Генри Лайон ОлдиЧёрный ход
Рут и так приходится нелегко с этой сворой демонов, и каждое сказанное здесь слово наверняка станет известно им.
Пролог
Вечерняя заря угасала на западе.
Последние отблески падали на уступы Скалистых гор, словно лепестки дикой розы. Темнели, превращались в давленую вишню, подёргивались пеплом. Ночь заявляла свои права на участок, оформленный по всем правилам в земельном управлении небесной канцелярии, по два с половиной доллара за акр — Великие Равнины, моря бизоньей травы, холмистые предгорья, поросшие саскатуном и можжевельником, суровые пески Красной пустыни на юге, край бесчисленных озёр и сосновых лесов, что раскинулся к северу.
Боясь замарать пёрышки, ущербная луна вскарабкалась повыше. В её присутствии звёзды тускнели, утрачивали блеск, делаясь едва различимыми. Жёлтый совиный глаз не мигая взирал на прерию, высматривая поживу. В любую секунду луна была готова распахнуть крылья, сорваться с места и камнем упасть на добычу.
Одинокий всадник ехал шагом.
Здесь, на краю индейской территории, мало кто рисковал путешествовать в одиночку. А в тёмное время суток — считай, никто. Однако всадник, похоже, не был обеспокоен. Руки его лежали на луке седла, перебирая повод, как священник перебирает чётки. Тень от шляпы, низко надвинутой на лоб, не позволяла разглядеть лицо. Бледный свет луны не мог справиться с этой упрямой тенью.
Пользуясь случаем, лошадь на ходу опускала морду, срывая метёлку дикого овса или пучок сочных, налившихся молочной мякотью колосков житняка. Всадник ей в этом не то чтобы потворствовал, но по крайней мере не мешал.
Воздух полнился запахами чабреца, полыни и шалфея. Время от времени всё это забивал аромат цветущих флоксов. Прохладный ветер играл с пóлами расстёгнутой куртки всадника, но сил его хватало только на бахрому. Качнуть как следует плотную воловью кожу у ветра не получалось. Утомившись, он чуткими пальцами огладил две кобуры с револьверами — и унёсся прочь, в сторону Элмер-Крик.
Застёгнутые клапаны кобур ясно говорили о том, что их хозяин не ждёт нападения.
Впереди показалось одинокое строение. В мутном окне теплился жёлтый огонёк — младший брат луны. Одиночество хибары было обманчивым — подъехав ближе, любой обнаружил бы в ста ярдах от неё две дюжины времянок, собранных на скорую руку. В дело пошли обломки досок, листы кровельной жести, куски брезента, бычьи шкуры, старые и потрескавшиеся, сланец, ветки, брёвна, какие помельче.
Крыша над головой есть? Ветер не задувает?
Ну и ладно.
Облавной дугой времянки обступали по краю неглубокий котлован. На дне котлована копилась смола — ночная тьма. Она казалась жирной, маслянистой, гуще ночи, павшей на прерию. Неудивительно: к запахам растений здесь явственно примешивался тяжкий дух сырой нефти, а в чёрных тенях тускло отблёскивала металлическая конструкция, напоминавшая гигантского палочника — нефтяной насос.
Всадник тронул повод.
Лошадь послушно взяла левее, обходя нефтепромысел. Копыта ступали мягко, звук был глухой, тихий, едва слышный с десяти ярдов. Подберись кто-нибудь к всаднику, обнаружил бы, что все четыре лошадиные ноги тщательно обмотаны тряпками.
Быть услышанным всадник не желал.
Оставив промысел за спиной, он двинулся вглубь индейских земель. Трижды останавливался, слушал ночную музыку. Шорох травы под ветром. Далёкое тявканье койота. Шелест крыльев нетопыря, перечеркнувшего щербатый лунный диск. Вздохи камыша на берегу реки.
Дыхание людей.
Дозор шошонов, притаившийся в высокой траве, знал, что белый человек не способен их видеть или слышать. Тем не менее, по спинам воинов пробежал зябкий холодок. Этот бледнолицый — не дух ли он? Старики говорили, после полуночи в здешних краях можно встретить коварных нинимби, только прикидывающихся людьми.
Зазеваешься, наградят лихорадкой.
