Чёрный колдун — страница 4 из 6

ЧЕРНЫЙ КОЛДУН

Часть перваяБЕГЛЕЦ

Глава 1ПРИМАНКА

Все рухнуло, и на месте дома, создававшегося веками, осталась лишь груда обломков. Плох ли, хорош ли был дом, но он укрывал от непогоды холодными осенними вечерами, спасал от стужи зимой и давал прохладу знойным летним днем. Обитатели этого дома еще не осознали всей глубины постигшего их несчастья, а кое-кто втихомолку радовался неожиданно обретенной свободе. Пожалеете, бараны, — это свобода до первого волка с ближайшего косогора.

Чирс поднялся с массивного кресла и в раздражении прошелся по залу. Священный огонь Великого по-прежнему полыхал в огромной золотой чаше, но исходившего от него тепла уже не хватало, чтобы согреть сотрясающееся в ознобе тело посвященного. Все рухнуло! Жизнь оказалась прожитой зря — его, Чирса, жизнь, как и жизнь многих поколений горданцев. Сколько крови, сколько слез, сколько усилий, сколько мудрости и глупости человеческой, сколько ненависти и любви было положено в основание Храма, и все оказалось напрасным, все рухнуло в грязь. Мечта так и не стала явью. Человек порочен по своей природе. Мало направить овец по праведному пути, надо, чтобы и пастыри знали, какой путь праведный. А нынешние пастыри — это кучка отупевших от безделья и вседозволенности негодяев. Хватит ли у них ума, чтобы понять очевидное: только объединившись, они еще могут уцелеть, спасти остатки былого величия. Сердце Великого остановилось, но руки еще действуют, и эти руки способны поднять кнут и обрушить его на спины непокорных. Только страх и боль способны удержать в повиновении обезумевшее стадо. Не ради собственного блага хлопочет посвященный Чирс, а исключительно в интересах заблудшего народа. Халукар прав — выбора нет. Даже робкий слух о гибели Храма может вызвать обвал. Жечь каленым железом всех ослушников и смутьянов. Время раздумий и колебаний прошло. На долю посвященного Чирса выпала тяжкая ноша. Спасти Храм не удастся, это ясно всем, у кого в мозгах осталась хоть одна извилина, но можно и нужно затормозить процесс его разрушения, пока в недрах гибнущего мира зародится новая сила, способная взвалить тяжелое бремя управления и подавления на свои плечи. Посвященному Чирсу выпал жалкий жребий, но он принимает его с достоинством.

Робкое покашливание за спиной заставило Чирса резко обернуться.

— Мы обнаружили их, посвященный, — достойный Кюрджи смотрел на Чирса не мигая, и в его бесцветных глазах таился страх. — Мои люди стерегут этот дом днем и ночью.

Чирс мрачно кивнул головой. Он придет. Он обязательно придет, почтенный жрец Ахай, Несокрушимый Меч Храма, или, точнее, меченый Бес из Ожского бора. Дети, это все, что у него осталось в жизни.

— Мне он нужен живым, — глаза наместника Великого сверкнули яростью.

— Все будет как ты пожелаешь, посвященный, — бритая голова жреца склонилась едва ли не до каменных плит пола.

В преданности Кюрджи Чирс не сомневается. Храм умел воспитывать служителей. Впрочем, бывают и исключения. Хотя почтенный Ахай, это ошибка не Храма, а посвященного Чирса. Прошлое отомстило ему как раз в тот момент, когда он меньше всего этого мог ожидать. Общность судьбы свела его много лет назад с капитаном меченых Чубом, оба были изгнанниками, оба жаждали вернуться, чтобы отомстить. Храм искал пути в Лэнд, и Чирс сумел доказать посвященным, что способен на многое. Переворот, совершенный Геронтом, круто изменил его судьбу. Но Чирсу не хотелось возвращаться чьей-то милостью, он жаждал вернуться победителем. Обстоятельства благоприятствовали ему. Меченые Чуба без труда захватили Лэнд. Посвященный Нумилин был вне себя от бешенства, его ставка на серых Труффинна Унглинского оказалась бита. Храм сделал первый шаг в Лэнд благодаря усилиям Чирса. У Геронта хватило ума оценить оказанную услугу. К сожалению, он промахнулся в другом. И тогда и сейчас Чирс считал убийство Тора Нидрасского ошибкой. Меченые и горданцы слишком одиноки в этом мире, чтобы противостоять друг другу. Самомнение Геронта дорого стоило по священным и почтенным. Сын Тора Бес разрушил сердце Храма. Душа старого жреца Ахая не обретет покоя в хрустальном дворце Великого. Его внук разрушил то, чему он служил всю жизнь, служил, даже будучи изгнанным из стен чистилища. Он завещал свою любовь к Храму сыну и дочери. Чирс выполнил завет отца. А Данне человек из чужой страны оказался дороже памяти отца и жизни брата. Она родила Беса и вложила в него силу, перед которой оказались бессильны генераторы Храма. Ее сын стал чудовищем, способным только разрушать. Чирс просто обязан остановить этого монстра, хотя бы потому, что сам приложил руку к его воспитанию. Почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, должен быть уничтожен! Он ускользнул из рук гвардейцев в Гордане, он избежал добрый десяток расставленных для его поимки ловушек и все кружил и кружил вокруг Хянджу, к немалому удивлению посвященных Чирса и Халукара. Его тянуло сюда, как гвоздь тянет к магниту. Теперь Чирс знает причину. Халукар расставил силки: добро пожаловать, почтенный Ахай, посвященный Чирс не прочь будет встретиться с тобой в последний раз.

Хянджу засыпал, утомленный жарким и долгим днем, его улицы стремительно пустели. Жрецы не любили праздношатающихся — время, отведенное на сон, должно использоваться по назначению. Охрана вокруг Чистилища была усилена гвардейцами убитого Канакара. Храм Великого уже не нуждался в их защите, зато они могли пригодиться в городе. Появление в Хянджу гвардейцев Канакара вызвало недоумение у многих обывателей, но, в конце концов, Великому виднее, куда направлять верных слуг, и недоумение не вылилось даже в легкий ропот, хотя одичавшие в степи гвардейцы не церемонились с горожанами. Целый квартал близ Чистилища был отведен под их казармы, и несколько тысяч хянджцев в мгновение ока остались без крова. Впрочем, Великий позаботился и о них. Правда, в новых домах порой не было даже крыши, но о подобных мелочах вслух распространяться не следовало, и покорные горожане с завидным усердием принялись обустраиваться на новом месте. Где-то среди этих новоселов затерялся старик Икскон, которому Бес доверил Волка и Тора. Наверное, он напрасно оставил детей в Хянджу, но тогда другого выхода у него не было, а потом ранение в ногу помешало меченому вернуться в город раньше посвященного Чирса. В верности старика Бес не сомневался. Зря что ли он так долго и усердно промывал ему мозги, хотя старый варвар, выкупленный им на свободу, скорее всего не предал бы и так. Если бы, конечно, не попал в руки псов Халукара — эти умели развязывать языки даже глухонемым.

Старик, изгнанный из дома, потерялся среди нескольких тысяч подобных бедолаг, и Бесу с большим трудом удалось его разыскать. Помог ему Хой, слуга Чирса, с которым меченого свел молчун Кон. Что связывало молчуна из Башни с плосколицым варваром из никому неведомых мест, Бесу выяснять было недосуг, но Хой пока не давал повода усомниться в его верности. Это он предупредил меченого, что возле дома Икскона не все ладно, похоже, ищейки Халукара отыскали след старика.

Желтый плащ служителя Храма скрывал высокую фигуру меченого с головы до пят. Городских стражников Бес не боялся — ни один стражник не осмелится задать вопросы человеку, облаченному в жреческий плащ. Иное дело гвардейцы-горданцы, эти не церемонились ни с кем, за исключением почтенных и посвященных. Однако знание системы охраны Чистилища позволяло меченому избегать не желательных встреч. Почтенный Кархадашт, Щит Великого, не утруждал себя нововведениями. Единственное, что он сделал, так это удвоил посты гвардейцев на улицах, прилегающих к Чистилищу.

Появление жреца в бедном квартале вызвало недоумение обывателей, но вопросов Бесу никто не задавал. Да и сам он ни к кому не обращался за советом. Черный колдун, ближайший помощник посвященного Вара, был хорошо известен в Хянджу. Никто не сомневался, что именно он убил Геронта, и каждый горожанин почел бы своим долгом сообщить о его появлении властям.

Бес миновал наполовину разрушенный глинобитный дом, крыша которого держалась только молитвами его обитателей, и скользнул в небольшой дворик, обнесенный полуразвалившейся оградой. Этот дом был побогаче соседнего и сохранился гораздо лучше. Вероятно, в нем жил когда-то торговец средней руки. Почему при дележке он достался старику Икскону, знала только левая нога какого-нибудь младшего жреца Храма.

Бес замер, прижавшись спиной к нагретым за день горячим солнцем камням ограды. Несколько десятков метров отделяли его от распахнутых настежь дверей гостеприимного дома. То, что старый Икскон не закрыл на ночь двери. Беса не удивило — в Хянджу не знали, что такое запоры. Смущала Беса неестественная тишина, царившая в доме. Лети в эту пору наверняка спят, но Икскон слишком стар, чтобы угомониться так рано. Бес нащупал под плащом приклад огненного арбалета. Короткий меч у правого бедра чуть качнулся, приподнимая полу длинного жреческого одеяния. Пожалуй, двери сейчас не для изгнанника Ахая.

Черепица хрустнула под ногой меченого, и он замер, прислушиваясь и приглядываясь к тому, что происходило во дворе. Обзор с крыши был довольно приличным, а падающий из открытой двери свет позволил вовремя увидеть крадущихся вдоль забора храмовиков. Бес поднял автомат и выстрелил. Кто-то закричал истошным голосом, и несколько стволов дружно ударили по крыше. Однако Беса там уже не было. Он кошкой скользнул вниз и припал к земле. Через мгновение с крыши соседней хижины застрочил автомат, это Крол отвлекал внимание храмовиков на себя. И, надо признать, рабы Великого в долгу не остались. Бес был даже слегка ошарашен тем, что врагов оказалось так много: почти из каждого дверного проема стоявших плотно друг к другу убогих хижин полетели огненные стрелы. Кролу сейчас приходилось туго.

Какой-то человек выступил из сумрака ночи и замер в нескольких шагах от Беса. Желтый плащ на плечах указывал на невысокий ранг обладателя. Человек этот не мог быть ни Кархадаштом, ни Халукаром, и тем не менее его фигура была знакома меченому. Следом за жрецом появились слов но из-под земли еще двое. Этих Бес опознал без труда по кошачьей бесшумной походке — тени. Поговаривали, что эти нелюди могли видеть в полной темноте так же хорошо, как и на свету. Что ж, почтенный Ахай тоже не из тех, кого пугает ночь. Бес достал из-под плаща резиновую маску и, морщась от отвращения, приладил к лицу. Прежнему обладателю этой личины ее потеря стоила жизни. Снова ударил автомат, но уже значительно дальше. Стрелял не Крол, это Бес знал точно. Красноглазый червь при всей своей расторопности не смог бы убежать так далеко. Но гвардейцы всполошились не на шутку. Жрец в желтом плаще что-то крикнул, и еще несколько теней выскользнули на свет, а потом, повинуясь его знаку, вновь растворились в ночи. Гвардейцы перестали скрываться, факелы в их руках горели едва ли не по всему кварталу. Крик стоял невероятный. И палили гвардейцы из своих огненных арбалетов практически беспрерывно. Бес невольно посочувствовал почтенному Кархадашту — тупость его подчиненных превосходила все мыслимые пределы. Жрец со столь знакомой фигурой выругался, и Бес узнал по голосу достойного Кюрджи. Сбросив на землю ненужный теперь плащ, меченый неслышно шагнул вперед, присоединившись к теням, окружавшим даровитого помощника Халукара. Никто не обратил на него внимания. Кюрджи встревоженно вслушивался в ночь, пытаясь определить, что же, собственно, происходит. Бес сам намечал пути отхода Кролу и Хою и сейчас ориентировался в происходящем лучше всех. Крол и Хой, попеременно отвлекая внимание на себя, опережая один другого, тащили за собой целую свору орущих во все горло гвардейцев.

— Опол, — приказал Кюрджи вибрирующим от бешенства голосом, — найди этого дурака Бастара и скажи ему, что беглецов двое, что идут они след в след, и пока второй стреляет, первый успевает проскользнуть под носом у гвардейцев.

— Ты думаешь, это меченый?

— А кто это еще, по-твоему, может быть? Он и его последний уцелевший червь. Слышишь, как они идут — словно связанные невидимой нитью.

— Бастар мог бы и сам догадаться, — проворчал недовольный Опол.

— Бастар всего лишь глупый гвардеец, и спрос будет не с него, а с нас, если упустим почтенного Ахая. Иди, старик, а не то посвященный Чирс сам оценит твое усердие.

Опол угрюмо буркнул что-то себе под нос и скрылся в темноте. Несколько теней двинулись следом, готовые в любую минуту к смертельному прыжку. С Кюрджи остались только двое, не считая Беса. Меченый вытащил из-за голенища нож и нанес два коротких удара — тени не издали ни звука, оседая на землю. Достойный жрец даже не обернулся. Бес положил ему руку на плечо и приставил нож к горлу. Кюрджи издал булькающий звук и ошалело уставился на взбесившуюся тень.

— Не суетись, достойный, — посоветовал ему Бес, — жизнь прекрасна.

Лицо жреца приняло наконец осмысленное выражение, видимо, он по голосу опознал почтенного Ахая.

— Тебе не пройти сквозь оцепление, — сказал жрец почти спокойно. — Только детей погубишь.

— Ты выведешь меня из города.

— А если нет?

— В таком случае достойному Кюрджи уже никогда не быть ни почтенным, ни посвященным.

— Первый же дозор нас остановит. Тем более, с детьми.

— Детей понесу я. Ни один гвардеец не посмеет прикоснуться к тени. А слишком уж старательным ты скажешь, что такова воля посвященного Халукара.

— Халукар никогда не простит мне этого.

— Это твои проблемы Кюрджи. Выбирай, достойный, — ты можешь умереть сейчас или жить очень долго. Я не верю, что такой предусмотрительный человек, как ты, не приготовил надежного убежища вне стен Храма. А Храм обречен, это ты знаешь не хуже меня. Самое время умному человеку найти иное приложение собственным силам. — Хорошо, — глухо отозвался Кюрджи, — я попробую.

Глава 2СОЮЗ

Бес задумавшись сидел у затухающего костра. В много дневном бегстве через всю страну наступила желанная передышка. Он ошибся в расчетах: Храм оказался более устойчив, чем это казалось поначалу. Храм держался не только силой своих волшебных генераторов, но и многовековой привычкой народа к покорности. Сердце Великого остановилось, но ничего не изменилось вокруг: все так же гнули спины крестьяне на полях, все так же таскали железные цепи рабы в бесчисленных рудниках, а послушные обыватели суранских городов привычно славили наместника Великого по утрам. Расчет на то, что поднимутся степняки и варвары на зависимых от Храма землях, тоже не оправдался. Слишком свежа была память о недавних громких победах жрецов Великого. Да и сил у храмовиков было вполне достаточно, чтобы подавить в зародыше любое волнение.

К варварам в восточные леса Бесу дороги не было — там хорошо помнили почтенного Ахая, Черного колдуна. Слишком много крови на руках Несокрушимого Меча Храма, чтобы рассчитывать на теплый прием и степных ханов. О Приграничье лучше пока забыть. Осталась единственная возможность — Южный лес. Неведомый мир — мир стаи.

Крол неслышно скользнул к костру и, встретив вопрошающий взгляд Беса, кивнул головой. Погоня отстала и потеряла их след. Меченый взглянул на измученных детей и вздохнул. То ли Бес Ожский воевал со всем миром, то ли это мир воевал с ним. Он не желал зла ни Гарольду Нордлэндскому, ни посвященному Чирсу, и оба жестоко обманули его, убив без жалости всех, кого он любил. Зачем? Почему? Весь мир сошел с ума, или это только он, Бес, безумен? Меченый — значит отверженный. Он был последним сыном Башни, если не считать Тора и Волка, а их пока можно было не считать. Бес сжал кулаки так, что побелели пальцев. Ничего не кончено, Гарольд. Ничего не кончено, Чирс. Бес Ожский еще вернется, чтобы отомстить и за всех.

Чирс поднял на помощника покрасневшие от бессонницы глаза. Посвященный Халукар сокрушенно развел руками — меченый ушел, как вода сквозь пальцы. Посланные в погоню кукловоды возвратились ни с чем.

— Следовало направить в погоню гвардейцев Кархадашта, — спокойно сказал Вар.

Чирс бросил в его сторону недовольный взгляд. Вар был неравнодушен к посвященному Ахаю и, похоже, не слишком расстроился, узнав о его удачном бегстве.

— Гвардейцы нужны нам здесь, в Хянджу. Слухи о гибели Храма расползаются по городу.

— Не стоит нагнетать страсти, посвященный, — пренебрежительно махнул рукой в сторону Халукара Вар. — Слухи не способны побороть страх черни перед нашей силой. Этот страх впитывался с молоком матери, и пройдет немало лет, чтобы в этом мире появились люди, способные сбросить руки Великого с собственной шеи. Время у нас еще есть.

— Хватит ли нам войск, чтобы удержать варваров на границе?

— Да, это проблема, — согласился Вар. — Храм больше не будет поставлять нам кукловодов и пешек.

— Нужны союзники, — поддержал старого военачальники посвященный Халукар. — Почему бы не поискать их в Лэнде? Владетельские дружины охотно пойдут к нам на службу, за хорошую плату разумеется.

— Кюрджи так и не нашли? — спросил вдруг Чирс. Халукар отрицательно покачал головой, маленькие глазки злобно сверкнули из-под опущенных век.

— Кюрджи либо убит, либо ушел вместе с Ахаем.

— Вот как? — удивился Вар. — Ты подозреваешь в измене своего помощника?

— Никто не знает силы Черного колдуна, даже он сам. Кукловоды рассказывали мне, что пешки выходили из-под контроля, стоило ему только появиться поблизости. Степняки же просто разворачивали коней при виде его черного плаща. Я думаю, посвященному Вару не хуже, чем мне известны достоинства и недостатки Несокрушимого Меча Храма, — последние слова Халукар произнес не без яда.

— Поэтому я и предлагал послать гвардейцев, воины они никудышные, но краем черного плаща их не испугаешь.

— Гвардейцы нужны мне здесь, в Хянджу, — резко отозвался Чирс — Если чернь разрушит Чистилище, то это будет конец.

Посвященный Чирс покосился на главного военачальника Храма с сожалением — Вар сильно сдал в последнее время, гибель Храма подкосила его. Быть может, Халукар, человек решительный и беспощадный, будет более уместен вблизи хрустального трона в эти беспокойные времена.

— Владетель Рекин покинул Хянджу? — повернулся Чирс к Халукару.

— Мы задержали его отъезд, посвященный. Владетель Лаудсвильский не выказал по этому поводу неудовольствия.

Нордлэндский лис, судя по всему, почувствовал жареное, но это скорее на пользу делу, чем во вред. Благородный владетель неглуп, корыстолюбив, так что склонить его к более тесному сотрудничеству труда не составит.

— Видимо, пришла пора мне лично поговорить с человеком, уже не первый год доказывающим преданность Храму в далеком Лэнде, — произнес Чирс вслух.

Ни Вар, ни Халукар не высказали по этому поводу возражений. Посвященный Чирс был абсолютно прав в стремлении приблизить Лаудсвильского. Отношения с Лэндом выходили на первый план в создавшейся критической ситуации.

Приглашение посвященного Чирса, Правой руки Великого, не застало врасплох благородного Рекина. Он ждал чего-то подобного. Чуткий нюх не подвел владетеля. По городу ползли странные слухи. Рекин ловил их на лету, сопоставлял и размышлял. Что-то не сладилось у посвященного Чирса, что-то неожиданно сорвалось. Едва уловимый налет нервозности сквозил в действиях новых правителей, возникли перебои в четко отлаженном механизме Храма. Чернь заволновалась — неслыханное дело в благословенном Хянджу, где каждый чих ставился на учет все видящими жрецами. Неужели хрустальный трон зашатался под худой задницей Чирса? Власть всегда легче взять, чем удержать.

Посвященный Чирс был строг, но отменно вежлив. Владетель Рекин подчеркнуто почтителен, но отнюдь не раболепен. Оба кружили вокруг да около, не скупясь на изъявление добрых чувств, но глаза их цепко следили друг за другом. Позиция не слишком выгодная для Рекина, которого всегда пугали черные глаза горданца.

— Я слышал, что почтенный Ахай покинул стены Храма? Чирс любезно указал владетелю на кресло напротив.

Честь неслыханная — мало кто из непосвященных удостаивался права сидеть в присутствии наместника Великого. Такое гостеприимство в отношении варвара только утвердило Рекина в мысли, что в Храме далеко не все ладно.

— Жрец Ахай обречен, рано или поздно руки посвященного Халукара дотянутся до его горла.

Чирс отмахнулся от разговора о меченом, как от надоедливой мухи. Лаудсвильский согласился с посвященным — тема была не из веселых и грозила испортить столь сердечно начавшуюся встречу.

— Пришла пора исполнения наших с тобой заветных желаний, благородный Рекин, — торжественно обратился Чирс к Лаудсвильскому. — Годы трудов и лишений не пропали даром.

Владетель насторожился, не вполне понимая, о чем идет речь. Посвященный Чирс напустил столько патоки, что немудрено было влипнуть в нее глупой мухой.

— Объединив усилия, Храм и Лэнд могут продвинуться но пути процветания куда быстрее, чем поодиночке. Нам есть чем поделиться друг с другом, не так ли, благородный друг?

