Воображаемые друзья
Глава шестая
Сегодня и давно. — Лучший возраст для смерти. — Святой посёлок. — Первая встреча. — Битва с огнём. — Кто поднял тревогу? — Бешеные братья Сазерленды.
1Джошуа Редман по прозвищу Малыш
Пылит ухабистая дорога. Рыжий шлейф тянется за отрядом на четверть мили, словно хвост гигантской лисицы. Джош натягивает на лицо шейный платок, желая защитить рот и нос. Остальные делают то же самое: ни дать ни взять, банда спешит на грабёж почтового дилижанса!
Глаза защитить нечем. Они отчаянно слезятся от ветра, бьющего в лицо, от ржавой осмакской пыли. Джош то и дело смаргивает, ругается сквозь зубы.
Кто-то догадывается свернуть с дороги в степь. Ухабов хватает и здесь, зато пыли куда меньше. Глохнет в траве перестук копыт. Ветер несёт запахи вездесущей полыни и шалфея, аромат цветущих флоксов. Розовые и лиловые соцветья мелькают тут и там, придавая разнотравью праздничный вид.
Запряжённая парой гнедых водовозка катит в полумиле позади. Солнце, выглянув из-за небокрая, превращает пыль, стелющуюся за телегой, в клубящееся пламя.
Впереди ждёт пламя настоящее. Багрово-оранжевые сполохи подсвечивают лохматое облако дыма. Рвутся в небеса, прямиком в божий рай; не достигнув цели, опадают хлопьями жирной копоти. Ближе к земле пламя гудит так, что слышно даже с этого расстояния. Вокруг суетятся, хлопочут чёрные фигурки — точь-в-точь черти в аду!
Джош знает: ад и черти выглядят иначе. А может, всё-таки есть другой ад? Тот, которым стращает прихожан преподобный Элайджа?!
Грязные с головы до ног люди пытаются совладать с огнём. Швыряют лопатами землю, поливают водой из жестяных и брезентовых вёдер. Ненасытное чудище ворочается, ревёт, не сдаётся. Усилия нефтяников тщетны. Слабые духом отступают, бросают лопаты, в бессилии опускают руки…
Огонь. Бессилие. Обречённость.
Да, Джош помнит.
2Джошуа Редман по прозвищу Малыш(четырнадцать лет назад)
Тринадцать лет — прекрасный возраст, чтобы умереть.
Джошуа Редман повторял эту в высшей степени ободряющую мысль всё время, пока бежал прочь от горящего посёлка. Идея смерти в тринадцать лет принадлежала не ему. Её всякий раз провозглашал толстяк Хемиш, вожак шайки сверстников Джоша, издеваясь над своей жертвой. Возраст каждый год менялся — до тринадцати Хемиш дополз не сразу, начав с десяти лет. Толстяк смеялся, а Джошу было не до смеха — и раньше, и сейчас.
Слабым утешением беглецу служил тот факт, что Хемиш больше не смеётся. Он не засмеётся никогда, сэр! Почему? Его труп лежит возле загона для свиней. Полагаю, сэр, что мертвецам не до смеха.
Сегодня Джош видел слишком много трупов. Вид толстого Хемиша с простреленной головой, уткнувшегося лицом в свиное дерьмо, мало что мог к ним прибавить: ни жалости, ни запоздалого злорадства. Пожар, с жадным рёвом и треском уничтожающий посёлок, бушевал не только снаружи, но и внутри Джоша. Вернее, там, внутри, он своё отбушевал.
Остался лишь пепел безысходности, под которым едва тлели угольки страха.
Сам Господь Бог, похоже, ополчился на Джошуа Редмана.
Мать умерла, когда Джошу исполнилось десять. Сгорела за пару месяцев от скоротечной чахотки. В самом начале мама каким-то чудом ухитрялась скрывать свой кровавый кашель. В эти дни она была красива неземной, ангельской красотой. Хрупкая, прозрачная; вся уже там, не здесь. Из неё исходил свет, проступал румянцем на щеках и блеском в глазах. Потом, когда болезнь было уже не скрыть, свет угас, и стало поздно.
