из человеколюбия, так сказать, за красивые глаза?» Нет, не для того учитель Моцик выпустил в свет тридцать поколений восьмиклассников, чтобы на старости лет поверить подобной чепухе!
То, что сердце у него, как у юноши, порадовало его И боли в боку более или менее прекратились. Он стал лучше спать и чаще дискутировал с Платоном. Но всё же он непрестанно ожидал продолжения этой истории.
И действительно, однажды вместе с пенсией почтальон принёс зелёный конверт из Старого Смоковца. В конверте была путёвка в дом отдыха.
Ломикар Моцик несколько часов маршировал между аквариумом и книжным шкафом, рассуждая приблизительно так: «Возможно, что это великолепная психологическая атака на мой характер. Они хотят меня морально подкупить, связать по рукам и ногам. Но это им не удастся! Ломикара Моцика нельзя подкупить! Возможно также, что они придут и предъявят мне астрономический счёт за все эти услуги. Они хотят меня разорить. Это им не удастся. Ломикар Моцик вооружён мудрой философией компромисса и осторожности. Наконец возможно, что я им нужен, как цифра для статистики и меня хотят использовать как доказательство того, что у нас стало лучше, — мне швырнут какие-нибудь блага и выгоды, чтобы превратить меня потом в беззащитное анонимное доказательство каких-то достижений, о которых они раструбят по всему миру. Но и это им не удастся. Ломикар Моцик всю жизнь был личностью, индивидуальностью».
Но если он не поедет — вдруг они сочтут это демонстрацией? Ведь теперь ко всему подходят с политической точки зрения! А что, если его только проверяют, хотят выяснить, как он относится к социальной политике правительства? Может ли человек в настоящее время иметь свои собственные взгляды?
В назначенный день учитель стиснул зубы и отправился в Татры. В Татрах он был впервые в жизни. От их красоты у него закружилась голова. Утром он сидел на залитой солнцем террасе, жевал рогалики с повидлом и сливочным маслом, пил сладкий кофе, вдыхал изумительнейший, кристально прозрачный воздух и думал: «Не может быть, чтобы всё это предоставляли человеку без задней мысли! Это было бы фантастично!» Он совершил прогулку в Ломницу и поднялся по канатной дороге на вершину. Вид огромных гор и широко раскинувшегося горизонта совершенно опьянил его — и всё-таки в нём шевелилась мысль: «И за такое счастье с тебя ничего не потребуют?.. Кого они хотят обмануть?» Он поправился на два кило, стал шоколадным от загара, обыграл в шахматы горняка из Подберезовой, провёл удачную беседу о древней демократии. И всё же его грыз червячок сомнения: «Что за всё это потребуют? Какой ценой мне придётся расплачиваться?..»
Домой — к рыбкам, к Платону, к часам и креслам — он возвратился как во сне. Он вернулся к своей обычной жизни, которой никто никогда не интересовался, в которой он ничего не получал даром. С помощью некоего мыслителя времён Гнея Помпея ему удалось достичь душевного состояния, в котором его уже ничто не удивляло, но всё же он продолжал думать: что будет дальше?
И где-то в самой глубине души он надеялся, что снова зазвонит звонок, в комнату робко войдут молодые супруги — агитационная «двойка», и он, Ломикар Моцик, возьмёт их за руки и скажет: «Дорогие мои, я ваш, я верю вам. Разрешите задать вам один вопрос!»
Они кивнут в знак согласия, и Ломикар Моцик взволнованно спросит: «Будем откровенны, друзья! С открытой душой! Согласен: рентген — отличная штука! Татры — великолепны! Допускаю: о нас заботятся! Дают людям всё, что можно! Изо всех сил стремятся к нашему счастью! Допускаю! Но одно скажите мне, друзья, положа руку на сердце, дайте честное слово, поклянитесь: неужели же, неужели всё это делают просто так, за красивые глаза?..»
И Ломикар Моцик, учитель в отставке, страстно мечтает, что они ответят:
— Да, за красивые глаза.
Возможно, что тогда он, наконец, успокоится.
Перевод В. Петровой
Поучительные историиили,БЫТЬ БЫЧКУ НА ВЕРЁВОЧКЕ
Поучительная история об одной старой машине и о строительной организации
— Эй, вы, послушайте!
Я остановился около глухого забора, отделявшего завод от строительной площадки. Висел туман, моросил мелкий дождь, и холодные капли бог весть каким образом проникали за поднятый воротник и под натянутую на самый лоб кепку. Мне уже хотелось очутиться в тёплой комнате, за книгой, и я проклинал мешавшие этому различные, в сущности объективные причины.
— Эй! Вы что, оглохли?
Я вглядывался в сгущавшийся мрак. Думаю, что это одно из самых неприятных ощущений, — когда человека кто-то окликает, он останавливается, оглядывается и… никого не видит. Так было и сейчас: я мог бы поклясться, что вокруг нет ни одной живой души, и всё-таки снова услышал:
— Это я вам говорю! Что вы глазеете по сторонам?
— Простите, я не глазею, — ответил я на всякий случай.
Я был совершенно один среди сырости и тумана, если не считать нескольких тачек и старого, согбенного немощью экскаватора, в темноте походившего на какое-то допотопное чудовище.
— Идите сюда, — раздался повелительный голос.
