Яков ДрускинCREDO
Хотя вера одна и неделима: или есть, или нет, но, как все, что проходит через руки человеческие, разделяется. Однажды я написал: я ищу то, что не помещается в моей душе. К этому относится и вера. Падший разум мыслит по законам тожества, противоречия, исключенного третьего и достаточного основания. Но то, что как то же самое — различное или как различное — то же самое, — немыслимо; если я и имею его, то, когда говорю или думаю о нем, — разделяю. Поэтому оно и не помещается в моей душе и также вера, когда думаю о ней: она разделяется на виды и степени веры, хотя на самом деле нет ни видов, ни степеней веры, она есть или ее нет, третьего не может быть. Она одна и неделима в том смысле, что вера есть вера. Но та же самая одна вера у двух людей различна, и даже у одного человека сейчас она одна, а потом другая, хотя и та же самая: она одна и та же самая как различная и как различная — та же самая. Поэтому можно разделять веру, различать ее виды и степени, но только всегда помня, что вера — одна и не сумма видов ее и каждый вид ее — не какой-либо момент веры, но та же самая одна неделимая вера. Здесь уже не подходит аксиома о том, что часть меньше целого и целое равно сумме всех своих частей. Но если математики определяют бесконечность как множество, равное своей части, то почему нельзя этого сделать в теологии?
Два принципа деления, один назову ε, другой — ι.
ε-принцип деления. О нем я уже писал: это вера, которая верит, и правильнее назвать ее верой, которая не верит; и вера, в которую верят. Когда есть вера, в которую верят, то вообще нет никакого разделения. Когда ее нет — это вера, которая не верит. Она тоже не разделяется. И кажется, это и есть самая сильная вера, вера, которая движет горами. Образец ее — Христос на кресте — и возопил громким голосом: Эли, Эли, ламма савахфани.
ι-принцип деления. Здесь поневоле придется говорить о силе и степени веры, хотя это неверно. Это неверно в тот момент, когда имеешь полную и живую веру или, как говорит Исаак Сирианин, — в утешении. Это неверно и в искушении, когда вера слаба. Может, тогда она именно сильнее, и когда слабее всего, когда «завопишь громким голосом» оттого, что ее нет, что она ушла, исчезла, тогда она сильнее всего: Моя сила совершается в немощи; Бог из ничего не значащего, из несуществующего делает существующее.
Я запишу степени веры, начиная с наибольшей силы. Так будет по человеческому разумению. А на самом деле, может, совсем наоборот. Я запишу их так, как я это верю и чувствую. Так ли у другого — я не знаю.
1. Вера в Творца и Промыслителя, то есть вера в Провидение: все мое прошлое, каждый мой шаг был предвиден и предопределен не мною. Во всей моей жизни я вижу телеологию, то есть Провидение, руководившее мною. Это не значит, что я не мог поступить иначе, лучше; я мог поступить иначе — тогда и сейчас было бы меньше раскаяния, было бы лучше. Но это «мог» есть именно «не мог». Телеология — не детерминизм, ни физический, ни психологический, это именно моя абсолютная свобода. Или вернее так: Провидение есть Провидение, тожественное моей абсолютной свободе. Сама моя свобода не тожественна Провидению, значит уже не абсолютная свобода, а только свобода выбора, детерминированная а) формой выбора, б) его материей: бα) формой материи — категорическим императивом или долгом, бβ) самой материей: альтруистическими или эгоистическими чувствами, склонностями, желаниями. Поэтому из «могу» следует «не могу», то есть детерминизм: формальный и материальный, и последний или формально-материальный, или чисто материальный.
Христос сказал: Я есмь путь и истина и жизнь. «Истина сделает вас свободными», то есть освободит от формального и материального детерминизма. Поэтому Провидение, то есть предопределение, и есть абсолютная свобода. В связи с этим возникает много вопросов и главная трудность не в том, что предопределение, или Allwirksamkeit Gottes, и есть абсолютная свобода, но как совместить предопределение с детерминизмом, физическим или психическим, потому что предопределение, или Провидение, именно не детерминизм, не слепая античная судьба, не рок, не фатум. Но это другой вопрос, а сейчас я хотел только записать, что для меня является верой первой степени: Allwirksamkeit Gottes, тожественная моей абсолютной свободе, которая сама по себе не тожественна Allwirksamkeit Gottes, а значит, уже и не есть абсолютная свобода, а формально и материально детерминированная свобода выбора. Подобное отношение я называл раньше тожеством апории, а потом синтетическим односторонним тожеством различного. Условно я записывал формулой: A ≡ A (≡ B); B ≢ A; словами: A есть A, тожественное B; само B не тожественно A. B, которому тожественно A,— абсолютная свобода; B, которое не тожественно A, — свобода выбора, значит уже не первое B: оно то же самое B, но само B, тогда уже не то же. В этой формуле понятно первое двойное тожество — Allwirksamkeit Gottes; понятно и нетожество — детерминированная свобода выбора. Самое трудное соединить их. Но без их соединения наступает спинозистский акосмизм, удовлетвориться здесь словом quatenum — «поскольку» или «как будто бы» — нельзя: если я сам — как будто бы, то нет греха, нет и меня самого, ничего нет, кроме Бога. Но я сам знаю себя в грехе, знаю, что я не «как будто бы». Это «как будто бы» растворяет меня в Боге, но тогда растворяет и мое личное отношение к Богу и Его личность. Тогда это уже не Бог, а какое-то воображаемое божество, фантастическая сущность, бездна, глубина Бога, в конце концов только мое эмоциональное переживание. Не потому Бог теряет личность, что я потерял личность, а потому, что, потеряв личность, я потерял и Бога, а значит, и Его личность. Не Он от меня, а я от Него имею личность, то есть он дает мне личное отношение к Нему, это и есть моя личность, Его дар мне. И здесь возникает много вопросов, но я хочу ограничиться одним — сказать, что я понимаю, то есть что я имею как первую степень веры: реальное ощущение телеологичности, то есть целесообразности, моей жизни, причем не имманентной целесообразности, а именно трансцендентной, исходящей не из меня, идущей ко мне, все время направляющей меня. Это не исключает ошибок, бесконечного количества ошибок, и это не просто ошибки, а грех, мой грех, за который я сейчас расплачиваюсь и каюсь, и, несмотря на мой грех, несмотря на ошибки, порядок моей жизни был наилучшим для меня. «Иго мое благо и бремя мое легко», и, чем оно тяжелее, тем легче, и не когда-либо потом, а именно сейчас легче и лучше и сейчас хорошо. И это снова то же самое одностороннее синтетическое тожество:
телеологичность моей жизни — это и есть моя абсолютная свобода, которой тожественна Allwirksamkeit Gottes. Мои бесконечные ошибки в моей жизни, раскаяние, ложь, грех — это сама моя абсолютная свобода, которая, как сама, уже не есть абсолютная свобода, но детерминированная свобода выбора. Их соединение, вернее, отожествление — через — путь, истину и жизнь, через крест — Его иго и бремя, которое легко и, чем тяжелее, тем легче.