Рекин поспешно кивнул, хотя речь Чирса слегка его удивила — с чего бы такая любовь к далекой варварской стране прорезалась у надменных храмовиков?

— Мы преодолели все: бешеное сопротивление меченых, тупоумие приграничных владетелей, не понимавших своей выгоды, подозрительность Геронта и его окружения, не желавших видеть дальше собственного носа, и вот мы у цели. Мечта моего отца посвященного Ахая становится реальностью. Два мира сливаются воедино. Не без наших с тобой усилий, благородный Рекин. И ни я, ни Храм не забудем оказанной тобой услуги.

Чирс протянул руку к столу — огромный изумруд заиграл зелеными гранями в холеных пальцах посвященного. Лаудсвильский задохнулся от восхищения. Нечто подобное он видел как-то раз в руках Беса, но этот камень был раза в полтора больше. Посвященный Чирс вложил драгоценный кристалл в раскрытую ладонь благородного владетеля:

— Прими эту безделушку в знак моей личной признательности, дорогой Рекин. Благодарность Храма будет куда весомее.

Лаудсвильский с трудом проглотил застрявший в горле ком и рассыпался в благодарности. Храм покупал его, Рекина Лаудсвильского, но зачем? Конечно, владетель не последний человек в Лэнде, но и далеко не первый. К чему же тогда такая неслыханная щедрость — один этот изумруд стоит целого состояния. Правда, Чирс и раньше золота не жалел, но сегодня он, кажется, решил превзойти самого себя. Неужели Храм настолько заинтересован в союзе с Нордлэндом? Впрочем, Чирс всегда был сторонником этого сближения. Недаром же он так долго кружил вокруг Лэнда, пытаясь усилить там влияние Храма, и, надо сказать, не без успеха. Лаудсвильский сильно сомневался, что намерения Храма были столь чисты и бескорыстны, как это сейчас утверждает Чирс. Храм явно копил силы для более решительных действий, но что-то нарушилось в его отлаженном механизме, и посвященные вознамерились подправить свои позиции.

— Мы решили направить посольство в Нордлэнд. Кому, как не тебе его возглавить, благородный Рекин.

— Я сделаю все, что в моих силах, — скромно потупился Лаудсвильский. — Хотя не могу поручиться за полный успех.

— Посвященный Магасар будет сопровождать тебя, благородный Рекин.

— Я бы предпочел, чтобы со мной отправился достойный Кюрджи, — владетель вопросительно посмотрел на Чирса, — Он прекрасно знает обстановку в Лэнде.

На лицо наместника Великого набежала легкая тень: — Достойный Кюрджи умер. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Лаудсвильский не все понял, но почел за благо не уточнять. Жаль достойного Кюрджи, старого и надежного друга, но в тайные дела Храма лучше не соваться — во избежание очень крупных неприятностей.

Глава 3ГНЕЗДО

Бес поднял голову, напряженно вслушиваясь в недружелюбный шепот Южного леса. Волк заворочался у него на руках и тихонько заскулил. Жар его маленького беспомощного тела меченый ощущал даже через полотно куртки. И Волк, и Тор уже двое суток не принимали пищи. Жареное мясо, которое без труда переваривали луженые желудки Беса и Крола, не пришлось им по вкусу. Трудности долгих переходов сказались даже на железном организме меченого, что уж тут говорить о детях, которым не исполнилось и четырех лет. Каждое утро Бес со страхом вглядывался в их исхудавшие лица и лихорадочно блестевшие глаза. В довершение ко всему дети простудились, и, слушая их кашель, Бес вздрагивал и сжимался в седле от собственного бессилия.

Крол подъехал к Бесу. Тор на его руках даже не шевелился, а только хрипел. В обычно равнодушных глазах червя меченый уловил ужас. Крол беспрестанно махал рукой, отгоняя кровососов от опухшего от укусов лица ребенка.

— Молоко, — произнес вдруг Крол, с трудом шевеля губами.

И это было едва ли не первое слово, которое Бес услышал за время их долгого, бесконечного пути. Меченый и сам знал, что без молока дети не выживут. Вопрос только в том, где взять это молоко посреди Южного леса, вдали от человеческого жилья, когда не знаешь, что подстерегает тебя за ближайшим деревом, и каждую секунду ждешь на падения вохров. С вохрами Бес уже имел дело два дня тому назад. Свежий шрам на лице и ноющая боль в боку не давали забыть об этом ни на минуту. Если бы не помощь Крола, то меченому, пожалуй, не удалось бы выйти победителем из схватки сразу с двумя чудовищами. Встреча с разъяренными вохрами сошла Кролу с рук, хотя Бес и опасался за его жизнь. Обладал ли красноглазый иммунитетом против вохров, или это была счастливая случайность, пока сказать было трудно.

— Молоко, — повторил Крол и даже чмокнул для убедительности губами.

— Знаю, — коротко бросил Бес, хотя раньше почти ни когда не разговаривал с Кролом вслух. Их общение сводилось только к мысленным приказам кукловода да повелительным жестам. Иногда Бесу казалось, что Крол — его продолжение, лишняя пара рук для изощренного мозга жреца Ахая. Но были случаи, вроде сегодняшнего, которые показывали, что собственный разум у Крола есть, и он вполне способен самостоятельно делать выводы из происходящего.

Шорох над головой заставил Беса насторожиться. В ту же секунду огромное тело мелькнуло в ветвях и всей своей массой обрушилось на круп коня. Бес среагировал мгновенно, даже не обернувшись, он всадил короткую очередь из автомата в чудовищно мускулистую грудь вожака.

— Молоко, — в третий раз произнес Крол.

Бес выругался и зло покосился на червя, но тот не отрываясь смотрел на поверженного вожака, и губы его мучительно шевелились, пытаясь сказать что-то очень важное.

— Проклятье, — Бес даже головой тряхнул, осуждая себя за недогадливость. Конечно Крол был прав. Вожаки не люди, но их самки выкармливают детенышей молоком. До сих пор меченый объезжал логова вожаков стороной, но, видимо, пришла пора нанести им дружеский визит.

Вожаки жили небольшими стаями. В каждой стае был матерый самец и десяток других помоложе, не считая многочисленных самок и детенышей. Стаи селились в больших гнездах из сухих веток, которые возводились над неглубокими, но вместительными ямами. Несколько раз Бес натыкался на подобные жилища, покинутые стадом, и даже провел в одном из них ненастную ночь. Вонь там стояла невыносимая, хотя по всему было видно, что вожаки покинули его довольно давно.

Бес передал Волка Кролу и, легко спрыгнув на землю, склонился над убитым вожаком. Заросшее рыжеватой густой шерстью мускулистое тело было разрублено очередью из арбалета едва ли не пополам. Меченый не знал, пользуются ли вожаки огнем, но то, что мылом они не пользуются, чувствовалось сразу. Вожак был из матерых — два пожелтевших клыка угрожающе торчали из широко разинутой смрадной пасти, хотя остальные зубы были вполне человеческими. Низкий покатый лоб придавал и без того не блещущему красотой лицу выражение тупой свирепости. Длинные когти на сведенных предсмертной судорогой пальцах внушали невольное уважение, так же как и чудовищные бицепсы. Насколько знал Бес, вожаки редко охотятся в одиночку, а следовательно, где-то неподалеку находятся молодые самцы, нападения которых можно ожидать в любую секунду.

Бес отправился на поиски гнезда один, оставив огненный арбалет Кролу. Меченый не сомневался, что красноглазый не оставит детей, если с ним случится несчастье. Другое дело, что шансов выжить у них практически не будет Жизнь Волка и Тора сейчас на лезвиях мечей Беса, и он не имеет права на ошибку.

Меченый умел ходить по лесу бесшумно — бесценный опыт, приобретенный в пору далекого детства. Ах, какая охота была в Ожском бору! И как он гордился своими победами. Первый олень, убитый стрелой прямо в глаз. Первый храмовик, выброшенный из седла ударом короткого меча. И радостный вопль победы, венчающей дело, — за Башню. Он одержит победу и в этот раз, но некому будет радоваться его успеху.

Молодой вожак издал короткий вопль и рухнул к ногам Беса, поверженный взмахом меча. Его собратья глухо заворчали, окружая пришельца. Из гнезда послышался визг детенышей и вой рассерженных самок. Этот вой подхлестнул Беса. Все пока складывалось удачно, наверняка среди есть и кормящие — спасение Волка и Тора. Не дать им только разбежаться по лесу. Бес рванулся к гнезду, по пути уложив двух самых агрессивных самцов. Однако их смерть не произвела на остальных особого впечатления, они не обратились в бегство, как рассчитывал меченый, а бросились на чужака, потрясая сучковатыми дубинками, Справиться с семью самцами оказалось не так-то просто, к тому же Бесу мешала рана в боку. Меченый метался на узком пятачке перед входом в гнездо, рассыпая удары на право и налево. Его хриплые крики не уступали воплям вожаков ни силой, ни свирепостью. Каждый отстаивал свое, и кровь, струившаяся из ран, только подхлестывала ярость противников. Бес уложил еще троих, но и сам получил несколько чувствительных ударов. Дубинка одного из вожаков скользнула по его голове и рассекла кожу на лбу. Кровь из раны заливала Бесу глаза, и он то и дело проводил по лицу рукавом. Несколько самок бросились было из гнезда в бега, но меченый без жалости зарубил одну из них мечом, а остальных загнал обратно увесистыми пинками. Молодые вожаки при виде убитой самки издали горестный вопль, поразивший Беса. Боль, звучащая в этом вопле, была почти человеческой. Но времени на переживания у него не осталось — четверо уцелевших вожаков навалились на него разом. Бес вышел из этой схватки не без урона: левая рука повисла как плеть, а оба меча так и остались в телах убитых вожаков. Последний уцелевший самец наседал на обезоруженного меченого, потрясая дубинкой, Бес кружил по поляне, уклоняясь от выпадов разъяренного вожака и выбирая время для удара. Вожак промахнулся в очередной раз и глухо зарычал. Бес коротко, без замаха, ткнул его носком сапога между ног. Вожак взвыл и присел. Бес прыгнул вперед и нанес ему удар ногой в висок. Вожак коротко хрюкнул и уткнулся носом в землю. Меченый склонился над поверженным, тот еще дышал. Бес достал из-за голенища сапога нож, но в последний момент передумал. Ему захотелось присмотреться к вожаку поближе. Раз уж придется жить в Южном лесу, то не худо бы узнать повадки его обитателей. Достав из сумки крепкую тонкую веревку, он стянул ею руки и ноги самца.

Крики самок в гнезде стихли, не было слышно и визга детенышей. Бес насторожился. Забросив мечи в ножны, он шагнул внутрь, держа в правой неповрежденной руке плеть. Так и есть: дыра в противоположной стене гнезда подтвердила его догадку. Бес выругался и, превозмогая слабость от потери крови, двинулся по следу. Погоня продолжалась долго, меченый обессилел от жажды и потери крови, но упрямо двигался вперед, благо следы на влажной от утренней росы траве читались четко. Самки с детенышами не могли двигаться быстро и рано или поздно должны были остановиться на отдых. Бес вдруг осознал, что самки ходят по кругу, не отдаляясь от гнезда, и проклял себя за недогадливость. Он решил переменить тактику и, вместо того, чтобы кружить за самками, рискнул пойти им наперерез. Его расчет оправдался довольно быстро: он едва успел занять удобную позицию, как на поляну вышли, испуганно озираясь по сторонам, две самки. Обе несли на руках детенышей и, видимо, обессилили от долгого кружения по лесу. Бес прыгнул вперед и вцепился в волосы ближайшей самки, та от неожиданности выронила детеныша и, издав протяжный испуганный вопль, рванулась в сторону, оставив в руках меченого добрую прядь волос. Бес выругался и подхватил на руки детеныша. Детеныш испуганно заверещал, самка мгновенно остановилась, ее глаза с ужасом и мольбой смотрели на грозного пришельца. Бес, не оглядываясь, пошел прочь. Детеныш заверещал громче, призывая мать. Судя по шороху за спиной меченого, она откликнулась на этот призыв. Время от времени размашисто шагавший Бес слышал ее жалобные всхлипы и ободряющие крики. Детеныш, как ни странно, успокоился довольно быстро и даже, как показалось меченому, задремал на его плече, Бес миновал разоренное гнездо. Связанный вожак по-прежнему лежал у входа, корчась и извиваясь в бесплодных усилиях разорвать путы. Меченый походя ткнул его сапогом в бок. Самка откликнулась на злобный рык вожака жалобным воем, но не остановилась. Бес с удивлением заметил, что и вторая самка с детенышем на руках крадется вслед за первой, пугливо озираясь по сторонам. Крол встретил Беса возгласом удивления и ошалело уставился на принесенного детеныша. Самка долго кружила вокруг костра, то приближаясь, то удаляясь. Бес терпеливо ждал, тупо глядя на огонь покрасневшими от дыма глазами. Детеныш проснулся и запищал. Волк и Тор поддержали его дружным ревом. Самка не выдержала и подошла к костру, судя по всему, огонь ее не пугал. Бес протянул ей детеныша, она жалобно вскрикнула и опустилась на землю в двух шагах от меченого, прижимая к груди драгоценную ношу. Детеныш затих и зачмокал губами. Крол, не дожидаясь команды Беса, притащил Тора и сунул его в руки испуганной самки. Вид одетого ребенка, видимо, поразил ее, но она быстро успокоилась и приняла Тора так же ласково, как и своего детеныша. Вторая самка уже не таясь подошла к костру и присела рядом с первой. С Волком проблем не было — он охотно принял предложенную ему грудь и принялся сосать с не меньшим аппетитом, чем Тор.

Бес вздохнул с облегчением: кажется, ему удалось решить и эту трудную проблему. Встал вопрос — что делать дальше? Необходимо было время, чтобы осмотреться, наметить дальнейший путь, да и Волку с Тором нужен был отдых. Бес приказал Кролу притащить пленного вожака. Красноглазый обернулся быстро: вожак, к удивлению меченого, шел сам, изредка огрызаясь в сторону подгонявшего его человека. Увидев самок, он успокоился и добровольно присел к костру, вытянув вперед связанные руки. Бесу показалось, что самец смирился со своей судьбой, но тем не менее приказал Кролу связать его покрепче.

Меченый прислонился спиной к толстому стволу дерева и утомленно задремал у костра. Налетевший ветерок уныло шелестел зеленой листвой, и в этом шепоте Южного леса меченый уже не улавливал ничего враждебного. Очнулся он от громкого визга рассерженных детенышей. Волк и Тор довольно вольготно расположились на коленях у кормилиц и, несмотря на слабость, завоеванных позиций сдавать не собирались. Возня продолжалась довольно долго. Самки смотрели на эту борьбу безучастно, Бес тоже решил не вмешиваться. Волк без лишних церемоний столкнул конкурента, и тот жалобно пищал, ползая по земле. Тор ограничился тем, что изрядно потрепал противника и благодушно позволил разделить ему материнское тепло. Самка, кормившая Волка, что-то проурчала ему на ухо, ребенок притих и уже не возражал против присутствия детеныша. Беса эта суета позабавила. Волк и Тор на удивление быстро пришли в себя и, судя по всему, чужое молоко пришлось им по вкусу. С некоторой оторопью меченый вдруг увидел, что у его костра собрались все самки из разоренного гнезда, числом никак не меньше пятнадцати, да плюс еще неисчислимое количество детенышей разного пола и возраста. И вся эта компания уходить явно не собиралась, а ждала от нового хозяина руководящих указаний.

Глава 4РАЗУМ ЮЖНОГО ЛЕСА

Зима этого года выдалась на удивление мягкой: снег пролежал чуть больше трех месяцев и растаял без следа. Ранняя весна несла Бесу новые заботы — гнездо со дня на день должно было пробудиться от зимней спячки, а это ни много ни мало три десятка лишних ртов, которые будут перемалывать припасенную за зиму пищу с невероятной быстротой. Прошлая осень оказалась довольно бедной на урожай грибов, плодов и ягод, а это означало резкое сокращение живности в лесу и непримиримую борьбу за существование с соседними гнездами, которая, впрочем, редко переходила в кровавые разборки. До сих пор Бес сосуществовал с соседями довольно мирно. Лишь в первый год они доставили ему неприятности, выкрав из гнезда несколько молодых самочек, к большому неудовольствию Уха, единственного уцелевшего самца. Бес посмотрел на происшествие сквозь пальцы и, как вскоре выяснилось, напрасно — его равнодушие расценили как слабость. Вожаки соседнего гнезда разорили кладовую, унеся все припасы, кроме того, они изрядно потрепали Уха, который с героическим упорством защищал добро хозяина. Бес расправился с грабителями без жалости: убив матерого самца, он увел троих молодых самцов в свое гнездо. Такое подкрепление явно обрадовало Уха, который взялся за воспитание вновь прибывших со свойственной ему бесцеремонностью. Их визг Бесу пришлось слушать на протяжении недели, Потом все стихло. Ух навел порядок в гнезде, определив каждому его место. После этого случая Бес был признан всеми соседями, и за минувшие два года не произошло ни одного сколь-нибудь серьезного инцидента. Правда, по-прежнему крали из гнезда молодых, входящих в возраст самочек, но Ух относился к этому философски, а Бес тем более. Впрочем, Ух и его головорезы не оставались в долгу, и поскольку население гнезда не уменьшалось, действовали по мнению меченого, слишком уж усердно.

Появление молодых крепких самцов в гнезде облегчило Бесу жизнь. Вожаки, проявляя завидную изобретательность, всерьез занялись охотой под руководством неутомимого Уха, и вскоре гнездо вполне могло обходиться и без помощи меченого. Охота на лесных кабанов была любимым занятием Уха, проявлявшего завидную прыть, когда нужно было увернуться от острых клыков разъяренного кабана, и чудовищную силу, когда требовалось нанести последний удар дубиной или камнем по обессилевшему животному.

То, что с наступлением холодов гнездо впало в спячку, удивило и обрадовало Беса, но Тор и Волк придерживались иного мнения. Мало того, что исчезло дармовое молоко, но и посещение гнезда было им строго-настрого запрещено. Исчезли все друзья детских игр, и горе их было безутешным. Беса никакими силами нельзя было затянуть в гнездо. Вонь там стояла невыносимая. Зато Волку и Тору эта вонь ни сколько не мешала, они сами не прочь были завалиться в спячку на всю зиму в столь теплой компании. Самки, кормившие Волка и Тора, крепились дольше всех, но природа наконец взяла свое, и приунывшим детям пришлось смириться с потерей.

Крол в один из морозных дней притащил откуда-то целый выводок щенков, к большому неудовольствию меченого, который терпеть не мог псов. Зато Волк и Тор были в восторге. Скрепя сердце, Бес оставил щенков в срубе. За два года щенки превратились в матерых псов и ни на шаг не отходили от хозяев. К удивлению Беса, очухавшееся по весне гнездо приняло пришельцев без особого восторга. Псы тоже отнеслись к вожакам настороженно, к гнезду они близко не подходили, предпочитая держаться возле сруба. Для меченого вожаки были неотделимы от псов и такая их взаимная если не вражда, то неприязнь поразила его. Все это было тем более странно, что Бес не раз наблюдал, как Ух использует псов для загона крупного зверя.

Правда, после этого вожак очень скупо делился с ними добычей, хотя без куска не оставлял. Но, похоже, охотой и ограничивались точки соприкосновения вожаков и псов. Вне охоты и те и другие предпочитали держаться друг от друга на расстоянии, обустраиваясь каждый на свой лад. Еще больше поражало Беса то обстоятельство, что ни один вохр не осмеливался вступить на территорию, контролируемую гнездом. Ух тоже никогда не покушался на охотничьи угодья вохров. Создавалось впечатление, что между вохрами, вожаками и псами был заключен когда-то договор, и все стороны скрупулезно выполняли его условия. Все больше и больше меченого мучила мысль — какая сила гонит этих мирно сосуществующих друг с другом животных в Приграничье и Суранские степи? Но за эти годы он объездил Южный лес на сотни верст кругом и не нашел даже намека на присутствие подобной силы. В своих странствиях Бес частенько сталкивался и с вохрами, и с вожаками, но ни те, ни другие не проявляли по отношению к нему враждебности. Быть может, их успокаивало присутствие собак, а может быть, Бес настолько пропах запахом вожаков, что казался обитателям Южного леса почти родным? Бес не раз слышал досужие рассуждения о разумности вожаков, но, проведя с ними рядом два года, вынужден был отбросить эту идею. Вожаки были, конечно, разумнее псов, разумнее вохров, однако все их усилия были направлены исключительно на добывание пищи, и здесь они проявляли поражавшую меченого изобретательность. Ко всему остальному они проявляли редкостное равнодушие. Даже гнезда вожаки строили по одному раз и навсегда заведенному порядку, и все попытки Беса внести хоть какие-то изменения в уклад их жизни встречали глухое сопротивление всего стада. Если у вожаков и был разум, то это был разум совсем иного, чем у людей, склада.

Южный лес был на удивление щедр к своим обитателям. Такого количества плодов, грибов и ягод Бесу никогда не доводилось видеть, хотя он и вырос в Ожском бору. Плоды поражали не только количеством, но и величиной, словно их вырастил добрый волшебник, решивший осчастливить весь мир.