«С самого начала было поздно, — утешил доктор Чемберс, выпивоха и циник. — Я бы всё равно ничем не помог, даже обратись она ко мне раньше. Горный воздух? Хорошее питание? Редманы, у вас есть деньги на воздух и питание? Монет в ваших карманах хватит лишь на бутылку дрянного виски».
— Молись! — приказал Джошу отец. — Её спасёт только чудо.
— А ты?
— Я — старый грешник. Меня Господь не услышит. Ты — другое дело. Ты — чистая душа, глядишь, и достучишься до небес. Молись, как никогда не молился!
По щекам отца текли слёзы. В тот день он, следуя заветам доктора Чемберса, впервые попытался утопить горе на дне бутылки. К полуночи это ему удалось. Отец провалился в мутное беспамятство, к которому стремился, и остался в нём надолго. Джош менял матери простыни, делал тёплое питьё, варил кашу — и молился, молился без конца. Случалось, отец выныривал из пьяного забытья. Тогда он принимался рьяно помогать сыну, но день, другой, и Редман-старший снова уходил в запой.
На похоронах он едва мог стоять. Джошу приходилось следить, чтобы отец не упал в могилу, выкопанную для матери.
Когда пришла пора собирать урожай, отец с трудом сумел взять себя в руки. Впервые Джош порадовался, что кукурузное поле у них самое маленькое в окрýге. Иначе они бы не управились, а нанимать помощников им было не по карману. В мальчике затеплилась робкая надежда: вдруг отец станет прежним?
Почитай, неделю не пьёт, работает…
Продав урожай, отец запил по новой. В одну стылую ноябрьскую ночь, когда ветер завывал в трубе, а залпы снежной картечи лупили в узкое окошко, он не вернулся домой. Назавтра, ближе к полудню, его привезли на телеге: синего, закоченевшего. Возвращался из салуна, сказали Джошу, свалился в канаву.
Заснул и замёрз насмерть.
Неделю спустя заявился дядя Филип, брат отца. Дядю Джош до того видел два раза в жизни. В домотканом сером пальто до пят, в широкополой чёрной шляпе, с окладистой бородой, дядя Филип был сама строгость и благочиние. Он с семьёй жил в общине амишей[9] на территории Небраска, полусотней миль севернее.
— Как вы узнали, сэр? — спросил у него Джош.
— О чём?
— О том, что мой отец умер?
— Искра. Моя божественная искра! — Филип Редман воздел палец к небу. Левую руку он приложил к сердцу. — Она подсказала мне, что с моим непутёвым братом приключилось несчастье. И я поспешил сюда, ведомый перстом Господним!
Насчёт искры дядя соврал, ничего она ему не подсказывала. Умение ускорять рост ногтя на правом мизинце — какие тут подсказки? Искрой послужил дядин сосед: ездил в город продавать сметану и масло, услышал о смерти брата Филипа — и раззвонил на весь посёлок.
К дядиному приезду отца Джоша уже похоронили. Вернувшись с кладбища, Филип хозяйским взглядом оглядел ферму покойного брата.
— Ферму продадим. Ты поедешь со мной. Наша община станет тебе новой семьёй.
Дядя не говорил — вещал, как пастор на воскресной проповеди. Тон его не предполагал возражений.
— Стервятник! — прошипел Джош сквозь зубы.
Дядя сделал вид, что оглох на оба уха.
Стервятник или нет, но на три года Джош получил пищу и кров над головой. И да, сэр — новую семью. А теперь…
Он остановился на вершине пригорка, тяжело переводя дух. Медленно, словно немощный старик, обернулся. Посёлок догорал. Багровые языки пламени лизали чёрные остовы домов, рвались к равнодушным небесам, где уже зажглись первые звёзды. Люди, которые всецело уповали на милость Господа и грядущий рай, нашли подлую гибель и обрели ад на земле.