Всадник тронул лошадь пятками. Он проехал в двадцати шагах от шошонского дозора, углубился в прерию ещё на полмили, а потом свернул на восток. Он возвращался обратно, но не тем путём, которым прибыл. В сторону индейцев всадник даже не взглянул.
Путь вывел его опять к нефтепромыслу, но теперь индейская территория осталась у всадника за спиной. Спешившись в узкой ложбинке, он стреножил лошадь и змеёй скользнул вверх по склону.
Вскоре он уже лежал на краю котлована. Удовлетворённый темнотой и безмолвием, царившими вокруг, больше не прячась, встал в полный рост. Извлёк из-под куртки кожаный мешочек, развязал шнурок. С холодным любопытством луна глядела через его плечо на пук промасленных тряпок. Человек взвесил тряпьё на ладони: похоже, оно было достаточно тяжёлым. Не иначе, внутри притаился камень или кусок железа.
Чиркнула спичка. С шипением вспыхнул огонёк, исходя вонючим сернистым дымом. Тряпки занялись сразу. Широко размахнувшись, человек швырнул горящий комок в самый центр котлована. Можно было подумать, с неба упала звезда.
Когда полыхнуло жаркое пламя, на склоне уже никого не было.
Часть перваяНесчастье тридцать восьмого калибра
Глава первая
Дюжина несчастных случаев. — Знание жизни. — Орёл и решка. — Служить и защищать! — Мазурка ля минор. — Вы меня не узнаёте?
1Рут Шиммер по прозвищу Шеф
— Три несчастья, Абрахам.
— Больших или малых, мисс Шиммер?
— Три малых.
— Уверены?
— Ты и ангела искусишь. Два малых и одно большое.
Лавка просторная, хоть танцы устраивай. В окнах пляшут лучи утреннего солнца, врываются под крышу, играют в чехарду на полированном металле оружия. Самые дерзкие крадутся в дальний от дверей угол, рассыпаются гурьбой весёлых зайчиков. Их манит стойка с магазинными карабинами, помеченными клеймом компании «Winchester Repeating Arms», однозарядным «ремингтоном» и винтовкой Генри — старой, дешёвой и безотказной как шлюха в салуне «У Счастливчика Джо».
Дюжина револьверов, словно отряд федеральных маршалов, дремлет в тени, на полках высокого орехового шкафа с застеклёнными дверцами. Стена напротив шкафа истыкана крючками и гвоздями. Её оккупировали кожаные патронташи и широкие пояса с пряжками из стали и латуни. Каждый пояс снабжён новенькой скрипучей кобурой.
Есть в них что-то от кубла гремучих змей, а может, от связок колбас, висящих в погребе. Тут всё зависит от воображения и жизненного опыта зрителя.
— У вас тридцать восьмой, как обычно?
— Я не меняю привычек.
— Вот, пожалуйста.
Три блестящих патрона бок о бок встают на прилавке: троица солдат. Новенькая, с иголочки форма; округлые каски. Нет, солдаты здесь ни при чём. Три стопки виски, выставленные услужливым барменом. Рано или поздно у кого-то будет жестокое похмелье.
— Ещё что-то?
— Дюжину несчастных случаев.
— Прекрасный выбор. Несчастные случаи — наш конёк.
— И шесть проклятий.
— Всё, как вы любите, мисс Шиммер. С вас один доллар восемьдесят пять центов.
— Ты шутишь?!
— С кого другого я бы взял два доллара десять центов, а то и два с половиной. Постоянным клиентам скидка. Кстати, в продаже имеются отличные «чёрные полосы». На днях с почтовым дилижансом завезли из Майн-Сити, прямиком с центрального склада компании.
— С дилижансом?
— Они согласились взять ящик-другой. Желаете?
— Парочку. И выбери почернее!
— Они все темны как ночь. Два доллара ровно, только для вас.
Рут сгребает патроны, бросает в карман пыльника. Взамен она швыряет на прилавок горсть монет по пять, десять и двадцать пять центов. Она ждёт, что Абрахам, тощий старик в чёрном расстёгнутом жилете, надетом поверх клетчатой рубашки, пересчитает деньги. Она всегда ждёт этого, зная, что не дождётся. Такая игра. Улыбаясь, Абрахам смахивает деньги в ящик под прилавком. Он двигается с живостью, не свойственной его почтенному возрасту.
