– Это да, кто-то вечно взрослеет, кто-то все еще молодеет. Я про тебя, про тебя, – взял и прижал к своим губам ладонь Анны художник.
– А здесь что, мало реализма? Я про себя, про себя, – рассмеялась она. – Давай будем реалистами, целоваться – так в губы.
Борису ничего не оставалось, как притянуть за руку Анну к себе и поцеловать в самые губы. Губы ее раскрылись, в них Борис ощутил нотки шоколада, горных трав, черемши, мяты, шелковицы, сливы, клубники, а Анна – табака, эвкалипта и белого трюфеля. Так они замерли на некоторое время, пока не вернулись на место с приятным послевкусием.
– Это все Рим, античная среда накладывает отпечаток. Здесь-то все не мое. Куда ни плюнь – не мое. За что ни возьмись – не мое. Концептуалистам в этом отношении легче, есть чем поживиться, за что зацепиться. Они же пишут прямым текстом. Помнишь Дюшана?
– Это который унитаз на выставку притащил? Конечно, как такое забудешь.
– Весь худсалон в него долго мочился. Именно он и изобрел концептуализм. Я про Дюшана.
– И смыл все остальное искусство. Я тоже про Дюшана, – засмеялась вслед за Борисом Анна.
– Возможно, именно это он и хотел сказать. Значит, все дело в названии: «Фонтан Дюшана». Потом его волной захлестнуло искусство и других художников. Какие прекрасные безобразия они вытворяют, даже говорить неприятно, что у них там изображено, ведь совершенно отвратительные вещи, настолько отвратительные, что от картины не оторваться.
– Ты про кого?
– Взять, к примеру, русских художников: один играл пса на цепи, потом на сцене занимался с собакой черт знает чем, другой прибил себя за мошонку к площади. Площадь с яйцами, как ассоциация бабы с яйцами, другие нарисовали член на мосту перед КГБ, безобидные киски спели в храме, правда им досталось больше всех.
– Женщинам всегда больше всех достается. Потому что у них есть яйца, они не бегут, как многие. Изобразили и бежать. А вы там сами разбирайтесь, что мы нарисовали. Знаешь, иногда я чувствую себя полной идиоткой, глядя на работы современных художников, но все равно продолжаю глядеть. В чем же секрет?
– Концептуальное искусство обращается не к эмоциональному восприятию, а к интеллектуальному осмыслению увиденного. Оно не пытается вытянуть из тебя эмоцию, просто заставляет задуматься.
– Это как вино, – сделала демонстративно глоток Анна. – Вино не пытается вытянуть из тебя эмоцию, просто заставляет задуматься. Вот водка – другое дело.
– Кстати, это относится и к современной литературе. Сегодня заслуги, премии, регалии уже плохо работают, необходимы идеи. Сломана традиционная связь между трудом творца и заслугами за работу. Ты же дизайнер, дизайнеры тоже в некотором смысле концептуалисты, хотя, конечно, пользуются кальками.
– В некотором да, а в общем – ничего оригинального.
– Вот ты сейчас над чем работаешь?
– Шершавое масло, – не придумала ничего лучше Анна.
– В смысле?
– Я работаю над одним проектом. Госзаказ. Мы с группой коллег пытаемся создать шершавое масло.
– Шершавое масло? Для чего?
– Чтобы икра не скатывалась.
– Ну и как успехи? – уже умирал со смеху Борис.
– Пока никак не можем добиться необходимой шершавости.
– А какая необходима? – цедил слова сквозь слезы и смех Борис.
– Где-то девять-десять мурашек на один сантиметр в квадрате, – разрушилось серьезное лицо Анны и тоже залилось смехом.
Рим. Отель
Солнце стояло высоко, солнце стояло на своем. Где-то вдалеке вещало радио. Голос назойливый, прямо экскурсовод, этот неутомимый вибратор, жужжит и жужжит, занудный источник удовольствий. Я не любила экскурсии, я любила сама. Наконец, радио потеряло смысл, голос затих, исчез, остались только прикосновения.
Сверхчувствительность, она, оказывается, всего в пяти сантиметрах от входа. Кто-то проскакивает коридор и сразу на кухню, поесть и спать. Понятно, почему проскакивают – там в коридоре шестьсот нервных окончаний на один квадратный миллиметр.
Ах, Борис, Борис. Его пальцы – группа туристов, которая рассыпалась, гуляя по Риму, между куполами церквей, забираясь во все входы и выходы. Кому-то нравится фасад, а кто-то предпочитает забраться на задний двор, чтобы увидеть изнанку красоты. Нагулявшись вдоволь, они все собираются в условленном месте, внизу живота у фонтана. Фонтан неги – фонтан Треви, в котором каждый хочет искупаться, подобно героям известного фильма, от которого накатывает волна, и каждое движение, словно отдельное чувство, обволакивает и уносит в какую-то нежную щекотку. Будто долго-долго хочется чихнуть, но никак, в этом никак и заложено все волшебство, удовольствие, растянутое ожиданием.
Я теряю себя и уже ничего не слышу, даже собственного крика, только ритм мужского тела, который хочется нагнетать и нагнетать. Мои ногти впиваются в его спину. Дикая влажная возня частей тел, за которой как свет в тоннеле – освобождение. Дрожь в ногах, жаркое голодное дыхание, во рту пустыня, внизу – море, сжимается словно пульс, хочется вобрать в себя мужчину целиком, обострить ощущения до предела. Вдруг сознание отключается, вместо стона вырывается крик, оргазм – словно маленькая смерть, и долгий, долгий отлив. Теплое сладкое бессилие накрывает всю мою сушу.