Среди руин что-то шевельнулось. Бандит задержался, копаясь в чужом сундуке? Догоняет своих?! Джош уже готов был пуститься наутёк, да ноги приросли к месту. Нет, это не убийца. Из пламени выбиралась зыбкая фигурка. Вглядываясь до рези под веками, Джош всё не мог толком рассмотреть её в карусели сполохов. Чудилось, что пальцы огня хватают незнакомца и никак не могут схватить, будто он — призрак, пустое место.
Ерунда! Глаза слезятся, вот и мерещится всякое.
Выбравшись из развалин, человек неуверенно заковылял в сторону Джоша. Джош хотел кинуться навстречу, но силы внезапно кончились. Всё, что осталось бедняге — стоять на вершине пригорка, поджидая собрата по несчастью.
Тринадцать лет, невпопад подумал Джош и содрогнулся. Прекрасный возраст, чтобы умереть. Тьфу ты пропасть, что в голову лезет!
Ещё вчера Джошуа Редман не мог дождаться, когда ему стукнет шестнадцать. О, славное время румспринга — выбора дальнейшего жизненного пути! В своём выборе Джош не сомневался: он покинет общину без сожаления и никогда не вернётся сюда, хоть ты режь его ножами! Наймётся работником на ферму; а если повезёт — его возьмут в пастухи-ковбои.
Купит шляпу, револьвер…
Как же ему осточертели занудные святоши! Корчат из себя строгих, богобоязненных, а церкви-то у них нет! И в городскую церковь никто не ездит. Это уже вообще ни в какие ворота! Долгие воскресные молитвы амиши читали прямо в жилищах, собираясь всей общиной то в одном, то в другом доме. Даже не каждое воскресенье, а через одно, сэр.
Ещё их дурацкий язык!
Немецкий, пояснил дядя Филип. Язык наших предков-основателей. Язык пресвятого Якоба Аммана[10]!
Дядя был такой же немец, как и его покойный брат. В смысле, никакой. Но, вступив в общину, Филип рьяно учил немецкий и всерьёз считал предками амишей Старого Света. Больной, понял Джош. Червяки в башке. Мама говорила, с сумасшедшими грех спорить.
К работе от зари до зари Джошу было не привыкать. Бесконечные молитвы? Ладно, язык не отсохнет. Ходить босиком с ранней весны до первых заморозков? Первый год как-то пережил, потом и вовсе привык. Но почему простой ручной пресс для сена — «не от Бога»? От кого же тогда? Дьявола здесь старались не поминать, за произнесённое вслух имя нечистого били по губам, за ругательства — секли розгами. И керосиновая лампа — «не от Бога», и водяной насос. А уж любое оружие — и подавно. Почему нельзя купить в городе нормальную фабричную одежду? Всё домотканое, самодельное. Ну, кроме шляп с широкими полями: их носили все мужчины, как женщины — головные платки.
То нельзя, это нельзя. Город — рассадник пороков, нечего там делать. На праздниках и свадьбах — тягучие гимны без музыки. Молись и жди Второго Пришествия! Оно не за горами, в Старом Свете ад уже кипмя кипит. Недолго осталось нам ждать Спасителя! Веруйте и воздастся!
Воздалось.
3Джошуа Редман по прозвищу Малыш
— Что так долго?!
Под копыта лошадям кидается Макс Сазерленд, старший из девяти братьев. Это их семейка заправляет здешним нефтяным промыслом — ямами с чёрной дурно пахнущей жижей и скрипящим насосом.
— Где вы носите ваши тощие задницы?!
Добровольцы-пожарники спешат натянуть поводья, боясь затоптать безумного Макса.
— Где надо, там и носим!
— Как узнали, сразу примчались!
— Не нравится? Сам справляйся!
