал. — В тебе много человеческого. Чувства, эмоции, совесть… — осторожничает, чуть наморщив нос. — Ты пропитался ядом смертных и это неизлечимо, — подмигивает многозначительно и добавляет: — По себе знаю…

— Не хочу этого слышать! — задыхаюсь от бешенства. — Я не такой! Не хочу быть таким!.. Не мечтай, что очеловечусь до конца, — рвано пыхчу. — Я больше демон. Буду приносить горе. Подавлять властью…

— Вот видишь, — обращается Ал к Михаилу. Во взгляде торжество, будто только что доказала: она права. Ангел все это время, сложив руки на груди и скрестив ноги, подпирал ближайшую сосну. Следил за разговором с задумчивым видом. Изучал с нескрываемым интересом.

— Ты права, любимая, — наконец, отлепляется от дерева и обнимает Ал за плечи. — Витуля лучшего не найдет…

— Обезумели? — рокочу злобно. — У вас тут в межпространстве совсем мозги высохли?.. — исступленно всплескиваю руками, не зная, куда деть ярость. — Мне ваше одобрение до одного места! Против вы или нет — заполучу Витку. И в отличие от вас, слабаков, верну на Землю. Пройдем боль, искушения, испытания, но воскреснем! Мне платонические, духовные отношения не подходят.

— Я же говорила, — искренне смеется Ал, глядя на Михаила влюбленным глазами. — Он не даст ее в обиду.

— Ау! — вновь срываюсь на крик. — Я и есть главный обидчик! — взываю с чувством, но Ал с Михаилом, точно на своей волне.

— Да, теперь вижу, — кривится ангел, но во взгляде удовлетворение и нескрываемая радость. — Ты как всегда права, — улыбается Михаил и ласково целует Ал в губы. Брезгливо морщусь. Отворачиваюсь, но голос ангела настигает, словно ливень посреди степи: — Зепар, конечно, не идеал, но совершенен для защиты нашей девочки.

— Какая защита? — цежу сквозь зубы, смотря невидящим взглядом. — Я собираюсь ее утащить в безжалостный мир людей, где правят демоны и ангелы. Но самое главное зло и опасность для Ивакиной — это я…

— Боже, Ал, — бормочет Михаил с восхищением. — Какая же ты коварная.

Обреченно опускаю руки и, уставши, кошусь на парочку. Ангел утыкается носом в макушку демонессы. Впервые осознаю: меня не съедает ревность, видя Ал в объятиях Михаила — чуть задевает: эта женщина предпочла другого, но не более. В голове пульсирует мысль приятней: «Есть Витка, и она должна всецело принадлежать мне».

— Нет, — мурлычет Ал. — Я дальновидная, прагматичная. Так рада, что нашей дочке удалось разбить неприступное черное сердце именно этого демона. Зепар — чудо! Даже если он вознамериться сделать ее самой несчастной, сделает самой счастливой.

Абсурд! Но сказать на это нечего — лишь слежу, как ангел с демонессой исчезают, даже не попрощавшись.

Сколько стою в прострации — хрен знает, только ощущаю, что каменный панцирь, бережно укрывающий сердце испещрялся. Искусно выстроенная за тысячелетия жизни демоном броня трескается. Слышны удары: яростней, больнее, нестерпимей. Все, что таится в подкорках сознания; что тщательно скрываю, выползает наружу и до отвращения неприятно капает на мозг: «Правы! Все правы…»

Но гордость из последних сил вопит: «Сговорились! Любишь… любишь… любишь… Может, новая ловушка? Испытание? Коварный план сломать меня как личность?»

Цепляюсь за хрупкие оправдания. Не сдамся так просто! Докажу: я есть зло! Меня бояться надо!

***

— Ты следил за мной и родителями до их убийства, — тихий, словно шелест листвы голос Ивакиной, нарушает порядок мыслей. — А после?..

Посмотреть на Витку не могу, все ковыряние в прошлом к хорошему не приведут. Слишком много личного, потаенного, не для ушей других. Иду по выжженному полю — унылому, безликому. На горизонте небо сливается с землей, а чуть в стороне высится дерево. Могучее, безлиственное, почерневшее.

— Я, так понимаю, — первая не выдерживает молчания Ивакина, — продолжал следить! — констатирует с изрядной порцией горечи. — Значит, когда я к тебе обратилась, ты уже знал обо мне все…

М-да, смысла отвечать не вижу. Витка сама прекрасно справляется: задает вопрос, отвечает. Клад, а не женщина. Еще бы проще относилась к правде, вообще бы цены ей не было, а так, боль в голосе хуже затрещины. Ивакина обгоняет, преграждает путь:

— Зепар, в тебе есть что-то порядочное?

Резко останавливаюсь, будто впереди обвал.

— Чего ты хочешь услышать? — беснуюсь ни с того, ни с чего. — Чтобы соврал: нет, ничего не знал? Не буду! Знаю о тебе такие мелочи, о которых даже не подозреваешь. Изучил с рождения и до… смерти, — выдыхаю с жаром. — Что ешь, пьешь, когда идешь на работу, даже последовательность, в которой раздеваешься, сколько раз проводишь расческой по волосам. По возможности был рядом всегда. Ты меня не видела, но я был. Следил… не мог по-другому.

Умолкаю, на лице Витки отражается не отвращение или злоба — сочувствие:

— Так сильно меня ненавидел, что изучал?..

— Знал бы ответ, не делал бы глупостей! — бурчу под нос и опускаю голову. — Не мог отпустить. Должен был находиться рядом… — опять иду, лишь бы не видеть ангенессу. Совесть удивительным образом вновь пытается уколоть побольнее. Черное дерево остается позади. Ускоряюсь, хотя конца пустоши не вижу.

— А зеркальце?.. — меняет резко тему Ивакина, даже на миг сбиваюсь с шага. — Я, так понимаю, ты был хорошо знаком с этим предметом. Откуда? — настаивает, с ледяным спокойствием, не отставая.

— Это мой подарок Алберите, — выдавливаю нехотя. Неудобная ситуация, щекотливая. Кошусь. Витка бледнеет, прикусывает губу. Поясняю: — На небольшой юбилей. Попросил одного умельца-колдуна, вот он и сотворил красоту.

— Это жестоко, — отзывается беспристрастно Ивакина после минутного затишья. — Подарок одной дарить другой.

— Ты о чем? — непонимающе уставлюсь на Витку.

— Зеркальце мамы оказалось у меня… — пожимает равнодушно плечами Ивакина, но в жесте столько невысказанного негодования, что невольно оправдываюсь:

— Но не я же тебе его дарил, — мотаю недоуменно головой. — Вадим! Я бы не посмел! Когда сломалось, лишь отремонтировал и вернул. Хотя, не знаю, что ты так расстраиваешься?! — снова перехожу в нападение. — Подобное бывает сплошь да рядом. Драгоценности переходят по наследству, перепродаются, передариваются…

— Да, — кивает отчужденно Ивакина и растворяется в серости межпространства.

— Вит! — ору, что есть мочи, обернувшись. Долгое эхо несется по выжженному полю. Чернеющее дерево вмиг оголяется — в небо взвивается облако крылатых теней. Ни черта себе! Умолкаю от безысходности — некогда семья, затягивает небо пасмурной тучей. На глазах темнеет: — Не понимаю, чего тебе надо? — шепчу упавшим голосом.

Глава 24

Обвожу взглядом местность: пустошь сменяется на заснеженные завалы. Холода не ощущаю, но от белого немного рябит в глазах.

Подхожу к краю — оказывается я на вершине. Снег девственно чистым покрывалом устилает огромную гору сверху донизу. Тропы нет, если только скатываться или по выступам ползать.

— Женщины любят романтику, — смутно знакомый голос заставляет оглянуться. Невысокий мужчина в теплой спортивной куртке, зимних брюках и высоких сапогах. Пробирается ко мне бодро хрустя снегом и увязая по колена в сугробах.

— Тебе чего надо? — недоуменно смотрю на Сергея и нехотя помогаю выбраться из очередного снежного плена по торс. — Пришел обвинить в своей смерти, а заодно лекцию почитать: как любить и быть любимым?

— Не ерничай, Зепар, — отряхивается мужчина. — To, что я молод, не говорит, что глуп. Да, я не такой как ты. Не имел стольких женщин, но что успел уяснить: они любят честность, романтику и ухаживания…

— Слушай, — немного оторопеваю, — ты прожил-то… всего ничего.

— Ну и что! — обрывает Сергей и дружески хлопает по плечу. — Зато очень хорошо знаю, что любит Вита. Она нежная, чуткая, ранимая, даже не смотря на свой характер начальника.

— Спасибо, конечно, но мы с ней сами разберемся.

Что-то больно много советчиков в межпространстве. Надо их палкой погонять или вызволить, а то… пригрелись, тет-а-тета не дают сделать.

— Да я… чего, — грустнеет Сергей и пожимает плечами. — Просто хотел сказать, что с Витой нежнее надо обращаться. Открыть душу, а то она… — заминается, опасливо оглядывается и понижает голос, точно не хочет быть услышанным другими: — Плохо ей тут.

Душе становится хорошо-хорошо, даже затаиваюсь:

— Ты с ней говорил?

— О тебе — нет! — сокрушается Сергей. Немного остываю, но мужчина вновь поясняет: — Но слежу за ней все это время. Проникся ее печалью, болью. Это заразно. Если нет собственного мира, прикрепляешься к тем, с кем удобнее…

— Хорошо, — киваю, хотя толком не понимаю, чему.

— Осторожнее, эмоции хозяина могут перекинуться на тебя.

— Понял, — отзываюсь с опаской. Взвешиваю, что уже произошло и отмечаю: Серега прав! Вот почему меня колбасит из стороны в сторону, как будто я девица и у меня ПМС. To хочу, то не хочу. To зол, то задыхаюсь радостью. Истеричные перепады настроения и желаний… М-да, выявлена очередная вспышка эпидемии, даже известен источник, вот только вакцины нет. Точнее, есть, но применить не получается. Если верить словам Сереги, нужно торопиться, а то скоро чувства и переживания Витки, станут моими. Вопрос на миллион: чего хотят женщины, может быть открыт, вот только не стремлюсь — своей головной боли хватает выше крыши.