Зима в Южном лесу была мягкой, но все-таки вожаки и вохры впадали в спячку, стоило только ударить первым морозам. Бес любил Южный лес в зимнюю пору, он чувствовал себя здесь полным хозяином. Он обнаружил тут много интересного, но так и не встретил главного, ради чего и затеял поиски, — следов присутствия человека. Это обстоятельство огорчило Беса. Он уходил от сруба все дальше и дальше, но мир вокруг не менялся. Только однажды меченый натолкнулся на человеческий след — кто-то огнем и мечом прошелся по северной кромке Южного леса, истребляя все живое на своем пути. Скорее всего, этим человеком был Тор Нидрасский, его отец. Бес не раз слышал рассказы молчуна Кона о походе в логово вохров. Меченые встретили тогда жесткий отпор стаи. Кон уверял, что ни когда в жизни не видел такого количества вохров, а псами кишела вся округа. Словно кто-то невидимый предупредил обитателей Южного леса о вторжении чужаков. Тор Нидрасский, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, повернул обратно. И правильно сделал, как теперь понимал Бес, меченые просто затерялись бы в этом зеленом мире, а сопротивление стаи возрастало бы с каждым их шагом. И все-таки Тор Нидрасский многого добился: часть Южного леса, обращенная к Приграничью, была выжжена дотла. Гнезда вохров и вожаков были разорены на добрую сотню верст, и только сейчас эти места стали заселяться вновь образовавшимися семьями. Южный лес медленно, но неуклонно залечивал тяжкие раны.

Бес не раз имел возможность наблюдать, как образуются новые гнезда: несколько заматеревших вожаков отделялись от стаи и, совершив ряд набегов на соседние гнезда, уводили молодых самок с собой на новые необжитые места. Но далеко не всегда такие набеги заканчивались удачно. Вожаки ретиво следили за своими семействами, и тогда незадачливым налетчикам ничего другого не оставалось, как искать счастье вне Южного леса, Так, собственно, и образуется стая: чем больше молодых окрепших вожаков не могут обрести семью под кронами Южного леса, тем сильнее становится напор стаи на Приграничье и Суран. Пожары и засуха тоже способствуют изгнанию лишних ртов из гнезда. К тому же в стаях количество детенышей-самцов более чем вдвое превосходило количество самок, и это приводило, в конечном счете, к тому, что Южный лес с поразительной регулярностью выталкивал за свои пределы тысячи и тысячи злобных существ, которые в поисках пищи готовы были все смести на своем пути.

Странные ноющие звуки за спиной заставили меченого обернуться. Отощавший вохр бежал к Бесу, и в его глазах не было дружелюбия. Какая-то случайность подняла его из гнезда раньше времени — такие вохры особенно свирепы и опасны. Бес вскинул арбалет и выстрелил. Вохр споткнулся на бегу и рухнул в грязь. Был он еще жив, когда меченый подъехал к нему вплотную, руки и ноги слабо подергивались, разгребая оттаявшую землю. Судя по всему, вохру пришлось несладко в эту зиму, шерсть на нем висела клочьями, а обвисшая кожа прилипала к костям. Бес прикончил чудовище ударами мечей. Это была самка и не из самых крупных. Что-то вдруг запищало под ее тяжелой лапой. Два маленьких комочка, напоминавших скорее беспомощных щенков, чем свирепых вохров, вцепились в бок самки и висели там, словно приклеенные. Бес с трудом оторвал вохрят от остывающего тела. До сих пор ему не доводилось видеть новорожденных детенышей вохров, а эти, судя по всему, появились на свет совсем недавно. Меченый довольно долго рассматривал покрытые пухом писклявые комочки, а потом бросил их в висевшую на боку сумку и в задумчивости покачал головой.

Бес возвращался домой уже под вечер, ревниво разглядывая набухающие почки на деревьях. Южный лес просыпался от зимней спячки, и это пробуждение несло с собой новые заботы. Поиски страны Хун придется оставить до лучших времен, если эти времена когда-нибудь наступят. Союзников придется искать поближе: в Лэнде, в Суранских степях, в Восточных лесах.

Волк и Тор, путаясь в полах длинных шуб из заячьего меха, выкатились из дверей сруба навстречу отцу, приветствуя его криками, которые больше напоминали вопли детенышей вожаков, чем речь обычных детей. И это обстоятельство неприятно поразило Беса. Ему вдруг пришло в голову, что подросшие дети редко обмениваются словами и между собой, и с ним, Бесом, предпочитая разговорам дикие вскрики и сумбурные бессмысленные жесты.

— Здороваться надо, — бросил он сыновьям не слишком дружелюбно.

Волк и Тор растерянно переглянулись, не понимая, что, собственно, от них требует рассерженный отец. Вопли, которые они издавали, были приветствием вожаку, возвращавшемуся в свое гнездо.

— Черт знает что, — буркнул Бес.

Мальчишки были правы: откуда они могли набраться человеческих привычек, если с весны и до глубокой осени пропадали в гнезде, играли, питались и даже в последнее время охотились вместе со стадом. Бес попробовал вспомнить себя пятилетнего, но без особого успеха. Скорее всего, эти дети отличались по развитию от других детей их возраста, но винить в этом можно было только отца. Волку и Тору нужна мать, а не самка вожаков Су, на которую он переложил бремя их воспитания. Да и Бесу нужна женщина. Вопрос только в том, где ее взять.

Меченый достал из сумки двух сосунков-вохров и протянул их сыновьям. Те взвыли от восторга, еще не совсем понимая, кого принес им из леса отец.

— Это вохры, — пояснил Бес.

Оба очень удивились этому известию. Вохры ведь большие. Волк едва не упал, пытаясь показать отцу, какими бывают вохры. Бес поймал его за ворот шубы и, встряхнув как следует поставил на ноги.

— Объясни словами.

Волк пригорюнился — зачем словами, когда все понятно и так.

— Вохр большой, — наконец выдавил он из себя, путаясь в согласных.

— Большой, — подтвердил расторопный Тор, — вот такой.

Он повторил движение Волка и издал крик, имитирующий вопль довольного жизнью вохра. Бес только рукой махнул.

Глава 5НАБЕГ

Наступившее лето подтвердило ожидания Беса — дичи в Южном лесу стало гораздо меньше. Нельзя сказать, что гнездо голодало, но и прежнего изобилия не было. Положение соседних гнезд было еще хуже. Меченый ждал событий, и они не замедлили явить себя во всей красе. В один из жарких дней внимание меченого привлек шум в гнезде, там явно что-то происходило. Слышались громкие вопли и угрожающее рычание. И наконец из гнезда вывалилась шумная толпа детенышей, среди которых выделялись возбужденным видом Волк и Тор. Следом вылетели один за другим три молодых вожака, разъяренных и изрядно помятых. Бес помнил их еще детенышами, но за два года они подросли и еще осенью пытались претендовать на равное с взрослыми самцами положение в гнезде. Ух с помощью других взрослых самцов подавил бунт в зародыше, но, как оказалось, ненадолго. Молодые самцы бросились к Бесу, отчаянно при этом жестикулируя. Похоже, они просили у него защиты как у главаря стада. Ух и четыре других взрослых самца застыли в растерянности. Однако меченый не собирался вмешиваться в их действия, он терпеливо ждал, что будет дальше. Уха его поведение приободрило — потрясая дубинкой, вожак решительно двинулся на молодых самцов. Не найдя защиты у Беса, молодые вожаки растерялись и двинулись прочь от родного гнезда, недовольно огрызаясь. Вслед им неслись торжествующие вопли Уха и трех его ближайших соратников. К удивлению меченого, радость Уха разделяли и самки с детенышами. Бес сильно сомневался, что изгнанным самцам удастся создать новое гнездо. Начиная с весны, он встречал немало самцов, бродивших по лесу в одиночку, парами или небольшими группами. Были они агрессивными и злобными, так что ухо с ними следовало держать востро. Гнезда гнали их с охотничьих угодий без жалости, особенно непримиримы были самки. Это тем более удивительно, что более заботливых матерей, чем самки вожаков, трудно было себе представить. Но очень может быть, что именно забота о потомстве и делала их такими неуступчивыми в данный момент. Детеныши вожаков росли на удивление быстро и уже к десяти годам, по прикидкам Беса, становились зрелыми самцами. А выросшие самцы были лишними в родном гнезде, о чем им напоминали без лишних церемоний.

Пух и Дух выкатились из сруба, и двумя пушистыми комочками скатились к ногам Беса. За два месяца вохрята изрядно подросли и теперь уже не уступали псам ни ростом, ни силой, превосходя их понятливостью. Детеныши вожаков сторонились вохрят, зато Волк и Тор души в них не чаяли. Бес против этой растущей дружбы не возражал, тем более что Пух и Дух легко повиновались его мысленным приказам. С детенышами вожаков дело обстояло сложнее, быть может потому, что они были частью единого целого — гнезда.

Бес приказал Кролу седлать коня, но потом передумал. Гнедой будет только помехой в деле, которое он задумал. А задумал Бес ни много ни мало проверить свои предположения относительно стаи. По его наблюдениям вожаки скапливались на окраине Южного леса, там же рыскали псы и вохры. Со дня на день стая могла сорваться с места и уйти в набег. Бес никак не хотел пропустить этот момент. Ему еще многое предстояло узнать о стае, но он не сомневался в успехе: рано или поздно Бес Ожский заставит разум Южного леса работать на себя. И тогда посмотрим, сможет ли этот мир противостоять силе Черного колдуна.

Рекин Лаудсвильский пребывал в отличном расположении духа — близилось окончание тяжелого продолжительного путешествия. За маячившим на горизонте холмом начинались земли духов, а там и до крепости храмовиков рукой подать. В крепости можно будет отдохнуть, а потом продолжить путешествие до Бурга по дороге относительно безопасной, наезженной многими караванами и тщательно охраняемой в последние годы. Посвященный Чирс и король Гарольд покровительствовали торговле. И даже тупые приграничные владетели, косо посматривавшие поначалу на деятельность Лаудсвильского, потихоньку начали усваивать мысль о выгодности проводимой им политики. Первым поддержал Рекина Ульф Хаарский, один из самых умных и влиятельных, несмотря на молодость, владетелей в Приграничье и Нордлэнде. Ульф, в отличие от многих, умел считать на несколько ходов вперед и не отличался излишней щепетильностью в выборе средств. Лаудсвильский гордился тем, что первым разглядел в угрюмом мальчишке незаурядную личность и помог ему встать на путь возвышения. Кто знает, какой бы в ином случае оказалась судьба ярла Ульфа Хаарского, тем более что в начале пути ему пришлось столкнуться с такими людьми, как Бьерн Брандомский и Грольф Агмундский, да упокоятся их души в раю, если они нашли туда дорогу. Рекин тяжело вздохнул, припоминая кончину суровых владетелей. Угомонились-таки. Увы, никто в этом мире не вечен. Но угомонился ли наконец их убийца, этот подонок Бес Ожский, или его все еще продолжает носить грешная земля? Будем надеяться, что он все-таки сгинул среди вохров в Южном лесу. С этой мыслью жить как-то уютнее. Рекин пытался выяснить судьбу почтенного Ахая в Хянджу, но ничего нового храмовики сообщить ему не могли. Лаудсвильского отсутствие вестей о Черном колдуне успокоило, но Ульф Хаарский, приведший в столицу храмовиков отряд в две тысячи наемников, был, кажется, огорчен. Чужую душу понять трудно, даже такому проницательному человеку, каким считал себя благородный Рекин. В Хянджу ярлу будет где развернуться. Похоже, он нашел общий язык и с посвященным Чирсом, и с посвященным Халукаром. Правда, на Ульфа косо посматривал посвященный Вар, Левая рука Великого, но тем хуже для Вара.

Тонкая улыбка появилась на губах владетеля Лаудсвильского, когда он бросил взгляд на своего молодого спутника владетеля Аграамского. Дурачок. Он воображает, что породнился с одним из самых могущественных жрецов Храма Великого, хотя Рекин намекал ему об истинном положении дел. К сожалению, мальчишка слишком самоуверен. Его дед, старик Аграамский был поскромнее, правда, умом тоже не блистал. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что молодой Тейт потерял голову — дочь посвященного Вари Айяла была редкостной красавицей. Даже вечно угрюмый Ульф Хаарский не остался, кажется, равнодушным к чарам горданки. Возможно, именно поэтому благородный Тейт так спешил со свадьбой и отъездом. Даже долгая и трудная дорога не охладила чувств влюбленного владетеля. Он и в данную минуту вьюном кружился возле повозки, ободряемый улыбкой красавицы. Эх, молодость, молодость, святая простота! Время посвященного Вара закончилось — это Лаудсвильский уловил сразу. Судьба старого полководца читалась в прищуренных глазах Чуткого уха Храма и в горделивом взоре посвященного Чирса. В Храме готовились к большим переменам, и Лаудсвильский поспешил убраться восвояси, дабы не зацепили ненароком. Впрочем, Аграамский не останется в накладе — кроме красавицы он получил немалое приданое. Лаудсвильский покосился на телеги, окруженные плотным кольцом дружинников Тейта. Рекин от души пожелал молодому владетелю довезти обретенные сокровища до родового замка. Это было бы на руку и самому Лаудсвильскому: счастье, выпавшее на долю Аграамского, подхлестнет других владетелей, и от желающих послужить Храму отбоя не будет.

Лаудсвильский обернулся: густое облако пыли поднималось у горизонта. Сердце владетеля болезненно сжалось. Неужели стая?! А ведь достойный Санлукар утверждал, что пожары уничтожили в прошлом году огромные лесные массивы и тем самым перекрыли монстрам путь в Приграничье.

— Бросай обозы к черту и уноси ноги, — крикнул Лаудсвильский Аграамскому.

— А как же золото? — возмутился Тейт.

— Вохрам золото ни к чему. Если уцелеем, мы за ним вернемся.

Лаудсвильский огрел захрапевшего коня плетью и, не оглядываясь, поскакал вперед. Десять его воинов во главе с бывалым Эрлингом ринулись следом.

Аграамский растерялся: о стае он слышал, но никогда не сталкивался с ней нос к носу. Его дружина смешалась. Часть воинов бросилась вслед за Лаудсвильским, но большинство остались на месте, растерянно поглядывая на владетеля.

— Может, это кочевники? — неуверенно предположил кто-то.

Аграамский приподнялся на стременах, пытаясь разглядеть в клубах пыли угрожающую ему и его людям опасность. Если это кочевники, то было бы большой глупостью бросать им обоз на разграбление. Да и стая, если она не слишком велика, вполне по силам его людям, среди которых было несколько наемников, служивших на границе еще ярлу Гоонскому.

— Только бы вохров не было, — сказал один из дружинников, — а с вожаками мы справимся.

— Телеги в круг, — крикнул владетель Аграамский.

Возницы действовали на редкость слаженно. Дружинники поместили коней в огороженное пространство, а сами укрылись за телегами, изготовившись к стрельбе.

Лаудсвильский обернулся на скаку — кажется, благородный Тейт вздумал защищаться. Боже, какой идиот! Эрлинг, скакавший рядом с хозяином, грязно выругался.

— Тейту конец, — бросил он. — Это стая, и большая к тому же.

Рекин не отозвался — Аграамского, конечно, жаль, но собственная жизнь дороже. Видимо, со стен крепости заметили скачущих во весь опор беглецов. Ворота распахнулись раньше, чем Лаудсвильский доскакал до глубокого рва. Подъемный мост был уже опущен, и группа всадников стремительно ворвалась в крепость.

— Стая! — крикнул Эрлинг удивленным храмовикам. Это страшное слово произвело на обитателей крепости свое магическое действие. Подъемный мост был вздернут и мгновение ока, а воины, прихватив арбалеты, бросились на стены.

Встревоженный Санлукар, Меч и око Храма на далеких Северных землях, сам вышел встречать благородного Рекина. На иссеченном морщинами лице старого воина явственно читалась тревога.

— Всем удалось спастись? — спросил он вместо приветствия.

— Благородный Тейт Аграамский остался оборонять обоз, — вздохнул Эрлинг.

— Он что, сумасшедший, этот ваш благородный Тейт, — В сердцах воскликнул огорченный чужой глупостью Санлукар.

Лаудсвильский раздраженно хлопнул плетью по сапогу:

— Я предупреждал его, но мальчишка, похоже, обезумел от жадности. К тому же он вообразил, что нас атакуют кочевники.

— Так, может, он прав?

— Достойный Санлукар, — вспыхнул Лаудсвильский, — я прожил на границе почти двадцать пять лет и способен отличить кочевника от вохра.

— Я не хотел тебя обидеть, благородный владетель, — извинился жрец, — но, видимо, нам остается надеяться только на чудо.

Лаудсвильский сразу обмяк и тяжело оперся на руку Эрлинга, лицо его исказила гримаса боли:

— Я знал еще деда этого юноши, наши замки стоят рядом, но, черт возьми, что же я мог поделать.

— Со стаей шутки плохи, — подтвердил достойный Хоремон, помощник Санлукара, — чудо, что вы сами уцелели.

— Прошу благородного владетеля Лаудсвильского раз делить со мной ужин, — Санлукар вспомнил наконец о долге хозяина. — Достойный Хоремон позаботится об остальных.

Лаудсвильский с трудом привел в порядок расстроенные мысли и чувства. Надо же случиться такому несчастью на исходе пути. Стая явно шла с востока, и это обстоятельство не на шутку встревожило Рекина. Нужно поговорить с Санлукаром и послать гонцов к Гутормскому, пусть его наемники подготовятся — береженого Бог бережет.

Владетель критически осмотрел себя в зеркале и покачал головой: будем надеяться, что Санлукар простит небрежность в одежде гостя ввиду серьезности сложившихся обстоятельств. Хотя дело, конечно, не в одежде, а скорее в глазах, где надолго поселился страх. Все-таки встреча со стаей не проходит даром даже для людей, много чего повидавших в этой жизни.

За столом владетеля поджидали достойные Санлукар и Хоремон. Рекин не преминул отметить изысканность ужина — повара Храма славились своим искусством. Жаль только, что храмовики не пьют вина, но, может, для гостя сделают исключение.

— Я послал разведчиков на место трагедии, — сообщил Санлукар владетелю.

У благородного Рекина сразу пропал аппетит:

— Меня уверяли, что появление стаи этим летом в наших краях невозможно.

— Когда имеешь дело со стаей, то верить следует только собственным глазам, — холодно заметил достойный Хоремон.

Лаудсвильский уныло кивнул — упрекать кого-то в данной ситуации было просто глупо.

— Ежегодно мы теряем несколько десятков человек, — вздохнул Санлукар. — У Гутормского потери не меньше. Тем не менее все уверяют меня, что напор стаи сильно ослаб.

— Но это правда, — Рекин принял замечание жреца на свой счет. — После того как Тор Нидрасский разорил Южный лес, активность стаи сошла почти на нет.

— Посвященный Геронт, да не отринет его от сердца Великий, ошибся, приказав уничтожить меченых, — заметил вдруг Хоремон. — И мы теперь расплачиваемся за его ошибку.

Лаудсвильский слабо улыбнулся. Сразу видно, что достойный жрец никогда не имел дело с мечеными. Еще большой вопрос, что хуже: стая или Башня.

— Если бы меченых можно было высиживать из яиц, я бы сам стал наседкой, — невесело засмеялся Санлукар.

При этих словах достойного жреца в голове Лаудсвильского промелькнула интересная мысль, но вслух он ее высказывать не стал. Эту идею стоило для начала обсудить с корешем Гарольдом, и, кто знает, быть может, шутка Санлукара обернется явью.

Храмовый стражник неслышными шагами вошел в комнату и склонился к уху коменданта крепости.

— Не может быть! — Санлукар даже привстал от изумления. Стражник только руками развел в ответ на всплеск эмоций начальника, а Лаудсвильский застыл с поднесенным ко рту кубком, выражая нелепой позой немой вопрос.

— Тейта привезли, — сказал Санлукар собеседникам. — Кажется, он еще жив.

Рекин вздрогнул и едва не уронил на колени наполненный до краев кубок, уж слишком неожиданной оказалась принесенная храмовиком весть.

Глава 6ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ

Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: часы благородного Тейта сочтены. Но молодой владетель еще дышал, воздух со свистом вырывался из его разодранной в клочья, залитой кровью груди. Глаза лихорадочно блестели на мертвенно-бледном лице. Благородный Тейт находился в сознании, хотя непонятно было, в чем это сознание теплилось.

— Рекин, — прохрипел он, — спаси ее.

— Это бред, — Санлукар осторожно прикоснулся к руке умирающего.

— Мы нашли его под перевернутой телегой, — пояснил стражник. — Стая разбрелась по окрестным лесам, и нам удалось добраться до обоза.

— Ну и что там? — спросил Лаудсвильский. Храмовик только рукой махнул, но присутствующим и без подробных описаний все было ясно.

— Я его узнал, Рекин, — горячо зашептал вдруг Тейт. — Я запомнил его еще с тех пор. Он изменился, но взгляд у него остался тем же. Ты помнишь, как он смотрел на нас, когда мы убивали его друзей? Он воскрес, он вернулся!

— Кто он? — Санлукар встревоженно смотрел на остолбеневшего Рекина.

— Бес Ожский...

Аграамский всхлипнул в последний раз и затих. Санлукар закрыл ему лицо покрывалом и, выпрямившись, смахнул то ли пот, то ли слезы с морщинистых щек.

— Кто такой этот Бес Ожский? — спросил Хоремон у Лаудсвильского.

Красные пятна медленно проступали на белых щеках Рекина.

— В Храме его знали как почтенного Ахая.

Теперь пришла очередь остолбенеть достойному Хоремону:

— Я слышал, что он сгинул в Южном лесу.

— Похоже, Южный лес не оправдал наших надежд, если, конечно, Тейт не бредил.

— Но не мог же он привести стаю, — потрясенно проговорил Санлукар.

— А почему бы нет, достойный, — зло скривил губы Лаудсвильский. — Стая в этот раз пришла с востока, а ведь до этого она приходила только с юга. Выходит, кто-то помог ей обогнуть выжженные вами места.

— Чудовищно! — прошептал Санлукар. — Невероятно!

— Он водил за собой пятьдесят пешек, — напомнил Хоремон. — Ни один Меч Храма не был способен на такое.

— Спасибо Храму, — усмехнулся Лаудсвильский. — Вы славно поработали для общего блага.

— Кукловоды никогда не изменяли Великому, — слабо запротестовал Хоремон.

Лаудсвильский безнадежно махнул рукой:

— Я должен ехать в Бург. Одно дело, когда стаей управляет голод, и совсем другое, когда ее ведет в набег разум, да еще такой изощренный разум, как у почтенного Ахая.

