венным, и его никто никому не давал от рождения, его можно было только взять силой. От собственного бессилия скрипнул зубами, до боли сжимая дрожащие пальцы в кулак, я ругнулся. Задавил в себе подкативший к горлу ком чувств, и стал вновь рационально оценивать происходящее.
Странно было то, что казнь происходила вовсе не на площади, как подумалось вначале, а в огромном, но всё же дворе невероятно роскошного дворца. Я никак не мог понять, какому даже самому жестокому тирану могло взбрести такое в голову. Кому может нравится, когда у него под окном такое вот зрелище и ведь вонь же невероятная.
— Будем спасать? — коротко спросил Томаш.
— Пока наблюдаем, — покачал головой я, подавив в себе жгучее желание, сказать; «да».
Я заметил, что на айван степенно вышла тоненькая женщина. И именно на ней сосредоточилось все внимание толпы. Её хрупкость была вдвойне подчеркнута окружившими ее здоровыми делибаши. Первое, что бросалось в глаза — это её прекрасные волосы, черные мелкие кудри сверкали на солнце и спускались к самому полу. Верхнюю половину лица её скрывала маска, из которой по мротски хитро и равнодушно выглядывали большие черные глаза. Ярко алые губы, кривились в недоброй усмешке.
— Великий Урус погибает! — звонким колоколом пронёсся приятный голос статуэтки. — Я — Закира перворождённая, пришла вернуть этому городу его прежнее величие и славу! Мы должны стать едины в этой великой цели! Будьте уверены, каждый, в чьём сердце живёт измена будет найден и заплатит за свою неверность.
Вот нашлась и таинственная госпожа Закира, которой служил Латиф, желающий преподнести ей в подарочек изувеченную им прекрасную белую птицу в клетке и рабов. Благо, что эта мразь повстречала на пути нас, и Закире пришлось обходиться без его подношений.
Толпа вела себя непривычно. Не было возбуждения и бешенного подъёма звериной жестокости, которые обычно свойственны людям, пришедшим на зрелище чужой казни. Это был чистый страх и ненависть к ней, этой хрупкой таинственной статуэтке и ещё — отчаяние.
Закира махнула рукой, и на помосте рядом с крестами из ниоткуда появилось шесть богато одетых прислужников в таких же масках, что и она. В руках у них были накрытые черной тряпкой огромный клетки, в них что-то нетерпеливо копошилось. Они хором, нараспев огласили вердикт несчастным.
— Эти нечистые посмели посягнуть на честь и достоинство нашей славной достопочтимой правительницы Закиры. За их скверные помыслы и задуманные преступные деяния, направленные против священной власти, всемилостивая правительница приговорила их к очищению. Через боль и муки свои они достигнут просветления и уже чистыми отойдут к Амадей. Да огласится криками, да смоется кровью их позор. И будет другим наука, ибо нет никого мудрее и прекрасней, чем наша прекрасная Закира! За великий Урус!
— Я повелеваю, всем верноподданным закрыть глаза! — вновь подала голос Закира. — Закройте глаза и не открывайте их, пока я не разрешу. Такова моя воля, таков мой указ!
Вот это уже совсем ни в какие рамки не вписывалось, обычно казнь была в устрашение и зачем созывать народ для данного зрелища, если в самую кульминацию велишь ему закрыть глаза. Я повертел головой, люди действительно все как один глаза зажмурили кто-то даже ладонями закрылся.
Я естественно верноподданным этой дамочки себя не считал и вылупился на ряды с крестами ещё пристальней, чем прежде, боясь упустить что-то важное
Прислужники Закиры стали обходить кресты и гортанно распевать какую-то неразборчивую дичь, раскачивая в руках свои клетки на манер кадила. У меня отчего-то от их пения кровь стыла в жилах, в висках стучало, сокол внутри бился, желая вырваться и прекратить эти звуки любой ценной.
— Не смотрите! — услышал я шепот Венди. — Закройте глаза, дурни!
Из нас четверых глаза, действительно, закрыла только Венди. Слушать малявку никто из нас не собирался. Фил даже шикнул на неё.
— Что ж, я вас предупредила! — обижено буркнула девчонка.
Прислужники Закиры сорвали с клеток черные тряпки. Такой мерзости я в жизни не видел. В клетках бились сотни летающих сколопендр размером с крупную саранчу. Руками в перчатках прислужники Закиры открыли дверки клеток.
Рой этих тварей взвился и облепил тела мучеников на крестах. Они жадно, с отвратительным чмоканьем принялись заглатывать человеческую плоть. Раздались душераздирающие вопли. Откуда только у этих полумёртвых людей силы нашлись на такие крики. Через несколько минут показавшимися вечностью, твари вернулись в клетки, оставив на крестах голые кости.
Прислужники Закиры накрыли клетки чёрными тряпками и словно бы растворились в воздухе. Появились другие, которые сняли обглоданные кости с крестов и небрежно покидали их в один мешок.
— Откройте же глаза мои верноподданные! — ласково промурлыкал голос Закиры.–Узрите тех, кто ослушался меня, предав всех нас и величие нашего города Уруса! Да будем судить их по деяниям их! — в голосе возникла угрожающая интонация.