Я сделал наугад несколько шагов и, очутившись под поднятой стрелой экскаватора, подумал: «Здесь на меня по крайней мере не будет лить дождь». Но он лил по-прежнему.
— Послушайте, — снова захрипел голос, — зайдите в контору строительства и скажите этим негодяям, что я просил передать им.
— А кто, собственно? — робко спросил я, хотя вообще не суеверен. — Разрешите спросить, кто, собственно, просит передать?
— Я! — загремел, точнее говоря, проскрежетал голос. — Я им передаю, чтобы.
— Минуточку, — твердил я своё. Даже в хорошую погоду я не люблю играть в прятки. — Минуточку, — повторил я уклончиво, — нам следовало бы сначала представиться друг другу.
И я представился по всем правилам «Учебника хорошего тона», как меня когда-то учили на уроках танцев.
— Очень приятно, — прозвучал в ответ невероятный скрежет. — Я — ЧКД, тип четвёртый, инвентарный номер три тысячи шестьсот сорок семь.
Я понял, что беседую с экскаватором. Как уже было сказано, я ничуть не суеверен, но всё же у меня отлегло от сердца.
— Так слушай, — фамильярно загрохотал экскаватор. Взаимное представление является, по-видимому, у экскаваторов достаточным основанием для того, чтобы перейти на «ты». — Ступай в контору строительства и скажи им, что я уже сыт по горло! Стою здесь третий месяц, и дождь поливает мой мотор!
— Ты, вероятно, испортился, — быстро сообразил я, полагаясь на свой богатый опыт.
— Испортился!.. — раздражённо прогрохотал экскаватор. — Что ты! Лопнула одна ничтожная ось! И из-за какой-то несчастной оси мотор три месяца мокнет под дождём. Представь себе, что у тебя болит мозоль и тебе из-за этого три месяца льёт на мозги!
Представить себе что-нибудь подобное было чрезвычайно неприятно.
— Действительно, — отозвался я, — тебя следовало бы прикрыть.
— Прикрыть! — презрительно фыркнул ЧКД. — Починить могли бы, мерзавцы! Иди в контору строительства и скажи им…
«Ну да, — подумал я, — а они меня же высмеют!»
— Скажи им, что я напишу о них в газету! Скажи им, что они саботажники, негодяи… Понимаешь?
Я кивнул, а экскаватор нетерпеливо продолжал:
— А ну давай, пошевеливайся, — как будто это я приставал к нему, а не он ко мне.
Погружённый в размышления об этом разговоре, я добрался до конторы строительства, стряхнул в передней непромокаемый плащ и вошёл. Пять красавиц в белых халатах оторвались от планов и встали. Приняли они меня приветливо, полагая, очевидно, что я пришёл интервьюировать. Никто из них не походил ни на саботажников, ни на негодяев, и это совершенно сбило меня с толку.
— Меня послал к вам экскаватор ЧКД, — нерешительно произнёс я.
Как это ни странно, но они не приняли меня за сумасшедшего, а только искренне расхохотались.
— Значит, и вы попались, — смеялись инженерно-технические работники. — Ха-ха-ха! Он всех так ловят! Сюда уже приходила добрая сотня людей — пусть, мол, починят ось и тому подобное…
— Извините, — возразил я. — Извините, но ведь дождь льёт ему на мозги… то есть на мотор… — Мне стало страшно жаль беднягу.
— Пусть льёт, — не без иронии ответили инженерно-технические работники. — Вы, видно, воображаете, что у нас на строительстве только один экскаватор? Ось мы заказали, и это всё, что в наших силах.
Инженерно-технические работники, разочарованные тем, что я не собираюсь их интервьюировать, вернулись к сверхурочной работе.
А я вернулся к старому экскаватору, нежно взял его за гусеницу и грустно сказал:
— Ничего не выйдет, старина. Они заказали ось и теперь ждут, когда тебя отправят на слом.
Стало тихо, и только в глубине машины тонко звенела какая-то струнка. Вероятно, так плачут экскаваторы. Глупо слушать, как плачет машина.
— Неужели ничего нельзя сделать? — вздохнул я.
Струнка перестала дребезжать, и экскаватор прошептал сквозь зубчатые колёса:
— Знаешь что, зайди к товарищу Фойтику.
О ремонтном рабочем Фойтике я уже слышал; но в тот момент, если бы старая машина попросила, я, наверное, пошёл бы к самому министру тяжёлого машиностроения. Конечно, Фойтик ругался, когда я вытащил его из постели. Он не менее семнадцати раз спросил, из управления ли я. В конце концов я разозлился и сказал, что я из управления, из Главного управления по ремонту экскаваторов. Тогда Фойтик взял инструменты и пошёл.
Вытачивая ось, он ворчал:
— Сначала его бросают ржаветь на три месяца, а потом порют горячку… — Меняя привод, он ругался: — Это я мог давным-давно сделать, если бы не работнички строительной конторы, чёрт их побери. — Заливая в нутро экскаватора огромное количество масла, он божился: — Старик вынет ещё миллионы кубометров, не сойти мне с этого места. — А прочищая мотор, он заявил: — К утру всё будет готово, честное слово!
Старый экскаватор молчал, вёл себя, как сознательный пациент и только два-три раза одобрительно заворчал; мне показалось, что хрипел он уже не так сильно, как раньше.