— Может, тебе стоит переждать, владетель? — засомневался Хоремон.

— Бог не выдаст — свинья не съест. Стая разбрелась по лесу, так что есть надежда проскочить вдоль озера Духов. Завтра днем такой возможности уже не будет.

Санлукар согласился с Лаудсвильским:

— Я тоже пошлю гонца к посвященному Чирсу. Против этой новой напасти нужны гвардейцы почтенного Кархадашта с их убойным оружием.

В словах достойного жреца была логика, но Рекин сильно сомневался, что его предложение понравится наместнику Великого. Хотя, если почтенный Ахай действительно верховодит стаей, то неизвестно, куда она повернет в следующий раз.

Хокан Гутормский встретил владетеля Лаудсвильского с широкой улыбкой на вымазанных жиром губах. Несмотря на позднюю ночь, или скорее, раннее утро, пир в Ожском замке и не думал затихать. Ярл Мьесенский поднял подрагивающей рукой кубок в честь нового гостя. Все присутствующие поддержали его веселыми хмельными голосами. Однако Рекин Лаудсвильский не был расположен к веселью.

— Стая, — произнес он севшим от дорожной пыли голосом и залпом осушил поднесенный кубок.

— О, Боже, — молодой владетель Отранский пролил вино себе на колени.

— Тейт Аграамский мертв, — продолжал Рекин, — все его люди растерзаны стаей. Нам чудом удалось вытащить Тейта из свалки, но, к сожалению, спасти его было уже невозможно. Перед смертью владетель сказал, что стаю привел Бес Ожский.

— Он бредил! — воскликнул было Гутормский и тут же осекся под взглядом холодных серых глаз Лаудсвильского.

— Все может быть, но я бы на твоем месте не слишком на это рассчитывал, Хокан.

Протрезвевшие владетели растерянно молчали — слишком уж чудовищные вести привез Рекин в этот раз. О гибели Тейта Аграамского, никому не сделавшего худого по молодости лет, сожалели все без исключения. Угораздило же его отправиться в эти чертовы Суранские степи! Сидел бы в родовом замке — дожил бы до ста лет. Впрочем, если верить Лаудсвильскому, и для Приграничья наступали не легкие времена.

— Много у тебя людей, благородный Хокан?

— Сотня в Брандоме и сотня здесь, в Ожском замке.

— Этого мало, — покачал головой ярл Мьесенский. — К Змеиному горлу с такой дружиной соваться не следует, лучше за стенами пересидеть.

— Стая не слишком велика, — возразил Рекин, — оснований для паники нет. Укрыться в замках вы всегда успеете.

Слова Лаудсвильского не вызвали энтузиазма у присутствующих, но и пускать стаю в Приграничье никому не хотелось — вытопчет посевы, порежет скот, и придется зиму встречать кому с пустым кошельком, а кому и с пустым желудком.

— Ладно, — не очень уверенно сказал Гутормский, — мы попытаемся ее остановить. Пороховые заряды у нас еще есть.

Лаудсвильский не был уверен, что попытка окажется удачной, но вслух ничего не сказал. Не захотел расхолаживать и без того впавших в уныние людей.

— Я бы все-таки согнал скот и мужиков в замки, — стоял на своем Мьесенский, — хотя бы из ближайших к границе деревень.

— Хуже не будет, — поддержал ярла Отранский.

— А чем кормить эту прорву? — владетель Заадамский зло сплюнул. — Прошлогоднего хлеба кот наплакал, а до нового урожая еще дожить надо.

Заадамский был прав: куда ни кинь — всюду клин. Лесные пожары, которыми храмовики Санлукара и наемники Гутормского сдерживали стаю, не прошли для Приграничья бесследно: на каждый урожайный год приходился один не урожайный, когда засуха губила посевы. А теперь выяснилось вдобавок, что гари не помешали стае, она нашла другой путь в Приграничье, а значит, все жертвы оказались напрасными.

— Должен быть какой-то выход! — грохнул кулаком по столу ярл Мьесенский.

— Перегородить Змеиное горло стеной, как когда-то собиралась сделать Башня, — сверкнул глазами Отранский.

Предложение Отранского не вызвало энтузиазма у собравшихся: стена потребует громадных средств и тяжких трудов. Да и разве это выход — снова отгородиться от всего мира и вариться в собственном соку. Ведь торговые караваны этой стеной не прикроешь. Владетелям, хлебнувшим за последние годы степных ветров бесконечного Сурана, уже тесно было в собственной стране. Обидно рвать с таким трудом налаженные связи и терять выгоды, приносимые торговлей, из-за звериной стаи.

— Стаю надо давить в Южных лесах, не давая ей возможности прорываться в Лэнд и Суран, — подбросил идею Лаудсвильский.

Однако в Ожском замке собрались далеко не новички. Всем приграничным владетелям доводилось иметь дело со стаей, и потому предложение Рекина было встречено более чем прохладно.

— Быть может, благородный Рекин сам возглавит столь отважный поход? — ехидно предложил Отранский.

Владетели засмеялись, Лаудсвильский тоже улыбнулся:

— Все возможно, благородный Гаук, но прежде я должен повидать короля Гарольда. Желаю удачи, благородные владетели.

Рекин поднялся и, набросив на плечи плащ, стремительно вышел из зала, даже не оглянувшись на растерявшихся собеседников.

— Похоже, дорогой друг что-то задумал, — покачал головой ярл Мьесенский.

— Дай Бог ему удачи, — вздохнул Хокан. — Да и нам она не помешает в ближайшие дни, благородные владетели. Выпьем за то, чтобы стая сгинула с нашей земли вместе с последним меченым.

— Дай Бог, — дружно поддержали Гутормского владетели.

Рекин Лаудсвильский привез очень плохие вести. Гарольд отхлебнул из кубка красное, как кровь, вино и поморщился. Беда не приходит одна — в Вестлэнде опять неспокойно. Король Скат слезно просит помощи у соседа. Пираты вконец разорили западное побережье. И что хуже всего, морской разбой становится помехой в торговле с заморскими купцами. Говорил же Гарольд этому простофиле Скату — договорись с торговцами, заведи собственные корабли, хотя бы для охраны побережья. Да где там. За всех должен думать Гарольд Нордлэндский. Посвященный Чирс тоже просит помощи, но храмовики — это совсем другое дело, они не только просят, но и дают. Союз с Храмом выгоден — буквально на глазах расцветают города и поселки Нордлэнда. Храмовики много знают и многое умеют. Посвященный Чирс — это путь в большой мир, который был закрыт для Лэнда добрые пятьсот лет. Немыслимый срок. Гарольд сделал то, чего до сих пор не удавалось никому. Жаль только, что не все это понимают.

Кривая усмешка обезобразила красивое лицо короля, он увидел ее в суранском зеркале, висевшем на противоположной стене, и поспешил погасить. Людей мало, вот что самое обидное. Не на кого положиться в адски трудной работе, за которую он взялся, быть может, слишком опрометчиво. Ульф — в Суранских степях, Сивенд Норангерский отправился в Вестлэнд выручать дурачка Ската, а Бент слишком стар, чтобы охватить перспективу открывшегося мира. Гарольд был благодарен Хаслумскому за прошлое. Двадцать лет благородный Бент удерживал трон для подрастающего короля, хотя охотников взойти на него было немало. До сих пор слухи о происхождении Гарольда нет-нет да и вспыхивают среди нордлэндской знати. Было время, когда неосторожно брошенное слово больно ранило его самолюбие, но те времена давно прошли. Пусть будет Тор Нидрасский. Этот человек первым проложил дорогу на восток, и Гарольд уверенно пошел по этой дороге. Бент Хаслумский считает Тора Нидрасского великим человеком, королева Ингрид придерживается противоположного мнения. Как же все-таки долго женщины хранят обиды. Четверть века прошло с тех пор. И любовь, и ненависть должны были рассеяться, как дым. Но, увы, не рассеялись. И даже время от времени собираются в тучи, из которых сверкают молнии и гремит гром. Гарольд Нордлэндский не столь злопамятен. Простил же он Сигрид историю с меченым мальчишкой, так почему она не хочет его понять? Все не без греха. Король Гарольд молод, недурен собой, нравится женщинам, и сам не прочь приударить за юбкой. Ну и что с того? Надо уметь быть великодушной. Он благодарен Сигрид за сыновей, Оттара и Рагнвальда, и никакие другие женщины не смогут погасить в его сердце этой благодарности, но жизнь есть жизнь, и у мужчины могут возникнуть иные интересы. В конце концов, он потомок меченых, а они, как говорят, отличались большим сердцем.

Гарольд поднял голову и прислушался. Для Реи, пожалуй, слишком рано, она придет, когда стемнеет. Бедный Сигрид, с этой норовистой бабенкой у него будет еще не мало хлопот. Мало того, что она рожает ему одних дочерей, так еще и...

— В чем дело, Баддер, — у нас гости?

— Благородный Рекин Лаудсвильский просит твоего внимания, государь.

От Рекина не укроешься даже в этом скромном домике на окраине Бурга, хитрый лис знает все потаенные убежища Коронованных особ.

— Проси, — распорядился Гарольд.

Лаудсвильский поклонился и извинился за внезапное вторжение. Гарольд приветливо кивнул ему и указал на кресло по соседству. Рекин ему нравился, пожалуй, это будет достойная замена старому Бенту: умен, с широким кругозором, расстояния его не смущают, а вновь открывшийся мир стал для него почти родным.

— Новые неприятности в Приграничье?

— Пока нет, государь. Но мой визит связан именно с этой проблемой. Я много лет провел в Приграничье, кое-что видел сам, многое слышал от других. Местные смерды рассказывали мне, что в былые времена, когда Башня сходила почти на нет, молчуны пополняли ряды меченых, отбирая младенцев в селах Приграничья, но не всех, а только тех, чьи матери были родом из Башни.

— Все это интересно, Рекин, — пожал плечами Гарольд. — Но ведь Башни нет. И мы с тобой приложили к ее исчезновению руку.

— И, быть может, напрасно.

Гарольд нахмурился: слова владетеля ему не понравились. Король сделал то, что обязан был сделать: обезопасил пути торговых караванов. И Рекин был среди тех, кто просил его сделать это.

Лаудсвильский кивнул, соглашаясь:

— Тогда нам казалось, что меченые — главная помеха на открывшемся для Лэнда новом пути. Скорее всего, мы были правы, но есть одно обстоятельство, о котором следовало бы подумать.

Гарольд едва не разразился бранью, но сдержал себя. Черт бы побрал этого лиса, который вечно ходит вокруг да около. Конечно, не только государственная необходимость двигала тогда Гарольдом. Была и ревность пополам с ненавистью к наглому мальчишке, осмелившемуся встать на его пути. Сигрид была неравнодушна к другому — этого он вынести не мог. Даже сейчас, когда прошло столько лет и чувство к прекрасной Сигрид изрядно повыдохлось, Гарольд ощутил прилив знакомого холодного бешенства. Тогда он допустил только одну ошибку: нужно было прикончить этого сопляка прямо там, на каменных плитах Ожского замка. Возможно, сейчас у них не было бы проблем на границе. Напрасно он поддался уговорам Ульфа и понадеялся на крепость Ожских стен. К тому же так приятно было выглядеть великодушным в глазах Сигрид. Как он любил ее тогда! Одно воспоминание об этой истории вызвало к жизни целую бурю чувств, угасших, казалось бы, навсегда.

— Я не о меченом Бесе сейчас говорю, — продолжал Рекин. — чем раньше мы избавимся от этого ублюдка, тем лучше. Я говорю о тех бесценных качествах, которыми обладали меченые. Они могли бы нам пригодиться в борьбе со стаей.

— Ты что же, собираешься их разводить? — с удивленной усмешкой спросил Гарольд.

— А почему бы нет, государь? Не обязательно ставить отметины у них на груди, но с этими ребятами мы проникнем в самое сердце Южного леса.

— И как же мы отличим чистых от нечистых?

— Есть у меня на примете один человек, жрец храма Великого.

— А ему можно верить?

— Достойный Кюрджи сильно провинился перед по священным Халукаром и очень надеется, что я помогу ему заслужить прощение.

— Слабо верится, что смерды устоят против стаи.

— Я говорю о детях, государь, из которых еще предстоит вырастить воинов.

— Король Гарольд возрождает Башню! Менее всего я ждала подобного предложения от тебя, благородный Рекин.

— Речь идет о дружине, созданной королем Гарольдом и преданной только ему. Пройдет двенадцать-пятнадцать лет и под твоей рукой, государь, будет несколько сотен головорезов, готовых ринуться в драку по первому твоему приказу.

— Меченые — это опасно, Рекин, — Гарольд все еще сомневался, хотя предложение владетеля явно пришлось ему по душе.

— Опасно для твоих врагов, государь, — с жаром возразил Рекин. — К тому же тебе это не будет стоить ни гроша. Пусть посвященный Чирс раскошеливается на их содержание, дело-то общее.

— Хорошо, Рекин, я согласен. Но будь осторожен, лэндовским владетелям не обязательно знать наши тайны.

Лаудсвильский клятвенно сложил руки на груди и склонился в глубоком поклоне.

Глава 7АЙЯЛА

Бес тронул молодую женщину за плечо, та вздрогнула всем телом и закричала. В широко открытых глазах ее был такой ужас, что меченый невольно отшатнулся. Он вырвал ее из лап вожаков в самую последнюю минуту, и счастье еще, что поблизости не было вохров. Меченый переоценил свои силы, угнаться за атакующей стаей оказалось дело совсем не простым. Вожаки и псы развивали невероятную скорость, о вохрах и говорить не приходилось. Бес съежился, вспоминая ту минуту, когда стая, словно повинуясь приказу, вдруг рванула с места и устремилась к неведомо цели. Хотя цель-то оказалась вполне осязаемой — обоз. Бес так и не понял, почему эти люди решили обороняться голой, как стол, степи, вместо того, чтобы уносить ноги.

Либо они были безумцами, либо никогда не слышали стае. Если судить по обличью молодой женщины, то она горданка, хотя оружие, разбросанное вокруг обоза, было лэндовским. Что-то здесь не так. Обоз, разгромленный стаей, не был торговым. С торговцами Бес имел дело еще во времена своей юности. Судя по амуниции, обоз сопровождала дружина какого-то владетеля. Но тогда непонятно — откуда столько золота? Бес равнодушно скользнул глазами по тускло блестевшим на дне повозки золотым брускам. Это золото было горданским, ему не раз доводилось видеть такое. Духи пользовались в торговых операция бесформенными слитками. Лэндцы предпочитали чеканить монеты, причем каждый владетель со своим гербом. Монеты были круглыми, квадратными, прямоугольными, самых разных размеров. Ценность монеты определялась на глаз, на зуб и даже на вкус, ибо владетели не гнушались добавлять в благородный металл примеси. Горданцы были честнее, но кроме монет храмовики пользовались и желтыми брусками. Возможно, нордлэндцы пощипали обоз храмовиков, прежде чем сами были растерзаны стаей.

Бес покосился на женщину, неподвижно лежащую на дне телеги. Если она и придет в себя, то, вероятно, не скоро. Счастье еще, что ему удалось спасти коня и телегу, не то пришлось бы тащить горданку на своих плечах.

Бес двигался за стаей в течение двух недель. Путь, который стая выбрала в этот раз, не отличался изобилием живности, и, возможно, поэтому движение ее все время ускорялось. Каждый вожак вел за собой до десятка поджарых, голодных и на все готовых псов. У Беса тоже были собаки, которые быстро нашли общий язык с сородичами. Наверное, поэтому вожаки и вохры воспринимали Беса почти равнодушно. К удивлению меченого, стая не представляла собой монолита, каким она казалась со стороны — каждый вожак был сам по себе, и его положение в стае определялось количеством псов и собственными физическими возможностями. Время от времени между вожаками вспыхивали ссоры, но до кровавых разборок дело, как правило, не доходило. Бесу, особенно поначалу, пришлось вы держать несколько таких атак, но он довольно быстро на учил вожаков относиться к себе с уважением. Меченый увеличил количество своих собак до десяти, и тем приобрел в стае необходимый статус. С собаками Бес справлялся без труда, но подчинить себе вожаков ему никак не удавалось. Впрочем, меченый довольно быстро понял природу своей ошибки: он совершенно напрасно пытался подчинить себе каждого вожака по отдельности, следовало подчинять всю стаю целиком. Собравшись вместе, вожаки словно бы обретали разум, который безошибочно выбирал направление, наиболее богатое дичью, и тот собирал стаю в единый кулак Для броска, то рассыпал ее по окрестностям. И чем дальше продвигалась стая, тем больше проявлял себя коллективный Разум, частью которого стал и сам меченый. Это было жутковатое чувство. Нечто похожее он уже испытывал в школе Храма, когда посвященные пытались уничтожить его «я». Меченый сознавал опасность и держался настороже, но все-таки ярость, охватившая стаю при виде обоза, застала его врасплох. На несколько мучительных мгновений он потерял себя и стал частицей этого воющего стада. Спасло Беса то, что он двигался медленнее стаи — черная волна схлынула, и он смог вынырнуть на поверхность. Приобретенный опыт общения со стаей заставил меченого призадуматься: стаей можно было, пожалуй, управлять, но при этом очень трудно не потерять себя в потоке звериных инстинктов.

Бес окинул взглядом сваленное на возу богатство: по суда, одежда, оружие — все, что ему удалось спасти из разоренного обоза. Он прихватил с собой даже огромное корыто, которое наверняка предназначалось для омовения спасенной им женщины. Горданцы славились своей чистоплотностью и, отправляясь в дальнюю дорогу, не забывали о своих привычках. Бес усмехнулся и провел рукой по запыленной бороде. Пожалуй, следовало бы побриться, иначе вид меченого испугает горданку не меньше, чем вид вохра.

Стемнело, когда Бес остановился на привал. Он выпряг коня и потрепал по потной гладкой шее. Гнедой благодарно фыркнул и потянулся к человеку влажными губами, Бес засмеялся и скормил ему горбушку черствого хлеба. С животными ему всегда удавалось найти общий язык, а вот с людьми все обстояло куда сложнее.

Горданка, казалось, очнулась от долгого беспамятства и теперь с ужасом смотрела на своего спасителя. Бес в ответ на ее взгляд только пожал плечами. Конечно, его растерзанная одежда и всклоченная борода вряд ли придутся по душе незнакомке, но тут уж ничего не поделаешь. Лучше находиться в руках у немытого меченого, чем в лапах у вохра. Однако женщина была, видимо, другого мнения. Бесу пришлось приложить немало усилий, чтобы догнать и связать обезумевшую беглянку.

— Хватит, — сказал ей Бес, — успокойся. Женщина, подчиняясь взгляду его темных глаз, затихла.

Бес на руках отнес ее в телегу и осторожно уложил на ворох одежды. Сейчас не время для бурных объяснений, пусть спит, утро вечера мудренее.

Айяла открыла глаза, когда луч утреннего солнца воровато скользнул по ее лицу. Луч падал сбоку из чуть при открытой двери. В полумраке трудно было определить, где она находится, и это испугало женщину.

— Тейт, — позвала она негромко.

Кто-то зашевелился в углу. Айяла в ужасе отшатнулась к стене сруба и сжалась в комок. Заросшее густой шерстью существо приблизилось к лежанке и уставилось на нее круглыми глазами. Айяла вдруг отчетливо вспомнила звериный вой и хриплый лай, неотвратимо накатывавшийся на обоз, и крики ужаса окружающих ее людей. Она закрыла глаза, не а силах справиться с прихлынувшей болью. Айяла много слышала о стае, но ей не приходило в голову, что страшные сказки детства, которые она так любила слушать долгими зимними вечерами, когда-нибудь обернутся страшной явью. Бедный Тейт, он был таким добрым и ласковым и так хотел показать ей родной Лэнд. Она вспомнила еще одно лицо, которое видела во сне, а может быть и наяву. Это было лицо старика, хмурое и грязное, заросшее густой бородой до самых глаз, темных и страшных, похожих на провалы черных колодцев далекого Тахтамыша, где прошло его детство. Слезы потекли из ее глаз, чертя борозды по грязному от дорожной пыли лицу. А может быть, Тейт тоже уцелел? Не мог он умереть, такой добрый и красивый, оставив ее одну в чужом мире. Он обязательно отыщет ее и вырвет из рук страшного колдуна.

Айяла приоткрыла глаза и покосилась на мохнатое маленькое существо. Медвежонок? Ей рассказывали об этих животных, обитавших в северных лесах. Айяла осторожно приподнялась на лежанке, напуганный ее движением медвежонок отпрянул и затаился в углу. Его испуг позабавил молодую женщину, и она засмеялась неожиданно для себя. Похоже, не только ей одной было страшно в этом негостеприимном доме, хозяева которого, казалось, забыли о своих гостях. Айяла приблизилась к медвежонку вплотную и ласково погладила его по густой мягкой шерсти. Медвежонок радостно пискнул и закружил у ее ног, высунув от удовольствия длинный розовый язык. А потом оказалось, что этих забавных мохнатых существ двое. Второй появился неведомо откуда и с удовольствием присоединился к первому, радостно повизгивая.

