— Да, ребят! Мы сделали это! Добрая работа! — Крикнул я. — А теперь все бегом в нутро состава на просушку и горячий обед!
А их и не надо было подгонять. Все с завидной скоростью поспешили по лужам к розовому вагону. Кузьмич остановил поезд лишь в километре от нас. Но как же быстро пролетели они под ногами. Как же мы спешили в тепло.
Я пришёл к розовому вагону последним. Запрыгнув в дверной проход, закрыл плотно дверь. Теперь нам надо тепло. Много тепла. Пусть герметичность состава не полная, но и в последнем от печки вагоне ощущается её обогрев. И потому озябшие, посиневшие пальцы плотно-плотно тянут рычаг на двери, притворяя проход.
— Кузьмич, можно трогаться. — Обронил я в рацию.
— Как скажешь, — бодро ответил машинист.
Поезд плавно тронулся, покачиваясь на рельсах. Надеюсь на железной дороге ещё долго не встретиться никаких неожиданных сюрпризов. Нам всем нужен тёплый, сухой перерыв. Без остановок, потрясений и перестрелок. Хотя бы часов на пять. А лучше и вовсе сегодня не выходить на улицу…
Идёшь по составу и такое ощущение, словно перед тобой прошла рота водяных. Под ногами не просто мокрые следы, но какая-то водная трасса. Надо будет отрядить пару-тройку человек, чтобы протёрли полы. Но только после того, как все переоденутся в сухое.
С носа капает конденсат, уши горят, щёки пылают. Отсыревшая под дождевиком одежда невыносима телу, которое ощутило внешнее тепло. Одежда словно набрала воды, пропиталась водным паром, и теперь терзало лишь одно желание — поскорее её снять.
Второй жёлтый и фиолетовый вагоны были завалены покиданным в кучу инвентарём и кое-как в порядке уложенным оружием. Народ спешил, покидав всё на ходу. Инстинкт самосохранения взял верх над бережным отношением к тому, что помогает нам выжить.
Из белого вагона-столовой одуряюще тянуло чем-то вкусненьким. Ага, рожки. Запах еды сводил с ума. Желудок стал требовательно бросаться на рёбра, напоминая, что с самого утра ни маковой росинки во рту.
Тело, перестав напоминать о мокрой одежде, теперь уже вовсю трубило о немедленном восполнении ресурсов. Эти уловки были хорошо ощутимы, пока пробирался по белому вагону под бурчание Алисы Грицко. Повар пеняла за грязь каждому в принципе верно говорила, что могли бы, толпа остолопов, и «через Кузьмича» пройти, а её «храм кулинарии» нечего было осквернять! Это как в душу с грязными сапогами. И веришь ей с первого слова. Словно становишься меньше под натиском этой маленькой, полненькой, но такой напористой характерной девушки.
Каждый шеф на своём месте…
Стоило войти в коричневый мужской жилой вагон, как запах сырых носков едва не сбил с ног. Про такое говорят — можно топор вешать. В этом же случае можно было и самому повеситься без особых проблем. Не нужно ни верёвки, ни мыла.
Тепло в этом вагоне гораздо ощутимее, чем в последнем розовом. По сравнению с улицей — почти жара. Мужики, смирившись с неизбежным удушьем, решили высушить одежду прямо вдоль вагона. Бельевые верёвки нашлись быстро — снабженцы предусмотрели.
Проход от двери до двери был словно испытанием обоняния. Переступая тазики и подныривая под штаны и рубахи, меняясь местами с мужиками в тесных проходах, я всё же добрался до двери.
Ничего, к запаху привыкнут, главное, чтобы сухими были и здоровыми. Не выгонишь же их сушить бельё на улицу. Да и отступление перерезано вагоном-кухней, где Алиса, как сама серьёзность, и больше никого обратно не пропустит.
Вот и воевали бойцы друг с другом за каждый квадратный метр здесь и в нейтральном голубом вагоне, где есть хоть немного места среди оружия, но каждое такое место уже кем-то используется под просушку или стирку.
Все люди в нижнем белье, закутанные в одеяла и простыни. Народ в принципе превратил коричневый, промежуточные голубой и зелёный вагоны в царство сушки. В моём зелёном вагоне было лишь больше порядку, да и женщинам достались целых два дополнительных вагона с пространством — красные вагоны с оружием. Не взяли во владение лишь тендер-вагон с углём — грязно и много пыли.
Я пробрался в своё купе, стягивая дождевик и верхнюю одежду разом. Артём сидел на соседней полке и откровенно растягивал лицо в неприкрытой улыбке. Рейдер был довольный, как сожравший оленёнка удав. Ещё бы — перед глазами периодически проплывали полуобнажённые нимфы в камуфляжных майках или тельняшках. Первые минуты холода на их формы не обращались внимания, но как только завернулись в одеяло, сразу пришли мысли о продолжении рода.
— Слышь, мартовский кот, сейчас морда порвётся, — постерег я парня.
— Эластичная, выдержит, — заверил довольный рейдер, стараясь не моргать и запомнить как можно больше.
Брусов, завёрнутый в одеяло, свис головой вниз, протягивая мне небольшую бутыль с тёмно-коричневой жидкостью. Разрази меня гром — коньяк!!!
— Ты где раздобыл сиё чудо? — опешил я, бережно принимая драгоценную бутылочку.
— Медицина при необходимости творит чудеса, — хмыкнул доктор и добавил. — Платная, естественно… Ты рот-то только так откровенно не разевай. Это превентивный удар по простудам.