Зрительно нахожу покатый край, с которого готов начать спуск:

— Тогда я поспешу, — уже было скрываюсь на проем ниже, как чуть подтягиваюсь и выдавливаю: — Прости, что позволил умереть… — Не знаю, зачем сказал, но жужжало в голове. Лицо Сергея светлеет. Расползается в счастливой улыбке:

— Ничего, бывает…

Спускаюсь: нудно, методично, долго…

Остановившись в очередной раз, вижу внизу темную точку. С удвоенным рвением продолжаю путь. Тянется нескончаемым белым полотном.

Двигаюсь как робот. Нет, не от усталости, а от однообразности. Одолеваю крутой выступ, и заваливаюсь на небольшой площадке. Шумно выдыхая, сажусь, и некоторое время смотрю в никуда.

Что ж… Промывку мозгов от родственников Ивакиной получил. Даже Сергей вклинился с советами. Совсем рехнулись… в межпространстве. Я, черт возьми, пришел с Ивакиной поговорить, а не с ними! Твою мать! Чего беснуюсь?.. Сам все испортил и продолжаю это делать. Куда бы ни завалился — везде из-за меня головы летят. Сашиэль, Витка, Кассиэль, Ксафан… Короткий список самых важных персон. Я — гад! Но, как обычно, переживу это… Вот только, настал момент, когда сердце больше не болит — там пусто. Ноги сбыты в кровь. Идти нет сил, но, боюсь, это только середина пути. Что творю? Зачем ползу? Опять пытаюсь судьбу изменить? А что получу в награду? Жизнь? Какую?.. Жизнь смертных не выделяет льгот, не дает поблажек — ты существуешь серой массой. Пробиться? Стать значимым? Начать все сначала? Хватит ли сил?

Сложно!.. Прежний мир долго вылепливал из меня эгоиста, но только я оступился — Дьявол подрезал крылья, а его слуги теперь вечность будут следить, чтобы я не смел взлетать выше допустимого.

С другой стороны, это закалило. Теперь я сильнее, чем, когда бы то ни было…

Действовать исходя из принципов? Кхм… Как у демона — у меня их не было, а как у человека? Трудный вопрос, хотя… Меня нет в списках на проход в Эдем. Так почему бы назло всем не грешить дальше?

— Мне от тебя ничего не надо, — голос Ивакиной раздается над головой. Все также сижу на белом покрывале каменного плато. Думать — уже не думается, знаю только, что не вернусь на Землю без Витки. Так или иначе, пусть Иолла даже силы не тратит.

— Тогда зачем мучаешь меня? Убегаешь? — радости не испытываю, слишком намучался за последнее время, доводы закончились, очередной план по спасению Ивакиной провалился. Видимо, моя судьба — спасать ту, которая не хочет быть спасена. Ни белый конь, ни доблесть принца, ни победа над монстрами не поможет переубедить мою королеву: беспощадную, немилостивую, непоколебимую.

— Я не убегаю. Ты меня запутал, — трясет растерянно головой Витка и присаживается рядом на корточки. — To отвергаешь, то обратно зовешь…

— Дура ты, Ивакина! — бросаю без злобы. Витка обиженно пыхтит:

— Вот, опять, — порывается встать. Одергиваю:

— Беги, не беги — все равно от тебя не отстану. — Ловлю недоуменный взгляд. Ивакина непонимающе выдыхает шепотом, будто безмерно устала:

— Зепар, я не понимаю, что тебе от меня нужно…

— Ты! — отрезаю резче, чем намеревался. — Ты — моя!

— Если в этом дело, тогда поглоти мою душу и все! — смиренно бормочет бесцветным голосом.

— Этого мало. Так не пойдет! Ты мне нужна… вся… живая… — отзываюсь обтекаемо. Когда девчонка рядом, сохранять ясность ума не получится — давно привык и даже не пытаюсь.

— Зачем? — на постном лице ни намека на эмоции.

— Говорил уже: на этот вопрос у меня нет ответа, но без тебя не уйду.

— Слушай, — чуть смягчается Ивакина. — Забудь меня. Живи и будь счастлив с другой…

— Да, — надламывает голос, — я могу быть счастлив, с кем угодно. — Лгу безбожно, мне так легче, но часть правды все же срывается: — Только хочу быть с тобой!

— А если я не хочу?

— Не верю!

— А если не пойду?

— Заставлю!

— Это мой мир! — склоняет голову набок Витка. — Скроюсь — не найдешь!

— Я тебя везде найду. Чувствую твои страдания, на себе испытываю твои разрушенные надежды. Не забывай, у нас — кровное родство, и я знаю, что ты не можешь без меня!

— Ты ненормальный… — в голосе ни капли злобы, только ирония.

— Да!

— С завышенным самомнением…

— Да!

— Невменяемый самодур…

— Да!

— Циничный деспот…

— Да!

— Изверг…

— Да!

— Сексуальный маньяк…

— Да, но ты не можешь без меня…

— Никогда этого не говорила! — все же вскакивает Ивакина на ноги.

— Знаю, но ты не можешь без меня, — твержу уверенно.

— Тебе на это наплевать! — грубеет тон Витки.

— С другими «да», с тобой «нет». Ты не можешь без меня, и я готов мириться с… таким недостатком… — наглость с легкостью срывается с языка. К тому же знаю, к чему приведет подобная реплика.

— Самовлюбленный ханжа!.. — выплевывает гневно Ивакина, стискивая кулаки. Вот этого и жду — моя девочка начинает проявлять чувства. Встаю, потягиваюсь, разминая косточки.

— Спасибо! — ленно улыбаюсь в предвкушении всплеска злости от Витки. Давно заметил, что это слово на нее действует как на быка красный цвет.

— Гад! — шипит Ивакина намереваясь ударить меня по лицу. Перехватываю руку и рывком притягиваю к себе:

— Милая, признайся: мы не можем быть вместе, так же, как и не может жить друг без друга. — Даю разгневанной фурии время смирить с неизбежным, и затихнуть в моих объятиях, — а то рыпается, словно ретивая кобылка. — Хочешь, не хочешь, но я — твое проклятие, а ты — моя манна небесная. — Не лучшее сравнение, но первое, из самых романтичных, пришедших на ум. — Упускать такое сокровище ни тебе, ни мне не на руку. Вот и будем вечность изводить друг друга в межпространстве, пытаясь сообразить: а не злополучная ли между нами любовь?

— Вечность — это твои мерки. Мне достаточно и первого кругооборота душ, чтобы понять истинные чувства к тебе.

— Мне не нужна вечность, в которой не будет тебя. Пойми, глупая, я не хочу больше тебя терять! — непроизвольно смягчаю тон, смотрю глаза в глаза.

— Невозможно потерять то, что не имел, Зепар! — убеждает сухо Витка. — Я тебя ненавижу! — настаивает чуть погодя, но вижу, что лжет.

— Боюсь, это взаимно, и фразы «пожизненно» или «до гроба» к нашим отношениям уже неприменимы. Мелки, незначительны, пройдены… — Поддеваю аккуратный нос своим, обвожу полные губы, изучаю линию подбородка.

— Что значит, пройдены?.. — непонимающе уставляется Ивакина, нарушив интимность.

Разжимаю объятия и чуть отступаю:

— Малышка, не тупи! Ты уже умерла, — морщусь, в сердцах чертыхаясь за лишнюю болтовню. — Я тебя нашел в межпространстве!

— И что? Сам говорил, что я могу перемещаться между мирами, — бормочет уже не так уверенно Ивакина. — Сбегу от тебя в Рай. Демону туда нет хода, а ангелы меня сошлют на Землю…

— Во-первых, — разжевываю для особо понятливых, — лазейку туда нашел первым делом. Оказалось, попасть на небеса не так уж и трудно! — Натыкаюсь на изумленный взгляд Витки, раздраженно пожимаю плечами: — А во-вторых, «крылатые» тебя там давно ждут. Не советую соваться, а то они тебе приемчик устроят знатный. Выдержишь ли?..

— О-о-о, — недоуменно встряхивает головой Ивакина, явственно не ожидая подобного поворота. — Тогда в Ад… У меня может получится скрываться, какое-то время, а тебе туда нельзя. Ты говорил: дьявол не знает жалости и тебя покарает за…

— Не смеши! — бросаю с издевкой. — Тебе там и минуты не продержаться. Любая гнида тотчас сдаст господину. Весь нижний мир уже поднят по тревоге, самые могущественные демоны в предвкушении потирают руки…

— Ждут меня?.. — звучит с сомнением голос Витки. — Откуда знаешь?

— Мы под прицелом у любого демона любого уровня и силы, — поясняю, чтобы Ивакина прониклась глобальностью случившегося. — Господин отдал приказ…

— Ты что и в Аду побывал?.. — ехидно хмыкает Витка, но схлестнувшись со мной очередным взглядом, пристыжено осекается. Кривая усмешка стирается с лица. Висит томящее молчание: — Андрюш, — наконец, нарушает затишье Ивакина. От проникновенности и чувственности тело задается жаром. Только эта женщина умеет меня назвать так, что от одного произношения моего имени — душа порхает словно треклятые бабочки в банке. — Ты и, правда, был в нижнем мире?

— Был да сплыл! — Нервно отворачиваюсь — говорить на эту тему не хочу. Слишком щекотливая, и воспоминания не самые приятные. — Не знал, где ты, вот и пришлось… время потерять!

— Забраться на небеса, а потом опуститься в Ад… теряя время из-за меня?

— Ерунда! — отмахиваюсь небрежно. — Главное, что тебя нашел, только ты… — запинаюсь, снова подбирая верные слова. — Не ожидал, что начнешь артачиться. Разборки нелепые устраивать!

— Издеваешься? — оскорбленным тоном шипит Ивакина, огибая меня и заглядывая в глаза. — Бесчувственный гад! Думал, я тотчас брошусь на шею?