Айяла выскользнула из сруба и тут же зажмурилась от яркого утреннего света. В двадцати шагах от дверей она увидела двух мужчин и замерла, вжавшись разом ослабевшей спиной в шершавые бревна. Один из незнакомцев обернулся и скользнул по ее лицу равнодушным взглядом красных рыбьих глаз. Мужчина был похож на суранца — светлые волосы, приземистая фигура и большая круглая голова. Его поношенная грязная одежда тоже указывала на это. А такие пустые, лишенные жизни глаза Айяла встречала только у пешек. Второй был одет не чище первого. Он был выше товарища на голову. Широкоплечий и стройный, неизвестный походил на горданца, в том числе и черными как сажа вьющимися волосами, кое-где, правда, тронутыми сединой. Во всяком случае, незнакомец не был ни суранцем, ни северянином. Высокий наконец обернулся, и Айяла едва не вскрикнула, увидев его заросшее бородой лицо, с рваным шрамом через высокий лоб. Это был страшный колдун ее кошмаров. Был он не так уж стар, как ей показалось, но лицо и глаза его наяву пугали еще больше, чем во сне. Во всем облике этого человека присутствовало что-то холодное и безжалостное. Даже в жестах, с которыми он обращался к товарищу, сквозило явное пренебрежение. Бородатый колдун с неожиданной легкостью вскочил на подведенного суранцем коня, не коснувшись стремян, и, не оглядываясь, поскакал прочь от сруба. Суранец, нахлестывая плетью не послушную лошадь, поспешил следом за хозяином.

Айяла перевела дыхание — бежать нужно отсюда, и как можно скорее, пока не вернулись черный колдун и его оборванный спутник. Лучше умереть с голоду или стать добычей зверей, чем оказаться в плену у столь страшных людей. Чья-то фигура мелькнула за деревьями, и женщина вздрогнула от радостного предчувствия — неужели пришла долгожданная помощь? Она метнулась навстречу спасителям и тут же замерла, потрясенная и разочарованная. Огромный вожак стоял посреди поляны и, потрясая дубиной, издавал протяжные крики. Несколько расположившихся поодаль самок с интересом разглядывали невесть откуда явившуюся незнакомку. Десяток детенышей, невероятно грязных и уродливых, дурно пахнущих, окружили Айялу и принялись бесцеремонно дергать за подол платья. А она была так напугана, что даже не рискнула кричать. Сил ее хватило только на то, чтобы рвануться к высокому дереву и прижаться к нему спиной. Детеныши сразу же потеряли к ней всякий интерес. Кроме двух — эти приблизились к женщине и разглядывали ее в упор, о чем-то между собой переговариваясь. Айяла бросилась к срубу и захлопнула за собой тяжелую дверь. Запоров на двери не было, и она навалилась на нее всей тяжестью худенького хрупкого тела. Никто, однако, не преследовал ее, и девушка постепенно успокоилась. Ей даже стало немного стыдно, что она испугалась двух грязных детенышей. Айяла приоткрыла дверь и выглянула наружу: те двое по-прежнему стояли на поляне перед срубом и удивленно таращили на нее глаза. Теперь ей удалось рассмотреть их получше, и она готова была поклясться, что перед ней нормальные человеческие дети. И это открытие потрясло ее.

— Эй, — негромко позвала она, — идите сюда.

Два маленьких человечка растерянно переглянулись. Приближались они к ней с опаской, то и дело оборачиваясь назад, на поляну за деревьями, откуда неслись громкие крики рассерженного самца и жалобные повизгивания детенышей.

— Тебя как зовут? — спросила она черноволосого, который был то ли смелее, то ли беспечнее своего товарища.

— Волк, — черноволосый коснулся рукой подола ее платья и вопросительно заглянул в глаза. Айяла не возражала и Волк осмелел — уж больно красивой была эта расшитая желтыми птицами материя.

— Тор, — назвал себя светловолосый и присоединился к товарищу.

Пахло от них невыносимо, ее едва не вырвало от этого запаха, а грязны оба были просто невероятно.

— Где у вас вода? — Айяла высвободила подол платья из детских рук.

— Там, — неопределенно сказал Волк.

Но Айяла и сама уже разглядела между толстых стволов Деревьев узкую полоску воды. Тор и Волк следили за ней с интересом, но настороженно, готовые сорваться с места в любую секунду.

— Самка, — подвел итог наблюдениям Волк.

— Слабая, — подтвердил Тор.

И зачем только отец привез новую самку, когда в гнезде их было с избытком? Более того, он разрешил ей жить в срубе, чего другим самкам никогда не дозволялось. А теперь эта безумная устроила в срубе настоящий погром.

— Льет воду, — сообщил Волк Тору, заглянув в приоткрытую дверь.

— Зачем?

Это Волк и сам бы хотел узнать. Даже самые глупые самки из гнезда не стали бы таскать воду из реки, чтобы потом вылить ее на грязный деревянный пол. Или она собирается пить из лужи? И огонь развела в печи. Летом! На такую глупую самку дров не напасешься. Волк осторожно скользнул в сруб и зашлепал грязными ногами по чисто вымытому полу.

— Куда? — услышал он грозный окрик и присел от испуга.

— Злая, — тихо шепнул ему на ухо Тор, следовавший по пятам за братом.

Волк согласился с этим выводом. Оба в ту же секунду были водворены в самый дальний угол, со строгим наказом: не делать оттуда ни шагу. Самка оказалась не такой уж слабой, как полагал Тор. Волк почесал рукой пострадавшее место — дерется еще! Самки из гнезда никогда не били ни Волка, ни Тора, а от этой, похоже, всего можно ожидать. Волк загрустил и тихонечко завыл, подражая вожакам, огорченным неудачной охотой. Тор с готовностью присоединился.

— Ну-ка прекратите, — странная самка зажала уши и бросила на провинившихся грозный взгляд.

Сердить ее было небезопасно, и Волк тотчас же умолк. Тор вздохнул: похоже, их ждали нелегкие времена. Даже вохрят несносная гостья выпроводила за дверь. Пух и Дух жалобно скулили за стенами сруба, призывая хозяев. Волк со страхом наблюдал, как самка наливает в большое корыто горячую, дышащую паром воду. Что она собирается делать с таким количеством воды — неужели варить похлебку? Тор тоже пребывал в недоумении. И пока он растерянно таращился на сердитую самку зелеными, как весенняя трава глазами, та бесцеремонно подхватила его на руки и потащила к горячей воде. Тор взвыл дурным голосом и задрыгал ногами. Волк скользнул под лавку и в ужасе там затаился. Тор, к его удивлению, не сварился, хотя орать не перестал.

Что бы все это могло значить? Волк высунул голову из-под лавки и тут же был наказан за свое любопытство. Он даже не успел крикнуть в полный голос, как был водворен в корыто, где уже находился Тор. Последний сразу же перестал орать — теперь в этом не было необходимости, да и вода оказалась не такой уж горячей.

— Вас что, никогда не мыли? — спросила Айяла у расстроенного Волка.

— В воде, которая там, — буркнул он.

— В большой воде, — подтвердил Тор.

Если дети говорили правду, то происходило это невероятно давно. Такой слой грязи можно нарастить только за месяц, да и то если сильно постараться, а эти, похоже, старались.

— Где ваша мать?

Вопрос был задан Волку, но тот от удивления только хлипал глазами.

— Самка, — подсказал Тор.

— Они в гнезде, — сообщил Волк.

— Дурачки, — только и сказала женщина, не объясняя причину недовольства.

Странные пятна разглядела она на груди у обоих — эти пятна не отмывались ни водой, ни мылом. Может, родимые пятна? Но почему тогда они абсолютно одинаковые и у Волка, и у Тора. Мальчишки не были близнецами, скорее всего, не были они и братьями. Волк черноволос и темноглаз, а Тор наоборот — явный северянин, белотелый и светловолосый. К тому же он младше Волка. Оба говорили по-сурански, но предпочитали общаться с помощью жестов, особенно друг с другом, а на ее вопросы отвечали односложно или повизгивали. Их нельзя было назвать глупыми — для своих пяти-шести лет они смотрелись весьма бойкими ребятами, но все-таки в их поведении было что-то настораживающее и даже пугающее. Многие привычки дети переняли у отвратительных обитателей гнезда, но неужели человек, которого они называли отцом, не понимал всей опасности подобного положения? Ребенок не может вырасти полноценным человеком вдали от людей, живя бок о бок с животными. Или черному колдуну все равно, какими будут его дети?

Глава 8ШАНТАЖ

Ульф оглянулся, чтобы еще раз окинуть Чистилище восхищенным взглядом. Эти горданцы умели строить, черт бы их побрал. Мощные, сложенные из черного сверкающего камня стены устремлялись к облакам и венчались огромным куполом. Все население Бурга можно было собрать под крышей этого грандиозного сооружения, да еще, пожалуй, место бы осталось. Лаудсвильский рассказывал о совсем уж невероятных вещах, происходивших за монументальными стенами, но благородный Рекин и соврет, недорого возьмет. Ульф не верил в чертовщину, которую рассказывали в Лэнде о Храме, но не верить собственным глазам он не мог. Эти жрецы-кукловоды взмахом бровей посылающие пешек на смерть, производили впечатление. Правда, сам Ульф предпочитал полагаться на удаль своих дружинников, а не на рабскую покорность грязных скотов, которых и людьми-то трудно было назвать. Но ведь кто-то сделал их такими. Видимо, Лаудсвильский не так уж и привирал, рассказывая о тайнах Храма.

Нордлэндцы больше месяца добирались до столицы храмовых земель Хянджу, и ярл Хаарский имел возможность убедиться в богатстве и могуществе суранских городов, каждый из которых не уступал численностью жителей столице Нордлэнда. И все эти города, казалось, даже не помышляли о том, чтобы сбросить ярмо Храма. Лаудсвильский намекал на трагические события, подорвавшие мощь посвященных, но как ни присматривался Ульф, никаких признаков развала государства храмовиков он так и не обнаружил. Кроме, пожалуй, одного: Храм впервые пригласил на службу северных варваров и платил им большие деньги. Да и по тому, как любезно принял их посвященный Чирс, можно было сообразить, что храмовики нуждаются в помощи. Последние события в Храме были каким-то образом связаны с Бесом, но Ульфу так и не удалось добиться объяснений по этому поводу у Лаудсвильского. Рекин не был бы Рекином, если бы взял и выложил все начистоту. Может, следует поговорить с посвященным Чирсом — Бес представляет опасность для всех. Единственное, что удалось установить Ульфу, это то, что здесь, в Храме, его племянника знали под именем Ахай. Люди, которым ярл задавал вопросы, озирались по сторонам, а уж потом выдавали такие невероятные вещи о Черном колдуне, в которые человеку, если он в здравом уме, верить не пристало.

Расторопный слуга подвел ярлу Хаарскому коня. Ульф легко вскочил в седло — большое неудобство, что к Чистилищу нельзя приближаться верхом. Владетель Ульвинский указал ярлу на группу гвардейцев, которые, бешено жестикулируя, приближались к нордлэндцам.

— Какого черта? — раздраженно обернулся Ульф к переводчику: — Что им нужно?

Маленький невзрачный человек с плоским лицом что-то крикнул горданцам, те сразу притихли и расступились, пропуская чужаков, но в их темных глазах не прибавилось дружелюбия, а руки продолжали угрожающе сжимать приклады арбалетов.

— Видимо, мы слишком рано сели в седла, — догадался Фрэй Ульвинский.

— А эти? — Ульф махнул рукой в сторону жреца-кукловода с десятком пешек.

— Они несут службу, — пояснил переводчик. — Мечи Храма имеют право подъезжать верхом даже к Чистилищу.

— Плевать я хотел на ваши церемонии, — раздраженно отпарировал Ульф, — хватит и того, что я целую версту протопал пешком.

Ярл огрел коня плетью и, не оглядываясь на горданцев, поскакал по узкой улочке. Испуганные прохожие шарахались в стороны от рассерженного вождя северных варваров. Гвардейцы что-то кричали вдогонку нордлэндцам, но те не обращали на них никакого внимания.

Достойный Бастар, жрец и начальник караула, только головой покачал: варвар он и есть варвар, какой с него спрос. Плохие времена наступили в Хянджу. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, слишком уж благоволил к чужеземцам. Об этом шептались в гвардейских казармах, но высказывать свои мысли вслух было небезопасно. Похищенный Чирс не раз уже доказывал, что рука у него тяжелая. А тут еще слухи о посвященном Варе. В Храме опять что-то готовится, а на пороге смуты лучше всего держать язык за зубами. Достойный Бастар не имел ни малейшего желания вмешиваться в спор посвященных. Еще три года службы, и он, купив небольшой домик на окраине Хянджу, заживет спокойной размеренной жизнью. Денег хватит и на покупку дома и на содержание семьи, которую еще предстоит завести. Бастар вздохнул, поправил ремень огненного арбалета и неторопливо двинулся вперед. Трое его подчиненных нехотя последовали за начальником, горячо о чем-то перешептываясь. Достойный не прислушивался: наверняка осуждают его предупредительность по отношению к варварам. Пусть их. Бастара ничего не интересует кроме службы. Недовольство посвященного Халукара в случае ссоры с чужеземцами грозило ему куда большими неприятностями.

— Стой! — Горло жреца перехватило от возмущения. Мало того что болтается в неположенном месте, так еще и пьян как свинья. Это суранское быдло в последнее время совсем распоясалось.

Однако горожанин никак не отреагировал на грозный окрик караульных. Все так же покачиваясь из стороны в сторону, он брел по мощеной улице и уже почти поравнялся с домом посвященного Вара. Что бы там ни шептали о Варе, но пока это второй человек в Храме, и Бастар не мог допустить скандала в двух шагах от его резиденции. Достойный жрец проявил неожиданную для его оплывшей фигуры прыть и самолично настиг ослушника. Тяжелая рука горданца опустилась на плечо бродяги. Пьяница обернулся и посмотрел на остолбеневшего Бастара холодными, насмешливыми и совершенно трезвыми глазами.

— Усердие не по разуму, — сказал он спокойно. — Жил бы.

Бастар возмущенно хрюкнул и, сломавшись пополам, рухнул на колени, зажимая руками рану на животе. Прежде чем его подчиненные успели опомниться, расторопный бродяга успел сорвать с плеча жреца огненный арбалет. Очередь гулко простучала в торжественной тишине наступивших сумерек. Три гвардейца в самых причудливых позах распластались на земле неподалеку от начальника. Бродяга небрежно перебросил оружие через плечо и огляделся по сторонам. Если у этого трагического происшествия и были свидетели, то они предпочли не навязывать своего присутствия слишком уж решительному человеку. Никто не помешал убийце вскарабкаться на высокую стену, отделяющую жилище посвященного Вара от всего остального мира И через секунду исчезнуть за каменной оградой.

Вар в раздумье сидел у горящего камина. Впрочем, ни каких особенных мыслей уже не было в его утомившейся от долгих бдений голове, а были только усталость в стареющем теле да боль в изношенном сердце. Горечь, боль, усталость — это все, что он сумел накопить за долгие годы служения Храму. Наверное, Чирс прав, бодрый рысак Халукар более пригоден для дела, чем такая изработавшаяся кляча, как посвященный Вар. Но почему бы не сказать об этом прямо — у горданца хватит сил, чтобы уйти из жизни достойно, без жалоб и вздохов. Степняку Халукару этого не понять, но посвященный Чирс горданец, быть может, последний горданец в этом мире, если не считать самого Вара. Впрочем, кажется, можно уже не считать.

Чирс не отличается жестокосердием, и если посвященный Вар уйдет сам, то он оставит в покое его семью. Кого посвященный Вар действительно ненавидит в эту минуту, так это Магасара — змею, которую по глупости и неосторожности пригрел у себя на груди. Счастье еще, что успел отдать Айялу мальчишке-варвару с далекого севера. Айяла последняя радость в долгой жизни посвященного Вара, так пусть на долю дочери выпадет более счастливая судьба или судьба иная, если уж в этом мире нет места для счастья.

Шум за спиной заставил Вара вздрогнуть и обернуться. Рослый человек стоял в пяти шагах от него, поигрывая огненным арбалетом. Судя по всему, Халукару не терпится. Хота Вар предпочел бы умереть от яда, а не от пули.

— Это я, посвященный.

Голос показался Вару знакомым: — Ахай?

— Теперь меня зовут Бесом, посвященный Вар.

Вар устало кивнул, в его изношенном сердце не осталось ненависти. В двух шагах от него стоял человек, убивший последние, самые дорогие его сердцу надежды, и не было ни сил, ни желания, чтобы поднять руку для удара. Когда-то он думал об этом мальчике как о своем будущем зяте. Жрец Ахай казался растущим исполином в стаде пигмеев. Кровь горданцев смешалась в его жилах с кровью воинственного племени, но, увы, Вар ошибся — бодрый росток не стал могучим деревом. Это была не первая ошибка посвященного, но она оставила особенно глубокий шрам на сердце.

— Стая потрепала обоз Тейта Аграамского, — бросил небрежно Бес.

Посвященный Вар дернулся, как от удара. Судьба не оставила ему даже надежды. Черная весть настигла его на краю могилы.

Бес сел в кресло и залпом выпил вино из серебряного кубка. Вино привезли из далеких заморских стран, и попало оно в Хянджу не иначе, как через Лэнд. Рядовым жрецам пить вино не разрешалось, но посвященным иногда позволительно расслабиться.

— Ты пришел сюда, чтобы посмотреть, как корчится от боли посвященный Вар?

— А почему бы нет, старик? — Глаза меченого плеснули ненавистью. — Разве не ты убил тех, кто был мне дорог?

— Ты опоздал и разговариваешь сейчас с трупом.

— Халукар, — быстро сообразил Бес — Я знал, что он тебя дожует. А уж на дядюшку Чирса и вовсе полагаться не стоило.

— Уходи, — вскинул седую голову Вар. — Я тебя не боюсь.

— Напрасно, — Бес перебросил из руки в руку свое грозное оружие, — Я собираюсь навестить дорого родственника, покажи мне тайную дорогу в Чистилище.

— Я ничего не скажу тебе, варвар.

— Скажешь, старик, — Бес больше не улыбался, лицо его стало жестким. — Я вырвал твою дочь из лап вохров, и от тебя зависит — к счастью это произошло или к несчастью.

— И ты отпустишь мою дочь, если я покажу тебе дорогу?

— Нет.

— В таком случае, будь ты проклят, меченый подонок, я ничего не скажу.

— Не будь дураком, Вар. Что ждет Айялу в Храме после твоей смерти? Слюнявые губы какого-нибудь младшего жреца. Я даю слово, что буду защищать ее, пока жив.

Вар подошел к столу и взял лист бумаги:

— Ты передашь ей мое письмо?

Бес утвердительно кивнул головой, кажется, в его глазах не было торжества, разве что глубоко затаенная боль. Посвященному вдруг пришло в голову, что этот мальчишка даже более одинок, чем он сам, и от этого понимания ему стало легче. Вар провел ладонью по сухому лицу и принялся торопливо писать, брызгая чернилами, доверяя листу бумаги, быть может, последние в жизни мысли.

Халукар брезгливо отодвинул руку убитого Бастара и шагнул к застывшим в строю гвардейцам. Этот жест степняка покоробил всех, в том числе и Кархадашта, но ни Щит Великого, ни его подчиненные не высказали своего недовольства вслух. Халукар обвел взглядом чисто выбеленные стены казармы и пожал плечами, словно удивляясь тому, что столь крепкий сосуд может вмешать столь слабые сердца.

— Где произошло убийство?

— У дома посвященного Вара.

— Что предпринял почтенный Кархадашт, чтобы отомстить за смерть подчиненных.

Кархадашт помрачнел: убийство гвардейцев в центре Хянджу явилось для него полной неожиданностью. Что же тут можно предпринять и где искать виновных? Слишком много разного сброда ныне шатается по улицам города, чтобы с легкостью можно было отыскать убийцу.

— Чушь, — пренебрежительно махнул рукой Халукар, — городской сброд не посмел бы поднять руку на гвардейцев, вооруженных священным оружием Храма.

Кархадашт покраснел от обиды. Этот выскочка-степняк слишком много себе позволяет, видимо, он забыл, что перед ним Щит Великого, командир гвардейцев Храма. Почтенный уже было открыл рот, чтобы выплеснуть на Халукара Накопленное раздражение, но, встретив холодный взгляд Узких глаз, передумал. Чуткое ухо Храма, с ведома посвященного Чирса, все более прибирал к рукам власть в Суране, так что ссориться с ним было опасно.

— Убийство произошло возле дома посвященного Вара, — продолжал Халукар. — Только его люди могли решиться на подобное святотатство. И, скорее всего, сделали они это с ведома самого Вара.

Кархадашт отшатнулся: нельзя сказать, что слухи о трениях между Варом и Халукаром не достигали его ушей, но решиться на открытое обвинение в убийстве второго человека в Храме мог только сумасшедший либо человек, получивший благословение посвященного Чирса.

Гвардейцы глухо зароптали, Халукар бросил в их сторону высокомерный взгляд, после чего наступила мертвая тишина. Кархадашт пребывал в растерянности — молчание в такой ситуации могло стоить ему очень дорого, но еще дороже обошлось бы ему неосторожно брошенное слово. И все-таки, собрав мужество в кулак, он рискнул возразить всесильному жрецу:

— Нет никаких доказательств, что убийство совершили люди посвященного Вара.

Насмешливая улыбка заиграла на губах степняка:

— Я понимаю тебя, почтенный Кархадашт, твоя дружба с Варом известна всем.

Кархадашту стало нехорошо от этих слов и улыбки:

— Моя дружба с посвященным Варом закончилась давно, после его обвинений в мой адрес перед посвященным Геронтом.

— Обоснованных обвинений, — отрезал Халукар. — Ни кому не дозволено безнаказанно терять священное оружие Храма. Кажется, Геронт так и не успел принять решение по этому делу?

— Оружие было возвращено в тот же день, — Кархадашт повел шеей, словно узкий ворот форменной куртки мешал ему дышать. — Храм не понес ущерба. У каждого бывают неудачи.

Халукар небрежно согласился с доводами командира гвардейцев:

— В этот раз, почтенный Кархадашт, неудачи быть не должно. В случае необходимости тебе помогут дружинники ярла Хаарского.

Щит Великого не считал помощь северных варваров необходимой, более того, бесцеремонное вмешательство чужеземцев во внутренние дела Храма покоробило его, но слишком уж нетвердо сидела голова на плечах Кархадашта в этот день, чтобы устраивать дискуссии с посвященным Халукаром.