Ящик он запрёт на ключ, когда Рут выйдет на улицу.
«Абрахам Зинник: всё для шансфайтеров». Оружейные лавки с такими вывесками Рут встречала повсюду, от Небраски до Техаса. Можно сказать, они преследуют Рут Шиммер.
— Скажи, Абрахам…
Торговец удивлён. Сделка состоялась, но клиентка задерживается. Клиентка хочет поболтать? Оружейная лавка — не лучшее место для досужих разговоров. Здесь слишком много оружия, это наводит на дурные мысли.
— Как тебя зовут на самом деле?
— Разве это имеет значение, мисс Шиммер? Когда мы нанимаемся на работу, первое, что мы обязуемся — откликаться на имя Абрахам. Мистер Зинник говорит, что это визитная карточка фирмы.
— Зачем? Странное обязательство.
— Вам так проще. Я имею в виду, вам, клиентам.
Рут достаёт револьвер из кобуры. Лицо Абрахама остаётся спокойным, на губах возникает лёгкая улыбка. Торговец не тот человек, чтобы счесть это движение угрозой. Да и Рут Шиммер не тот человек, чтобы заинтересоваться содержимым денежного ящика. Задумчиво покусывая нижнюю губу, Абрахам следит, как Рут возвращает купленные патроны из кармана на прилавок.
Не все, только шесть.
Два несчастья, два проклятия, две «чёрных полосы».
Патроны похожи друг на друга, как близнецы. Никакой маркировки, пояснительных надписей на гильзах. Зачем? Абрахам прекрасно знает, что именно лежит на прилавке. Шестое чувство, чутьё торговца, обслуживающего шансфайтеров, сродни чутью самих шансфайтеров, иначе и быть не может. То же чутьё говорит Абрахаму, что шансер клиентки — левый револьвер, сказали бы стрелки, чуждые шансфайтерству — пустой, но это продлится недолго.
Он прав. Рут начинает заряжать револьвер.
Всем своим поведением женщина демонстрирует, что никуда не торопится. Один за другим патроны занимают места в каморах барабана. Рут способна опознать назначение каждого заряда, где бы он ни был — на прилавке или в револьвере. Чёрт возьми! Спроси Абрахам, и она без ошибки ответит, что первым вылетит из ствола, вздумай она стрелять.
— Молния, — произносит Абрахам.
Рут кивает. В её руках «Молния» — воронёный кольт тридцать восьмого калибра. В солнечном свете ствол отливает синевой. Полтора фунта с патронами, лучше не придумаешь для женской руки.
— Молния, — повторяет Абрахам. — Отличное название.
Дверца для заряжания со щелчком встаёт на место, скрывая патроны от досужих взглядов.
— Я не люблю похабных шуток, — предупреждает Рут.
Рукоять шансера изготовлена в форме изящной птичьей головки. Щёчки из тёмного кедра с рубчатой насечкой. В верхней части рукояти изображён мустанг, заключённый в овал. Мустанг встал на дыбы, перед мордой развевается прядь гривы, делая животное похожим на единорога.
У мустанга торчит возбуждённый член. Дураки, встречавшиеся Рут чаще, чем хотелось бы, связывают название с этим членом. Молния, хохочут они. Эй, красотка, отличный выбор! В краях, где мужчины и женщины каждый день имеют дело со скотом, жеребец, готовый покрыть кобылу — обычное дело. Ничего такого, что смутило бы даже ребёнка. Но скотство есть скотство, люди готовы делать его из чего угодно.
Абрахам разводит руками. И в мыслях не держал, показывает он. За кого вы меня принимаете?
— Ты меня впервые видишь. Тем не менее, — Рут опускает шансер в кобуру, — когда я вошла, ты сразу стал звать меня мисс Шиммер. Откуда ты узнал, кто я?
— Когда мы нанимаемся на работу в фирму мистера Зинника, второе наше обязательство — держать язык за зубами. Извините, мисс Шиммер, ничего личного. Но ради вашего расположения я рискну объясниться. Вокруг не слишком много женщин, избравших вашу профессию. Кроме вас, я слышал только о Веселой Мэри. Её убили в прошлом году на Мормонской тропе.
