А потом выбегает за дверь.
Я поднимаюсь на ноги и медленно поворачиваюсь лицом к женщине, которая родила двоих детей, но у которой нет ни грамма материнского инстинкта.
Она выше меня, с телом модели, которое она поддерживает десятилетиями. Ее мягкие каштановые кудри лежат на плечах. На ней элегантные брюки и кофточка, которую я бы никогда в жизни не смогла надеть.
Джанин Рид известна не только своим великолепным художественным талантом, который, по-видимому, трогает души голыми руками — об этом говорят критики журналов, а не я, — но она также красивая женщина, которой на вид под тридцать, а не чуть за сорок.
У нее высокие скулы и густые брови, которые она передала Кириану. У меня от нее ничего нет. Не ее талант, не ее красота, не ее грация и, конечно же, не ее модельная фигура. Единственное, что нас объединяет, это цвет глаз, но ее глаза больше и ярче, как сверкающее тропическое море.
Я всегда чувствовала себя не в своей тарелке всякий раз, когда мы выходили на публику, и я перестала считать, сколько раз я хотела похоронить себя, когда кто-то спрашивал, была ли я ее дочерью, а она мялась, словно не желая признаваться в том позоре, которым я являюсь.
— Мы не будем долго, — говорю я с вымученной улыбкой.
Удивлена, что она вообще вышла из своей студии. Мы редко видим ее из-за ее предстоящих выставок, а когда видим, то только для того, чтобы она могла выставить нас напоказ для прессы — или выставить Кириана, а не меня.
С этим я надеюсь, что она не выйдет из студии по крайней мере еще неделю.
И да, мама выглядит как модель, когда рисует, в то время как я напоминаю подражателя нищего в мои лучшие дни.
— Остановись. — мои ноги медленно останавливаются. — Повернись.
Ее тон подобен стали, черствый и безжалостный, как у генерала, разговаривающего со своим подчиненным, а не как мать со своей единственной дочерью.
Морщась, я смотрю на нее.
— Сколько ты весишь?
Комок подкатывает к горлу, и я тереблю длинный рукав своего пуловера.
— Шестьдесят три.
— Шестьдесят три? — ее вопрос, хотя и прозвучал тихо, не мог быть более жестоким в моей голове. — Ты все еще на диете?
— Конечно, мама.
— Если бы ты сидела на диете, ты бы уже похудела еще на три килограмма. — она указывает на меня пальцем. — Подойти ко мне.
— Но Кир...
— Пойди. Ко. Мне.
Я превращаюсь в маленькую девочку, которая потеряла свою бабушку и весь день плакала на ее могиле, умоляя вернуться, не оставлять с этой матерью, потому что я ненавидела ее, потому что я не хотела жить с ней.
Как только я оказываюсь в пределах досягаемости, мама показывает на весы, которые она держит возле обеденного стола. Она расставила их по всему дому. Папа говорил ей избавиться от них, и он активно выбрасывает их, когда приезжает домой, но мы ничего не можем сделать, когда его нет.
— Вставай.
— Мама...
— Не заставляй меня повторяться, Кимберли.
Ее голос похож на брань учителя, язвительный и предназначенный для подчинения.
Туман окружает меня, сгущаясь и увеличиваясь, когда я встаю на весы. Сердца людей гремят, в ожидании результатов экзамена. Мое же почти выбивается из колеи, когда электронные цифры моего веса фильтруются передо мной. То, что определяет меня как личность в глазах мамы, это цифры и ничего больше.
Шестьдесят четыре килограмма.
Я почти перестаю дышать. Черт, что я сделала не так? Я ничего не ела, или, по крайней мере, ничего такого, что не могло бы спровоцировать набор веса. Это была та диетическая кола?
— Разве ты не говорила, что весишь шестьдесят три?
— Весы сегодня утром показывали иную цифру.
Я медленно спускаюсь, будто исчезновение этих цифр спасет меня от хлесткого языка матери.
— Я ожидаю, что к концу недели ты будешь весить шестьдесят, а к концу следующей — пятьдесят семь.
— Но...
— Никаких «но», Кимберли. — она постукивает каблуками по полу. — Я была терпелива с тобой, но ты не следишь за своим весом. Ты невысокого роста, и не можешь позволить себе лишние килограммы. Я жду результатов, иначе Кир отправится в школу-интернат.
— Н-нет, мам. Ты обещала!
Как будто кто-то взял мое сердце и пронзил его острыми ножами.
Тот факт, что она может и хочет отослать Кириана, чтобы у нее было больше места для ее творчества, как только я поступлю в колледж, всегда вызывает у меня кошмары.
Я не позволю ей разрушить его детство, как она разрушила мое.
— Только если ты сдержишь свое обещание. — она поправляет волосы, поднимаясь по лестнице.
— Я сдержу. — мой голос дрожит. — Я сдержу, мама.
Она даже не оглядывается. Я перестала ожидать, что моя мама оглянется на меня, узнает меня, увидит меня.
Я знаю, что мне уже пора перестать просить ее внимания, но маленькая девочка во мне не отпускает.
Бросив последний взгляд на весы, я выхожу.
Влага застилает мои глаза, когда я ищу ключи на стойке.
Ради Кира. Все это ради Кира.