Макс скрипит зубами. Свозь копоть, испятнавшую его широкое, обрамлённое курчавой бородой лицо, пробивается яростный багрянец. Кажется, сейчас Макс набросится на всадников с кулаками — револьвера у него, к счастью, при себе нет.
— Водовозка где?!
— Едет. Скоро будет.
— Давайте уже, за дело! Или вы вроде этих придурков?!
Он машет рукой, указывает на другую сторону котлована, на дне которого полыхает пожар. Дым и гудящее пламя мешают рассмотреть, что там происходит. Джош трогает повод, умница-Красотка смещается влево. Ага, теперь видно. На краю склона трое людей отложили лопаты. Двое направляются к лошадям, беспокойно пританцовывающим на месте. Собрались уезжать? Третий задерживается: топчет сапогами тлеющую траву.
Край склона желтеет отвалами свежей земли.
Перекопали. Чтоб огонь по прерии не пошёл. Правильно сделали, молодцы. Нам только пожара на пол-Осмаки не хватало, сэр! Третий заканчивает своё дело, оборачивается. Джош изумлённо свистит: мисс Шиммер?!
Вот уж кого не ожидал увидеть!
Женщина тоже замечает Джоша. Махнёт рукой? Пошлёт воздушный поцелуй? Как же, дождёшься от неё! Отвернулась, идёт к лошадям вслед за мужчинами. А вон и четвёртый — всё это время он оставался в седле. Приезжий саквояжник[11]? Рут Шиммер, вы нашли своего отчима? И куда же вы направляетесь?
На индейскую территорию, не иначе.
— Ворон ловишь? — рявкает Макс Сазерленд. — Заснул, болван?!
Жар волнами опаляет лицо, руки. Накатывает, отступает, накатывает снова. Нет, это не жар, это сам Джош. Он двигается, как в драке с трёхсотфунтовым громилой. Отступает под натиском противника — и вновь бросается в атаку. Оружие — лопата. Заряды — пласты жёлтой рассыпчатой земли. Лопата подцепляет их, швыряет во врага. Черенок скользит в потных ладонях. Пот заливает глаза. Спина взмокла. Платок на лице — чепуха, дышать всё равно нечем.
Кашель рвёт глотку.
Где эта чёртова водовозка?!
Словно в ответ Джоша с головы до ног окатывает тугая струя воды. Джош отскакивает, встряхивается мокрым псом, а струя всё не кончается. Теперь она бьёт прямо в пламя. Зверь-огонь шипит, фырчит, плюется. Ага, не нравится?! Двое на пожарной телеге работают как заведённые, качая помпу. Джош снова хватает лопату, швыряет землю. Со стороны может показаться, что он обезумел. Вода насквозь промочила одежду и платок на лице. Дышать стало легче.
И жар опаляет меньше.
Пламя уже не рвётся в небеса. Стелется по земле, норовит спрятаться, укрыться от беспощадной воды и груд земли.
— Давай! Поднажми!
Брандспойт фыркает, извергает сноп сверкающих брызг. Струя иссякает.
— Проклятье!
Воспряв, пламя вздымается выше. Гудит, издевается. У Джоша темнеет в глазах. Он роняет лопату: всё зря! Кажется, что упала не лопата — гора. От громового удара вздрагивает земля. Над головой нависает свинцовая туча. Высверк молнии, снова гром.
Стеной падает ливень.
— Да! Да!
— Господь с нами!
— …услышал! Наши молитвы!
Сазерленды истово молятся, упав на колени. Джош вспоминает старика Кэббиджа. Суставы не подвели зеленщика: «Завтра будет дождь, помяни моё слово…»
Надо будет угостить Кэббиджа пивом. Заслужил.
Кто-то чёрный, пропахший гарью, с хохотом заключает Джоша в могучие объятья. Дождь щедро поливает обоих. Под ногами хлюпает, чавкает.
— Эй, брат! Да ты черней меня! Нравится?
Сэм, кто же ещё?
— Отпусти, медведь! Спину сломаешь!