Халукар хмуро смотрел в спину удалявшегося Кархадашта. Почтенный напуган и сегодня сделает все как надо, ну а завтра следует подумать, как облегчить ему путь в чертоги Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, прав — жестокость и еще раз жестокость. Во время пущенная умелым хирургом кровь убережет организм от полученных потрясений. Многое изменилось, когда сердце Храма остановилось, жаль, что ни посвященный Вар, ни почтенный Кархадашт так и не смогли этого понять.

Глава 9СЛЕД

Вар оторвал взгляд от бумаг на столе, поднял голову и прислушался. Треск огненных арбалетов Храма нельзя было спутать ни с чем другим. Чирс, похоже, торопился сам и решил поторопить старого друга.

— Началось? — спросил Бес у старого жреца.

Вар в ответ только пожал плечами. Все и так было предельно ясно: со двора доносились громкие крики атакующих. Бес метнулся к двери, но остановился и обернулся к посвященному. Тот протянул ему лист бумаги:

— Вот плата за Айялу, помни об этом, Ахай.

Бес взял бумагу, но уйти не успел. В комнату ворвался человек в разодранном черном плаще, бледное лицо его было перекошено не то бешенством, не то страхом. Бес с трудом узнал в нем Дагара, сына Вара, и поспешно отступил в тень. Дагар не обратил на гостя внимания, видимо, ему уже не было дела до опального жреца Ахая. Ствол огненного арбалета подрагивал в изящных холеных руках молодого горданца.

— Нужно уходить, отец, — хрипло выкрикнул он, — гвардейцы уже во дворе. С ними варвары. Нам не продержаться.

— Посвященному Вару бегать не пристало. — Голос старика звучал спокойно.

— Я укажу тебе дорогу. — Дагар словно не слышал отца. Вар жестом остановил шагнувшего к нему сына:

— Твое место там, где сейчас гибнут наши люди. Лицо Дагара дрогнуло, губы зашевелились, но он ничего не сказал и, круто развернувшись, вышел, тяжело ступая негнущимися ногами.

— Чирс мог бы подождать. — Вар говорил это скорее для себя, чем для меченого. — Я бы ушел сам.

Старый жрец поднял хрустальный бокал и посмотрел его на свет — вино плеснуло на его белую руку. Вар с сожалением, как показалось Бесу, вылил его в камин.

— Может быть, это и к лучшему, — вскинул голову по священный. — Воин должен умирать в бою.

Он подошел к стене и снял с золотых гвоздей тяжелый меч. Вытащив его из ножен, Вар взмахнул им над головой — сила в руках старого полководца еще была.

— Идем, — Вар первым шагнул в открывшуюся потайную дверь, — я покажу тебе выход.

Шум наверху становился все громче. Судя по всему, люди Вара уже пришли в себя после неожиданного нападения и теперь дорого продавали свои жизни. Дом посвященного горданца — это настоящая крепость, и взять его даже вооруженным огненными арбалетами гвардейцам Кархадашта будет не так-то просто. Бес не слишком беспокоился за свою жизнь, он был почему-то уверен, что обязательно выскользнет из этой не для него расставленной ловушки. Старый жрец, не оборачиваясь и не ускоряя шага, уверенно шел вперед, безошибочно находя дорогу в бесчисленных коридорах старого дома. Для него жизнь заканчивалась, время замедляло свой бег, чтобы остановиться уже навсегда. И мысли посвященного были, вероятно, где-то очень далеко.

Вар внезапно остановился и указал меченому на черный провал в стене:

— Про этот ход не знает никто, даже посвященный Халукар. И помни, Ахай, я заплатил.

Бес молча скользнул вперед. Стена с глухим стуком сомкнулась за его спиной, отрезая и от посвященного Вара, и от гибнущих в устроенной почтенным Кархадаштом бойне.

Чирс зябко передернул худыми плечами и протянул руки к священному огню. Халукар неодобрительно взглянул на наместника Великого — в возрасте Чирса рано нежиться у огня в разгаре лета. Хотя, быть может, посвященный просто пытается скрыть от чужих глаз охватившее его волнение. Все-таки Вар был его другом, а у горданцев такие человеколюбивые сердца.

— Итак; все кончено? — негромко спросил Чирс. Халукар кивнул головой:

— Судьба посвященного Вара послужит предостережением другим, чьи длинные языки в последнее время доставили нам немало хлопот.

Чирс оторвался от огня и в задумчивости прошелся по залу. Эта привычка посвященного раздражала Халукара, но не станешь же делать замечание наместнику Великого, которому заботы не позволяют сидеть на месте. Кроме всего прочего, Чуткое ухо Храма не был уверен, что зреющий заговор подавлен со смертью Вара, а потому и пребывал не в лучшем настроении.

— Никто не уцелел?

Халукар замешкался с ответом, и это обстоятельство не ускользнуло от Чирса, он удивленно вскинул брови и пристально посмотрел на соратника.

— Кто-то был у Вара ночью, но среди убитых мы чужаков не нашли.

— Быть может, он ушел до начала штурма?

— Исключено. Мои люди стерегли дом Вара днем и ночью.

— Но он все-таки туда вошел?

— Да, убив при этом четырех гвардейцев.

Чирс удивленно присвистнул. Такая реакция наместника Великого позабавила бы посвященного Халукара, если бы ситуация не была столь серьезной. Впрочем, Чирс не стеснял себя в присутствии степняка, и тот ценил это доверие посвященного.

— Жаль, что вы его упустили, судя по всему, это личность незаурядная.

Оба думали об одном и том же человеке, но ни тот, ни другой не стали произносить его имени вслух. Чирс снова прошелся мимо сидящего Халукара, которому приходилось без конца вертеть головой, следя за перемещениями наместника Великого, и это утомляло.

— Ты думаешь, что он опять объявился в Хянджу?

— Его визит к Вару неслучаен.

Чирс с этим был согласен, он даже догадывался о цели визита: почтенному Ахаю нужна ниточка, ведущая к по священному Чирсу. И из этой ниточки он постарается сплести хорошую удавку. Интересно, что рассказал ему старый жрец, стоя на пороге смерти?

— У Ахая есть и другая приманка в городе, не менее желанная, чем мы с тобой, посвященный, — Халукар без труда угадал мысли Чирса, — появление в наших краях Ульфа Хаарского наверняка не прошло мимо внимания нашего старого друга.

— Ты думаешь, что у Беса есть свой осведомитель в Хянджу?

— И даже не один. В Храме хватает людей, для которых Ахай может показаться весьма желанным союзником.

— Ульфу следует быть настороже, — задумчиво произнес Чирс.

— Тебе тоже, посвященный, даже здесь, в Чистилище. У почтенного Ахая есть поразительная способность появляться там, где его меньше всего ждут.

— Я не думаю, что Вар способен на предательство.

— За час до смерти? — Халукар бросил на собеседника удивленный взгляд. Гордость горданцев иногда переходила в глупость даже у таких разумных людей, как посвященный Чирс, их претензии на исключительность Халукар считал если и не безосновательными, то, во всяком случае, сильно преувеличенными. Люди — это всего лишь люди. Вар был достойным человеком, но отнюдь не святым.

— Я прикажу усилить охрану в подземных переходах святилища.

Чирс задумчиво кивнул в знак согласия. Халукар вздохнул с облегчением. Наместника Великого можно упрекнуть в чем угодно, но только не в опрометчивости. Впрочем, от этого безумного мальчишки Ахая можно ожидать любых неприятностей, безотносительно к тому, что сказал ему посвященный Вар.

Ульф Хаарский никак не мог привыкнуть к веселым жилищам суранцев, ему постоянно казалось, что он открыт со всех сторон миру. Его раздражали окна несуразных размеров. Правда, и подземные жилища горданцев, которые он успел осмотреть, не вызывали у него восторга. В конце концов, ярл Хаарский не крот, чтобы зарываться так глубоко.

— Клянусь тебе, это был он, — владетель Эстольд заметался по комнате.

Ульф остался невозмутим. Хотя на его месте Эстольд Расвальгский обеспокоился бы — уж Хаарскому-то в первую очередь следует ожидать удара.

— Ты мог и ошибиться, — лениво протянул Ульф. — Бес всегда был больше похож на горданца, чем на нордлэндца.

Владетель даже побагровел от возмущения и обратился за помощью к владетелю Ульвинскому, но благородный Фрэй никогда раньше не видел меченого, хотя был наслышан о нем, а потому вряд ли в этом деле мог быть судьей.

— Даже если это действительно был Бес, — спокойно продолжал Ульф, — то я не вижу причин для паники.

Владетель Эстольд фыркнул и залпом осушил наполненный до краев кубок. Ярл Хаарский поморщился, он не одобрял пьянства, а Расвальгский усердствовал без меры.

— Все равно мы его упустили, — примирительно заметил Ульвинский, — и теперь уже не о чем спорить.

— Нас уверяли, что огненные арбалеты есть только у горданцев, обиженно отозвался Расвальгский, — а этот в одно мгновение уложил троих. Мои люди не довольны.

— Смутьянов следует повесить, — жестко сказал Ульф. — Наши люди наемники, и посвященный Чирс платит им очень щедро, А кого убивать за эти деньги — варваров или горданцев, — большого значения не имеет.

— Людей пугают огненные арбалеты.

— Смерть всегда смерть, — философски заметил Ульвинский, — какая разница — от стрелы или от пули.

— Храмовики уверяли нас, что Бес погиб, — напомнил благородный Эстольд, — а я уверен, что видел именно его. Нужно предупредить короля Гарольда и самим быть начеку.

Ульф согласился:

— Мы поговорим с посвященным Халукаром, этот мясник наверняка много знает.

Ульф поднялся и не спеша прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Черт бы побрал всех этих горданцев и суранцев с их дурацкой мебелью. Однако раздражало ярла не только неудобное седалище. Бес опять появился на горизонте и подмигнул своим недругам темным глазом. Разумеется, благородный Эстольд мог и ошибиться, но что-то подсказывало Ульфу — берегись! Более семи лет прошло с тех памятных событий в Ожском бору, Бес, должно быть, сильно изменился, хотя Расвальгский утверждает, что узнал его сразу. Очень может быть. Эстольду есть о чем беспокоиться, он отличился в том страшном деле. Впрочем, все они по уши в этой крови. И Гарольд, который отсиживался в замке, и Бьерн Брандомский, приказавший распять Данну, и Ульф, показавший дорогу в лесную крепость, и Тейт Аграамский, и Хокан Гутормский, и Заадамский, и... Да что там вспоминать — все они спешили угодить королю и покончить с мечеными. Пьяному Эстольду тогда море было по колено, а сейчас он боится — протрезвел за семь лет. Многие протрезвели. Особенно когда похороненный вроде бы меченый добрался до Брандомского и Агмундского. «Улыбайся, Гарольд!» До этого мог додуматься только Бес. Многие хотели бы забыть Ожский бор, и Ульф Хаарский в том числе, но меченый не забудет. Никогда. Придется довести до конца дело, начатое семь лет назад. Бес Ожский не должен вернуться в Лэнд.

— Посвященный Халукар просит вашего внимания, благородные владетели, — низкорослый слуга сломался в подобострастном поклоне.

Ульф готов был поклясться, что видел прежде это плоское лицо. Вот только где и когда? Хоя ему подсунул Чирс и наверняка не только в качестве переводчика. Откуда этот невзрачный варвар, бог знает из каких мест, так хорошо знает язык Лэнда?

Посвященный Халукар, несмотря на небольшой рост, внушал уважение. Было в его крепко сбитой фигуре нечто, притягивающее взоры даже в толпе, — быть может осознание собственной силы и почти беспредельной власти над судьбами людей?

— Я благодарен вам за помощь, благородные владетели, — Халукар говорил на чужом языке без акцента, лишь несколько дольше, чем нужно, растягивая гласные. — Мятежники уничтожены, и в Хянджу наконец воцарилось спокойствие.

Расвальгский дернулся было с претензиями, но Ульф взглядом остановил нетерпеливого друга:

— Мы рады, что наша помощь столь высоко оценена посвященными жрецами Храма, но нас немного удивляет, что после известных событий, где стороны делом скрепили подписанный договор, внимание к нам только возросло. Я обнаружил слежку, проезжая по улицам города, и мне это не понравилось.

Халукар взглянул на северянина с уважением — этот молодой варвар явно не был глупцом и обладал интуицией, столь необходимой человеку, претендующему на власть.

— Я рад, что мой молодой друг заметил опасность, но он неверно определил источник, из которого она исходит.

— Всего минуту назад ты, посвященный сказал нам, что с мятежниками покончено и в Хянджу воцарилось спокойствие, или я неправильно понял тебя?

— У Храма много врагов, — мрачно заметил жрец, — именно поэтому посвященный Чирс, наместник Великого, Да продлятся дни его вечно, обратился к повелителю Северной страны королю Гарольду с просьбой о содействии.

— Нордлэнд заинтересован в хороших отношениях с Храмом, — подтвердил Ульф. — Союз короля Гарольда и посвященного Чирса приносит пользу всем, но именно поэтому, посвященный, мы ждем большего доверия с твоей стороны. Благородный Эстольд столкнулся вчера лицом к лицу с человеком, представляющим серьезную опасность для Лэнда, но, к сожалению, этому мерзавцу удалось уйти. Халукар сочувственно вздохнул:

— Ты не все знаешь, благородный Ульф. На днях мы получили известие из северной крепости о том, что стая уничтожила обоз благородного Тейта Аграамского.

Владетели Ульвинский и Расвальгский не сдержали воз гласа горечи и гнева. Ярл Хаарский отреагировал на слова Халукара спокойнее, но красивое его лицо омрачилось.

— К счастью, владетелю Лаудсвильскому удалось спастись.

— А Тейту?

— Владетель Аграамский скончался от полученных ран.

— Бедный Тейт, — вздохнул Ульвинский, — он был так рад, что возвращается в Лэнд.

— Тейта, конечно, жаль, — угрюмо заметил ярл Хаарский, — но какое это имеет отношение к нашему с тобой разговору, посвященный?

— Самое прямое, благородный Ульф. Владетель Аграамский перед смертью утверждал, что стаю вел в набег человек. И он даже назвал имя этого человека.

— Я не верю тебе, посвященный, — возмутился Расвальгский. — Ни один человек не способен подчинить себе стаю, даже Бес.

— Ты сам назвал это имя, благородный Эстольд, и, быть может, ты прав: меченый Бес не мог подчинить стаю, зато почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, водивший за собой пятьдесят пешек, смог.

— Не знаю, во что вы превращаете людей, — процедил Ульф, — но то, что ты говоришь, посвященный, чудовищно.

Халукар улыбнулся:

— Великий подчиняет себе слабый разум заблудших и заставляет их служить общей цели.

— Но с Бесом у вас вышла накладка?

— В большом деле не без потерь, — равнодушно пожал плечами Халукар.

— Хороши потери! — саркастически засмеялся Расвальгский. — Я вырос в Приграничье, посвященный, и лучше тебя знаю, что такое стая. Если Тейт не бредил, то о пути в Лэнд вам лучше всего забыть.

— Все в руках Великого, — спокойно заметил Халукар. — У нас есть данные, что почтенный Ахай, или Бес, как вы его называете, находится сейчас в Хянджу. Вероятно, благородный Эстольд столкнулся в доме посвященного Вара именно с ним. Однако наш город велик, и отыскать в нем человека почти так же трудно, как в Южном лесу. Остается надеяться, что наш общий знакомый сам проявит себя в ближайшее время. Цель Черного колдуна — месть, и в средствах он стесняться не будет. Я пришел, чтобы предупредить вас об опасности, и рад, что мы так быстро поняли друг друга.

Глава 10ПОПЫТКА

Бес остановился и поднял руку: семь человек за его спиной замерли в напряженном ожидании. Семь готовых на все людей, это не так уж мало. Так казалось ему всего лишь полчаса назад, но сейчас он сомневался. Подземная часть Чистилища внушала уважение даже Бесу, имевшему случай познакомиться с грандиозными сооружениями горданцев, что уж тут говорить о лесных варварах. С каждым шагом их уверенность в собственных силах таяла. Тяжелые серые плиты над головой в свете чадящих факелов казались крышкой каменного гроба, захлопнувшегося за смельчаками навсегда. Горданцы умели строить, и чаще всего их наземные, видимые глазу здания были лишь слабым отражением тех грандиозных сооружений, которые создавались под землей. Бес помнил подземелья древнего города Гордана, которые его отец обнаружил много лет тому назад. Подземный тоннель вывел Беса к сердцу Храма, и он сумел его остановить. Тогда ему казалось, что он победил, но, увы, меченый слишком рано начал праздновать. Храм продолжал жить своей обычной жизнью, и только уж очень придирчивый глаз мог заметить в этом окостеневшем за века укладе некоторые незначительные перемены. И все-таки эти перемены были: то и дело Бес натыкался в своих скитаниях по стране на бесхозных пешек. Их кукловоды погибли, а создать новых Храм уже не сумел. Военная сила храмовиков слабела, новых пешек брать было неоткуда, а привлекаемые к боевым действиям степняки в любую минуту готовы были сорваться в бега. Суранцев от бунта удерживал страх, вбитый за сотни лет тотального принуждения но страх проходит, а ненависть остается. Рано или поздно степь и суранские города очнутся и обрушатся на Храм всей накопленной за века ненавистью. И тогда настанет час расплаты. Чирс это понимает. Суранские города заинтересованы в торговле с Лэндом и боятся разгула степи не меньше, чем принуждения Храма. Этим и хотят воспользоваться храмовики, именно для этого они лихорадочно ищут союзников в Лэнде и, кажется, находят там поддержку. Агония Храма затягивается. Чирс — это связующее звено между Востоком и Севером, и если это звено вырвать, то цепь разлетится на мелкие осколки. Храм рухнет, похоронив под обломками своих служителей.

— Пора, — тихо подсказал задумавшемуся меченому варвар Тах.

Бес первым полез в жутковатый черный зев колодца. Судя по плану, начертанному посвященным Варом, именно этот каменный колодец и был входом в тайный лабиринт, ведущий прямо к покоям Чирса. Света двух факелов едва хватило, чтобы отвоевать у темноты небольшой пятачок пространства. Бес помнил план лабиринта наизусть, но тем не менее то и дело на ходу разворачивал мятый лист бумаги. Малейшая ошибка могла похоронить их надежды.

Полчаса они шли по подземному коридору, не встречая препятствий. Это была самая легкая часть пути, и Бес не строил иллюзий, что дальше все пойдет так же гладко. Если верить посвященному Вару, то сюрпризы появятся ближе к центру. Удачное начало похода успокоило варваров. Голоса их зазвучали громче, и Таху приходилось одергивать самых ретивых товарищей. Тах уже успел побывать в лапах жрецов Храма и научился осторожности. Вырвался он из пыточных подвалов Халукара чудом, и этим чудом для лесного варвара оказался Хой. Что двигало Тахом, когда он дал согласие участвовать в опасном предприятии, застарелое чувство ненависти к Храму или чувство благодарности к Хою, Бес не знал, но так или иначе варвар согласился сразу и привел с собой шестерых товарищей. Все они были пленены во время последнего похода, в котором посвященный Вар наголову разбил наспех собранные отряды Сабудая. Всех семерых ждала жалкая участь пешек, воюющих за Храм. Разрушение сердца Храма спасло их разум от насилия, но не дало телам свободу. Посвященные вынуждены были изменить методы, но суть их действий осталась прежней. Правда, побои оказались куда менее эффективным способом принуждения, чем промывка мозгов. Тах и его приятели сбежали из-под стражи во время одной из заварушек на медном руднике. Варвары уже в течение года промышляли разбоем на улицах Хянджу, не делая различий между жрецами Храма и богатыми горожанами. Хой не сколько раз предупреждал их о готовящихся облавах и помогал скрываться от зорких глаз храмовых служителей. Награбленные сокровища варвары сбывали купцам из Лэнда, которые особенной щепетильностью не отличались.

Тах вдруг споткнулся и едва не вытянулся во весь свой немалый рост на каменных плитах. Варвары с испугом уставились на побелевшие от времени череп и груду костей. Один Крол сохранил привычную невозмутимость, и в его налитых кровью глазах не было и тени тревоги. Больше Таху не пришлось призывать людей к осторожности.

Узкий, казавшийся бесконечным, коридор оборвался внезапно. Тах осторожно постучал костяшками пальцев по влажной стене, словно рассчитывал на немедленную отзывчивость. О возможности подобных препятствий Вар предупреждал, поэтому меченый, не впадая в панику, провел ладонью по стене и нащупал нужный бугорок — плита стала медленно сдвигаться под дружный вздох облегчения варваров. Бес свернул за угол и вскинул огненный арбалет, готовый в любую секунду выстрелить, но ничего особенного не случилось, и меченый даже подосадовал на себя за чрезмерную осторожность.

— Кадан пропал, — испуганно прошептал ему Тах в самое ухо.

— Может быть, он остался за стеной?

Тах отрицательно покачал головой: Кадан шел с ним до самого поворота и вдруг исчез, не издав при этом ни звука.

— И никто ничего не заметил?

— Никто.

Бес оглядел испуганных варваров и усмехнулся:

— Лабиринты Чистилища не для рассеянных путников. Смотрите внимательно себе под ноги, чтобы не угодить бездонный колодец.

Лабиринт становился все запутаннее, от его бесчисленных ответвлений и поворотов у меченого рябило в глазах. Несколько раз он останавливался, сверяя путь с планом начертанным твердой рукой посвященного Вара. Если верить этому плану, то до цели путешествия было рукой подать — покои Чирса находились прямо над их головами, это обстоятельство вселяло надежду на благополучный исход предприятия.

— Менгу пропал! — охнул Тах.

