С этими словами Джон подал мне знак, и мы поехали своей дорогой.
– Может статься, – рассуждал Джон сам с собой, – что он не только бессердечный мальчишка, но ещё и врун. Вот что, Красавчик, давай заедем по пути к фермеру Бушби, и, если нас там пожелают выслушать, мы кое-что расскажем. Вот так.
Мы свернули направо и вскоре оказались у фермерского гумна, за которым виднелся и дом. Бушби поспешно выезжал на дорогу, а его перепуганная жена придерживала ворота.
– Сына моего не видели? – крикнул Бушби Джону. – Примерно час назад он ускакал на чёрном пони, а сейчас пони вернулся один.
– Думаю, сэр, вашему пони лучше разгуливать без ездока, раз уж на нём не умеют правильно ездить.
– Я вас не понимаю, – недоуменно откликнулся Бушби.
– Дело в том, сэр, что я видел, как ваш сын бессовестно колотит и хлещет плёткой этого славного маленького пони за то, что тот не желает прыгать через ворота, которые слишком высоки для него. Ваш пони хорошо вёл себя, сэр, и не выказывал норова, но в конце концов взбрыкнул и сбросил юного джентльмена на колючую изгородь. Юный джентльмен звал меня на помощь, но, надеюсь, вы меня правильно поймёте, сэр, мне не захотелось помочь ему выбраться. У вашего сына не сломаны ни руки, ни ноги, он отделается царапинами. Я люблю лошадей и не выношу дурного обращения с ними. Нельзя доводить животное до состояния, когда оно начинает отбиваться от человека: первый случай такого рода далеко не всегда становится последним.
Жена Бушби от рассказа Джона разрыдалась:
– Мой бедный Билл, он же может пораниться, я должна бежать к нему!
– Иди лучше в дом, жена, – остановил её муж. – Билл должен получить урок, и он его получит. Он уже не в первый и не во второй раз мучает бедного пони. Этому нужно положить конец! Я вам весьма обязан, Мэнли. Всего хорошего.
Джон посмеивался всю дорогу до самого дома, а дома он рассказал о происшествии Джеймсу, который тоже рассмеялся.
– Так ему и надо, – сказал Джеймс. – Я этого Билла по школе знаю. Он корчит важную персону: сын фермера, видите ли, землевладелец. Запугивал и поколачивал маленьких, но, конечно, мы, кто постарше, не собирались терпеть его выходки и растолковали Биллу, что в классе и на игровой площадке нет разницы между сыном фермера и сыном батрака. Я очень хорошо помню, как однажды увидел, что Билл сидит на подоконнике, ловит мух и обрывает им крылышки. Ну, я дал ему в ухо, да так, что он покатился с криками и воплями, – я даже испугался, хоть и был зол на него. Собрались школьники, с улицы вбежал учитель, чтобы узнать, что случилось, кого убивают. Сами понимаете, я честно признался, что стукнул Билла, и рассказал – за что. Показал учителю несчастных мух, задавленных или беспомощно ползающих по подоконнику, показал и оторванные крылышки. Учитель сильно рассердился: я ещё никогда не видел его таким сердитым. А Билл всё плакал и стенал, как подлый трус, каков он и есть на самом деле, поэтому учитель ничего ему не сделал: просто поставил в угол до конца уроков и на целую неделю запретил ему выходить на игровую площадку. Позднее учитель всех собрал и очень серьёзно беседовал с нами о жестокости, о том, что обижать слабых и беззащитных могут только бессердечные и трусливые люди. Мне особенно запомнились слова учителя: жестокость есть печать дьявола, так что если мы увидим человека, которому доставляют удовольствие жестокие поступки, то можно не сомневаться – его деяниями руководит дьявол, ибо дьявол с самого начала был убийцей и вовеки пребудет мучителем. Если же, напротив, мы увидим, что человек любит ближнего своего, проявляет доброту и к людям, и к бессловесным тварям, то будем знать, что этот человек отмечен Богом, потому что «Бог есть Любовь».
– Ваш учитель растолковал вам истинную правду, – сказал на это Джон, – не бывает религии без любви. Можно сколько угодно болтать о вере, но, если она не учит человека добру и любви к себе подобным и к животным, это не религия, а чушь, Джеймс, совершеннейшая чушь, которая не выдержит проверки, когда настанет час всему обнаружить свою истинную суть.
Глава XIVДжеймс Ховард
Ранним утром в начале декабря, когда Джон ставил меня в стойло и накрывал попоной после очередного из ежедневных променадов, а Джеймс в кладовой отмеривал овёс, в конюшне появился хозяин. Он держал в руке распечатанный конверт и выглядел довольно озабоченным. Джон закрыл меня в стойле и, коснувшись пальцами фуражки, стал ждать распоряжений.
– Доброе утро, Джон, – начал хозяин. – Я хотел бы знать, есть ли у вас претензии к Джеймсу.
– Претензии к Джеймсу, сэр? Никаких, сэр.
– Достаточно ли добросовестно относится он к работе, достаточно ли уважительно относится к вам?
– Да, сэр, всегда.
– Вы не замечали за ним попыток отлынивать от работы за вашей спиной?
– Никогда, сэр.
– Очень хорошо, но я вынужден задать вам ещё один вопрос: нет ли у вас оснований подозревать Джеймса в том, что, выводя коней на разминку или отправляясь на лошадях с поручениями, он задерживается поболтать с приятелями или заходит в дома не по делу, а в гости, оставляя без присмотра лошадей?