Дождь льёт с четверть часа. Потом верховой ветер утаскивает громыхающую тучу на юго-восток, в сторону Элмер-Крик. К счастью, ливня хватило, чтобы загасить огонь. Осторожно, боясь запачкаться, выглядывает солнце. От влажной земли поднимается пар. Мешается с дымом, что ещё курится над пожарищем.
— У кого-нибудь сухой табак есть?
Запас Джоша промок насквозь.
4Джошуа Редман по прозвищу Малыш(четырнадцать лет назад)
Выживший приближался.
Сквозь него, как сквозь утренний туман, явственно просвечивали догорающие руины. Джош моргнул: раз, другой. Ничего не изменилось. Призрак! Неупокоенная душа мертвеца-амиша решила дождаться Второго Пришествия здесь, на земле. Душа толстого Хемиша? По старой привычке желает сорвать злобу на любимой жертве?! Нет, призрак тощий, можно сказать, измождённый. Вряд ли Хэмиш сумел так отощать с минуты своей смерти, даже самым дьявольским ухищрением.
Джош истерически хихикнул. С опозданием он понял, что нисколько не боится. Все беды, которые он видел в этом мире, исходили от живых. Мёртвые не делали Джошуа Редману ничего плохого.
Почему сейчас должно быть иначе, сэр?
Интерес. Вот что он ощущал: слабый интерес. До сих пор он ни разу не видел призраков. Оказывается, он ещё способен чем-то интересоваться. Удивительное дело! А ведь был уверен: в сердце не осталось ничего, кроме горькой пустоты.
Конный отряд Джош заметил, когда всадники — человек тридцать, не меньше! — только подъезжали к посёлку. Не колеблясь ни мгновения, он плюнул на вскапывание огорода, отшвырнул тяпку и сиганул через невысокий забор. Всякий новый человек в посёлке — событие. А тут целый отряд! Вот бы удалось к ним прибиться! Умотал бы отсюда к чёртовой матери, не дожидаясь шестнадцатилетия…
На такую удачу практичный Джош не слишком надеялся. Поглазеть на приезжих, может, новости услышать — и то за счастье! Потом, конечно, высекут: «От работы отлыниваешь, греховодник!» Так в первый раз, что ли?
Ещё издалека он увидел, что приезжие, спросив что-то у Хромого Яна, направляются к дому Йохана Химмельштосса — полного служителя и главы здешней конгрегации[12].
Задами Джошуа рванул туда же.
— Мы не продаём Господню Благодать! — услышал он, заглянув в щель забора.
Йохан Химмельштосс стоял на крыльце. Хмурил брови, решительно выставив вперёд седую, жёсткую, как метла из ореховых прутьев, бороду.
— Добром предлагаем, старик. Прикажи своей пастве, составим договор честь по чести. Вам — деньги, нам — искры. И расстанемся мирно, возлюбив друг друга. Никто не пострадает, даю слово. Пяти долларов тебе мало? Ладно, я дам десять. Это отличная цена!
Загорелый мужчина в расшитом серебром жилете поверх бордовой рубахи натянул поводья, придержав заплясавшего под ним жеребца.
— Дар Господень не продаётся! Всевышний дал, Он и заберёт, если будет на то Его воля!
— Считай меня Его полномочным представителем!
Всадники, сгрудившиеся во дворе и за оградой, расхохотались.
— Отойди от меня, нечестивый! Не смей искушать слуг Господних!
В дверях дома объявился Тедди, зять Химмельштосса. Следом выглянула его любопытная жена — вторая дочь главы конгрегации.
— Я могу принести вам мир, старик. А могу и меч. Так или иначе, сделка состоится.
— Наша вера крепка!
— Сам напросился, дурак. Эй, Фрэнк, тащи-ка его сюда!
Рукояткой плети загорелый указал на Тедди, так некстати выглянувшего из дома. Ни зять, ни тесть ничего не успели сделать. Они и сообразить-то ничего не успели! Здоровяк Фрэнк слетел с коня, метнулся мимо опешившего старика и сдёрнул Тедди с крыльца.