— Вперед, — крикнул Бес и ринулся в приоткрывшуюся дверь, вскидывая на ходу огненный арбалет. Кажется, он действительно достигли цели, вот только стрелять им было не в кого. Клубы желтого дыма повалили навстречу атакующим, меченый задохнулся, взмахнул руками, пытаясь разогнать окружающую его хмарь, и рухнул навзничь, ударившись головой о каменный пол. Последней промелькнувшей в голове мыслью было — это конец.

Но Бес ошибся — жизнь возвращалась к нему с водой которую кто-то настойчиво пытался влить в его пересохшее горло. Меченому не оставалось ничего другого, как открыть глаза и злобно выругаться.

— Рад приветствовать почтенного Ахая в своем скромном убежище.

Меченый по голосу узнал Халукара и не очень удивило: по этому поводу. Он лишь попытался пошевелить руками: крепко привязанными к подлокотникам кресла.

— Ты осторожен, посвященный.

— Это знак уважения, почтенный, — Халукар не скрывал насмешки, — любого другого я просто бросил бы в угол как кучу дерьма.

Посвященный был в подвале не один. Бес не мог видеть остальных, они стояли за его спиной, а сил повернуть налитую свинцом голову просто не было.

— Почему бы твоим друзьям не показать мне своих лиц. С их стороны просто невежливо прятаться в тени.

— Боюсь, что это не те лица, которые приятны твоему взору, почтенный Ахай.

— Я рискну огорчиться.

Бес был уверен, что за его спиной находится Чирс, но ошибся. Ульф выступил вперед и почти дружелюбно улыбнулся родственнику. Надо сказать, что ярл Хаарский не слишком изменился за эти годы, разве что добавил благородства осанке да надменности красивому лицу.

— Это я уговорил посвященного Халукара не убивать тебя сразу. Хотелось переброситься парой слов после долгой разлуки.

— Я с удовольствием убил бы тебя, дорогой дядя, да руки связаны.

— Я не тороплюсь умирать, — усмехнулся Ульф. — Как погиб Тейт Аграамский?

— Так это был Тейт?! Какая нечаянная радость. Я никак не мог вспомнить — откуда мне знакома эта гнусная рожа.

Ульфа передернуло, но он сдержал себя. Зато взбешенный Расвальгский нанес меченому удар кулаком в лицо.

— Благородный Эстольд, если не ошибаюсь, — Бес холодно глянул на обидчика. — Жаль, что ты менее привязан к родному дому, чем Тейт Аграамский.

Выдержать взгляд этих черных глаз было невозможно, и Расвальгский поспешно отвернулся — перед ним сидел дьявол, а не человек.

— Это правда, что ты подчинил себе стаю?

— А почему бы нет? Посвященный Халукар подтвердит, что я обладаю поразительными способностями.

Ульф помрачнел. Бес не слишком изменился за минувшие семь лет, такой же хвастун и задира. Зря он затеял этот разговор, меченого нужно было убить сразу. Тот, отравленный газом и похожий на мрачных горданцев человек, был ему чужим, а этот, сидящий перед ним, наглый и язвительный, все больше напоминал прежнего Беса, мальчишку из Ожского бора, с которым Ульф прожил под одной крышей пятнадцать лет и которого не раз выручал из разных передряг. Из этой передряги ему Беса уже не вытащить. Здесь, в чужом городе, в степном негостеприимном краю закончится жизненный путь последнего меченого из Лэнда, и — это будет к лучшему для всех.

— Прощай, Бес, прощай навсегда.

— До свидания, Ульф. Я отыщу тебя в аду, там и поговорим.

Ульф только глухо выругался в ответ и поспешно покинул подвал. Надо полагать, посвященный Халукар собьет спесь с этого человека, который говорит и ведет себя как победитель.

Бес с трудом приподнял голову и сплюнул солоноватый сгусток крови. Узкоглазый степняк смотрел на него даже с некоторым сочувствием, и только где-то в самой глубине его зрачков таилась лютая ненависть.

— Не перетрудись, Халукар, — скривил Бес в усмешке изуродованные губы.

— Ничего, меченый, — посвященный стряхнул со лба мелкие бисеринки пота, — не ты первый, не ты последний.

— Ты старательный пес, Халукар, но в жизни цепного пса слишком мало радостей.

— Каждый живет как умеет, почтенный Ахай, и каждый сполна расплачивается за прожитую жизнь, чаще все-таки на этом свете, чем на том. Твоя жизнь оказалась короткой, а преступления ужасными, оттого и смерть твоя не будет легкой. Все по справедливости, меченый.

Бес грустно посмотрел на свои изуродованные ноги и покачал головой:

— У каждого свои представления о справедливости, посвященный.

— Не огорчайся, ходить тебе все равно не придется.

Храмовик был прав — перебитые ноги отказывались повиноваться. Бес не стоял, а висел на дыбе, и хотя ноги его касались пола, ощущения опоры не было. Он даже не чувствовал боли в перебитых костях. Вернее, боль была — страшная, невыносимая боль во всем истерзанном теле, но эта боль уже не затуманивала сознание, она стала привычной, такой же привычной, как затхлый воздух этого пропитанного кровью подвала, как равнодушные лица палачей в желтых балахонах. Боль стала жизнью, а жизнь — болью.

— А ты крепкий человек, меченый. Любой другой на твоем месте давно бы загнулся, избавив нас от лишних хлопот.

Халукар провел смоченной в вине тряпкой по окровавленной груди меченого, Бес втянул со свистом воздух и глухо закашлялся.

— Часть ребер мы тебе сломали, почтенный Ахай, ты уж не взыщи, но кое-что уцелело.

Бес промолчал. Этот кривоногий сморчок был неистощим в своих забавах, впрочем, меченому было уже все равно — новая боль ничего не добавит к той боли, что он испытывает сейчас. Видимо, Халукар это понял.

— Снимите его, — приказал он подручным.

Бес тяжело рухнул на колени, а потом ткнулся лицом в горячие от крови каменные плиты пола. Наверное, он потерял сознание. Боль словно ушла куда-то далеко-далеко. Он вдруг увидел Ульфа, тот сидел, обхватив ногами ствол почтенного дерева, и весело смеялся. А над головой Ульфа шумел зеленой листвой Ожский бор.

Бес открыл глаза, но лицо Ульфа не исчезло. Правда, сейчас он не улыбался.

— Скажи им все, что они хотят, и я добьюсь для тебя легкой смерти.

— Пошел к черту, — процедил сквозь зубы Бес — Я не продаю своих. А жить я буду долго, целую вечность.

— Он прав, — усмехнулся Халукар, — ему еще предстоит увидеть небо в алмазах.

Ноги не держали Беса, и он тяжело повис на плечах стражников. Они несли его долго, и каждый их шаг отдавался в его теле болью. Халукар поднял голову меченого за волосы:

— Смотри, почтенный Ахай.

Бес увидел площадь, заполненную народом, и лесного варвара Таха на высоком помосте. Бедный Тах, он так не хотел умирать на пыльной площади чужого города, где нет ни одного сочувствующего лица. Только ужас и любопытство. А вот и главный пастух этих жвачных животных — посещенный Чирс, будь он трижды проклят. Это он послал на смерть Таха, измученного адской болью. Неужели все кончено? Бесу казалось, что он умер, во всяком случае, он услышал, как сыплется земля на крышку его гроба, но, открыв глаза, понял, что это не так. Не было гроба — его вкапывали в землю живым. И делал это Крол, сопя от усердия — несчастный червь, лишенный разума. А командовал погребением достойный Хармид, тот самый, что всегда смотрел в рот почтенному Ахаю. Теперь он смотрит мимо, а его пешки орудуют лопатами. Какая жалость, что смерть запоздала на несколько минут — от удушья умирать трудно.

Но он не умер и от удушья, а вновь открыл глаза и подивился тому, что не все еще кончено. Правда, на миг ему показалось, что он ослеп, и впервые за время, проведенное в застенках Халукара, меченому стало страшно. Он задрал голову вверх и увидел звезды. Но тогда он не только жив, но и на свободе! Бес попытался пошевелиться и едва не задохнулся — земля давила ему на грудь тяжело и безнадежно. Халукар остался верен себе — не просто смерть, а мучительное умирание.

Бес услышал шорох за спиной и попытался обернуться. Кто-то дышал ему в затылок, а в полусотне шагов впереди с горящими факелами в руках ежились на ветру часовые-гвардейцы. Меченый хотел их окликнуть, но потом передумал. Эти подонки только посмеются в ответ, а смерть от собачьих зубов ничем не хуже любой другой смерти.

Кто-то начал быстро разгребать землю вокруг его шеи, и это были не собачьи лапы, а человеческие руки. Он узнал Крола по сопению раньше, чем увидел его лицо, а вторым был Хой. Тах не выдал своего соратника. Прошел все муки ада, но не выдал, плюнув тем самым в рожу посвященным. Вечная тебе память, веселый варвар из зеленого леса.

Через несколько минут Бес уже мог вздохнуть свободнее. Только бы часовые не заметили. Бес вцепился пальцами в протянутые руки Крола и Хоя, которые медленно потянули его вверх. Боль стала нестерпимой, но он не закричал и не застонал, а просто потерял сознание. Однако даже это обстоятельство его не огорчило, потому что где-то там, в глубине мозга продолжала биться ликующая мысль — свободен. Свободен, а значит, готов к мести.

Глава 11УЛЫБКА ЧЕРНОГО КОЛДУНА

Прошло уже больше месяца с тех пор, как Айяла попала в этот сруб. О колдуне и его странном подручном не было ни слуху, ни духу. Но не привиделись же они ей в то первое солнечное утро? Волк и Тор, похоже, не испытывали беспокойства по поводу их долгого отсутствия, но молодая женщина была встревожена не на шутку. Запасы пищи таяли с каждым днем и непонятно было, как их можно пополнить. Охотой Айяла никогда не занималась, лес путал ее мрачной тишиной и угрюмой величавостью. Она просто потеряется в нем, стоит ей только отойти на сотню другую шагов от сруба. В доме были хлеб и овощи, но откуда они здесь взялись, она не имела понятия. Айяла обошла всю округу, но ничего похожего на огород не обнаружила. Дети в ответ на ее вопросы только плечами пожимали.

— Приносят, — сказал ей Волк, но кто приносит и откуда, он либо не знал, либо не смог объяснить.

С детьми сладу не было, они причиняли ей массу хлопот, но — это скорее радовало, чем огорчало. У нее просто не оставалось времени на бесплодные и горькие размышления. Неужели этот человек действительно был их отцом? Тогда он странный отец, чтобы не сказать больше.

Дети наотрез отказались одевать сшитую Айялой одежду.

— Лето, — благодушно пояснил Тор.

Но это было не единственной причиной. Скорее всего, в одежде их не пустили бы в гнездо, а они стремились туда всей душой к большому неудовольствию женщины. Но, к сожалению, удержать детей от общения с вожаками не было никакой возможности. Да и какое она имела право их удерживать. Мальчики привыкли жить именно так, гнездо стало Для них родным домом, и вожак Ух был для них лучшим отцом, чем тот страшный и непонятный человек.

Почему он жил здесь такой странной лесной жизнью? Что связывало его со стаей? Но ведь что-то связывало. Даже в его отсутствие к срубу никогда не осмеливались подходить ни вожаки, ни вохры, ни чужие псы. Тейта убила стая, которую вел колдун, — в этом она почти не сомневалась. Черный колдун. Когда-то Айяла знала человека, которого все называли именно так. Холодный и надменный он проходил по веселому саду посвященного Вара, не поворачивая головы в сторону млевших от ужаса девушек. Мрачные слухи ходили об этом жреце — говорили, что он невероятно жесток, и приводили такие примеры, от которых кровь стыла в жилах. Но тот был молод и поразительно красив даже для горданца, а этот стар, грязен и уродлив. Нет, не может жрец Храма, горданец, уподобиться животному и жить в лесу.

То, что вожаки животные, Айяла убедилась довольно быстро, хотя поначалу у нее и были некоторые сомнения на этот счет. Но откуда они взялись, эти человекоподобные существа — вот чего она не могла понять. А вохры? В древних книгах о них не говорилось ни слова. Айяла с удивлением и испугом узнала от детей, что лохматые существа, которых она принимала за медвежат, на самом деле были детенышами страшных монстров, а принес их в сруб Черный колдун.

— Маленькие, — Тор сжал кулаки, показывая какими вохрята были когда-то. — Большие, — широко развел он руки, показывая, какими они станут, когда вырастут.

В подтверждение своих слов и жестов он тут же взревел вохром к большому удовольствию Пуха и Духа. Волк с готовностью подхватил его крик. И оба они с упоением довольно долго орали на разные лады, пока Айяла, заткнув уши, не велела им замолчать.

Зачем он притащил вохрят? Айяла не раз слышала, что вохры разрушают человеческий мозг. Тейт рассказывал ей о людях, которые умирали в страшных мучениях от одного их взгляда. И еще Тейт рассказывал ей о меченых, которые в давние времена жили в Приграничье и сражались с вохрами — странное племя, пришедшее ниоткуда и ушедшее в никуда.

День сменялся ночью, а ночь новым днем, и Айяла с удивлением отмечала, что все больше втягивается в эту странную, так непохожую на прежнюю жизнь. Она уже не боялась вожаков и подходила к гнезду почти вплотную, правда, никакими силами ее не удалось бы заманить внутрь этого странного, ни на что не похожего сооружения. Ее уже не путали крики ночных птиц, и она спала почти безмятежно, прижав к себе покрепче маленькие тела Волка и Хора. Их присутствие успокаивало ее. Эти два ребенка были частью Южного леса, в котором для них не было тайн. К удивлению Айялы, именно Волк и Тор верховодили в стаде, и даже Ух, большой и грозный самец, повиновался им беспрекословно. Дети разговаривали мало, в основном ограничивались криками и жестами, но очень хорошо понимали друг друга. Казалось, что между ними и окружающим миром существует таинственная связь, недоступная другим смертным. Она учила их петь. Оба охотно подхватывали мелодию, но категорически отказывались учить слова. Айяла промучилась с ними несколько дней и пришла к неутешительному выводу, что слова песен ни о чем не говорят ни Волку, ни Тору. Дети были поразительно невежественны во всем, что касалось жизни людей. Айяла с трудом растолковывала им самые обычные вещи, но через день они все забывали. Новые слова не нужны были им в обиходе и с поразительной легкостью улетучивались из лохматых голов. И все-таки кое-чего она добилась: дети стали говорить больше и чище, правда только с нею, а между собой они по-прежнему общались жестами и короткими междометиями. Иногда ей казалось, что они могут обходится и без этого, читая небогатые мысли друг друга. Весь день дети находились возле гнезда, но к вечеру возвращались в сруб, чтобы подвергнуться не очень желанной процедуре омовения, иначе Айяла ни под каким видом не пускала их на лежанку. Волк и Тор смирились с неизбежным, и она считала это самой большой своей победой.

Айяла проснулась среди ночи от бешеного перестука собственного сердца. Заросший щетиной человек стоял над ней со свечой в руке. Он что-то нечленораздельно мычал, а в его налитых кровью глазах была мука. Айяла закричала от ужаса, Волк и Тор проснулись мгновенно, в руках у них сверкнули ножи, а детские лица изуродовал волчий оскал.

— Крол, — первым узнал старого знакомца Волк и счастливо засмеялся.

Айяла потихоньку приходила в себя, но от этого страх ее не уменьшился.

— Где отец? — спросил Тор.

Крол что-то промычал в ответ и замахал руками. Повинуясь этим нелепым жестам, женщина поднялась с лежанки и направилась к выходу. На спине вороного коня лежал человек, Айяла не видела его лица, но это мог быть только он, Черный колдун, вечный ужас ее ночных кошмаров. Крол осторожно потянул человека с седла, тот глухо застонал, крупная дрожь пробежала по его телу. Немой испуганно покосился на женщину. Тор неожиданно заплакал, Волк ткнул его кулаком в бок. Айяла наконец опомнилась — кем бы ни был этот человек, но сейчас он явно нуждался в ее помощи.

— Осторожно, — прикрикнула она на немого, который с готовностью засопел, подчиняясь ее приказам. С трудом они сняли раненого с седла и затащили в сруб. Руки у Айялы стали липкими от крови, но страха она уже не испытывала.

— Воды, — приказала она Кролу.

Черный колдун, видимо, сбривал бороду, но сейчас она вновь отросла двухнедельной щетиной. Лицо его было опухшим и страшным, даже более страшным, чем в кошмарных снах, но это было лицо не чудовища, а человека, притом человека страдающего. Айяла взяла из рук Волка нож и принялась срезать с раненого одежду. То, что она увидела, ужаснуло ее — это было месиво из запекшейся крови, гниющего мяса и грязи. Кто-то, видимо, уже оказывал раненому первую помощь, но это было давно. Неумело наложенные швы разошлись, открывая страшные раны. Странно, что этот человек еще дышал. Воздух со страшным хрипом вырывался из его изуродованной груди. Волк и Тор, испуганные и притихшие, крутились рядом, не столько помогая, сколько мешая. Айяла жестом отправила их на лежанку. К ее удивлению, дети подчинились сразу, молчаливо признавая ее право распоряжаться всем в эту минуту. Айяла осторожно обтерла мокрой тряпкой тело раненого. Черный колдун не был стар, и это обстоятельство немного смутило женщину. Но, в конце концов, время было не самым подходящим, чтобы разыгрывать из себя скромницу. Помочь раненому в этом глухом краю могла только дочь посвященного Вара, для которой не было тайн в лечении человеческих недугов.

Крол оказался хорошим помощником, и Айяла, хоть и не без труда, справилась с нелегкой задачей. У нее не было уверенности, что Черный колдун выживет, слишком много крови он потерял, но она сделала для его исцеления все, что могла.

Айяла устало опустилась на лежанку, Тор и Волк тут же прилипли к ней, положив ей на плечи лохматые головы. Пожалуй, мальчишек следовало бы подстричь, но сейчас ей было не до этого. Айяла с сожалением посмотрела на свою залитую кровью ночную рубашку. Крол, как ни странно, понял ее без слов. Он тихонько удалился из сруба, предоставив женщине возможность привести себя в порядок. Деликатность дикаря приятно удивила молодую женщину. Несмотря на ужасный вид, немой не был бесчувственным чурбаном.

Всю ночь Айяла провела у постели больного, не смыкая глаз, а тот метался в бреду и что-то громко кричал. К утру он затих, и женщине даже на мгновение показалось, что Черный колдун умер, но нет — он дышал, грудь его уже не вздрагивала толчками, а равномерно поднималась и опускалась. Одно обстоятельство удивило женщину: под левым соском раненого расплывался похожий на кровоподтек рисунок странного сооружения, не то замка, не то башни, точно такой же, как у Волка и Тора. Если это не родимое пятно, то что же это такое?

Под утро Крол сменил Айялу. Он успел вздремнуть этой ночью и поэтому выглядел виноватым. Молодая женщина дружески ему улыбнулась и ласково похлопала по плечу. С немым все оказалось гораздо проще, чем ей представлялось, но как будет обстоять дело с его хозяином, когда тот встанет на ноги, если встанет вообще — на этот вопрос у нее не было ответа.

Черный колдун поднялся, к удивлению женщины, уже через три недели. Тяжело опираясь на сделанные Кролом костыли, он сделал несколько неуверенных шагов по срубу и в изнеможении опустился на лавку у стола. Крупные капли пота сбегали по его изуродованному шрамами лицу, но темные глаза блестели холодно и непримиримо. Для Айялы наступили тревожные времена. Пока этот страшный человек лежал на лежанке больной и беспомощный, ее отношение к нему определялось обычным человеческим сочувствием, но сейчас все изменилось — по мере того как силы возвращались к Черному колдуну, в душе женщины росли страх и ненависть. Он снова стал для нее чужим, словно и не было бессонных ночей, проведенных у его постели в отчаянных попытках спасти ускользающую из тела жизнь.

Если Черный колдун и испытывал благодарность к своей спасительнице, то очень умело скрывал свои чувства. Целыми днями он кружил по срубу на неуклюжих костылях, частенько спотыкаясь и падая. Айяла как-то сделала по пытку помочь ему подняться, но, встретив его взгляд, полный ненависти и боли, отшатнулась почти в ужасе. Черный колдун поднимался сам, оскалив белые крупные зубы в волчьей ухмылке. И ни разу она не услышала из его уст ни вскрика, ни стона.

Хуже всего было ночами — боль или заботы мешали ему спать, но он и по ночам не прекращал хождений и бдений у стола. Он сидел, подперев голову руками, без жалости расходуя свечи, и смотрел остановившимися глазами в черную от сажи стену сруба. Какие мысли бродят в этой голове, Айяла не знала, но когда он поворачивал свое изуродованное лицо в сторону лежанки, сердце женщины замирало от страха, и она теснее прижимала к себе спящих детей. Теперь она уже не сомневалась, что перед ней почтенный Ахай, Несокрушимый Меч Храма, прозванный Черным колдуном, но от этого открытия ей не стало легче. Почтенный Ахай обходился уже без костылей. Чуть припадая на левую ногу, он спускался к реке и долго просиживал там, бездумно, как казалось женщине, глядя в воду. Что он искал в этой жизни, почему ушел от людей в глухомань, и что он хотел от несчастной Айялы, безжалостно вырвав ее из привычного мира?

Из последнего, столь неудачно закончившегося похода Черный колдун привез несколько огненных арбалетов и большой боезапас к ним. Сейчас ему пришла в голову мысль научить детей обращаться с этим грозным оружием. Айяла пыталась было возражать, но почтенный Ахай даже не взглянул в ее сторону. Волк и Тор взяли оружие без страха, хотя успеха не добились. Тяжелые арбалеты прыгали в их руках при каждом выстреле, описывая немыслимые кривые. Ахай отобрал у них оружие и протянул молодой женщине — до был первый случай, когда он обратился к ней. Айяла взяла оружие неохотно, но навыками стрельбы овладела неожиданно легко, к большому удовольствию Волка и Тора. Впрочем, кажется, и почтенный Ахай был удовлетворен ее успехами.

