Глава 1. Надя. За четыре года до этого
Домой идти совершенно не хотелось. Мать там пьяная, отчим не лучше. То, что с утра уже глаза себе залили, можно было не сомневаться — вчера пенсия за Надиного отца пришла. Пенсия как бы Наде положена, это же ее отец умер, но её получает мать, и ни копейки с той пенсии Наде не перепадает. Но ничего, через четыре года закончится их лафа, будет ей восемнадцать, и если к тому времени мать с отчимом не сдохнут, то тю-тю, плакали их денежки. Надя сидела на остановке и глазела по сторонам. Вон мужик какой-то остановился на своих красных «Жигулях», поднял капот и ковыряется внутри. На таких машинах уже мало кто ездит, разве что совсем пенсионеры, а этот вроде как не старый, одет только чудно: рубашка в клеточку застёгнута под самую шею, как у пай-мальчиков на старых фотографиях, брюки странного коричневого цвета, немодные совершенно, и сандалии такие, как еще в прежние, советские времена носили. Образ странного дяденьки дополняла стрижка, которую бы можно было бы назвать «под горшок», если бы ветер не растрепал его жидкие бесцветные волосёнки по выпуклому лбу. Мужик покопался еще немного в машине, закрыл капот и поехал куда-то. Надя осталась сидеть.
Сегодня был у нее неприятный разговор в школе с завучем. На самом деле, только Елизавета Павловна к ней нормально относится, переживает, остальным на Надю наплевать. Но от ее переживаний Наде все равно не по себе, неприятно, чувствует она свою ущербность, что ли, за остальных мама-папа переживают, а за нее только Елизавета Павловна. Надю прямо с урока к ней отправили. Она одернула на сколько могла юбку, застегнула пару верхних пуговиц на блузке, не хотела огорчать пожилую женщину, и пошла.
— Садись, Надя, — указала ей на стул напротив своего стола. Вот тоже, все к ней по фамилии, Фомичёва да Фомичёва, а Елизавета Павловна только по имени. Надя села, заложила ногу за ногу, а потом подумала, и села по-другому, плотно сведя ноги вместе, так лучше, только юбка предательски опять поползла вверх. Елизавета Павловна кинула быстрый взгляд на Надины коленки, но ничего не сказала.
— Надо поговорить.
Надя не испугалась, вроде бы ничего такого плохого не делала, оценки, как всегда, ну что могло случиться еще. Физик что ли нажаловался? Он в последнее время краснеет как помидор, стоит ей к нему обратиться, ну или сесть за партой посвободнее. Одноклассники ржут как кони, физик совсем малиновый становится, ну и понятно, уроку конец. Но завуч завела совершенно другой разговор.
— Как ты видишь свое будущее, Надя? — неожиданно спросила она.
Вот тебе и на! Как она может видеть свое будущее? Будет учиться, в школу ходить, потом свалит из дома, поступит в институт. Какие еще могут быть варианты?
— Я вот что подумала, — тем временем продолжала говорить завуч. Она встала у окна в пол оборота к Наде, и уставилась куда-то вдаль, — может, тебе стоит пойти в колледж дизайна? Ты рисуешь хорошо, шьешь, и тебе будет легче, и маме поможешь? Как ты на такое смотришь, Надя?
Надя вначале и не сообразила, о чем это она, но потом до нее дошло:
— В швейное ПТУ? — переспросила она удивленно.
— В колледж, — с нажимом поправила ее завуч, — да, я понимаю, Надюша, что не такого ты хотела, но этот класс выпускной, надо определяться. Понятно, что с твоими оценками ты могла бы и дальше учиться, но это значит, что потом институт.
Надя не выдержала и зло спросила:
— А что, я такая тупая, что в институт не поступлю?
— Ну зачем ты такое говоришь? — завуч смягчила свой голос насколько смогла, — конечно ты не тупая, а совсем наоборот! Но сама подумай, кто тебя будет учить в институте? Опять же, маме твоей надо помочь…
Надя вскочила и закричала:
— Да чего вы все только о ней думаете?! А обо мне кто подумает?! Она зеньки с утра залила и лежит, ни о чем не думает, довольная! Но нет, все только за нее переживают! Только о ней думают! Ах бедная, ах несчастная, муж у нее умер! А у меня отец умер! Отец, понимаете?! У нее уже другой муж, а у меня другого отца не будет!
Надя выскочила из кабинета и побежала. Она залетела пулей в гардероб и содрала с вешалки свою старенькую ветровку, а уже подбегая к дверям, чтобы вырваться куда подальше от всех этих сочувствующих, вспомнила, что сумка-то в классе осталась! Сунула руку в карман, ключи от дома на месте, ну и хрен с этой сумкой, ничего с ней не случится, не хотела она заходить в класс такой — с опухшим от слез лицом.
Завуч в чем-то права. ПТУ даст ей возможность свалить пораньше из этого дурдома, который прочно обосновался у них в квартире. Она уже отгородилась от него как могла и, несмотря на истерики внезапно протрезвевшей от такого матери, даже врезала замок в свою комнату. Перетащила туда ещё бабушкину швейную машинку и все вещи отца, которые мать с Маратом не успели изгадить, даже блузка на ней сейчас — перешитая свадебная рубашка ее папы.