— Смотри, святоша. И не говори, что тебя не предупреждали! Теперь это на твоей совести. Фрэнк, разъясни им условия!
— Всё по закону! — ухмыльнулся Фрэнк.
Кулак врезался в лицо Тедди: дважды, прежде чем несчастный хлопнулся на спину, подняв облако пыли. Тэдди захрипел, зашёлся кашлем. Этого было, считай, не слышно из-за отчаянного визга его жены.
— Подпись или побои? В последний раз спрашиваю…
На лице старика отразилось смятение. Кажется, он впервые заколебался. Но сделку сорвал Тедди: брызжа кровью из сломанного носа, зять Химмельштосса превратился в затравленного зверя. Вместо того, чтобы получив по левой щеке, подставить правую, он схватил вилы, стоявшие у стены, и бросился на обидчика.
— Фрэнк!
Выстрел и вилы ударили разом. Фрэнк рухнул с распоротым животом, Тедди — с простреленной головой. Ствол револьвера в руке загорелого уставился в лоб Йохану Химмельштоссу.
— Что ты наделал, старик?!
Лицо Химмельштосса побагровело.
— Это не сойдёт вам с рук, дети греха! Кара Господня настигнет вас, как и кара людская! Думаешь, я стану молчать?! Завтра же федеральные маршалы[13] узнáют…
Грохнул второй выстрел. Мозги Йохана Химмельштосса густо забрызгали входную дверь его собственного дома.
— Берите всё, что найдёте ценного. Всех убить, посёлок сжечь. И глядите, чтобы никто не ушёл! Нам не нужны свидетели.
Главарь развернул коня — и ад последовал за ним.
Задыхаясь, прячась от рыщущих кругом бандитов, Джош нёсся задами к жилищу Филипа Редмана. Мэри, жена дяди, была добра к нему, безуспешно пытаясь заменить Джошу мать. У неё три дочки — мал-мала меньше! Да и дядя Филип на самом деле не так уж плох…
Он опоздал. Дом Редманов горел. На пороге лежали в обнимку Филип и Мэри. По спине дяди расплывалось кровавое пятно. В последний момент он пытался закрыть жену собой. Пламя гудело сердитым пчелиным роем. Из него доносился детский плач, но вокруг гарцевали убийцы на лошадях, паля в любую тень. И всё же, несмотря на безнадёжность, Джош едва не бросился к дому. Если забраться через заднее окно…
С грохотом рухнула крыша. Взметнулись снопы искр. Плач прекратился.
Джош кинулся наутёк.
Он прятался в кустах и канавах. Ползком перебирался с места на место, натыкаясь на трупы. Когда начало темнеть, выбрался за околицу.
И вот…
«Привет», — прошуршала осенняя листва.
Кажется, слово было другим, незнакомым. Но Джош услышал его именно так: «Привет». Мальчишка стоял в трёх шагах. Щуплый, растерянный. Трясётся от страха. Младше Джоша на пару лет. Сквозь него просвечивал догорающий посёлок. Призрак, без сомнения! Но призрак не принадлежал никому из знакомых Джошу людей. Никому из погибших сегодня.
— Ты кто?
«Тахтон».
— Тахтон? Странное имя.
«Кто ты?»
— Я? Джошуа Редман.
«Странное имя. Что ты тут делаешь, Джошуа Редман?»
— Бегу. Спасаюсь.
«Спасаюсь…»
— Они всех убили. Я один выжил. А ты откуда взялся?
«Издалека».
— Что ты тут делаешь?
«Спасаюсь. Бегу».
— Как я?!
«Наверное».
— Ты… ты и взаправду призрак?
«Я тахтон».
— У тебя же тела нет!
Мальчишка с очень серьёзным видом оглядел себя:
«У меня нет тела».
— Скажешь, ты всегда таким был?!