Ну, да! Надеялся…

— Не сразу, — лукавлю, снова отводя взгляд. — Был уверен, что обрадуешься, поймешь, простишь. Сама ведь перед смертью шептала: захочешь воскресить — найдешь способ…

— Да что б ты сдох! — ни с того, ни с чего ярится Витка, подбочениваясь.

— Уже, — цежу сквозь зубы, — по-другому в межпространство не попасть!

Вытаращенные глаза и открытый рот Ивакиной громче слов: она в неописуемом шоке.

— Знаю, — спешу оправдаться, — глупость! — качаю головой. — Я — идиот, кретин… Ты меня ненавидишь. Прощать не собираешься. Вот только, я тоже упертый. Сказал же: пришел за тобой. Плевать сколько пройдет времени прежде, чем ты это поймешь и примешь как данность. Ты — моя собственность! Буду тебя преследовать. Найду, где бы ни была. Буду вращаться круг за кругом, проходить раз за разом все муки Ада, соблазны Рая только для того, чтобы вновь вернуться на грешную Землю и опять умереть… Ведь только так можно попасть к тебя и побыть… рядом!

Только сейчас замечаю, что Витка с мокрыми глазами.

— Зепар, — бормочет подрагивающим голосом. — Ты… — смахивает каплю с побледневшей щеки.

— Знаю!.. — грубо обрываю и недобро гляжу на Ивакину.

— Ты меня… — запинается Витка.

— Озвучишь — придушу, — рявкаю зло, хотя бешусь на себя, а не на нее. Резко отворачиваюсь — не могу видеть, как Ивакина плачет. Сердце рвется, в груди так больно, что опять хочется взвыть. — Я… — голос предательски дрожит и утихает. Ивакиной уже нет. — Правильно! Вали к чертовой матери! Я не могу тебя любить! — срываюсь на крик. — Не могу! — воплю, что есть мочи. Руки обвисают плетьми. Тело опустошено, ноги ослабевают. Ивакина умудрилась выжать из меня все соки, вытрепать душу. Оседаю на колени, закрываю глаза: — Ты моя необходимость! Собственность… Не любовь… Не любовь… — твержу упрямо, но уже осознаю всю жестокую правду, ведь именно настоящая любовь дает силу объекту твоего вожделения тебя сломать. А я переломан, во всех понятиях. И чем крепче любишь, тем слабее смыл в поступках, логики в суждениях. Мои — давно не поддаются пониманию…

Глава 25

На силу воздев себя на ноги, плетусь к расщелине в горе — раньше ее не замечал, а сейчас маячит назойливым пятном. Пошло все к чертям собачьи! Буду жить отшельником. Если уж Витка вздумала играть, пусть позабавиться. Когда надоест- сама придет. Ступаю в просторную, светлую пещеру. Минуту разглядываю великолепие дизайна — сталактиты и сталагмиты, обжившие пещеру, лучшие умельцы природы. Посреди залы крупный сталагнат, тянущийся от потолка до пола и разделяющий пещеру точно колонна. С одной стороны, играет янтарными языками большой костер, а с другой — холодными бликами голубоватый источник. К нему так просто не добраться, но спешить некуда.

Иду к нему. Перебираюсь через гребневидные сталактиты и так резко замираю, будто лбом ударяюсь в невидимую стену.

— Тебе сложно признаться? — интересуется Витка с некоторой отчужденностью, но в голосе столько горечи, что невольно отшатываюсь.

— Чего ты хочешь? — гневаюсь. М-да, вероятно, истерика Витки и ее душевное состояние совсем не стабильны. Меня опять мотает из крайности в крайность. — Признаний в любви? Клятв верности? Предложения?.. — перебираю, что приходит на ум. — Чего конкретно? — вновь срываюсь на крик.

— Зачем ты так?.. — шепчет Витка, на глазах сверкают слезы.

— Не реви! — отрезаю грубовато, хотя больше зол на себя и свою несдержанность. От жалкого вида Ивакиной совсем размякаю, даже подступаю ближе, порываясь обнять: — Хорошо, выходи за меня…

— Нет! — мотает головой Витка, взгляд тускнеет. На лице скова обустраивается отчужденность. Ивакина синхронно мне отступает. — Это не будет правдой… Не хочу лжи, — бубнит под нос.

— Ивакина! — ярюсь с новой силой. Вцепляюсь в свои волосы и нервно взъерошиваю: — Ты — единственная женщина, которая с легкостью выводит меня из себя! Ты… выносишь мозг своей неуверенностью. Я готов выть от бешенства. Ты хоть знаешь, чего мне стоило тебя отыскать?!

— Твое решение. Свое уже сделала!

— Вот именно! Зачем?.. — развожу руками. — Зачем подставилась под нож?

— А зачем ты пошел в хижину? Ведь знал, что там ловушка?

— Я… — затыкаюсь, точно в глотке пробка. С минуту молчу, скрежещу зубами: — Надоело твое неверие. Устал от Вадима, его подлости. Переубедить тебя не мог, вот и решил…

— Ты мог погибнуть.

— Больше переживал за конечный результат.

— О, да, — морщится Витка. — Для большей убедительности делал вид, что самое настоящее зло — это ты. Жаль, что поняла твою задумку поздно.

— Вообще не должна была понимать. Я знал, на что шел. Специально провоцировал на ссору. Ты кричала: «ненавижу, что б ты сдох»…

— Помню, — бубнит Витка. — А ты ответил: «Надеюсь, не забудешь и перестанешь…»

— Глупить, — добавляю за Ивакину.

— Но ты и мной рисковал, — уставши шепчет Витка. — Вадим мог убить меня.

— Ерунда. Я тебя тренировал. Знал, что сможешь этого идиота одолеть.

— Очень самонадеянно и абсолютно не к месту. Я слабая, ты не раз об этом говорил. Наши занятия… — встряхивает головой Ивакина. — Сколько помню, ты вечно ругался за мою немощность, никчемность.

— Вит, — чуть смягчаюсь, хотя правда дается нелегко, — нахваливать — тоже не вариант. Ты бы расслабилась, и уроки пошли бы прахом. А так у тебя был стимул — попытаться стать сильнее и в экстремальной ситуации показать, чему научилась…

— умолкаю. Витка обращается сталактитным монументом и спешно рассыпается мелкими кристаллами.

Секунду прихожу в себя. Наша с Ивакиной игра порядком надоедает. Скажи то, не знаю, что, пойди туда, не знаю куда. Устал по горло! В следующий раз выскажу все, что думаю.

Чертыхаясь, продолжаю путь. Перескакиваю широкую трещину, взбираюсь на выступ. Останавливаюсь перед отвесной стеной. Недолго думая, бью, что есть сил. Снежная поверхность с хрустом щербится. Еще удар. Паутина из трещин разрастается. Еще мощный удар — кулак с легкостью пробивает маленькую дыру. С большим запалом пинаю. Вскоре уже расчищаю проем и протискиваюсь на другую сторону.

Обрыв! Гладкий, покатый, глубокий. Вот бы сноуборд, лыжи или другую спортивную снасть, а то далековато и как вариант приходит только: сесть на зад и катиться.

Что ж… Ивакина с больным воображением без устали выстраивается передо мной испытания. Интересно, она получает от этого удовольствие? Хотелось бы верить, что да! В противном случае, не понимаю, какого хрена, она столько меня истязает?

— Мне нравится, что отвечаешь на вопросы, — рядом со мной материализуется Витка. Во взгляде печаль, губы подрагивают, точно еще секунда и Ивакина разревется.

Твою мать! Это уже раздражает не на шутку. Истерические перепады настроения Витки выводят из себя, а что ужасней — заразные, передаются мне.

***

— Замечательно! — хищно ухмыляюсь без особой радости. — Только признаний не жди, молить тоже не буду. Ты пойдешь со мной, рано или поздно. Мы созданный друг для друга. Знаю, раньше пытался отрицать, но теперь уже смирился. Зарекался держаться дальше, но… Моя жизнь без тебя впустую. Хочу быть рядом!

— Звучит искренне. Надеюсь, правду говоришь? — прикусывает губу, не сводя с меня огромных глаз.

— Я всегда говорил правду, — внутри клокочет обида, от негодования даже начинаю закипать.

— Но искренность не всегда с правдой заодно, — задумывается Ивакина.

— Да, а чувства порой вынуждают исказить правду!

— Думала, ты неспособен на чувства…

— Чувства?.. — тяну с нарастающей злостью. — Чувства?! — уже гневно вибрирует голос. — Ивакина, да из-за твоей глупой выходки… — осекаюсь, не зная, как еще назвать, ее жест самопожертвования. Неопределенно машу рукой: — Нелепой смерти… Я лишился всего, о чем мечтал! Мои надежды на воссоединение с семьей рухнули в одночасье! — отрезаю сурово.

— Прости, — лепечет Витка, надутые губы обиженно подрагивают, но в глаза сверкают с вызовом: — Я не просила! — вздергивает упрямо нос.

Меня от бешенства трясет так сильно, что вот-вот сорвусь зверем. Не сторонник насильственных мер, но руки чешутся тряхнуть дуру как следует. Может, ум в прелестной голове на место встанет.

— Не стоило… — Ивакина, будто не замечает, что подливает масла в огонь. Немею от дерзости и нескрываемого равнодушия к происходящему — ругательства комом застревают поперек глотки. Стискиваю кулаки, губы, чтобы не натворить дел.

— Не теряй на меня время, уходи, — холодным тоном кидает Витка и отворачивается. Темные пряди тяжелым водопадом струятся по гордо выпрямленной спине. — Мне и здесь хорошо!