– Нет, сэр, конечно же нет! Если кто-то распускает подобные слухи о Джеймсе, то я отказываюсь им верить, пока они не будут доказаны свидетелями. Понятия не имею, кто пытается бросить тень на поведение Джеймса, но со своей стороны, сэр, могу только вот что сказать: более достойного, приятного, честного и смышлёного конюшенного мальчика мне ещё не доводилось видеть. Я могу довериться его слову, и я могу положиться на его работу; он ловко управляется с лошадьми и подходит к ним с лаской, так что я скорей доверил бы лошадей его попечению, чем половине из тех молодых людей в шляпах с кружевами и в ливреях, которых я знаю. Кому хочется узнать, что собой представляет Джеймс Ховард, тот пусть спросит у Джона Мэнли!
И Джон подтвердил свои слова решительным кивком.
Хозяин слушал Джона серьёзно и внимательно, когда же тот закончил, он широко улыбнулся и ласково посмотрел на Джеймса, который всё это время, замерев, стоял в дверях.
– Джеймс, мой мальчик, – позвал хозяин, – оставь овёс и подойди к нам. Я очень рад, что мнение Джона о тебе так совпадает с моим собственным. Джон – человек осмотрительный, – хозяин лукаво усмехнулся, – обыкновенно из него и слова не вытянешь о другом, поэтому я и решился поднять шум по одну сторону куста, чтобы с другой стороны вылетели птички! Только таким способом мог я узнать от Джона то, что мне срочно требовалось выяснить. А теперь к делу. Я получил письмо из Клиффорд-холла от моего дальнего родственника сэра Клиффорда Уилльямса, который просит меня помочь ему подыскать надёжного молодого конюха, человека лет так двадцати. Нынешний конюх больше тридцати лет прожил в поместье сэра Клиффорда, но он уже стар и ему всё труднее работать. Старик хотел бы найти себе хорошего помощника, который некоторое время поработал бы вместе с ним, перенял его навыки, а когда старый конюх уйдёт на покой, молодой мог бы занять его место. Конюху в Клиффорде полагается восемнадцать шиллингов в неделю на первых порах, рабочая одежда и ливрея, комната над каретным сараем и конюшенный мальчик в помощь. Сэр Клиффорд – хороший хозяин, и работа у него – отличное начало трудовой жизни молодого человека. Мне жаль с тобой расставаться, и я понимаю, что если ты примешь это предложение, то Джон без тебя останется как без рук.
– Совершенно справедливо, сэр, – поддержал хозяина Джон, – но я ни за что на свете не стану мешать жизненному успеху Джеймса, стоять на его пути.
– Сколько тебе лет, Джеймс? – спросил хозяин.
– Девятнадцать исполнится в мае будущего года, сэр.
– Очень уж молод, а, Джон?
– Джеймс молод, сэр, но на него можно положиться как на взрослого, парень он рослый и сильный, и хоть нет у него пока достаточного кучерского опыта, у него лёгкая и твёрдая рука, быстрый глаз, и он внимателен, лошадь под его присмотром никогда не пострадает от недостатка ухода за ногами и подковами.
– Ваше слово решающее, Джон, – сказал хозяин. – В письме сэра Клиффорда есть приписка: «Если бы мне удалось найти себе конюха, которого обучил ваш Джон, то ему я бы отдал предпочтение перед всеми другими». Итак, Джеймс, мой мальчик, хорошенько всё обдумай, обсуди вечером с матерью и дай мне знать о твоём решении.
Через несколько дней после этого разговора всё было решено: Джеймс отправляется в Клиффорд-холл через месяц или полтора, в зависимости от пожеланий его нового хозяина, а тем временем он постарается как можно лучше набить себе руку в кучерском деле.
Никогда раньше в имении не закладывали экипажи так часто, как теперь: если хозяйка не выезжала, то хозяин обыкновенно сам правил лёгкой двуколкой; теперь же хозяин ли выезжал, или юные леди катались, или возникала надобность съездить по делу, нас с Джинджер запрягали в коляску, а Джеймс садился на козлы и правил самостоятельно.
Удивительно, сколько находилось разных мест, где хозяину нужно было побывать, когда мы по субботам наезжали в город, и по каким только странным улицам мы ни катались. Мы обязательно посещали железнодорожную станцию, как раз когда прибывал поезд и мост, ведущий к ней, бывал сплошь забит извозчичьими пролётками, каретами, повозками и омнибусами. Когда начинал звонить станционный колокол, с давкой на мосту мог справиться лишь умелый кучер на опытных лошадях: мост был узким, а на съезде с него дорога так круто сворачивала к станции, что экипажи могли легко столкнуться, если кучера не смотрели в оба.
Глава XVСтарый гостиничный конюх
Потом в один прекрасный день хозяева решили нанести визит друзьям, жившим милях в пятидесяти от нашего имения. За кучера должен был ехать Джеймс. Нам удалось проехать тридцать две мили в первый день, на пути попадались достаточно высокие холмы, но Джеймс настолько осмотрительно и умело направлял нас, что мы с Джинджер не так уж сильно устали. Джеймс ни разу не забыл опустить тормозной башмак во время спуска и сразу поднять его, как только минует в нём надобность.