«Я не всегда… есть? был? буду таким?»
Шорох листвы усилился:
«Нет. Не всегда».
— Значит, ты призрак!
«Я тахтон».
Тахтон? Название какого-нибудь народа, о котором Джош не слышал? Индейского племени? На индейца мальчишка не походил. Скорее он был похож на самого Джоша. Так бы мог выглядеть его младший двоюродный брат.
— Как ты здесь оказался?
«Там тоже всех убили».
— Где — там?!
«Там, внизу. Я…»
— Тебя тоже убили?!
«Да. Не совсем. Иначе меня бы не было».
— Тут не поспоришь, — хмыкнул Джош.
Безумный разговор с призраком не давал ему провалиться в бездну отчаяния. Он цеплялся за каждое слово, как утопающий за соломинку.
«Где мы, Джошуа Редман?»
— Просто Джош.
«Где мы, просто Джош?»
— Джош, без «просто», — тупость призрака показалась Джошу забавной. Оказывается, что-то ещё могло забавлять его. — Мы на севере территории Небраска.
Призрак молчал. Думал, морщил лоб.
— Соединённые Штаты Америки, — уточнил Джош.
«Что ты собираешься делать, Джош?»
— Идти отсюда. Найду какую-нибудь ферму или ранчо. Может, меня пустят переночевать. Может, дадут что-нибудь поесть. Может, не пустят и не дадут.
«Я с тобой. Хорошо?»
Столько надежды прозвучало в вопросе призрака, что у Джоша на глаза навернулись слёзы. Совсем малец, подумал он. Пропадёт ведь…
— Пошли.
Приобнять тахтона за плечи не получилось. Рука беспрепятственно прошла сквозь нового приятеля.
— Извини…
«Не нужно извиняться. Ты не сделал мне ничего плохого».
Двое одиноких, потерянных мальчишек зашагали прочь. Живой и мёртвый. Ну да, не совсем мёртвый. Так ведь и Джош не вполне живой — надолго ли его хватит? Призрак, стучало в голове у Джошуа Редмана. И что с того? Мёртвые не делали мне ничего плохого. Только живые.
Вдвоём по-любому веселее.
5Джошуа Редман по прозвищу Малыш
— Может, тебе ещё и спичек? — ухмыляется Нед Хэтчер. — Раньше бы прикуривал, пока полыхало.
— С какой стати оно вообще загорелось?
Сэм проверяет свои сигарки, ругается. Тоже промокли.
— Это Хью окурок бросил! — Эйб Сазерленд, третий из братьев, зло сплёвывает на землю. — Точно вам говорю! Швыряет где ни попадя!
Рябой верзила Хью до глубины души возмущён таким обвинением:
— Я? А ты сам, а?
— Что я сам?!
— Ты куда окурки бросаешь?!
— Тебе в штаны!
— Когда оно полыхнуло? Нет, ты скажи, когда?!
— Ночью. Ещё по темноте, ближе к утру.
— Вот! Под утро!
— Что — вот?
— Я в своей хибаре дрых, понял?
Заскорузлый, чёрный от сажи палец тычет в груду мокрых головешек — останков времянок, дававших кров нефтяникам.
— Какого дьявола мне по ночам бродить?!
— Откуда я знаю? Приспичило, вот и вылез…
— Спал я! Меня Джек разбудил…
— Точно, — кивает Джек. — Я его разбудил.
Или не Джек. Все так перемазались в грязи и копоти, что узнать кого-либо в сонмище чумазых чертей проблематично.
— Кто тревогу поднял?
Джош смотрит на обгорелый, местами оплавленный насосный механизм. Механизм похож на гигантского палочника. Очертания его колеблются, текут знойным маревом, начинают мерцать.
Между Джошем и насосом возникает силуэт тахтона.
— Явился, не запылился! Ладно, после потолкуем.