От скрежета собственных зубов прихожу в себя:

— Ви-и-итка! — гневаюсь, ступая навстречу, но Ивакиной и след простывает. — Твою мать! — ору в пустоту. Задыхаюсь от невысказанной боли. Развожу руки в стороны: — Чего ты от меня хочешь? — взываю с отчаяньем — долгое эхо несет крик в никуда. — Чего?.. — кручусь вокруг себя, бесцельно всматриваясь в кромешную, беспросветную тьму. — Скажи… — останавливаюсь. — Я сделаю… — утихает голос, обреченно опускаю голову. — Все сделаю… — повторяю, точно заклинание. — Все… что… прикажешь… — бубню чуть слышно. — Только скажи…

Победила! Сломила. Уничтожила… От бессилия чуть не оседаю на землю. Не могу больше!.. Устал. Так устал, что больше не хочу жить! Без Ивакиной не имеет смысла. Настоящее?.. Его нет — разрываюсь между прошлым и будущим. Найти силы и вернуться на Землю? Зачем? Чтобы до конца отведенного срока собирать чувства по осколкам и крошкам?.. Не уверен, что смогу — буду двигаться как живой мертвец.

Неужели и правда меня беспокоит совесть?.. Чушь собачья! Это не она мучает — ее нет! Тогда почему ощущаю всю тяготу?.. Межпространство — личный Ад. Оно сумело то, что не удавалось никому и нигде. Рай с ангелами, Царство теней с демонами, Земля с людьми — безобидные норы с кроликами в сравнении с этой реальностью и Ивакиной.

Мир теряет цвет, трещит по швам, когда Витки рядом нет. Вот же дрянь, умудрилась подсадить на себя. Такая зависимость доконает! Ивакина выжила из меня все соки. Она — самое идеальное оружие Бога для порабощения моей души. В ней сочетается не сочетаемое. Обладает пороками демонессы и добродетелями ангела. Умеет одним жестом вывести меня из себя, возбудить трепетом ресниц, ублажить словом, даровать смерть, наказать жизнью. Ивакина разбила мне сердце. Разбила сердце? Не-е-ет! Она выдрала его и размазала за ненужностью, как глупый малыш, желающий испытать, что случится, если сдавить помидор в руках! Теперь собираю его по кускам точно пазл… Это, однозначно, во стократ хуже, чем изгнание из Ада.

Мне навязан крест-его влачу с упорством, только конца и края не вижу…

Это ли любовь? Ненавижу саму мысль, что любовь существует! Выдуманное понятие. Попытка найти оправдание человеческим глупостям.

Да и не похоже это на любовь! Она — нечто возвышенное. Не может причинить столько страданий и боли; не должна толкать на абсурдные, нелепейшие поступки; не имеет права перекрикивать голос разума. To, что испытываю — болезненная привязанность, колдовской приворот… Порочная страсть… Запретный плод… Непростительный грех… Безнадежный сдвиг по фазе…

Дерьмо! Подобные рассуждения вгоняют в еще больше уныние. Пора заканчивать приступы самоедства. Принять как должное: Витка — мое все, и я погряз в запутанных отношениях. Порой, кажется, судьба нарочно столкнула нас с Ивакиной. Готов бы и с таким мириться, но мое будущее в прошлом, а прошлое — гвоздь ненависти Витки ко мне.

— Прости, — шепчу под нос. Внутри удерживать не могу — обязан высказать в голос. — Если в моих глазах немного тепла. Все доброе растерял за прошлые тысячелетия. Виноват — не уберег, когда была возможность. Думал, сделал все правильно, но ты с мастерским упорством доказала: насколько жестко ошибался. Не прав, в который раз!.. Теперь же — поздно! До спасительного круга не достать — время упустил. Остается смириться и тихо умереть…

Глава 26

Бездумно ступаю с высокого снежного подъема и ухаю в пустоту.

Смаргиваю, пытаясь понять, где нахожусь. Кхм, уже стою на берегу хрустального озера. Прозрачная гладь будто замершая. Окружает бескрайняя вода и только с одной стороны болото с редкими кочками, бугорками.

— О! Спасибо, милая! — цежу сквозь зубы. — Нет, чтобы оставить в пещере. Там красиво, уютно… Нет же, закинула в «смердящую топь» или «греби, пока не утонешь».

Другого выхода нет — иду. Перескакиваю с кочки на кочку. Дурость в том, что не знаю куда двигаться. Понимаю лишь, должен! Стоять — равнозначно сдаться, ничего не делать — проиграть. Ну, уж нет! Плевать, что сам как маятник: то пусть все горит пропадом, то не отстану. Это воздействие Ивакинского мира на мое хрупкое сознание. Как говорил Серега: эмоции хозяина станут твоими. Не хочу! Не готов! Буду драться до последнего.

Перебираюсь на очередной бугорок и, уже было собираюсь скакнуть дальше, как замираю у самого края. В воде кто-то есть. Опускаюсь на колени, вглядываясь в размытый образ. Длинные волосы, точно грозовое облако. Заострившееся лицо с безжизненными глазами и белесыми губами. Ви… тка!

Без раздумий прыгаю. Гребу, но Ивакина все дальше. Увлекает, не дотрагиваясь. Манит недосягаемостью…

Но я настырный, упертый. Слишком много прошел, чтобы теперь так просто сдаться. Мощными гребками-рывками приближаюсь. Хватаю за хрупкое запястье и тяну наверх. Выныриваю — мы уже на просторном островке. Рывком поднимаю на руки, вытаскиваю… Встаю на карачки и делаю искусственное дыхание. Раз, второй, третий…

Жадно глотаю воздух, вновь пытаюсь привести в чувства. Отрываюсь — Витка заходится судорожным кашлем, сгибается пополам и выплевывает остатки воды.

— Девочка моя, — шепчу, закрыв глаза. — Перестань делать глупости. Давай, сядем и просто поговорим.

— О чем? — хрипло отзывается Ивакина, убивая безнадежностью во взгляде. Прижимаю к себе, покачиваю, словно убаюкивая ребенка.

— Разговор получается рваный, эмоциональный. Ты меня наказываешь, — мотаю головой, — понимаю, заслужил, но, пожалуйста, дай мне шанс. Не убегай — спрашивай все, что хочешь — отвечу!

Долго молчим, от умиротворения даже забываю, где я и зачем сюда пришел. Ивакина аккуратно, без лишней агрессии выбирается из объятий:

— Увиливать не будешь? — одна бровь взлетает, в глазах ожидание.

— Клянусь…

— Это ты нанял двух ребят в боулинг-центре на нас напасть?

Чуть заминаюсь:

— Да!

— Зачем?

— Чтобы проверить тебя, — осторожничаю, уже предвкушая новую волну гнева, которая обрушится на мою голову.

— И?.. — на лице Витки мелькает уязвимость. Ивакина поднимается в рост, одергивает футболку, лосины, прилипшие к телу.

— …и доказать, что такой как Минаков не для тебя! — выдавливаю нехотя.

— Зепар! — шипит злобно Ивакина, прекратив заниматься гардеробом. — Ты понимаешь, что его чуть не убили?

— Не убили же… — равнодушно пожимаю плечами и тоже поднимаюсь на ноги.

— Так нельзя играть с жизнями других! — ярится Витка, в голосе прорезаются истерические нотки.

— Я — эгоистичен, беспринципен, особенно, если касается того, чего жажду заполучить.

— Грань дозволенного должна существовать! — настаивает Ивакина.

— У меня ее нет!

Витка недобро сопит. Глаза сужаются, губы складываются трубочкой, на лбу пролегают две вертикальные упрямые морщинки:

— Ты — больной…

— Вот и вылечи меня! — подаюсь ближе, пока она не успевает отшатнуться, загребаю в объятия и утыкаюсь носом в лоб: — Спаси… — вдыхаю родной аромат, но чуть не скулю от жалости — в межпростракстве нет запахов!

Несколько секунд Ивакина трепыхается, порываясь избавиться от навязанной нежности, но упорно сжимаю и Витка, наконец, сдается:

— Боюсь, — звучит безжизненно ее голос, — не в моей компетенции. Не умею… — бубнит под нос. — Да и смысла не вижу.

— Ты себя недооцениваешь. Только ты и сможешь!

— Я не хочу. Жизнь причиняет слишком много боли, а просвета не вижу.

— Ты должна жить! — рычу гневно. — Обязана!

— Мне не нужна жизнь, не имеющая смысла, — чуть слышно отзывается Витка с убийственной отчужденностью.

— Он не нужен, я так хочу. Ты мне нужна! — вкладываю в убеждение все скрытые чувства. — Хватит уже играть, твою мать, Ивакина, — который раз выхожу из себя. — Затолкай свою гребаную душу в любой сосуд, и я докажу, что нужен тебе не меньше, чем ты мне. Что ты зависима от меня, как наркоман от дозы, дерево от воды, живое существо от воздуха. Докажу, что ты чувственна к моим ласкам…

— О, да! Я и не скрывала, — усмехается горько Витка, — что мое тело чрезвычайно чувствительно — особенно к жестоким пыткам.

— Не лги! Я уже говорил, что ощущаю тебя, как себя. Любое прикосновение, ласка, поцелуй… Сделать больно не мог. Ты стонала от наслаждения, каждый раз… Раз за разом.

— Не отрицаю, но ты… — осекается Ивакина, резко отворачивается, будто получает оплеуху: — Мир жесток. Он может погубить тело, разрушить жизнь, притупить сознание, отравить разум, но только ты умудрился уничтожить мою душу.

— Пленил, — осторожно поправляю и ненавязчиво поворачиваю обратно. — И рад этому. Я предупреждал, что мне мало тела… Мне нужно твое сердце и душа. Ты согласилась — прочитал в твоих глазах, жестах, ответных ласках.

— Ты — мой непростительный грех! — шепчет Ивакина, точно говорит не для моих ушей, а просто мысль вслух.

— А ты — моя греховная зависимость.

— Ты лишил меня самого важного, — бормочет тихо Витка, но таким уставшим голосом, что сердце невольно сжимается до размеров горошины.

— A ты меня заветной цели.

— Боюсь, что ненавижу тебя сильнее, чем люблю…

— Аналогично.

— Если мы так ненавистны друг другу, то зачем нам воскресать? — наконец Ивакина поднимает на меня полные непонимания глаза.

— Чтобы мучиться и дальше! — отрезаю просто. — Только с тобой я понял, что такое жить по-настоящему! Ничего подобного не испытывал раньше. Не хочу этого всей демонической сущностью, но человеческой все больше стремлюсь продолжить болезненное измывательство. Там, — бью себя по груди, — так тянет, зудит, свербит… Залечи… — срывается мольба.