Земля у меня ушла из-под ног. Пространство кувыркнулось. В глазах потемнело, ракурс сместился. Я на краешке помутненного сознания объяснил себе, что так должно быть, ощущается солнечный удар.
Я очнулся, свысока оглядел толпу. Лица у людей были потухшими, бледными.
Я наткнулся взглядом на тётку, которая дала затрещину заговорившему со мной пареньку с серьгой в носу. Она села на колени и заламывая руки о чём-то беззвучно рыдала. Какой-то мужик безуспешно пытался её урезонить, однако подоспевший делибаш ударом рукояти сабли сделал это быстрее.
У меня отчего-то страшно выламывало руки. Я попытался ими покрутить и не смог. С трудом повернул чугунную голову, шея отозвалась тупой болью. Я обнаружил своё привязанное верёвкой к деревяшке запястье. Слева от меня виднелся крест, на котором был подвешен обнаженный Томаш.
Медленно стало доходить, что какая-то неведомая чудовищная сила вздыбила меня, Томаша, Фила, да и вообще, всех тех, кто ослушался приказа Закиры закрыть глаза, на кресты, где ещё мгновение назад висели останки от прошлых узников.
— Итак, хорошенько подумайте, что может оправдать вас, неверные! Завтра на рассвете над вами будет суд! Сейчас же повелеваю всем разойтись!
Я попробовал закричать и понял, что из моего горла не вырвалось не единого звука. Я был нем, нем, как и остальные несчастные, повисшие на соседних крестах. Площадь стремительно пустела.
Глава 2
Площадь стремительно пустела.
С креста прекрасно было видно единственные врата, через которые люди могли выйти и зайти в этот проклятый двор. Именно поэтому во время созыва на казнь случилось столпотворение на подходах. Теперь люди ровной податливой струйкой вытекали обратно и за тем, пристально следили делибаши.
Спрятаться здесь было негде, площадка виднелась вся, как на ладони: ни единого кустика, пальмы — кресты да песок. Кроме того, она просматривалось из окон дворца, да и делибаши следили в оба, поторапливая нерасторопных кнутами.
Я с трудом отыскал слезящимися глазами Венди. Девочка брела в хвосте толпы, то и дело оглядываясь на кресты. Наши взгляды встретились. Венди запнулась и едва не упала, если бы не парнишка, поддержавший её.
Очевидно, что Венди ничем не могла нам помочь, единственную возможную попытку, когда девушка попыталась нас предупредить, мы сами же пресекли на корню. Теперь предстояло за свою ошибку расплачиваться и самим выбираться из той клоаки, куда мы по обыкновению своему угодили.
Площадь обезлюдела. Делибаши профессионально рассредоточились по периметру, неустанно позыркивая по сторонам. Дисциплина у них была железная.
Солнце встало на голову и надавило в виски, сжигая кожу. Даже голод заглушала жажда — что бы я сейчас не отдал за глоток воды.
Я попробовал выбраться с помощью магии, но тщетно. Попробовал призвать меч — не откликнулся, соколом обратиться тоже не получилось. Силу-то я чувствовал, но работал какой-то мощный щит, который её поглощал, от моих усилий энергетическое поле потрескивало и только. Между тем, я исчерпал себя до дна. И в итоге, всё, чего смог добиться — это потерять сознание.
Заиграли тенями миражи дальних далей. Там, где воздух чист и свеж, где земля покрыта зелеными коврами трав, на которых утрами вызревают капельки прохладной росы. Со свистом взметнулась золотая коса, заблестел омут голубых глаз, я занырнул в него с головой. Ветерок принёс запах, особый сладковато свежий аромат её нежной кожи.
— Я жду тебя, сокол — шепнул знакомый голос. — Вернись ко мне!
— Я вернусь, — откликнулся я. — Вернусь, родная.
И вернулся в сознание. Сознание встретило мучительной болью. Так, что дух вышибало. Люди. Отчего мы люди так страстно любим мучить друг друга? Отчего мучения ближнего вызывает в нас такое сладостное наслаждение. Напел про себя:
'Видишь там, на горе, возвышается крест
Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем
А когда надоест, возвращайся назад
Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!'
Вправду, пока не прочувствуешь на своей шкуре ничего-то ты и не поймешь ни в жизни, ни в смерти. Понять про себя, кто есть ты: «человек?» «тварь?» «право имеющий?». Человек разумный или просто животное, которого легко подчиняют себе боль и страх. Боль. Боль дает просветление и тогда, как освобождение, наступает тьма.
Играют миражи. Девушка с золотыми волосами стоит у окна и смотрит в небо, и в глазах её отражаются звезды. Медленно она расплетая косу.
— Я прощаю тебе все, сокол! Прости и ты меня, Эрик! — по щеке сползает слезинка.
— Я прощаю тебя, родная…
И снова боль как искупление. Кожа горит, будто меня в костёр засунули. В ушах стоит дикий крик людей, он сродни отчаянному вою волков по голодной зиме. Город, объятый пожарами, люди в панике мечутся по улицам. Моя мать одинокой фигурой стоит на пригорке и равнодушно наблюдает за предсмертной агонией.
— Жестокая…