Губы Джошуа Редмана неподвижны. Лицо не меняется. Но беззвучные слова — о, в них он вкладывает всё, что думает о поведении ангела-хранителя. Гнев вспыхивает и гаснет. Два ада, думает Джош. Нет, не тот, который я вижу в снах снаружи. Тот я зову адом только для красного словца. Две настоящих геенны, полных огня — нынешний пожар на нефтяном промысле и горящий посёлок, доверху набитый трупами; ад, откуда сбежал проворный, испуганный насмерть сирота. Четырнадцать лет прошло, надо же! Я хорошо помню себя: мальчишку, дрожащего от страха. Я помню и тебя, призрак ты или кто там: мальчишка, такой же несчастный, как и я. Мы ушли оттуда вместе, выбрались из преисподней. С тех пор мы не расставались…
Крик и эхо. Тогда и сейчас.
Нет, тахтон. Пожалуй, я не стану выговаривать тебе за ночное самовольство. Мелкая шалость не стоит взбучки.
— Тревогу? — многочисленные Сазерленды чешут в затылках. — Кажись, Джек поднял. Вышел отлить, глядь: пожар, мать его! Стал орать, будить.
— Никого поблизости не видел?
— Да вроде, нет…
— Краснокожие, — произносит Эйб. — Точно вам говорю!
— Что — краснокожие?
Многие оглядываются по сторонам. Нет, никого.
— Если эти не захотят, — Эйб опять плюёт себе под ноги. С ожесточением растирает плевок сапогом, — ты их днём с огнём не увидишь. Все слыхали? Днём с огнём. А уж ночью и подавно.
— Зачем им нас поджигать?
— У нас с шошонами мир.
— Мир миром, — вмешивается Джош, — а нефть вы добываете на их территории.
— Это наш промысел!
Спорить с Сазерлендами себе дороже: чуть что, глотку перегрызут! Семейная собственность — дело святое. Джош машет рукой:
— Остыньте, парни. Никто вашу нефть не отбирает.
— Это наш промысел!!!
«Расскажите это шошонам, сэр, — думает Джош. — Они-то уверены, это их земля». Он прикусывает язык, боясь произнести опасные слова вслух. Сазерленды и так на взводе. Одна искра — и полыхнут вдвое жарче их драгоценного промысла.
— Зачем им вас жечь? Шесть месяцев всё нормально было…
— Сюда род Горбатого Бизона откочевал. Может, им мы не по нутру?
— Горбатый Бизон?
— Там стали, — кто-то машет рукой на северо-запад. — Милях в десяти.
Вряд ли промысел подожгли индейцы. Огонь едва не пошёл по прерии аккурат на них. Когда бы не мисс Шиммер и её дружки, перекопавшие склон… Индейцы не безумцы, сэр. Самим себе проблемы создавать? Решили устроить поджог — обождали бы, пока ветер сменится.
— Точно, краснокожие! — кипятится Эйб.
— Больше некому!
— Увижу хоть одного индейца в окрýге — пристрелю!
— Верно!
— Пусть только сунутся!
Гомонят возбуждённые мужчины, сыплют угрозами и проклятиями. Джош глядит в сторону предполагаемого становища шошонов — и видит одинокого всадника на пригорке. Индеец? Нет, саквояжник, отчим мисс Шиммер. Спутников не видно — уже скрылись за холмом. Он-то почему задержался?
С такого расстояния лица не разглядеть. Но Джошуа Редман уверен: всадник смотрит на него. Ни на кого другого, только на него.
Какого чёрта он пялится?!
В сердце вспыхивает беспричинная злость. В груди вспыхивает и гаснет острая боль: такое впечатление, что где-то наверху оборвался трос — и падающая люстра саданула Джоша латунным краем. Глаза слезятся, силуэт всадника расплывается, двоится. Джош смаргивает, трёт глаза грязной ладонью. Пока он это делает, саквояжник разворачивает лошадь и скрывается за холмом.
Рядом с Джошем стоит тахтон. Кажется, оба они — и человек, и призрак — испытывают одни и те же чувства.