— И мы будем продолжать фарс, под названием: отношения!

— Да! И я прошу, если это возможно: испорть мне жизнь еще сильнее!

— Считаешь, что мы созданы друг для друга? Мы — те самые половинки?..

— Самые что ни на есть, — подтверждаю безапелляционно.

— Но в тебе много того, что я ненавижу и презираю. Завышенное самомнение, черствый характер, грешное тело, сумеречная душа, черное сердце…

— А ты — идеальна тем, что неидеальна. В совершенстве владеешь техникой игры на моих нервах. С детской непосредственностью и простотой доводить до белого коленья. Споришь с таким запалом, что невольно затыкаюсь. Возбуждаешь с легкостью, даже когда откровенно отвергаешь. Доставляешь такое удовольствие, какое не может дать никто другой.

— Ты мне льстишь… — прикусывает губу Витка, на щеках играет знакомый румянец. Как же я тосковал по нему, по этой реакции.

— Боюсь, это самое незначительное, из того, что думаю о тебе.

— Хм, — задумчиво протягивает Ивакина. — Если я дам тебе шанс доказать нашу цельность, и мы вернемся на Землю то, как узнаем, что мы это мы?

— Поверь, я тебя узнаю, — впервые искорка надежды разгорается до мощного пламени. Даже воспаряю духом: мы будем вместе!

— Как?.. Люди не помнят прошлых жизней!

— Хоть я теперь и человек, но моя сущность не позволит тебя потерять. Главное, верь мне!

— Значит, говоришь в любой сосуд? — игриво блестят голубые глаза.

— Ну, — взъерошиваю волосы. — Я, конечно, погорячился, — криво усмехаюсь. — Твоя месть может завести нас очень далеко. Жестоко, если мне придется жить с животным. Плевать на общество, но внутри не оставит мерзкое ощущение грязи. Однополые отношения тоже не вызывают восторга, как, впрочем, если выберешь мужское тело, а я решусь на женское — мне придется страдать от ПМС… Суровое наказание, но если ты посчитаешь нужным… — нервно сглатываю и отвожу взгляд: — смирюсь!

— Идеальное наказание! — смакует Ивакина. — Месть была бы совершенна. Познай, какого это — быть слабее, когда пристают всякие личности, а отбиться нет сил. Испытаешь кайф от месячных, а возможно восторг от родов…

Сжимаю рот, чтобы не высказаться грубо.

— Хорошо, — снисходительно отмахивается Витка, поддевая меня плечом: — В этом кругообороте, пусть будет как есть: я — женщина, ты — мужчина! Но, я задаю правила и считаю, нам стоит обговорить условия возвращения.

— Слушаю, — обнимаю за талию.

— Первое: мы начинаем все с нуля, — обвивает мою шею хрупкими руками. — Нет этих тел — идем от рождения и до… — многозначительно умолкает.

Киваю, хотя, такой вариант серьезно усложнит поиски Ивакиной. Земля — огромна! Можем появиться, где угодно. Не лучше ли…

— Вит… — осекаюсь, поймав злобный взгляд Витки.

— Я не говорила, что простила тебя и хоть как-то собираюсь облегчить поиски. Докажи мне, что Suscepit vita consuetud oquecommunis…

— Ведь так заведено самой жизнью… — вторю эхом перевод. Помню эту фразу. Ивакина ее несколько раз повторяла при жизни, а один раз во сне.

— Да, — кивает, с милой улыбкой Ивакина. — Дам тебе форы несколько лет. Все же неплохо, когда мужчина старше женщины, — подмигивает озорно. — К тому же если переродишься, тебе нужно повзрослеть.

— Отлично, — голос надламывается, чувствую резкий толчок в грудь. — Согласен! — отступаю на шаг, прислушиваясь к ощущениям — вроде тихо. Черт! Время выходит. Скорее всего, Иолла пытается меня оживить. Значит, времени совсем нет. — Вит, а теперь скажи: где скрижаль?

Ивакина вмиг серьезнеет. На лице тревога:

— А что, если это твой коварный план по завладению артефактом? Прекрасная возможность вернуть расположение дьявола?

— Ви-тка, — захожусь негодующим рыком.

— Шучу, шучу, — поднимает руки Ивакина, смеясь. Шагаю навстречу, загребая в объятия, но только по воздуху машу. Оглядываюсь — Витка уже на моем месте:

— Что, глаза подводят? — ехидничает. Помнится, подобная ситуация была, когда я Ивакину в спортзале приводил в чувства. Мстительная гадючка! Но такая обольстительная.

— Ничего, я тебя еще поймаю… — обещаю зловеще. Витка проказливо вскидывает бровь:

— Попробуй, докажи, что мы сильнее смерти!

— Мы — дети Бога! Нас никому не сломить!..

Образ Витки расплывается, покачивается. Ощущаю еще один мощный толчок. Сердце выдает такой удар, что вскрикиваю от боли.

— Что с тобой! — Лицо Ивакиной искажается от ужаса и жалости.

— Пора уходить! — успокаиваю мягко. — Не волнуйся. Просто скажи: где скрижаль? — последнюю фразу цежу сквозь зубы. Образ Витки стирается — остаюсь один на один с болью и мраком. Опять зависаю в «нигде» — возвращаюсь в отправную точку.

Меня явно пытаются воскресить. Надо спешить. Скоро в путь — новую жизнь, правда… Рай для меня закрыт, а из Ада сам дьявол выслал. Придется сжать волю в кулак, и очередной раз пройти Баатор. Уверен, господин устроит радостный прием, а Абигор и Ваал, постараются на славу, чтобы эта проходка по кругам оказалась куда ярче и запоминающей предыдущей. Но я справлюсь! Обязан!

— В колодце, — льется тихий голос Ивакиной. Возле меня из воздуха материализуется Витка. Хрупкую фигуру облегает короткий, легкий сарафанчик цветастой расцветки, на тонких лямочках. Полная грудь прикрыта едва ли. Стройные ноги почти не касаются земли. — Зеркало — ключ, а слова для снятия заклятия ты знаешь!.. — Соблазнительница обвивает меня за шею, прижимается всем телом. Чуть закидывает голову, явно ожидая поцелуя. Не в силах устоять перед соблазном, сжимаю в объятиях. Ясные как лазурное море глаза, не отрываясь, смотрят в упор. Щеки алеют, губы настолько яркие, что невольно сглатываю. Мне нужна эта женщина! Хочу до безумия! Плевать в какой оболочке, я найду ее, чего бы оно ни стоило. Учую… Мы женаты перед Богом. Души как магниты притянуться. Докажу нашу необходимость друг в друге. Единство, целостность… Она восполнит до верха пробелы, но мне будет всего мало!

Припадаю со стоном, но… черт возьми, в межпространстве ничего не чувствуется. Выручают лишь воспоминания. Мелькают картины жарких ночей, страстных моментов, горячих взглядов, прикосновений.

— Никакого яда, — предостерегает Ивакина, отрываясь. Злючка будто читает мои развратные мысли. Проворный розовый язык спешно прогуливается по моей верхней губе, словно провоцируя на рык, тотчас сорвавшийся:

— Клянусь!

— Никаких демонических штучек… — продолжает томить, искушать ангенесса. Меня трясет словно в лихорадке.

— Дьявол меня лишил последних привилегий — я человек «от» и «до».

— Отлично! — вырывается Ивакина из объятий и тут же сочувствует: — Прости, мне так жаль, — выглядит забавно, если учесть, как лживо звучит.

— Ха-ха-ха, — не сдерживаю хохота, но больше смахивает на клацанье зубов. По телу пробегает молния боли. — Ты так очаровательна в своем притворстве. Жду не дождусь, когда смогу отыграться за все, что мне пришлось пережить.

— Они жили долго и счастливо — это про нас?! — Вновь прижимается Ивакина, дышит шумно, ластится щекой к моей, заглядывает в глаза.

— Милая, — мимолетно касаюсь полных губ, — не под этим небом… но точно на Земле… и в этот раз! — рвано дышу, чередую глотки с яростными укусами-толчками в грудь.

— Если не найдешь, я разозлюсь, и тогда тебе не жить! — угрожает Витка с таким воинствующим видом, что вновь захожусь смехом. — Хочу романтики, со всеми вытекающими.

Чуть заминаюсь, усмиряя так и норовящее пуститься вскачь сердце. Обдумать хорошенько верное решение — нет времени.

Либо возвращаюсь к Иолле, нахожу скрижаль, а потом умираю и, возродившись, вызволяю Витку. Либо… умираю сейчас. Нахожу сосуд и как только начинаю соображать по-взрослому, вытаскиваю Ивакину. Первый, кажется, неплохим вариантом, но это значит: потерять время и скрижаль придется оставить Иолле. Подставить ее? Не-е-ет, так нельзя. У нее и так большее количество артефактов. Если она попадется ангелам или демонам — они несметно обогатятся. К тому же Ивакина доверила скрижаль мне. Если взвесить значимость всех артефактов, то последняя вещица — самая значимая для меня. Итог, пора умирать! Мне не нужна старая жизнь — ждет новая!

— Милая, ты о цветочно-конфетном, киношно-кафешном периоде?.. — выдавливаю, только появляется пауза между жалящими молниями.

— Да! — кивает рьяно Витка. — Твой напор, конечно, срабатывает, но в этот раз будь более терпеливым и если найдешь быстро, не обесчесть меня, пожалуйста, до совершеннолетия…

— Витка, терпеливей меня не найти. Вряд ли кто-то кого-то ждал дольше, чем я тебя.

— Я о периоде ухаживания, — поправляет Ивакина и неощутимо касается моих губ своими. — Все постепенно, как в фильмах…

— Из меня романтик, как… — меня начинает поднимать вверх. Испуганно затыкаюсь, тянусь к Ивакиной, но руки только воздух прорезают.