Туман не доберется до меня. Ни сегодня, ни завтра. Не раньше, чем Кир вырастет и сможет сам за себя постоять.
— Где эти дурацкие ключи? — я стону от разочарования, борясь с желанием забиться в темный угол и впустить эти нездоровые мысли.
Они сожрут меня в мгновение ока, и в следующее мгновение я окажусь в ванной и..
— Они в твоих руках, Ким.
Мягкий голос Мариан вырывает меня из мыслей.
— Ой. — я смотрю на ее доброе лицо со слабой улыбкой, затем возвращаюсь к ключам, которые действительно свисают с мизинца. — Спасибо, Мари.
— В любое время, дорогая. — она слегка улыбается. — Что хочешь на ужин?
— Брокколи и небольшую порцию макарон с сыром для Кира.
— Что насчет тебя?
— Салат — на самом деле, забудь об этом. Я захвачу что-нибудь по дороге.
Я не сделаю этого.
Это будет еще один день без ужина. Ночью мне тяжелее вызвать рвоту. Это заставляет меня нервничать из-за боли в животе и неспособности заснуть, и если я не смогу заснуть, этот туман съест меня в считанные секунды.
Попрощавшись с Мари, я выхожу на улицу, нацепив на лицо улыбку. Что бы ни случилось между мной и мамой, Кириан не может и никогда не узнает об этом. Не то чтобы он не подозревает, но я хочу защитить его так сильно, как только могу.
Моя улыбка исчезает, при виде того, как он тащит Ксандера за руку с другой стороны улицы. Появляется долбаный мальчик по соседству. Его выгоревшие волосы взъерошены. Его белая толстовка с капюшоном контрастирует с загорелой кожей, а черные джинсы низко сидят на бедрах, будто Кир застал его в постели, и у него едва хватило времени нормально надеть одежду.
Дерьмо. Я бы не удивилась, если бы все было именно так. Кириан имеет свободный доступ в особняк Найтов — вроде как я в прошлом. Ахмед открывает ему дверь, даже если дома никого нет. Льюис всегда души в нем не чает, и этот мудак, Ксандер, хорошо к нему относится.
— Полегче, Супермен.
Ксандер проводит пальцами по волосам, будто представляет их, но от этого становится только жарче.
Подождите. Нет. В Ксандере нет ничего горячего.
Моя кровь все еще кипит от того, как он назвал меня шлюхой ранее. Как он сказал, что заставит меня смотреть, как он трахает других девушек.
К черту его миллионные сексы и всех остальных девушек, которых он использует.
Ощущение покалывания пронзило мою кожу с тех пор, как он произнес эти слова. Хотя я и имела это в виду — он последний человек, которого я когда-либо хотела бы.
Возможно, когда-то я была достаточно глупа, ожидая и надеясь на его прощение, но сейчас он просто парень по соседству. Мудак, живущий напротив.
— Ты сказал, что поможешь, Ксан.
— Конечно.
Кир обхватывает обеими своими маленькими ручонками большую руку Ксана и тянет его в мою сторону.
— Кимми с мамой. Ты должен вывести ее отсюда.
Мое сердце согревается так сильно, что я чувствую, как остатки тумана испаряются, конденсируются в воду и падают.
Мой младший брат думает обо мне. Я недооценила его способность ощущать напряжение между мной и мамой.
Хотя ему не следовало обращаться за помощью к Ксандеру. Он часть проблемы, а не ее решение.
Черт, он худшая часть проблемы.
— Кимми! — Кир вскрикивает, увидев меня, и бежит в моем направлении, его маленькие ножки несут его медленнее, чем ему хочется.
Я слежу за улицей в поисках машин, хотя у нас здесь нет движения.
— Эй, Обезьянка. — я ерошу его волосы, полностью стирая Ксандера из окружения. — Ты готов ехать?
Он несколько раз кивает, затем останавливается, словно что-то вспомнил.
— Может Ксан поехать с нами?
Абсо-блядь-лютное-нет.
Я приклеиваю фальшивую улыбку и направляю ее на мудака.
— Уверена, что у него дела.
Думаю, мне это, кажется, но его челюсть дергается, прежде чем он одаривает меня своей улыбкой золотого парня, от которой у него образуются ямочки, и вот они. Ямочки на щеках.
Глубокие, чертовски привлекательные ямочки на щеках.
У него действительно не должно быть ямочек на щеках. Это должно стать исключительно для хороших парней, а не для ублюдков.
Его улыбка и ямочки пара причин, по которым девочки влюбляются в него в школе, как будто он какой-то Казанова.
На самом деле, он один из них. Я потеряла счет тому, сколько раз он исчезал с девушкой — или двумя — на одной из вечеринок Ронана, только чтобы появиться некоторое время спустя с помадой на футболке и шее, а девушка, с растрепанными волосами и размазанной помадой, улыбалась как идиотка, словно она вознеслась на небеса и теперь возвращается.
Еще раз повторяю, это не я. Это моя способность замечать все. Если бы это зависело от меня, я бы полностью вычеркнула его из своего существования. Или, может, если бы у меня была какая-то машина времени, я бы вернулась на семь лет назад и не делала того, что сделала.
Но машин времени не существует. Это то, чем мы стали, и это невозможно изменить, как бы сильно я ни хотела — или, скорее,