— Да? Жаль.
— Мне тоже. Она не скупилась на чаевые.
— Поэтому её убили, а я ещё жива. Как тебе моё чувство юмора?
— Юмор? Я бы сказал, знание жизни. Как вам мой жилет, мисс Шиммер?
Старик оглаживает жилет ладонями. Застёгивает пуговицы.
— Этот фасон был в моде ещё до того, как Адама с Евой изгнали из рая. Почему ты спрашиваешь?
— Ваш пыльник вышел из той же допотопной мастерской. Он на два размера больше, чем следовало бы. Широк в плечах, висит ниже колен. На разрезе сзади не хватает трети пуговиц. Заштопан в десяти местах…
— Ты забыл упомянуть отвратительную полосатую подкладку. И этот цвет… Слежавшийся песок приятней для глаз. Мой пыльник давно заслуживает места на свалке.
— Почему же вы его не выбросите?
— Не твоё дело.
— Отличный ответ, мисс Шиммер. В сущности, на ваши вопросы я ответил точно так же, только другими словами. И говоря о молнии, я не имел в виду конские стати клейма. Я ценю оружие за другие достоинства.
— Это пыльник моего дяди. Это память.
— Благодарю за откровенность. Я польщён вашим доверием.
— Всего доброго, Абрахам, или кто ты там.
— Удачного дня, мисс Шиммер.
Рут выходит из лавки. У неё скверное настроение. Разговор с торговцем тут ни при чём. Напротив, беседа с Абрахамом пришлась очень кстати. До неё настроение Рут Шиммер было отвратительным, а сейчас просто скверное.
Прогресс, думает Рут.
Ветер несёт пыль вдоль улицы. Пыль рыжая, улица пустая.
2Джошуа Редман по прозвищу Малыш
Призрачный шарик жужжит, вертится на столе. Луч солнца дробится, споткнувшись об него, рассыпает по комнате блики. На миг шарик вспыхивает. Джош моргает, поймав слепящий сполох; щурится, трёт левый глаз. Шарик замедляет вращение, превращается в серебряный моргановский[1] доллар. Монета крутится на ребре, начинает вихляться как пьяная, заваливается набок. Глухой дребезг, постукивание. Доллар выписывает ещё десяток-другой затухающих «восьмёрок».
Успокаивается, лежит смирно.
— Решка! — возвещает Сэм Грэйв.
Он одаривает Джоша улыбкой — такой, что впору снова тереть глаз. Улыбка у Сэма отличная, честная. Без подленькой хитрецы, гадкой угодливости. Зубы белые-белые. Чистый сахар по контрасту с лоснящейся физиономией цвета сапожной ваксы. Шутят, что мамаша по утрам умывала его нефтью.
Да, Сэм — чёрный. Сэм мечет нож лучше всех в Элмер-Крик.
Что-то не так, сэр?
— Я выиграл! Твоя дальняя часть города.
— Иди к чёрту, Сэм.
Джош бросает косой взгляд в сторону окна. Там, полускрыт колышущейся занавеской, стоит его тахтон. С годами тахтон стал чертовски похож на Джоша: лицом, статью, повадками. Это увидел бы всякий и, возможно, удивился бы, да вот незадача: никто не видит тахтона. Никто, кроме Джоша. Даже Сэм, а уж Сэм подмечает всё на свете! Пёрышко, вырванное из воробьиного хвоста, прилипло к морде кошки — Сэм приметит его с двадцати шагов. А тахтона для Сэма нет, хоть пялься в упор! Тахтон есть только для Джоша, и спасибо Господу за это, леди и джентльмены. Почему? Ну, хотя бы потому, что иначе Джош затруднился бы объяснить кое-какие вещи.
Воображаемый друг. Верный спутник.
Ангел-хранитель.
Иногда Джош сомневается насчёт ангела. Но если судьба в трудную минуту сунет вам в руку заряженный револьвер, станете ли вы капризничать? Выяснять, кто его изготовил: полковник Сэмюель Кольт или кузнец Элифалет Ремингтон? Вот-вот, господа хорошие: сперва мы будем стрелять, а потом разбираться. Нет, потом мы тоже будем стрелять.