— И непременно хочу много деток… — умолкает Витка — от нового безжалостного толчка-разряда сильнее распахиваю глаза. Последние контуры любимой стираются. Образ окутывает непроглядная чернота. Она рассеивается будто мираж. Покачивается… Исчезает.

— И не надейся, что в этот раз сдамся без боя… — утихает голос Ивакиной.

Меня с нехилой силой уносит в темноту. Немного боли, страданий… А потом возвращение на Землю, и когда я открою глаза, все будет иначе. Знаю, теперь смогу довести начатое до конца!

А теперь, стиснуть зубы, кулаки — пора бороться за мечту!

КОНЕЦ ТРЕТИЙ ЧАСТИ

БОНУС (эпилог)

Эпилог

Быстрее бы закончился рабочий день — сегодня особенно тяжко. С утра возбужден, в голове лишь мысли о Витке. Наверное, дело в том, что заветная дата приближается — совершеннолетие моей жертвы, вот все ощущения и становятся обостренней. Еще ждать пару недель, а я уже словно на иголках… Нет, придется опять вожделение утолять с другой. Приглашу-ка на вечер Симону. Она очень неплоха в постели, а что важнее: ненавязчива и обладает прекрасным чувством юмора.

Воспоминания о темнокожей подруге не приносят желаемого облегчения — с тоской бросаю взгляд на настенные круглые часы. Стрелки как назло, бегут не с той скоростью, как мечтаю — обычной. Ксафан, точно ощущая мою нервозность, вскидывает полные обожания глаза и негромко ворчит.

— Знаю, — отмахиваюсь, досадуя. Вновь уставляясь в документы. Разбираю папки на столе, проверяю электронный отчет из лаборатории. Толком не понимаю всех тонкостей, научных названий, но уже знаю, что самое важное в конце: есть положительный результат или нет. Он есть всегда, по-другому быть не может, ведь главный ингредиент в разработках — слюна и кровь Ксафана. Лаборатория секретная, спонсирую анонимно…

Глупость, но решил отца Витки поддержать. Специалист хороший, умный, интересные мысли, проекты в области медицины и косметики, а денег на исследования не хватает. У меня есть… К тому же хоть на шаг, но ближе к Ивакиной. Правда, она об этом не знает. Прекрасный шанс следить, особо не мозоля глаза, только, дается с трудом, ведь слежу за ней с момента ее рождения. Этому обязан Иолле.

Моя богиня ослушалась. Когда я умер, скоро поменяла сосуд и успела найти меня раньше демонов и ангелов. Я тоже не идиот — искал самое ближайшее тело из имеющихся, хоть как-то пригодное для жизни. К тому же у ангела был помощник. Ксафан чуял меня через расстояние. Демон, что с него взять! Преданный… Носился точно умалишенный, даже несмотря на то, что был еще щенком. Причем с диким нравом и непростым характером. По словам ангела, мчался впереди машины с невиданной скоростью, а с которой обыскивал города, села, деревни и прочие населенные пункты — вообще поражал.

Так, благодаря Иолле, Ксафану — смог уцепиться за этот свет, ведь сосуд был немощным, на грани смерти. Прежняя душа уже покинула тело с остановившимся сердцем, не желающим биться. Ангел поддерживала жизнь, пока могла. Грудному ребенку, рожденному в нищенском районе Тувы, было бы очень сложно выкарабкаться даже с помощью сил Иоллы, но умная и просвещенная женщина догадалась меня лечить адским псом. Не прогадала — вылизывал с ног до головы. Несколько часов никого не подпускал. Когда посчитал нужным, позволил забрать, покормить. С тех пор, ангел никогда не разрывала нашей связи.

Ксафан со мной играл, защищал. Росли вместе, воспитывались…

Целебные свойства животины ангел применяла для врачевания других. Ксафан к ней привык. Может, любил не так как меня, но очень симпатизировал. Еще бы… Иолла его не ругала за аппетит и проказы, разрешала есть… как в Аду — души демонов и не только. Плотоядному зверю нужно пропитание, которое не все готовы дать. Он неизнеженный домашний песик — зверь, хищный, грозный, смертельно опасный, привыкший добывать пищу сам. Мне, как бывшему демону, плевать — лишь бы животина не умирала от голода, а вот Иолла долго противилась Когда бедолага начинал бросаться на стены и выть, поняла проще дать, что хочет — взамен Ксафан спасал много невинных душ Делился ядом-лекарством спокойно и даже рад помогать

К восьми годам я окреп окончательно, начал опережать одногодок в развитии и смышлености Тогда узнал, что отличаюсь от них Однажды Иолла, хранившая массу информации о моих прошлых сущностях, открыла правду… Так сказать, перезагрузила мой мозг, открыла все заблокированное, что скрывалось от сосуда- носителя во избежание сумасшествия Меня озарило Точнее, голова раскалывалась от объема, путанности и ужаса увиденного, но в итоге я не чокнулся

— справился с эмоциями, ощущениями. Воскрес в полной мере Вспомнил, зачем вернулся, к чему стремлюсь, чего жажду больше всего на свете

Понятно, аномально, когда ребенок изъясняется как взрослый, или умничает ни к месту, поэтому чаще молчал. Первым делом отыскал скрижаль, открыл проход для души Витки, Сергея… Повезло, Иолла слышала, где переродилась Ивакина Как объяснила — перезвон колокольчиков в голове — это случается только, когда приземляется душа ангела, или имеет хоть часть от божественника

Да и мое сердце… яростным битом указывало: туда ли двигаемся Когда въехали в небольшой городок штата Орегоны Редмонд, оно чуть не выскочило. Бешенным ритмом задавало направление и усмирило бой, как только увидел типичный американский двухэтажный дом с невысоким забором, огораживающим участок с мелкой газонной травой, где в углу умещались детские качели и песочница

Помню тогда ждал почти весь день чтобы увидеть, не обмануло ли сердце? Вцепившись судорожно в велик, на котором приехал, притаился в тени деревьев напротив дома и чуть не лишился чувств, когда вечером миловидная женщина вышла с крохотным ребенком на руках Внешность мамы нынешней Витки даже заставила улыбнуться Как в прочем, и отца. Его встретил чуть позже — в семье Ивакиной корни индейцев прослеживают очень четко. У обоих смуглая кожа, угольно-смоляные прямые волосы, карие, чуть раскосые глаза Очень необычные

Оказалось, Уомбли Стоун — умнейший человек, целеустремленный и ответственный. Мать, Онейда, домохозяйка Но меня никогда не покидало ощущение — она не так проста Исходила от нее странная сила, магическая Только добрая, светлая Милая женщина, доброжелательная, улыбчивая, слегка замкнутая Все время казалось, что скрывается от других

Когда попросил Иоллу глянуть на Онейду, ангел сразу же подтвердил мои догадки — мать Витки обладает даром Дочь шамана, говорящая с духами Теперь я понимал частые посещения закрытой резерваций возле священного озеро, куда Онейда часто ездила с дочкой.

Вот уже семнадцать лет, мы с Иоллой рядом ними. Нет, держимся в стороне, но приглядываем. Ангел закрыла нас камнями от чужих глаз, другие артефакты спрятала еще во времена моего становления. Где они — понятия не имею, но оно и к лучшему. Если меня поймают враги — не придется врать.

Близость с Ивакиной — греет сердце, но приходится следить, чтобы семья Витки лишний раз никуда не выезжала. Защитный купол сложно перестраивать. Поэтому анонимно спонсирую Уомбли. Мистер Стоун занят, Онейда довольна… вот только дочурка от рук отбивается с каждый годом все больше. Отцовского ремня ей, ой, как не хватает, а Онейда слишком любит, боится лишний раз отругать.

Нет, моя дорогая — не гулящая, но уж больно своенравная. Характер такой, что уже предвкушаю сладкую борьбу. Кими… Что означает на родном языке девчонки — Тайна. Чего-чего, а этого добра с лихвой.

Она — активистка небольшой группы «Без жестокости к братьям меньшим». Подобие «Гринписа», но на свой лад. Ведет борьбу с лабораториями, где работают с животными. Молодая, дерзкая, упертая. Попортила много нервов как хозяевам организаций, питомников, ферм, так и родителям. Год назад ее с друзьями поймали на закрытой территории одной лаборатории. Уомбли тогда смог договориться с директором, Кими скрепя зубами обещала больше к нему не приближаться. Обещать обещала, не нарушала, зато ее друзья — продолжали. Впрочем, ограничение сводилось к одному хозяйству, на остальные она успевала пробраться. Снимала на камеру условия проживания животных, выискивала недочеты, если находила жестокость или грубые нарушения обязательно выкладывала в инет. Такие материалы не раз становились предметом разбирательств на высшем уровне.

По стечению обстоятельств, я приобрел небольшой участок на краю города, возле лесополосы и занимаюсь собаками. К своим двадцати пяти неплохо управляюсь с крупным питомником, а также обучающим кинологическим центром. Как оказалось, животные меня неплохо слушаются. Ха, еще бы… если учесть, что у меня в помощниках Ксафан, грозный рык которого заставляет писаться даже необузданных, неуправляемых взрослых особей — не всегда попадаются понятливые и умные. Остальные ходят по струнке. Нет, они не забитые, но дисциплина и порядок в питомнике — как закон.

Кинолог… Никогда бы не подумал, но теперь занимаюсь разведением, содержанием и дрессировкой бойцовских, сторожевых, охотничьих собак. Удивительно… мне это нравится. Звери слушаются на раз, команды выполняют незамедлительно, хотя порой бывает и развлекаемся. У всех должны быть праздники и выходные.

В подчинении шесть человек. Подбирал с особой тщательностью, к тому же прошли проверку Иоллой и самим Ксафаном. Отличные специалисты, грамотные сотрудники. С животными на «ты». Наши собаки считаются лучшими в штатах. Участвуют в соревнованиях, побеждают. Часто к нам обращаются из полиции за помощью — мои псы зарекомендовали себя как великолепные поисковики людей, наркотиков, оружия и прочих незаконных веществ.