Прекрасная пустота.
Полиглот, будто он владел несколькими языками. В его алфавите – тысячи букв, а не только G. Из них совсем не обязательно складывать слова. Все слова стары. Беспощадные гласные, которые вырывались из меня, словно названия моих новых точек преткновения:
Из меня вырвалось «а-а-а», становилось все тоньше, пока и вовсе не переходило на фальцет, к которому на вдохе добавлялась буква «х». «Ах-й-я-а, я-й-а, да, да, да», и не закачивалась, и повторялась снова и снова, до тех пор, пока не рождалось в отсутствие гласных прощальное глухое, согласное, хриплое «а-а».
– Да. Ты правильно подумал. Ты мой холст. Мой холост. Ты мой мольберт. Палитра. Дневник. Ты – мой дневник. Ежедневник. Вот кто ты! Туда я записываю свои мысли, чувства, действия. Причем! Я бегу к нему. Открываю. Каждый раз заново. Свербит, особенно перед встречей, как сейчас. Боюсь потерять мысль, а начать сначала… о-о-о-о, это столько усилий! Все время останавливаю себя. У меня там даже есть такая фраза: «Хватит писать ему. Ты жестока к нему, когда откровенна». Тебе легче, тебе необязательно писать буквами. Ты даже можешь их все закрасить. Я вижу, ты уже начал их замазывать.
– Нет, что ты, эти буквы я сохраню на память. Ты когда вернешься? Через месяц?
– Я их буду просто раскрашивать.
– Хорошо, и портрет не забудь.
– Нарисую.
– Нет, рисовать необязательно, просто не забудь.
– Не забуду.
Кофе. Утро. Аэропорт. Анна прощалась как будто навсегда.
d’Рим. Таможня
Едва Анна прошла кордон и улыбнулась таможеннику, забрав у него паспорт, ее окружили какие-то люди в форме. В спину последовал сильный толчок, Анна упала лицом в пол, а сзади на нее навалилось чье-то тело, заломив ей руки за спину, на которые тут же нацепили наручники. Лицо прижалось к полу и стало мордой, земля оказалась совсем близко, один глаз Анны смотрел на казенную обувь таможенников, другой – в темноту. Нос вдыхал реальность.
Анна Родина, вы арестованы по подозрению в покушении на убийство. Вы имеете право хранить молчание. Вы имеете право на адвоката… Все, что вы скажете, будет использовано…
Следствие длилось девять месяцев. Наконец суд вынес свой приговор, тот прозвучал как во сне. Пожизненно. Приговор вступает в силу в зале суда и обжалованию не подлежит.
Так я оказалась на зоне. Зона отчуждения, у нее свои порядки, свой строгий режим. Я представить себе не могла, насколько он строгий.
Потом были камеры, издевательства, тошнота и признания в страшных ночных кошмарах, в душном бреду пыток:
Лодки словно мотыльки, упавшие в воду. Надвигалась ночь-сладкоежка, мы ели мороженое крем-брюле из сливочного облака, мне дали пожизненное в камере одиночке с возможностью переписки, после освобождения она какое то время даже скучала. ТОЛЬКОНЕУБИВАЙТЕМОЕГОРЕБЕНКА. НЕ ТРОГАЙТЕМОЕГОРЕБЕНКА. ЯВСЕ СКАЖУ. ВСЮПРАВДУ.
Лес был полон вооруженными грибкик, пуля не дура, сколько проходит она ппежде яем дозреет до цели, чпок и все на первый взгляд, сколько звонков, нефтяной крови, фильм кро был любимым, с одним пришлось даже переспать но это скорее исключение из правил. чем он занимается, он носит пальто, сходт за хлебом, дожд. ь пошел, словно палец хотел довести курок до оргазма. ветка ползла по воздуху на меня зеленая лапа обняла меня и похлопала по спине костляв, две железеые штанины из которых струмлись красивые еоги они весло били по воде болтали. ПРИЗНАВАЙТЕСЬРОДИНАЭТОВВАШИХИНТЕРЕСАХ жизнь тцрист автобус с остановк там и здесь для фото с достопримеч как из камня так и из плоти, в чьихио обьят вам хоч остаться навсегда в какихто вы остан на мгнов остаетесь навсегда, залил вордкрафт в глаза и попядок, он был жирный как крем и не хотел впитываться, приятно было. перелетные пули, будто жила не своей жизнью, искусств словно ее напечатали на принтере, у нее отец охотник, оленина в холодильнике, пока я был на кубе, флексибл изменяет как все шведки, воткнула нож в бедро, не смей про мою дочь нож летит ручкой вниз, обстоятества это мебель, не разочаруй, не бейте девушку вдруг она станет вашей жен разочаронвание раздражение. женуто полижешь, конечно нет боюсь тебя расстроить, ты меня уже расстроил, неужели я так плохо выгляжу, вот она рвзница мужской логики и женского неуверенн в себе ты вывел меня из себя куда пойдем вся их жизнь прлетала перед ее глазами, выписывала пируеты как иной модный истребитель на лябурже, пока ее не догоняла пуля, та самая одинокая пуля что отбилась от стаи других. ЯУБИЛАДАЯЯВСЕХУБИЛА перелетных пуль и уже напрашивалась в сердце, сначала мягко, потом ноя и жалуясь словно боль, не дождавшись приема с н