«Ты куда смотрел? — беззвучно, одними губами спрашивает Джош. Произнеси он это вслух, прозвучало бы как упрёк. — Решка? Как ты мог допустить?!»
Тахтон пожимает плечами. Орёл? Решка? Джош, ты действительно считаешь, что я буду заниматься такими пустяками? Ты меня совсем не уважаешь, приятель. Поди заколоти револьвером гвоздь. Прибей рукоятью муравья. Пальни из пушки по ласточкам.
Вид у тахтона обиженный, но это притворство.
Знак: отстань и не досаждай.
— Иди к чёрту, Сэм, — повторяет Джош.
— От Ривер-роуд до Шанхая. О, масса Джош, вы просто везунчик!
И снова рот до ушей.
Джош не выдерживает, улыбается в ответ. Он проиграл. На его долю выпала дальняя часть города. Там салун «У Счастливчика Джо», где вечно случается какое-нибудь дерьмо. Но Сэм радуется так искренне, что ответить ему мрачным взглядом значит гореть в аду за грехи свои. Сказать по правде, Джош завидует этому парню.
Кто самый счастливый человек на белом свете? Вот он, перед вами.
Не верите, сэр? Думаете, Сэм Грэйв дурачок? Блаженный? Желаете над ним поглумиться? Это вы зря. Тут вам бизонья Осмака, а не цыплячий Кентукки. Кулак у Сэма — что твоя кувалда. Звёзды давно видели? Средь бела дня, а?! И одна из них — звезда помощника шерифа на груди бравого мистера Грэйва. Кому охота, чтобы у него в ухе гремел церковный колокол? Вам неохота? У вас есть здравый смысл, сэр.
Скажем по секрету: кое-кто, случалось, нарывался.
— Ну что, масса Джош, пора на службу?
— А посуду мыть кто будет? Генерал Хэнкок?
— А воду таскать?
— Сегодня твоя очередь.
— ОК, я таскаю, ты моешь.
Вдвоём дело спорится. Один воду от колонки носит, другой тарелки моет. Один бекон жарит, яйцом заливает, другой в доме прибирает. Один, другой… Грешно так говорить, но старый Фред Вестингауз, земля ему пухом, очень вовремя Богу душу отдал. Наследников у Фреда не нашлось, завещания он не оставил, дом перешёл в городскую собственность и в итоге достался Джошу с Сэмом.
Служишь городу — получи от города хлеб и кров. Всё по-честному. Шериф Дрекстон, конечно, тот ещё трудяга-законник. Чтобы он задницу от кресла оторвал, Содом Гоморрой накрыться должен, не меньше. Однако Джош с Сэмом его сообща допинали: отправился к мэру — аж через площадь! Договорился насчёт крыши над головой для своих подчинённых.
Домишко неказистый, но крепкий. Пара комнат, кухня, чердак. Узенькая веранда восьми шагов в длину. Крышу перекрыли, не течёт. Всё лучше, чем в клоповнике «Меблированных комнат миссис Дженкинс». И платить за жильё не нужно: дом муниципальный, а мы на службе.
Шестьдесят пять центов в день на брата. Такие деньги на дороге не валяются. Нет, сэр, не валяются! А если валяются, покажите мне, где, сэр?
— В полдень в конторе?
— Как обычно.
Удачи друг другу желать — только время зря тратить. Что может случиться в Элмер-Крик до полудня? Вот вечером, когда стемнеет — другое дело. Тут не зевай! Без смертоубийств, к счастью, обходимся. Четвёрка помощников шерифа бдит; пятый, Соммс, не в счёт. Соммс третий год подряд сторожит тюрьму — ряд тесных камер в одном здании с конторой шерифа. Сторожит? Дрыхнет без задних ног, взгромоздив эти самые задние ноги на подоконник. Отдыхает после битв с зелёным змием.
Дрекстону он приходится дальним родичем, вот и не выгоняет.