Но и у меня есть черный бизнес. Даже не бизнес, а так… прикрытие для демонической сущности Ксафана — собачьи бои. Он скидывает напряжение, чуть притупляет пыл. Бои приносят неплохой доход, а главное отдушина для пса. Рвать просто так других животных не разрешаю, но когда в азарте борьбы., вроде как оправдано Черт! Да мне плевать на других Важно, чтобы Ксафан был сыт, доволен, удовлетворен… М-да, с последним вообще беда. Сексуальному аппетиту животины поражаюсь. Если не уследить, покроет всех сучек не только округи, но и питомника, даже не смотря на клетки, в которых живут А этого нельзя допускать. Он, конечно, божественно прекрасен и демонически неотразим, но куда девать столько выводка непонятного происхождения? У меня элитные породы, а Ксафан, мягко говоря, не в тренде..

После очередного боя миллионер, только что с ужасом взиравший, как мой милый дружок за минуту порвал его лучшего питомца, словно тот был чучелом безропотным, поинтересовался:

— А что это за порода такая странная? — все еще в шоке от произошедшего глядит на Ксафана, гоняющегося за своим купированным хвостом Отросток смотрится жалко, но оставлять длинным, мохнатым, каким был — не вариант В боях — уязвимое место, да и мешается.

Эх, знал бы, что за порода… Морда как у мастиффа, разве что в два раза крупнее, а ростом, волосатостью смахивает на кавказскую овчарку. Когда он несется ко мне, даже чуть затаиваюсь. Махина — страшная, мощь — пугающая. Сметет и не заметит А любви столько, что невольно вздрагиваю, когда обрушивается точно лавиной Вылизывает на грани проглотить Сопротивляться — бессмысленно, поэтому зажмуриваюсь и жду, когда запал нежности закончится

— Помесь, — отмахиваюсь с напущенной легкостью. Невозможно найти более точные слова для объяснения, что это за чудовище, не рассказав правды.

— Продашь?.. — голос миллионера звучит неуверенно и даже надламывается, ведь только срывается предложение, Ксафан из игривого пса тотчас становится ужасающим монстром, готовым порвать наглеца, подай я только команду Еще бы, такую дерзость предложить?!. Налитые кровью глаза испепеляют лютой ненавистью, острые клыки оголены, приглушенный рык студит кровь

Во избежание ненужных жертв, подзываю псину, треплю загривок

— Тише, приятель, — негромко осаждаю зверюку. — Он не продается, — бросаю уже миллионеру

— Все продается, — упрямится мужчина, недоуменно поглядывая то на меня, то на пса.

— Да, — соглашаюсь со знанием дела. — Жизнь, душа, семья, но… нет.

Нарастающая звонкая трель вырывает из раздумий На столе вибрирует айфон На экране крупно высвечивается «Магдалена»

— Слушаю, моя богиня, — отзываюсь с улыбкой. Иолла поменяла обличие, имя — и только. Характер тот же, как, впрочем, и манера разговаривать

— Нимгир, — тараторит Магда, — почему не звонишь, несносный мальчишка?

— Немного занят, — лукавлю, обводя взглядом небольшой, но уютный кабинет в кофейно-оливковых тонах. Окон нет — помещение находится на цокольном этаже. В общем-то места хватает, ведь основная работа не в офисе. Стеклянный шкаф с документацией, стол для переговоров переходящий в мой. Несколько стульев для посетителей и начальника. Принтер, ноутбук, пару стопок последних распечатанных отчетов, набор для канцелярских принадлежностей. — Но уже собирался, — спешу оправдаться.

— К ужину ждать? — с надеждой интересуется Магда. Чуть медлю:

— Нет, моя королева, — морщусь, ведь совсем недавно собирался позвонить Симоне и назначить свидание, но задумавшись, забыл. Ксафан под стать ангелу недовольно ворчит. Чтобы не видеть его осуждающий взгляд, отворачиваюсь. — Вечером не жди, — поясняю с осторожностью, — а вот на завтрак не опоздаю.

Тихое рычание пса заглушает короткий стук в дверь:

— Мистер Риз.

— Секунду повиси, — отрезаю в трубку и повышаю голос: — Входи.

В кабинет спешно врывается Эрнест, мой главный помощник:

— Нигмир, не поверишь, — чуть запыхавшись, огорошивает загадочным тоном. Терпеливо жду новости, прикрыв трубку рукой. — Эта девчонка-активистка добралась и до нас. — От неожиданности едва не подскакиваю. — Она здесь, — улыбаясь, кивает Эрнест, — со своей компанией ходит по питомнику.

— Магда, — кидаю в трубку, голос предательски дрожит. — Позже перезвоню, — прежде чем ангел успевает возразить, сбрасываю звонок и скоро встаю. Ксафан будто мое отражение — поднимается следом. — Где она сейчас? — интересуюсь, еле сдерживая волнение.

— Мы их поймали, — смеясь, торжествует помощник. — Запихали в пустующую клетку внутри крытого питомника. Полицию не вызывали, решили сначала тебе сказать.

— Отлично! — от радости чуть не танцую Айфон определяю в задний карман джинсов и тороплюсь на выход. Хлопаю дверью, следуя за Эрнестом. Рядом преданно трусит пес. Быстро минуем пустой, узкий коридор. Поднимаемся по лестнице и оказываемся на улице.

Огибаем небольшой дом-офис, а по совместительству склад и крытый вольер, огороженный по периметру высоким забором. Входим в питомник на свежем воздухе. Подопечные нас встречаю радостным лаем, но быстро умолкают, только проходим дальше. Зверям нужна свобода, поэтому два просторных многосекционных вольера — металлических конструкций, — хорошо спрятаны от ветра и от солнца. С удобствами: будками, местами для еды.

Проходим насквозь и врываемся в дом с другой стороны — крытый вольер, подсобные помещения с кормом, медикаментами Мысли опережают шаги, я уже схожу с ума, только предчувствуя долгожданную встречу.

Кими, дрянь такая. Добралась и до меня. Черт! Давно подмывало ей мозг перезагрузить, чтобы быстрее вспомнила себя, наши чувства, но слабину не дал — от того интереснее первая встреча и будущее Как начнутся отношения, будут развиваться, кто поставит отправную точку… Это самое захватывающее между зарождающимися отношениями пары. Лишать ни себя, ни ее такой радости не могу

Сначала покорю, сломаю, а потом открою правду

Как же возбуждающе это звучит Ах! Потому держусь подальше, чтобы не сорваться Желание слишком неистово, а сил терпеть все меньше. Молода… так ведь, и я не старик. Жду до последнего, но скоро остатки иссякнут — возьму то, что мое.

***

— Сюда, — кивает в сторону Эрнест, к крайним секциям со щенками По рядам летит задорный лай неокрепших голосов — наполняет помещение Нужно отдать должное

— Ксафан с невозмутимым видом семенит по пятам, ни разу не тявкнув на малышей Останавливаемся у последней клетки. Возле — поджидает Джереми Сложив руки на груди, следит за гостями

— Полицию вызвать? — интересуется, только окидываю незваных посетителей строгим взглядом.

— Не стоит, — отзываюсь как можно холоднее.

Троица сидя на корточках, жмется в дальнем углу Шепчется, на нас поглядывает с опаской и нескрываемой злобой

— Воспитание у вас, уважаемые… — нарушаю молчание, окатывая очередным хмурым взглядом На деле же — от счастья едва не срываюсь на смех Кими сама явилась ко мне! Я, черт возьми, держался как можно дальше, а она… Что ж, сама напросилась Так просто не отпущу Хоть поцелуй, но получу — Ворваться, без спроса обыскивать… - цокаю криво. — Нашли что-то?

Угрюмое молчание висит несколько минут

— Слабовато, — незлобиво хмыкаю и поворачиваюсь к работникам: — Джер, ребята пришли с проверкой Нам скрывать нечего Устрой им экскурсию Снимать можно везде, кроме хранилища с медикаментами Не для сторонних глаз, еще не хватало потом наркоманов ждать Эрнест, тебе придется закончить чистку самому, я буду занят с мисс Кими — Краем глаза отмечаю, как дергается моя жертва Краснеет, бросает затравленные взгляды на своих друзей

— Я никуда с вами… — робко подает голос с явными заминками, — не пойду..

— Как же так? — Нагнетается радость размером с цунами. Уже предвкушаю отчаянное сопротивление и от того моя победа кажется еще более сладкой. — Смелость отбило? — ерничаю с холодком. — А как же «живодерству — нет!» Наказать злобных разводчиков! — на память цитирую лозунги организации Кими — Я даю вам реальный шанс оглядеться, задать вопросы и заглянуть туда, куда обычно никого не пускаю. Или вы только с приятелями наедине норов показываете, а как остаетесь одна — спесь и гонор съезжают на «нет»?

Ой, как я цапнул-то ее Самому гаденько становится, но продолжаю грозно скалиться Девчонка подскакивает точно ужаленная:

— И ничего я не боюсь! — шумно дышит, поправляет джинсы, толстовку. Через силу пытаюсь сдержаться от нервного смешка Давненько ничего более возбуждающего не видел. Округлые формы Ким — аппетитны. Их не ухудшает спортивный вид одежды.

Совсем не девичья фигурка — пышная грудь, сейчас вздымающаяся до неприличия высоко, — полноватые бедра, длинные крепкие ноги. Она — истинная представительница индийцев. Ширококостная, статная, высокая, красивая. Кхм… но и я не самый плохой представитель калмыков. А еще спасибо Магде и Ксафану с них лекарствами, врачеванием. Не только подняли на ноги, но приукрасили, силой наделили. Темные волосы, скуластое лицо, чуть раскосые зеленые глаза. Так что, можно с полной уверенностью сказать, мы с Кими очень даже подходим друг другу.

Киваю на замок отсека. Джер нехотя открывает и с явным нежеланием обращается к друзьям Кими. Мангусу, не самому умному ботанику школы, но ярому вегетарианцу и противнику жестокости; и Люсиль, скромной девчонке. Неприметной, очень услужливой. Она, я так понимаю, таскается с парочкой как раз из-за Мангуса. Вероятно, тайно влюблена.