— Оставь у себя, — сказал он женщине, когда она попыталась вернуть ему арбалет, — пригодится.

— Не боишься, что убегу? — спросила она с вызовом, впервые осмеливаясь взглянуть в его черные глаза.

— Бежать тебе некуда, — жестко сказал Ахай, — посвященный Вар убит в Хянджу полтора месяца назад, а вся его семья погибла в пламени пожара.

Айяла отшатнулась и медленно стала оседать на землю. Очнулась она на лежанке. Волк и Тор стояли рядом, глядя на женщину испуганными глазами. Черный колдун сидел у стола, нахмурив брови, и изучал зайчик на стене. Лицо его показалось Айяле скучающим и равнодушным. И это равнодушие больно резануло ее по сердцу. Она заплакала навзрыд, уткнув лицо в маленькие ладони. Черный колдун поднялся и вышел из сруба, осторожно прикрыв за собой двери.

Появился он только к вечеру и, к удивлению женщины, не один, а в сопровождении человека в потрепанной одежде, с испуганным бледным лицом. Этот человек был северянином, как сразу определила Айяла, и, судя по тому, что его появление не удивило детей, бывал он в срубе и раньше. Почтенный Ахай называл чужака Слизняком и обращался с ним не слишком любезно. Довольно долго они говорили о чем-то в маленькой каморке Крола, за плотно закрытыми зверями, а при расставании Черный колдун снял с пальца стальной перстень-печатку и протянул его Слизняку:

— Смотри, в случае чего я тебя на дне болота достану. Испуганный незнакомец прижал к впалой груди длинные худые руки:

— Я все сделаю, капитан.

— Крол выведет тебя из Южного леса, а там твоя забота.

Слизняк склонился в низком поклоне и неслышно тенью скользнул за дверь. Черный колдун прошептал что-то Кролу на ухо и поощрительно похлопал по плечу.

— В Хянджу тебе делать нечего, — почтенный Ахай теперь в упор смотрел на Айялу, — но если пожелаешь, то помогу тебе устроиться в Бурге.

— Ты мне уже помог, — бесстрашно отозвалась Айяла. — Ты убил моего мужа Тейта Аграамского, и я тебя ненавижу!

— Ты меня путаешь с вохром, — пожал он пренебрежительно плечами.

— Это ты вел стаю!

— Не надо преувеличивать мои силы, дочь посвященного. Подчинить стаю мне пока не удалось, но когда-нибудь я этого непременно добьюсь.

Он отвернулся от нее, до обидного равнодушный и, только выходя из сруба, бросил через плечо:

— С Бургом решай быстрее, или тебе придется спать ее мной — я ведь тоже не железный.

Из-под нависших надо лбом густых вьющихся волос сверкнули вдруг веселые глаза, а губы расплылись в ослепительной улыбке.

Он снова исчез, и его долгое отсутствие пугало и раздражало ее. Он уезжал, когда хотел, нимало не заботясь о том, чтобы предупредить Айялу о причинах своего долгого отсутствия. Волк и Тор относились к его отлучкам совершенно спокойно, абсолютно уверенные, что им никто и ничто не угрожает в самом центре Южного леса, но Айяла места себе не находила от беспокойства. Чем бы там ни занимался почтенный Ахай во время поездок, ясно было, что дела эти отнюдь небезопасны для его головы. А что будет, если однажды он совсем не вернется — что она будет делать с двумя детьми на руках в чужом мире? Может, ей действительно уехать в Лэнд? А дети? Ведь они совсем одичают в лесу. Да и что ее ждет в чужой стране, кроме обид и унижений, а может быть, и мести Храма за несуществующую вину отца. Руки у посвященного Халукара длинные, - если понадобится, они дотянутся и до Бурга. Выходит, остаться и стать наложницей Черного колдуна? Ее даже в краску бросило от этой мысли. Почтенный Ахай слишком уж недвусмысленно заявил о своих притязаниях на ее тело. А как же Тейт? Тейт умер, и его смерть на совести этого человека, чтобы он ни говорил в свое оправдание. Она не верит ему. А может быть, и верит, но не хочет себе в этом признаваться, хватаясь за последнюю тонкую преграду, отделяющую ее от ложа Черного колдуна. Когда-то ей нравился почтенный Ахай, в том далеком и почти уже нереальном мире. И даже слухи о его жестокости не только пугали, но и волновали ее. А потом он исчез, и появился благородный Тейт, с ласковым взглядом голубых глаз. Как они непохожи, эти два человека. Почтенный Ахай тоже улыбнулся, когда уходил, но разве так улыбаются женщине, которую любят. К сожалению, спросить совета Айяле не у кого, а самой решать и страшно, и неловко.

Глава 12СИГРИД

Сигрид была раздражена — долгое путешествие утомило ее больше, чем она предполагала, отправляясь в дорогу. Отцовский замок, столь желанный в Бурге, показался ей угрюмым и негостеприимным — настоящее разбойничье гнездо. Все мрачные воспоминания, терзавшие ее долгие годы и, казалось бы, ушедшие навсегда, прихлынули с новой силой. Бедный отец, его убили здесь, в этих стенах. Она никогда не забывала об этом. Но там, в Бурге, среди сплетничавших за ее спиной придворных, среди кривых улыбок неискренних друзей, это казалось не таким уж важным. Уехать — было единственным ее желанием. Бросить погрязшего в разврате мужа, выказать презрение стерве, которая тайком пробралась на чужое семейное ложе и разрушила чужую любовь.

Гарольд не возражал против ее поездки в родные места, хотя и пытался предостеречь. Но делал он это до того неискренне, что Сигрид даже сейчас сжимала в ярости кулаки, вспоминая кривую улыбочку на его красивом лице. Недаром говорили, что его отцом был меченый — яблоко от яблони недалеко падает.

Сигрид критически оглядела себя в арузбальском зеркале, подаренном когда-то отцу любезным Рекином Лаудсвильским, и победно тряхнула густыми волосами. Если ее недолгое счастье с Гарольдом и закончилось, то жизнь еще продолжается, и негоже дочери Бьерна Брандомского, известного всему Лэнду жадностью к радостям бытия и чужому добру, впадать в уныние. Усталость пройдет, а молодость и красота останутся.

Хокан Гутормский, комендант Ожского замка, устроил пышную встречу королеве. Приграничные владетели на всем пути следования выражали ей почтение и восхищение. Разумеется, льстили, но вряд ли эта лесть была такой уж неискренней. Сигрид, разглядывая себя в зеркале, не нашла изъяна, за который следовало бы покритиковать лицо или тело. Благородный Хокан Гутормский не остался, кажется, равнодушным к ее красоте, во всяком случае, был любезен сверх меры. Хокан молод и недурен собой — почему королева Сигрид должна быть глупее короля Гарольда? Ожский замок — не королевский дворец, слухи из этих мест будут долго тянуться до Бурга, а когда дотянутся, то, к огорчению придворных сплетников, потеряют свою остроту.

Пожалуй, стоит пригласить сегодня вечером к столу благородного Хокана. Не скучать же бедной королеве в одиночестве, как это, увы, не раз выпадало на ее долю в развеселом Бурге. Сигрид застыла в раздумье перед платяным шкафом все той же азрубальской работы, служанки затихли, понимая ответственность переживаемого момента. Догадываются ли они о ее мыслях? Наверное, догадываются — в королевском дворце простушки не задерживаются.

— Там женщины во дворе, — робко напомнила Марта. — Просят твоего участия, государыня.

Сигрид поморщилась — от просителей теперь отбоя не будет. Но как ни крути она владелица Ожского замка и прилегающих земель, поэтому, хочешь или не хочешь, придется вникать во все здешние дела. Кстати, чем не повод для вечернего разговора с благородным Хоканом. С этого можно начать, а уж чем разговор закончится — одному Богу известно.

— Зови, — приказала Сигрид.

Вид опрятно одетых женщин порадовал королеву. Правда, запах скотного двора, от которого она уже успела отвыкнуть в Бурге, заставил ее сморщить носик. Придется терпеть, ничего не поделаешь — жизнь в Приграничье имеет свои неудобства. Женщины испуганно жались у дверей. Молодые и, кажется, сытые. Гутормский, выходит, не обманул — голода в эту зиму на ее землях не было. Чем же они тогда недовольны и почему ударились в плач, не сумев даже толком объяснить государыне причину своего горя?

— В чем дело, Марта? Какие дети?

— Владетель Гутормский по приказу короля Гарольда забрал у них сыновей. Они просят твоего заступничества, государыня.

Слова Марты и плач крестьянок неприятно поразили Сигрид. Зачем Гутормскому понадобились дети? Неужели Гарольд занялся работорговлей с заморскими купцами? Конечно, дело прибыльное, но с какой стати он столь бесцеремонно хозяйничает на ее землях?

— Я поговорю с владетелем Гутормским, — Сигрид благосклонно махнула рукой в сторону женщин. — Вам вернут наших детей.

Благородный Гутормский был сама любезность и предупредительность — тяжелое кресло в его руках взлетело, как пушинка, что позволило Сигрид присесть к столу, не измяв роскошного платья из дорогой заморской материи. Гутормский слишком уж откровенно смотрел на обнаженные плечи королевы, видимо, был уже в курсе ссоры Сигрид с мужем. Да и чем еще можно объяснить неожиданный приезд королевы в отдаленный приграничный замок, в котором она не появлялась, по меньшей мере, лет семь. Более всего владетелей интересовал вопрос — не отразится ли размолвка между венценосными супругами на столь хорошо складывающихся в последние годы отношениях Приграничья и Нордлэнда? Но Сигрид не настолько глупа, чтобы из-за личных обид затевать смуту в королевстве. Так что приграничные владетели могут спать совершенно спокойно в своих замшелых замках.

Стол был накрыт на двоих. Восковые свечи в массивных суранских подсвечниках создавали обстановку домашнего уюта и даже интимности. Маленький принц Оттар, которого Сигрид привезла с собой, не желая расставаться с ним надолго, спал в своей комнате, окрестные владетели разъехались, и в замке воцарилась, наконец, тишина, о которой она мечтала в беспокойном Бурге. Есть все-таки своя прелесть и в деревенской жизни.

— Я довольна встречей. Благородные владетели был на редкость любезны. Конечно, дорога от Бурга до Ожского замка трудна, но королева не настолько стара, чтобы это надолго выбило ее из колеи.

Сигрид улыбнулась владетелю и поднесла к губам хрустальный кубок, наполненный красным вином. Хокан смутился под ее пристальным взглядом и тяжело вздохнул. Пожалуй, владетель был более робок, чем ей это показалось поначалу. Что ж, время терпит.

— Я собираюсь провести в Ожском замке месяц или два — это зависит от многих причин. О стае ничего не слышно?

— Слава Богу, — Гутормский даже вздрогнул при упоминании о стае, — тревога оказалась ложной. Хотя и нам, и храмовикам пришлось изрядно потрудиться этим летом. Но сейчас уже осень, скоро пойдут дожди, и стаи можно будет не опасаться до следующего лета.

Сигрид задумчиво вздохнула. Гарольд упоминал о Бесе в связи с нынешним набегом стаи, но вскользь, а ей не хотелось расспрашивать, чтобы не бередить старые раны.

— История с благородным Тейтом как-то прояснилась?

— Возможно, Тейту все это померещилось. Когда побываешь в лапах у вохра, то... — Гутормский не стал развивать эту тему, и королева, была ему благодарна за деликатность.

— Значит, я могу спать спокойно? — Сигрид одарила собеседника ласковым взглядом.

Хокан заерзал на месте, но справился со смущением и ответил почти красиво:

— Моя жизнь принадлежит тебе, государыня. А моя верность тверже камня, из которого сложены стены Ожского замка.

При желании эти слова можно было считать объяснением в любви, но им не хватало напора и уверенности. Надо полагать, благородного Хокана не придется тащить в постель силой. Сигрид улыбнулась собственному цинизму. Видимо, заморское вино ударило ей в голову, и тело слишком откровенно запросило запретного плода.

— Что это за разговоры я слышу об отобранных у крестьянок детях?

— Ах, дети. — Владетель рассеянно провел рукой по светлым волосам. — Я выполнял указ короля.

— Что это за указ?

Гутормский оглянулся, но в зале никого не было. Слуги уже давно оставили их наедине друг с другом, шестым чувством уловив, что в их услугах господа в данный момент не нуждаются.

— Эти мальчишки — меченые, — сказал владетель, подавшись вперед и понизив голос почти до шепота.

— Какие еще меченые? — удивилась Сигрид.

— У Башни рождались не только сыновья, но и дочери: мальчишек они оставляли себе, а девчонок отправляли в окрестные деревни. Те в свою очередь рожали сыновей, которые наследовали качества дедов. Так утверждает достойный Кюрджи, жрец Храма, который проводит отбор по приказу короля Гарольда.

Сигрид была поражена:

— Но зачем Гарольду меченые?

— А вохры, государыня. Я потерял в это лето два десятка человек, и не дай Бог никому такой смерти. Совершенно здоровые на первый взгляд люди умирали в страшных мучениях.

— Какой ужас! — покачала головой Сигрид.

— Никто не знает, что из себя по большому счету представляла Башня и кто такие меченые. Кюрджи не уверен, что здесь с самого начала было чисто, а он почти всю свою жизнь прожил в Храме, так что он знает, о чем говорит. Горданцы в прежние времена были способны и не на такие штуки. Может быть, и в Башне были колдуны, умевшие изменять человеческую природу. А может, это Бог сжалился над Лэндом и дал нам щит от стаи.

— Опасный щит, — бросила Сигрид.

— Кому как не мне это знать, — криво усмехнулся Хокан. — Моему деду меченые отрубили голову.

Сигрид побледнела и зябко передернула плечами. Гутормский спохватился и рассыпался в извинениях. Меченые — не самая веселая тема для разговора, но как-то так неудачно к слову пришлось.

— Ты напугал меня, благородный Хокан, — слабо улыбнулась Сигрид. — После твоих рассказов страшно будет спать в постели одной.

Сигрид дружески кивнула ошеломленному владетелю и поднялась из-за стола. А Хокан так и продолжал стоять в растерянности. Хокан ждал, что Сигрид обернется или сделает иной знак, подтверждающий благосклонность к собеседнику, но, увы, ничего заслуживающего внимания не произошло. Дверь за королевой Нордлэнда захлопнулась, оставив незадачливого поклонника наедине с собственными лихорадочными мыслями.

Сигрид едва не захохотала, выйдя из зала, — благородный Хокан человек забавный, или он ждал прямого приглашения? Старый слуга освещал Сигрид дорогу, шаркая больными ногами по каменным плитам, а ей в этом шорохе чудились события минувших столетий, которые отметились, надо полагать, не только щербинами на серых стенах, но и голосами под высокими сводами. Во всяком случае, голос отца она слышала вполне отчетливо, и этот голос гремел проклятиями по адресу меченых. А Гарольду вдруг пришла в голову мысль возрождать это неуживчивое племя. Между прочим, мог бы и сам расстараться, а не отбирать детей у несчастных женщин. Кто как ни он у нас в Лэнде последний меченый. Правда, произнеси Сигрид нечто подобное вслух, он бы ей никогда этого не простил.

— Женщины ждут твоего ответа, государыня, — Марта помогла Сигрид снять платье и накинула на плечи халат.

Сигрид поморщилась. Объяснение предстояло не из приятных, но лучше уж покончить с этим сразу, чем оставлять на утро.

— Вашим детям ничего не грозит, — она скользнула по лицам крестьянок равнодушным взглядом. — Король Нордлэнда хочет воспитать из них настоящих воинов. И для вас, и для них это большая честь — ваши сыновья не в навозе будут копаться, а служить в дружине короля.

Кажется, она их не убедила. Боже мой, как они упрямы, эти крестьянки, не понимающие, в чем счастье их детей. Ну как можно вопить и плакать только от того, что твой чумазый отпрыск будет вытащен из этой дыры и проведет детство и юность в просвященном Бурге в сытости и довольстве.

— Выпроводи их, Марта. Вызови стражу, наконец. Почему Сигрид Брандомская не может отдохнуть даже в спальне собственного замка?!

Сигрид обхватила голову руками и опустилась на край ложа. Пожалуй, в этот вечер она слишком много выпила вина, а тут еще эта история с детьми. Но что же делать — Приграничье каждое лето приносит стае куда более ощутимые жертвы, кому как ни местным крестьянкам это знать. Правда, им не объяснили причину, но это диктовалось государственными соображениями и нежеланием разглашать тайну раньше времени. Можно себе представить, какой ропот поднимется в Бурге, если владетели узнают, что Гарольд взращивает у себя под боком меченых.

А Хокан все-таки не пришел. Сигрид посмеялась над своими грешными мыслями. Пожалуй, это к лучшему. Она слишком устала за сегодняшний суматошный день и лучше ей провести ночь в одиночестве, предаваясь воспоминаниям. Например, о том, как лежала на этом самом ложе с Бесом. Нахальным и веселым мальчишкой из Ожского бора, в которого тогдашняя Сигрид даже, кажется, влюбилась, но самую малость, потому что все мысли и чувства ее направлены были на Гарольда. А Бес был просто забавным дружком, доставлявшим ей массу хлопот, иногда весьма неприятных. Невозможно было предугадать, что он выкинет в следующий раз, и это придавало их отношениям остроту. У Беса были красивые губы и глубокие, как омут глаза, то задорные, то нежные. Как страшно все тогда закончилось. Она всегда старалась избегать разговоров на эту тему, но чем не менее ужасные подробности событий тех дней доходили и до нее. А Гарольд тогда пощадил Беса, хотя потом очень сожалел об этом. Интересно, что двигало им в ту пору — государственная необходимость или элементарная ревность? Впрочем, он скоро убедился, что ревновал напрасно. Та, первая, ночь была прекрасна. Как хорошо ей было тогда и как плохо сейчас. А Хокан слишком робок для приграничного владетеля и слишком нерешителен для влюбленного. Бес влез бы в окно, а Гарольд...

Сигрид проснулась внезапно, словно кто-то подтолкнул ее. Сердце бешено колотилось в груди, а разомлевшее во сне тело обдавало ледяным холодом. Во дворе замка что-то происходило, оттуда доносился непонятный шум. Но не этот шум разбудил ее: в комнате кто-то был, неясный силуэт мужчины вырисовывался в лунном свете, падавшем из окна.

— Хокан? — подняла голову Сигрид. И тут же пожалела о заданном вопросе — человек был слишком высок для владетеля Гутормского. Незнакомец подошел к столику и зажег свечу. Сигрид вскрикнула от испуга. Этого человека она никогда не видела раньше, а его иссеченное шрамами лицо вызывало в ней ужас и отвращение.

— Хокан не придет, Сигрид, — прозвучал насмешливый голос. Это был полузабытый, но удивительно знакомый голос, который, однако, не приглушил страх в сердце женщины.

— Неужели это ты, Бес?

Он засмеялся, но не слишком весело и присел без приглашения на край ложа.

— Это я, Сигрид, и, как видишь, опять не снял сапоги. Он зажег еще одну свечу и поставил ее на столик у изголовья. Теперь она смогла, наконец, разглядеть его лицо. Да, это был Бес, но, боже мой, как он изменился. Он улыбался, но это была совсем другая улыбка, чужая и злобная. Этот человек был непонятен ей, а потому опасен. От прежнего Беса в нем почти ничего не осталось.

— Если мне не изменяет память, то мужа благородной Сигрид зовут Гарольдом, а вовсе не Хоканом?

Королева не узнавала его глаза, они оставались ледяными, даже когда меченый улыбался. Словно из человека вдруг взяли и вынули душу, оставив только оболочку, не обладающую нормальными человеческими чувствами.

— Что тебе нужно?

Со двора донесся полный ужаса и боли крик. Сигрид мгновенно села, подрагивая от испуга. Теперь она оказалась с ним лицом к лицу и даже ощутила губами его дыхание, и от этого ей стало только хуже. Он уже не улыбался, нельзя же называть улыбкой оскал взбесившегося пса, готового вцепиться в вас в любую секунду.

— Это Хокан, — ответил он на ее молчаливый вопрос — Я же сказал тебе, что он не придет никогда.

— Зверь, — бросила она ему в лицо и попыталась подняться.

Одним движением руки он швырнул ее обратно в постель:

— Пожалуй, в этот раз мне придется снять сапоги, раз уж я не позволил сделать это Хокану.

Она отбивалась молча, но он был силен, невероятно силен для нормального мужчины. Он просто сломал ее выгнувшееся дугой тело и придавил, словно припечатал к ложу. Сигрид не сдавалась до самого конца, а потом вдруг обмякла и задышала тяжело и прерывисто. Он вовремя заметил ее метнувшуюся к изголовью руку и перехватил, сжав твердыми, как железо, пальцами. Кинжал со звоном покатился по полу.

— Ты ждала Хокана, а пришел Бес... Все справедливо, Сигрид.

— Меченый-насильник рассуждает о справедливости, — она посмотрела на него с отвращением.

— И меченые меняются, благородная Сигрид, — усмехнулся Бес, — мой дед, капитан Башни Туз, снял кожу с тогдашнего владетеля Гутормского, а я нынешнего всего лишь повесил. Я забираю твоего сына, он меченый, а потому принадлежит Башне, как и те пятьдесят мальчиков, которых ты приготовила для продажи.

— Нет. — Она прыгнула на него прямо с постели, целясь пальцами в пустые провалы его черных глаз. В этот раз он ни оттолкнул ее, а ударил — ударил сильно и расчетливо. Сигрид отлетела в сторону и потеряла сознание. Когда она очнулась, меченого уже не было в комнате. А со двора в распахнутое окно доносился знакомый детский плач. Она рванулась к окну и крикнула в ужасе:

— Бес, будь ты проклят!

Ответом ей был издевательский смех да дробный топот копыт по металлическим пластинам подъемного моста.

Часть вторая