Сэм уходит первым. Джош не двигается с места. Достаёт два «ремингтона» 44-го калибра. Курки — на предохранительный взвод. Открыть зарядные дверки. Прокрутить ладонью барабаны: один, другой. Прислушаться к масляным щелчкам. Не заедает, ход мягкий, звук правильный. Теперь можно и зарядить. Да, сэр! Оружие следует содержать в исправности и проверять каждое утро. Это нынче служба — не бей лежачего. А ещё года три-четыре назад…
Что было, то воды Змеиной реки унесли. Сейчас Джошуа Редман — законопослушный гражданин; более того, представитель закона! И это нам нравится. Да, сэр! Очень нравится! Приличное жалование, крыша над головой, уважение.
Работёнка непыльная.
В приоткрытую дверь врывается ветер. Швыряет в лицо пригоршню ржавчины — вездесущей осмакской[2] пыли. Ну да, непыльная работёнка! Джош отчаянно чихает. Прочихавшись, ухмыляется. Что сегодня способно испортить ему настроение?
Ничто!
Он протирает револьверы тряпкой. Физиономию — полотенцем. Любуется на своё отражение в мутной луже треснутого зеркала. Привычно вздрагивает: всякий раз мерещится, что трещина — шрам через всё лицо, как от лихого сабельного удара.
Ритуал выполнен.
Вперёд, служить и защищать!
Тахтон отлипает от окна, смеётся. К чему Джош так и не привык, это к тахтоньему смеху. Всякий раз невпопад, будто джига на похоронах. Кудахчет курицей! Джош грозит тахтону кулаком, тот отмахивается. Ладно, мол, тебе. Не нравится, не буду смеяться.
Он всегда обещает. И всегда обманывает.
3Рут Шиммер по прозвищу Шеф
«Белая лошадь».
На вывеске, прямо под надписью, лошадь. Плод художественных усилий маляра, когда-то она была белой. Сейчас облупленная, в царапинах и пятнах.
Деревянные стены, каменный фундамент. Два этажа. Первый — салун, второй — комнаты для шлюх и постояльцев. Из дальнего окна свешиваются чьи-то стираные подштанники. Полощутся на ветру, хотят улететь.
Двери: крылья летучей мыши. По центру дырка-сердце.
Рут входит в салун. Мышь за её спиной долго хлопает крыльями. Можно подумать, это подштанники влетели следом. С минуту Рут стоит неподвижно. Ждёт, пока глаза привыкнут к сумраку, слушает музыку. Что это? Песни из экстраваганцы[3] «Мрачный жулик» в переложении для рояля. Четырнадцать лет назад была премьера в «Нибло-Гарден», об этом писали в газетах, заказ нот с доставкой на дом…
Всё, хватит.
Долой воспоминания! Мало ли, что там было четырнадцать лет назад? Слишком давно, слишком больно. Хочешь этой ночью видеть кошмары? Не хочешь, только кто тебя спрашивает…
Она проходит через салун, не глядя по сторонам. Поднимается на крошечную, размером с чайное блюдце, эстраду. Садится на свободный стул рядом с тапёром. Дряхлый старик, тапёр не делает ей замечания. Он вообще ничего не замечает вокруг. Пьян? Судя по дыханию, да. В тапёре живы только руки, длинные пальцы с распухшими от возраста суставами.
Руки взлетают над клавиатурой и больше не возвращаются. Тапёр берёт стакан с виски, делает глоток. Тапёр отдыхает. «Мрачный жулик», четырнадцать лет назад. Что там было ещё, кроме «Мрачного жулика»?
Удивляясь самой себе, Рут начинает играть. Ей неудобно. По-хорошему, тапёра следовало бы подвинуть. Музыка приходит сама, но беглость пальцев ушла безвозвратно. Кажется, что суставы распухли не у тапёра, а у вас, мисс Шиммер.
Чёрный лак инструмента. Царапины.
Подпалины от окурков.
Не выпуская стакана, тапёр щекочет клавиши левой рукой. Помогает. Временами он рокочет басами в духе негритянских духовных песен, но это так, шутка. Каждый развлекается на свой манер.
С помощью старика Рут добирается до конца дороги.
— Шопен, — с отвращением произносит тапёр. Глаза его закрыты. Видно, как под черепашьими вéками движутся глазные яблоки. — Мазурка ля минор. Крошка, с чего ты решила, будто умеешь играть?
Рут пожимает плечами. Ей нечего сказать.