— Подъем, — Джер подзывает молодых. — Камеры настраиваем. Экскурсия будет быстрая. Куда больше всего хотите попасть?

Парочка заминается, дико озирается, словно выискивая подвох. Но после очередного уже не столь благосклонного предложения моего помощника: «А ну быстро выметайтесь из отсека», — торопятся словно ошпаренные.

— Где держат больных и немощных, — подрагивающим от волнения голосом отзывается Мангус, ловя напоследок подбадривающий взгляд Кими, которая напугана не меньше друзей. — Нас интересует, куда деваются не самые лучше представители пород, — двое покидают вольер и вместе с моими помощниками идут прочь. — Где самые агрессивные, как наказываете непослушных… — бубнит мальчишка. Шаги и голоса умолкают. Мы с девчонкой остаемся наедине.

— А на что будем смотреть мы? — вкладываю интимности в вопрос и даже нагло осматриваю Кими с ног до головы. — Или показывать? — добавляю невинно.

Девчонка опять вспыхивает, часто-часто хлопает ресницами:

— Вы намекаете, что я буду с вами расплачиваться натурой, чтобы вы не позвонили в полицию? — огорошивает, зло сжимая губы и с подозрительностью сверля миндалевидными темно-карими глазами. Руки складывает на груди, явно не спеша выходить из клетки.

О! Какая прелесть! Замечательное предложение. Жизнеутверждающее и многообещающее. Сердце болезненно колотиться, точно пытается пробить ребра, а возбуждение достигает небывалой силы. Твою мать! Зря затеиваю игру. Нужно отпустить Кими, пока не натворил лишнего…

Черт! Не могу. Хочу ее! Хоть прикоснуться… поговорить, ощутить аромат, запах, вкус…

Схожу с ума. Я уже ее раб. Как же пытка временем убивает стойкость, силу воли.

— Заметь, это не я предложил, — не удерживаюсь от колючки и захожусь негромким смехом: — Выходи, покажу комнату, где потрошу собак, набиваю стружкой и делаю чучела, — с серьезным видом киваю на выход. Кими таращится словно уже показал, как и где это делаю.

— Вы сумасшедший, — шипит гневно, но все же покидает отсек, правда на пороге чуть отшатывается, натыкаясь на Ксафана, ни с того ни с чего перегородившего ей дорогу.

— Есть немного, — веду плечом, одергиваю пса: — Ксафан, место.

Животина послушно отступает, пропуская гостью Но по взгляду зверя понимаю, он уже ревнует. Чувствует неладное. Ничего… смирится, примет ее… Со временем

Указываю Кими, чтобы шагала прочь из вольера Девчонка недобро сопя, послушно идет, но нервозность ощущаю… Нет-нет, да и оборачивается, в глазах мелькает испуг, даже затравленность. От Ксафана пытается держаться подальше. Правильно, пока не стоит приближаться. Пес хороший, особенно, когда не заинтересован убить. Не уверен, что он Кими не рассматривает как потенциально опасного противника Скорее всего, именно так Буду присматривать Не хотелось бы в порыве злости псину придушить или опять вызволять Ивакину из межпространства или других миров по недосмотру.

Эх! Преданность., любовь..

Причем, Ксафан хорошо знает Кими. Искали вместе, следили тоже. Я его даже отправлял отваживать кавалеров мисс Стоун. Повезло, что толпа оказалась немногочисленной, хотя в этом мы с псом виноваты. Пугали любого, кто маячил на пути. Вскоре, желающие заполучить в подружки Кими, заметно отсеялись Особенно запомнился один…

Дурочка на вечеринку пришла, а там один местный красавец вздумал ее охмурить Начинал лапать, с поцелуями лезть… Я всеми силами пытался глядеть со стороны, но едва удержался, чтобы самолично башку не свернуть подонку. В общем, Ксафан тогда выглянул из ночи, — парочка схоронилась в беседке возле дома, где проходила вечеринка, — и дал понять: девчонку трогать не стоит… Зычным, многообещающим рыком Парень тогда даже вывалился за ограждение и умчался с такой скоростью, что только пятки сверкали

Странно, что она животину не помнит..

Кратко рассказываю о графике работы, выгулах, тренировка, питании, лечении, выставках, продажах Бегло показываю питомцев и даже информирую про случаи, когда они спасали жизни, находили преступников, незаконные товары Глупость, конечно, не то чтобы хотелось похвалиться, но… почему-то важно, чтобы мисс Стоун немного смягчилась Прониклась моим делом, ведь скоро оно станет и ее..

— Почему эта собака на меня смотрит, точно хочет съесть? — озадачивает Кими, когда мы уже осматриваем дом со стороны офиса Останавливаемся возле комнаты, где обычно покупатели ожидают своих будущих питомцев Толкаю массивную дверь-решетку, и она с легким скрипом открывается внутрь.

— Ревнует, — подмигиваю, не скрывая ухмылки

— Меня к вам? — недоумевает Кими и бросает полный ужаса взгляд на пса Ксафан выступает из-за моей спины и приглушенно рычит

— Да… — треплю загривок животине, в сердцах моля умолки, идиот Спугнешь девчонку, убежит. Ксафан принимает ласку, но налитых кровью глаз с жертвы не сводит.

— Бред, — морщится Кими, но испуганно отступает. Упирается спиной в стену. — Мне нет до вас никакого дела.

— Уверены? — улыбаюсь как можно милее, шагая ближе. Девчонка нервно втягивает воздух и затаивается. Упираюсь одной рукой в стену возле лица девчонки: — Ни он, ни я этому не верим.

— Вы — больной, — бормочет Кими, губы подрагивают от негодования. Настолько сильно вжимается в поверхность, что даже стыдно становится. Девчонка на грани обморока.

— Спасибо, — не сдерживаюсь от язвы, подрагивая от экстаза — сейчас последует реакция. Кими стремительно краснеет, брови хмуро съезжаются к переносице, в глазах сверкает гнев. Удовлетворенно заливаюсь смехом: — Не скромничайте. Я знаю, что вы давно следили за моей деятельностью…

— Вот именно, — запинается девчонка, — деятельностью, а не вами…

— Мы неразделимы.

— Очень жаль, что у вас такое высокое самомнение. Оно портит…

— Почему же? Оно меня украшает, делает неотразимым, — рывком притягиваю Кими к себе и не в силах сопротивляться шепоту разума: «отпусти ее», — ненавязчиво касаюсь коралловых губ своими. Бросает в жар, меня трясет точно в лихорадке… Девчонка не отвечает. Застыла как столб. Сопротивляется… глупая, видимо, не замечает, что даже не вырывается.

— Я подам на вас в суд за домогательство, — тихо-тихо бормочет, только отрываюсь от соблазна. Негодующе хлопает ресницами, в глаза не на шутку пылает ярость.

— Во-первых, вам придется долго объяснять, что делали у меня на территории в такой час без моего ведома, — разжевываю со смаком. — Во-вторых, по всему питомнику расставлены камеры, — лукаво улыбаюсь в чувственные губы искусительницы. — Как будете доказывать, что не желали поцелуя, если завлекали меня и даже к стене очень показательно прислонились? К тому же сложно убедить других, что вам было противно, если на пленке четко заснято, как обвиваете мою шею руками, прижимаетесь крепче, так ни разу не попытавшись вырваться, — девчонка спешно дергается, тщетно избавляясь от объятий — лишь усиливаю хват и только усмиряется, добавляю: — В-третьих, дело не дойдет до суда…

— Это почему? — негодует Кими, надувая губы.

— Сами заберете заявление.

— Ни за что… — бьется рьяней. Распыленный близостью, срываю еще один губительный для себя поцелуй, стараясь впитать как можно больше вкуса и аромата Кими.

— Через несколько дней вам исполнится восемнадцать, — бросаю охрипло, еле справляясь с бешенством плоти, готовой вот-вот взорваться даже от такой интимной мелочи как поцелуй. — Ты станешь моей, — нагло перехожу на «ты» вкрадчивым шепотом на ухо. Напоследок прикусываю мочку, едва не теряя контроль от близости.

Кими трепещет, рвано дышит Явно в ступоре из-за моего дерзкого поведения и осведомленности.

— Самоуверенный наглец! — чеканит зло, но тотчас ошарашенно выдавливает: — Откуда столько обо мне знаете?

— Я о тебе знаю, даже то, чего не знаешь ты, — начинаю дуреть под напором сладких чувств. От возбуждения зубы клацают как у зверя Твою мать! Надо убрать руки, отступить.

— Маньяк! — взвизгивает испуганно девчонка. Вместо ответа смеюсь, хотя больше напоминает нервный хохот. — Никогда, — шипит Кими, с пунцовыми от негодования щеками.

— Очень грубое слово, — предательски надламывается голос, — часто переходящее в «навсегда».

— Пустите меня… — вырывается яростно Кими. — Хам! Наглец!

Резко отступаю на шаг:

— Как скажешь, но завтра в шесть вечера жду тебя в кафе «Ирбис», недалеко от…

— Знаю, — обрывает Кими — Я не приду! — рьяно качает головой.

— Придешь, — настаиваю, уже предвкушая свидание. — Обещаю не приставать… - ухмыляюсь, через силу скрывая собственный тремор от желания. — По крайней мере, — спешно добавляю со значимостью, — пока тебе не исполниться восемнадцать.

***

Нервно гляжу на часы в айфоне и откладываю на стол Уже пять минут седьмого! Девчонка так и не пришла Зло обвожу полупустой зал небольшого, но очень милого кафе в приглушенных абрикосовых тонах с белоснежно-серебристым антуражем Неспешно прохаживаются официантки с подносами. Кошусь на окно — Кими нигде не маячит Вот же дрянь! Томительно долго жду еще… десять минут.

Мисс Стоун так и не появляется Уже разрабатываю коварный план отмщения, наказания, истязания, но возбуждаюсь так сильно, что в итоге еще через полчаса набираю Симону

Ничего. От того слаще будет плод, когда заполучу в свои руки, а пока пусть тешит себя иллюзией собственной защищенности и несгибаемости. И не такие орехи колол…

Конец