Может, я не так сказал; телеологичность моей жизни не от меня: я сам, всю жизнь и сейчас, должно быть, только одно и делал и делаю: пытался и пытаюсь мешать ей, нарушить ее, нарушить своими мыслями, своей инициативой, я все время хотел и хочу поступать от себя: я сам. И когда я поступаю от себя, сам, я оказываюсь только рабом своих чувств, своих страстей, своей свободы выбора, которая на самом деле только формальное и материальное рабство. От этого «я сам» я сам никак не могу избавиться. Если я решу не быть самим, то снова я сам — ведь я сам решил. Я сам могу выбрать невыбор, но если я выбрал невыбор, то я снова выбрал, значит выбрал выбор, то есть снова рабство, худшее рабство — рабство самому себе. В этом моя противоречивость, моя ложь и грех, из которых я никак, никакими своими силами, никакими нравственными совершенствованиями не могу вылезть. «Но невозможное для человеков возможно для Бога» — Бог может вытащить меня из моей лжи и моего греха. Но для этого я не должен Ему мешать, и может быть, сильнее всего Ему мешает моя помощь, то есть когда я хочу помочь Ему. Это всегда будет так, что я сам хочу Ему помочь. Пусть это только мысленная помощь, может я просто подумаю: сейчас помогу Ему, помогу своей мыслью, своим намерением, своим решением, я сам помогу — эта мысль и есть отвержение Божьей помощи. Это не квиетизм и не фатализм: я должен и думать и делать, но, как сказал Христос: исполняя повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие; я не должен только думать, что я сам думаю от себя, сам исполняю. «Когда тебя позовут на пир, не занимай первых мест, чтобы не подошел хозяин пира и не сказал тебе: это не твое место, сядь пониже. Но занимай последнее место, тогда подойдет хозяин пира и скажет: друг! пересядь повыше». И тогда я уже не раб, Истина освободила меня, сделала Своим другом: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я называю вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15).
Телеологичность моей жизни направлена дважды, в этом ее трансцендентность: от Бога, Он направляет и направляет к Себе же. Здесь важно отличие от детерминизма: детерминированное имеет предыдущее и последующее. Телеологичное объединяет, отожествляет в сейчас и предыдущее и последующее. Поэтому Бог не раньше, не только деистический первый двигатель, и не потом, как будущая жизнь или как неподвижный центр Аристотеля, к которому все движется, но именно сейчас, сейчас в Нем и прошлое и будущее, мое прошлое и мое будущее, именно это и есть телеологичность, а не детерминированность моей жизни. Это — ощущение Бога как Провидение, как личное Провидение сейчас, в котором вся моя жизнь сразу и прошлая и будущая.
2. Когда я начал писать это рассуждение, я был в искушении, я был в унынии, в сильном унынии. И тогда я думал: вторым будет вочеловечение Слова. Но ведь второе по силе веры слабее первого, так я условился. Теперь вижу: второе не слабее первого, второе, то есть то, что я назвал второй степенью веры, — та же первая. И то, что я писал в «первой степени», — та же вторая: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». То, что сказал Бог, то и есть Его Слово. Телеологичность моей жизни и есть Его Слово. Но Его Слово — не как наше слово, Его Слово и есть Он Сам. И еще: не вообще Слово и не вообще Его Слово, но Его Слово мне. Это и значит: Слово стало плотью. Я сказал: Его Слово и есть Он Сам, причем Его Слово именно мне. Во-первых, это не имманентизм. Бог приходит ко мне, но также и к тебе и к другому. Сам же — вне меня — в Себе, мне же открывается, во-первых, в Священном Писании — это Его Слово, хотя и записанное не всегда совершенно, так как руками человеческими, и во-вторых, непосредственно мне — это называют Testimonium Sancti Spiritus. В Боге идеальное не отличается от реального, что Он говорит, то Он и есть: Я то, что и говорю вам (Ин. 8, 25). Но Он —