Красные «Жигули» теперь возвращались, видать, дяденька с застегнутой на последнюю пуговку рубашкой сделал все свои дела и ехал обратно. Неожиданно он притормозил рядом. Перегнувшись через пассажирское сидение, со скрипом начал крутить ручку и, открыв окно наполовину, спросил Надю:
— Не подскажите, где тут поликлиника?
Надя встала с лавки и подошла поближе:
— Вам какая: взрослая или детская?
— Детская.
Надя заглянула в машину, но там никого не было, и дяденька, угадав, о чем она подумала, добавил:
— Мне талончик к окулисту надо взять. Для дочки.
Если бы тогда Надю спросили, как так, что она сама села к странному дяденьке в машину, ведь знала же, что так делать нельзя, мало ли что может случиться, она бы ответила, что он же о дочке переживал, разве мог быть плохим человек, который переживает о своей дочке? Вот и о ней раньше папа переживал, а теперь некому это делать, ну кроме Елизаветы Павловны. И Надя сказала:
— Давайте я вам покажу! — и, не дожидаясь дяденькиного ответа, быстро открыла тугую дверь и села на переднее сидение красных «Жигулей». В салоне пахло чем-то неприятным. Настораживающий такой запах, как в больнице.
Голова страшно болела. Вернее, с одной стороны она ее вообще не чувствовала, половина лица онемела, а с другой стороны в виске пульсировала сильная боль. Надя лежала на чем-то холодном и сыром. Холод и заморозил половину лица, а вот второй его части было огненно жарко. Надо было бы приподняться, может тогда станет легче, но тело совершенно не слушалось ее, глаза открыть она тоже сразу не смогла. Неизвестно, сколько пролежала она так в совершенной темноте, не чувствуя своего тела, но вдруг даже сквозь опущенные веки ощутила свет. Превозмогая боль, она все-таки сумела открыть и сощурить правый глаз.
Вначале Наде показалось, что вокруг нее сплошные стены, но потом она как-то смогла догадаться, что лежит на полу в углу странной комнаты. В ней особо ничего не было, стены были серые, с поперечными темными полосками. С трудом поведя глазом, она увидела низкий, такой же серый в широкие полоски потолок и яркую лампочку, наглухо закрытую решетчатым колпаком. Чуть дальше от нее на полу стояло цинковое ведро и дальше какое-то странное сооружение, что-то среднее между подстилкой для собаки и короткой кроватью. На ней лежал в темных пятнах матрас, давно утративший свою первоначальную расцветку. Где-то наверху стальным скрежетом что-то грохнуло, и Надя, повернув с огромными усилиями голову, обдирая щеку о шероховатую поверхность пола, увидела лестницу, ведущую куда-то под потолок. По ней спускался кто-то еще не видимый ей, но несший с собой тот самый больничный запах, запах из красных «Жигулей». Но Надя все равно не сразу узнала спустившегося по лестнице мужика. Он успел переодеться и теперь совершенно не походил на дяденьку в застегнутой на последнюю пуговку рубашке. Теперь на нем был старый, вытянутый на локтях и коленях синий спортивный костюм. Жидкие светлые волосы его растрепались, а лицо, потное и красное, блестело странным, нездоровым блеском.
— Ууууу ты какая, — вдруг произнес он утробным голосом и облизнул неестественно длинным темно-красным языком пухлые губы.
Ухватив сзади за связанные руки и ноги и кряхтя при этом от натуги, он швырнул Надю на топчан в углу. Больно ударившись плечом, она вскрикнула, а увидев, что дядька начинает елозить в своих штанах, закричала.
— Кричи, кричи, — радостно сказал он, и одной рукой шаря в штанах, начал рвать на груди у Нади блузку, — вот так, вот так, давай, кричи громче, — приговаривал он, наваливаясь всей своей тушей на нее. Боль была адская, ничего подобного Надя и представить себе не могла, казалось, даже слышно, как рвется ее плоть. Она повернула голову, чтобы не чувствовать гнилостный запах из полуоткрытого рта своего насильника. Кричать было бесполезно.
Мужик встал, довольный:
— Ну, полежи, отдохни, я скоро опять приду, готовься.
И ушел. Надя лежала с онемевшим от боли телом и ощущала себя сплошной кровоточащей раной.
Глава 2. Вера. Спустя два года
— Нет, нельзя же такой быть! — возмущалась мама, — ты же должна сдачу давать!
Вера шла понуро рядом. Мама приехала за ней в школу прямо с работы и не догадалась заехать домой и взять сухие вещи, поэтому Вера шла в мокрой школьной форме, источая вокруг себя вонь воды, которой помыли пол, потому что именно этой водой Веру и окатили одноклассники. Позже, когда она сидела в ванной с душистой пеной, которую щедро налила мама, она слышала, как та говорила отцу:
— Ну что она за мямля?! Учительница говорит, что это какой-то буллинг, что ее травят, что надо что-то делать, а я вот понять не могу, да моя мать не знала, где школа находится! Все сама! И дралась, и вопросы решала, никогда никаких родителей в школу не вызывали, чтобы меня забрать. А на эту помои вылили, а она стоит, сопли жует. Да мне бы отец шкуру спустил, если бы я потерпела такое отношение к себе!
Вера раньше училась в другой школе и там было все совсем не так, но тогда они жили с дедушкой и бабушкой, и мама ходила нервная и выговаривала отцу: