…Макбет, жаждавший королевской власти, не гнушался перерезать горло своему спящему гостю и покровителю, подослать убийц к своим друзьям, их женам и детям. Но разве нравственный уровень гитлеров, неофашистских ультра, южноафриканских расистов и прочих современных макбетов выше, чем у этого средневекового феодала? Прогрессировала лишь техника уничтожения — вместо примитивного кинжала газовые камеры, атомные бомбы, электроды для пыток током, да техника обмана — вместо полумаски наемного убийцы рафинированные теории наемных философов, радиокомментарии политических обозревателей.
Современная техника, созданная для власти над стихиями природы, поставив человека в строгую, недвусмысленную зависимость от ее закономерностей, решительно обнаруживает античеловеческую сущность морали, выработанной властью человека над человеком.
…Ну, а как воздействовало развитие техники на тех, кто ее создает, — на массы людей труда? Машинное производство вооружило их чувством солидарности, способствовало рождению человечнейшей научной теории коммунизма и претворению этой теории в жизнь. Международное слово «товарищ» стало всемирным кличем этой новой морали…
…Однако мир еще далеко не избавился от старой морали вражды и неравенства между людьми. И это не просто подтверждает известную истину об отставании общественного сознания от общественного бытия. Развитие техники и науки превратило это отставание в решающее трагическое противоречие эпохи…
…Морское дело, пожалуй, раньше других видов человеческой деятельности натолкнуло людей на необходимость международного сотрудничества в борьбе со стихией. Еще древние финикийцы выработали первые правила, которые предупреждали столкновение судов на море. Такие правила, приспособленные к современному состоянию техники, давно уже стали обязательными для всех судов во всех морях и океанах земли. Международны все важнейшие отрасли морского дела — составление карт и лоций, служба маяков и радиопеленгация, спасение на водах и сигнализация. Само содержание морского труда способствовало и выработке таких этических норм, как высокое чувство ответственности, готовность прийти на помощь, самоотверженность, отступление от которых — трусость, пиратство — нигде, пожалуй, не наказывалось так строго и не окружалось таким всеобщим презрением, как на море.
…Солидно покачиваясь на волне, «Сергей Есенин» вплывает в просторы Атлантики. Берег отдаляется, обволакивается дымкой.
Вдоль борта скользят бакланы. Сверкают белизной их распластанные крылья. За сотни миль от берега, при любой погоде бакланы чувствуют себя прекрасно — качаются на пятиметровых валах, ловко прячутся за ними от снежных зарядов. Но, очутившись на палубе, вполне оправдывают свое прозвище — «глупыши». Взлететь с ровной твердой поверхности бакланы не могут — слишком слабы лапы, слишком широки крылья. Беспомощно переваливаясь, они ползают по палубе. Оказавшись вдвоем в одном ящике, тотчас же вступают в драку. Не пытайтесь, поддавшись жалости, разнять их, а тем более брать на руки. Клюв у глупыша не острый, но сильный и цепкий, он не преминет пустить его в ход. К тому же на корабле его моментально укачивает, и он бесстыдно выставляет на всеобщее обозрение добычу, которую успел проглотить за последние три часа.
— Как-то раз мы поймали глупыша, — рассказывает стармех, — и покрасили его охрой. Что тут было! Вся стая, штук пятьдесят, собралась вокруг красного глупыша и принялась гоготать, совсем как толпа обывателей… Потом набросились и заклевали…
После шторма, наголодавшись, бакланы подлетают прямо к борту, выхватывают рыбу из сетей. Изловчившись, можно подцепить их «зюзгой» — подсачником на длинной палке, которым перебрасывают рыбу. Можно ловить их и на проволочный крючок: насадил наживку, привязал длинный капроновый шнурок и бросай в море… На каждом судне есть мастера изготовлять птичьи чучела, вроде нашего Леши Поливанова, но вообще матросы к экспериментам над бакланами и в особенности к их потрошению относятся неодобрительно. Злобность, прожорливость и нахальство этих птиц вызывают лишь добродушно-снисходительную усмешку, которая слышится и в их прозвище.
Над палубой заходит чайка. Планирует против ветра и, выпустив цепкое шасси, приземляется точно на нос корабля. Склонив голову набок, она одним глазом глядит на воду, другим — на палубу. С такой высоты глубоко просматривается бирюзовая толща океанской воды, и трудиться не надо — едешь себе и едешь.
Вот что-то заинтересовало чайку, и она, сорвавшись с носа, круто отваливает влево. Проходит несколько секунд, и птица появляется с рыбешкой в клюве. Проглотив в воздухе добычу, усаживается на прежнее место и, склонив голову, снова принимается наблюдать одним глазом за морем, другим — за палубой. Остроте ее зрения позавидует любой впередсмотрящий.
Из всех динамиков грянула музыка. Молодец Прокофьич, решил отметить нашу встречу с океаном.
Уходит, окутываясь дымкой, незнакомый берег. Яркое солнце покачивается на синем небе. Белая чайка застыла на фоне бесконечной океанской дали. И, подчиняясь каждому движению руки, стремительно и ровно втягивается в нее корабль.
Курс 254
Миль за триста к северо-западу от Оркнейских островов торчит в океане похожая на корабль скала Роккол. Мы долго провожаем ее глазами — до конца промысла целых два месяца не видать нам больше земной тверди.
И что такого в этом голом куске земли? А вот поди ж ты, когда он скрывается из виду, лица у всех становятся мрачными.
В рубке снова тишина. Мы теперь один на один с океаном. Каждый час, каждая миля теперь приближает тот миг, ради которого построен наш корабль со всей его техникой, ради которого учились тралмастера и механики, к которому столько готовились матросы и мотористы, час, когда мы запустим в океанскую утробу капроновую лапу трала. И только тогда станет ясно, чего мы стоим и на что мы способны. Словом, до сих пор была только присказка, а сказка-то вся впереди…
Вряд ли узнали бы сейчас в Петре Геннадиевиче командира современного океанского траулера читатели иллюстрированных журналов: залатанные брюки, заправленные в кирзовые сапоги, видавшая виды хлопчатобумажная куртка, серая кепка в полоску. Прораб на строительстве, да и только. Он и распоряжается, и ходит по рубке, и даже бранится как мастеровой.
Закурил, встал около иллюминатора и глядит на море.
Теперь его можно увидеть в этой позе и утром до подъема, и днем, и ночью. Перед рассветом, когда особенно хочется спать, щелкнет вдруг дверная ручка — одна из дверей капитанской каюты ведет прямо в рубку, прогремят по линолеуму сапоги.
— Доброе утро!
И вот он опять у иллюминатора. Стоит. Смотрит на море. Молчит.
О чем может думать капитан океанского траулера у иллюминатора в ходовой рубке? Матрос, да еще на вахте, не имеет права задавать вопросы капитану. Корреспондент имеет и слышит обычно в ответ то, что хотел услышать.
Но я знаю: о чем бы ни думал капитан, отдыхает он или принимает решение, рассеян или сосредоточен, — он готовится.
Готовится и команда. Один трал, спеленатый и прикрытый брезентом, уже лежит на рабочей палубе. Добытчики вооружают второй, запасный. Де́ли сетей растянуты по всей палубе. Игорь Доброхвалов и Иван Жито ползают по ним, сшивая куток с горловиной, горловину с крыльями. Странно видеть здоровых молодых парней, занятых таким традиционно женским делом, как шитье. Но рыбак должен уметь все.
Игличка — помесь челнока с иголкой — так и мелькает в руках Игоря. Сделает пять-шесть стежков, потянет сеть — ровная ли получилась ячея. И снова шьет.
Игорь сидит на корточках, волна мешает ему работать, — чтобы сохранить равновесие, он должен хвататься за палубу. У Ивана другой метод — он попросту уселся на палубе, широко расставив ноги. Но в этом методе свое неудобство — приходится часто вставать, пересаживаться.
Алик с Володей «плетут гаши» — делают петли на концах стальных тросов.
Теперь уже мало кто знает, что бить баклуши — то есть с помощью топора выделывать деревянные болванки, из которых когда-то вытачивали ложки, — было хоть и невыгодным, но отнюдь не легким занятием.
На морском лексиконе «плести гаши» — значит примерно то же, что бить баклуши. И занятие это столь же непроизводительное и нудное.
Сперва отмеряют трос нужной длины, обрубают его зубилом. Разобравшись в шести прядях, составляющих трос, и вырезав мягкий веревочный сердечник, плотно обматывают бечевкой конец каждой струны — «ставят марки», чтобы не разлохматились стальные нити. Затем каждую струну поддевают острой свайкой и в образовавшиеся зазоры протаскивают пружинящие замаркированные концы.
За семь часов два матроса сплетут четыре-пять гаш. А ведь как просто было бы это сделать на берегу, если не на фабрике, то хотя бы в такелажных мастерских. Длина тросов, на которых нужны гаши, так же как и размеры кораблей, стандартна.
Серов с Бичуриным навязывают на верхнюю подбору кухтыли — черные полые металлические мячики с ушком. Остальные набирают грунттропы. Деревянные чурки, чугунные втулки, массивные металлические шары, шайбы из литой резины нанизываются на трос, как бусы. В воде кухтыли поднимают верхнюю челюсть трала, грунттропы оттягивают нижнюю. И трал раскрывает пасть…
В каюте стармеха людно. На столе разложены схемы, чертежи. Технические боги судна обсуждают недостатки, преимущества и взаимозависимость механизмов и систем. И язык их, как подобает богам, темен для простых смертных.
В дверь стучат. Входит моторист Герчик.
— А, явились. Так вот запомните, говорю в последний раз: чтобы приборочка была не театральная, а церковная.
— А как они мне сдают вахту, — ерепенится Герчик. — Я на них ломить не собираюсь…
— Мама вас избаловала, — презрительно говорит стармех. — Что же, есть шанс прокатиться с шиком — пассажиром.
Герчик опускает голову.
Нет страшнее угрозы для моряка. Мало того, что ничего не заработаешь да еще вычтут деньги за питание, — прилепится кличка «пассажир», и прощай море, не возьмут ни на одно судно.