— Однажды я решил, что умею стрелять, — смех у тапёра скрипуч, как несмазанные дверные петли. — Эта глупость вышла мне боком. Ты отделалась легче, ты везучая.
Рут встаёт.
— Спасибо, — говорит она.
— Десять лет, — отвечает тапер.
— Четырнадцать, — машинально поправляет Рут.
И приходит в себя:
— Что? О чём вы, мистер?!
— Десять лет, мисс. Вы заходили в «Белую лошадь» десять лет назад. Я был моложе, моё зрение ещё не угасло. Я запомнил вас. Сейчас я вас не вижу, но помню эту искалеченную мазурку. Вы сели рядом со мной и заиграли Шопена. Так же бездарно, как сейчас. У вас какие-то счёты с Шопеном? Личная вражда?
Надо же! Рут действительно была в салуне десять лет назад. Играла мазурку? Нет, этого она не помнит. Дядя Том был жив, они ездили вместе. При жизни дяди Тома всё было иначе. Когда ты чувствуешь себя защищённой, это и есть жизнь.
Когда ты всего лишь умеешь защищаться, это не жизнь, а чёрт знает что. Даже если ты умеешь нападать, это ничего не меняет.
Не двигаясь с места, Рут стоит у пианино. Разглядывает салун, сравнивает день сегодняшний с днём минувшим. Тапёр допивает виски, легонько трогая басы. Он прежний, только слепой. Пианино? Кажется, новое. Судя по звуку, точно новое. Что ещё?
Люстра кованая, старая.
Газовые рожки́, латунный обод. Крепёжные тросы, кольца. Финтифлюшки из стекла. Рут помнит эту люстру. Десять лет назад «Белая лошадь» была дыра дырой. Люстра символизировала претензии хозяина на грядущее процветание. Свечи? Угроза пожара. Светильники на стенах? Горячее масло капает на головы клиентов. Не хотите ли газовую люстру?! Рожки́ накалялись, лопались, стекло опять-таки летело клиентам на головы, но люди терпели, не жаловались. Чего не вытерпишь ради прогресса?!
Стол с рулеткой. Новый.
Два зелёных стола для игры в карты. Новые. Дальний пустует. За ближним скучает чернявый красавец лет тридцати, тасует колоду одной рукой. Волосы зализаны, блестят. Щёточка усов. Бархатный сюртук цвета свежей крови. Парчовый жилет. Из кармашка свешивается часовая цепочка дутого золота.
Шулер.
Рут его не интересует, но шулер на всякий случай улыбается женщине. Как говорится, чтобы руку не сбивать.
За стойкой — пожилой бармен с лицом, похожим на мордочку хорька. У стойки — пьянчуги, завсегдатаи. Бармен ловко запускает стаканы, крýжки и бутылки по гладкой поверхности дерева. Бармен старый, Рут узнаёт хорька. Пьянчуги тоже старые, эти всегда старые, даже если новые.
Она спускается с эстрады, садится за свободный стол. Подзывает разносчицу, шуструю толстуху.
— Кружку пива. И чего-нибудь поесть.
— Кукурузная каша. Бобы с мясной подливой, — толстуха барабанит, как по писаному. — Тушёная говядина. С овощами. Свежий хлеб.
— Кашу с говядиной.
— Пиво, каша, мясо. Сейчас будет.
Толстуху Рут помнит. Десять лет назад; минус сорок фунтов жира. Кажется, разносчица тоже помнит Рут. С другими клиентами она разговорчивей. А тут поджала губы, разве что не фыркает.
— Разрешите?
Она не обратила внимания, когда этот парень зашёл в салун. Широкие плечи, длинные ноги. Румянец во всю щёку. Фланелевая рубашка, кожаная жилетка. Душа-парень, симпатяга. Такие чаще всего стреляют в спину.
На жилетке — звезда.
— Садитесь, шериф.
— Помощник шерифа, мэм. Джошуа Редман.
Рут молчит. Представиться в ответ? Нет, он тогда не отцепится. Здесь что, недостача шлюх? Или мальчик так стосковался по порядочным женщинам, что готов польститься на тощую задницу Рут Шиммер?!
— Джошуа Редман, — повторяет парень. — Вы меня не узнаёте?
Рут молчит. Узнаёт.