— О, как, — хмыкнул Артём.
— Тёма, пока у шефа слюни текут, отнеси-ка побыстрей бутылку Алисе. Пусть выльет в чан с чаем. Я бы посоветовал сегодня заварить две-три нормы чая. Пусть это будет нормальная крепкая заварка, а не подкрашенная жижа, — ту же обломал всех доктор.
Я почти безразлично отдал бутыль рейдеру. К алкоголю всегда относился с прохладцей. Во время изобилия не особо был нужен, ну а сейчас… только если в медицинских целях, как говорит доктор.
— Тёма, он хоть и доктор, но прав. Лечиться, так всем вместе. После рожек с тушёнкой чаёк пойдёт на ура. Дуй к Алисе.
— Вот лишь бы сплавить меня из «малинника», — притворно вздохнул Тёма, равнодушно принимая бутылку. — Душе не дают отдохнуть.
— Да ты единственный сухой! Мухой туда-обратно слетал!
Рейдер снова тяжко вздохнул, как раненый в самое сердце романтик, и медленно вышел из купе.
Я быстро расправился с одеждой, отвоевав положенный для начальства клочок на бельевых верёвках. Когда одежда повисла на верёвках свободно, закутался с ногами в одеяло, забравшись на лежак. Всё! Вот оно долгожданное тепло. Можно немного расслабиться, отдохнуть. Блаженный миг.
— Так, теперь чтобы не сойти с ума от голода и всё-таки дождаться паек, предлагаю поиграть в «тридцать», — донеслось от Брусова.
— Это ещё что за игра? Не слышал.
Доктор резво спустился на место Артёма и положил на столик пять маленьких костей-кубиков.
— Да придумал в анклаве как-то на досуге. Смотри, вся сумма кубиков, на каждом из которых по шесть очков максимум — тридцать. А минимальная сумма, что может выпасть на всех пятерых — пять. Эти максимальная и минимальная цифры почти никогда не выпадут, как и ближайшие к ним. То есть четыре верхних и четыре нижних значения мы убираем. Остаётся вариация цифр от девяти до двадцати шести. Каждый из игроков, сколько бы их ни было, называет любое число в этом промежутке и пытается его выбросить на игральных костях. Первым кидает тот, кто дальше всего от середины, то есть от семнадцати-восемнадцати. Чем ближе к краям значений, тем меньше вероятность, что они тебе выпадут. В общем, говори число и старайся его выкинуть.
— Так, начинается, — протянул я, предвидя развернувшиеся события. — Азартные игры. Что дальше? Анклав продашь?
— Да брось, Василий. Карты, нарды и прочие шахматы с шашками никуда не делись. Народ сейчас по купе и будет играть, пока светло. Эта штука с отсутствием ночного освещения по вагонам нам даже на руку — ночью никто не играет. Потому как фонарики в дефиците. А днём, если нет других распоряжений, то почему бы и нет?
— Ага, надо только декрет издать, что играющий на снаряжение, патроны и что-либо общественно-полезное будет наказан. — Я взял кубики, буркнул: «двадцать четыре» и бросил.
Выпало в сумме семнадцать.
— Командир, близятся голодные дни. Введи каннибализм, — хихикнул доктор, забирая кубики. — «Пятнадцать».
Выпало двадцать пять.
— Идея неплохая. Требует доработки, — согласился я, ощущая какое-то подобие интереса к игре, когда ни чем другим больше не было возможности заняться.… Кстати, насчёт доработки. — Я постучал на полку выше, вспоминая о тихоне. — Эй, голова. Вопрос есть.
Учёный с красным носом свесился головой вниз почти моментально.
— Что желает начальство? В кости не играю.
— Да нужен ты нам… Кстати, как тебя зовут?
— Азамат.
— А напарника твоего?
— Макар.
— Ну, теперь хрен забуду, — честно признался я. — Так вот, вопрос у меня есть к тебе. Общественного характера.
— Я весь во внимании.
— Вода, что льёт на улице. Этот грёбаный дождь. Мы можем использовать его в собственных целях? Ну, пить, стираться, для охлаждения общий запас пополнить и прочее?
Азамат думал не долго. Ответ был как по бумажке:
— Без очистительных сооружений анклава употреблять воду в пищу нельзя.
— Счётчик же вроде молчит, — напомнил я.
— Это да, радиации нет, но я и без тестов уверен, что нам на голову льётся вся таблица Менделеева, — предположил учёный. — Но вот бельё стирать и использовать для технических нужд вполне можно.
— А посуду мыть? — Снова задумался я.
— Ну, только если после насухо вытирать. Тогда вроде бы… можно. И для охлаждения… теоретически. Но я не даю стопроцентной гарантии.
— Хуже чем есть всё равно не будет. — Добавил Брусов, в очередной раз кидая кубики. — Мы всё давно потенциальные мутанты. Осталось только инородного белка нажраться. Но хоть мяса перед смертью покушать. Как насчёт последней трапезы перед путешествием на тот свет? Сварим следующую подстреленную собаку?
— Не стоит усугублять ситуацию, — добавил учёный, вернувшись в объятья одеяла. То ли обиделся, то ли не понял шутки.
Мы с Брусовым переглянулись. Оба почти одного предпенсионного возраста, как и Кузьмич — около пятидесяти. Мы трое как старики для всех остальных. Даже Сергеев моложе лет на десять. Опытные вроде как. Да и пенсионный возраст порядком понизил планку. В этом мире всех родившихся можно считать пенсионерами. Не тела, так души.