А они побывали во многих уголках Москвы, ездили в метро — всюду толпились праздничные, веселые люди. У Киевского вокзала, на площади, образовался круг: подгулявшие загородники выделывали трепака, пели озорные частушки под гармошку чубатого парня. На Покровской радиальной линии метро помощник машиниста объявлял станции врастяжку, с выкрутасами: «С-смолэнская», «Э-эррбатская», и они с Костей смеялись, повторяя за ним: «Э-эррбатская». От огромного города, переполненных людьми улиц, нескончаемых потоков машин и непривычных впечатлений Алексей устал, чувствовал себя разбитым. Но сейчас, после ночи непробудного сна, встал свежим и бодрым.
Быстро одевшись и думая, что все еще спят, Алексей хотел тихонько проскользнуть на кухню, но, откинув портьеру, увидел Костю.
Входная дверь была распахнута, Костя стоял на лестничной площадке, голый по пояс, в полосатых пижамных брюках.
— Проснулся? — спросил он, тяжело дыша. — Тогда присоединяйся: зарядимся!
— Это ты умно поступаешь, — похвалил Алексей, становясь рядом. — А я, признаться, после академии занимался зарядкой от случая к случаю.
— На моей работенке иначе нельзя: чем журналист толще, тем портфель его тоньше. Имей в виду, тебя почти такая же работенка ждет!
Когда они, умывшись после зарядки, вернулись в комнату, на столе уже стоял завтрак. От сковородки шел вкусный дух яичницы с колбасой. Лена нарезала батон.
— Садитесь, мужчины, завтракать, — сказала она. — У нас, Алеша, две очереди: сначала — папа, потом — нерабочая половина. Но самая требовательная…
Разговор за столом вертелся вокруг представления Алексея, хотя Костя старался перевести его на другие темы.
— Не знаю, как у меня получится на новом месте, еще никогда так не волновался, — признался Алексей.
— Ты это брось! — Отхлебнув кофе, Костя насупился. — Держись козырем! Там не один Василин. Есть и другие. Есть старик Янов, маршал, мудрейший человек! Наверняка понравится. А Сергеев? Он ведь к той же епархии относится. А вот Бутаков — тоже наш общий знакомый… Добраться бы до него! — Костя хитровато сощурился и, заметив, что Фурашов закончил свой кофе, предложил: — Будем собираться?
Костя прошел в спальню. Алексей слышал, как он дважды чмокнул губами — целовал детей. Потом вышел вместе с Леной, уложил в уже потрепанный портфель тапочки, спортивную форму, полотенце.
— Согласно приказу министра, сегодня — спортзал. Режемся через день в волейбол!
— Обедать обоих жду. Слышите, Алеша? — предупредила Лена. — Не вздумайте куда-нибудь заходить.
Солнце, весеннее, яркое, поднялось над домами, жгучий свет дроблено плеснул отраженными зайчиками от лужиц на асфальте. Алексей, выйдя из подъезда, зажмурился. Небо было голубым, чистым, воздух щекотал ноздри свежестью, влагой. Под арочным кирпичным въездом в соседний дом намывалась сизарка, стоя розовыми лапками прямо в луже, нахохлившись и кося с оранжевыми окружьями бусинки глаз, приседала, окатывая себя каскадом сверкающих брызг. Невидимый под сводом арки, утробно, зазывно стонал самец.
Обгоняя друзей, спешили на работу люди — в это утро сосредоточенные, деловые. На троллейбусной остановке за углом вытянулся по тротуару извилистый хвост очереди. Коськин встал в конец ее. Алексей решил идти пешком: до набережной не так далеко.
— Ну, ни пуха ни пера! — Костя стиснул руку товарища. — Смотри — сразу после разговора звони. И обещание Лене помни!..
До казарм, где помещалось управление кадров, Фурашов добрался раньше времени: еще оставалось минут десять, и он прошелся по довольно глухой улочке. Старинные казармы, желтые, глухие, с бойничного типа оконцами, занимали целый квартал.
Бренчали звонками битком набитые в этот утренний час трамваи, огибая словно игрушечную церквушку, ярко раскрашенною, усеянную золотыми маковками с крестами.
Постояв и поглазев на улицу, Фурашов наконец прошел под сводчатые ворота — тут пахло сыростью веков, — у полосатой будки показал часовому документы и без труда отыскал во дворе невысокий домик. Когда-то в нем, вероятно, жил с семьей полковой командир каких-нибудь кирасир или драгун.
Комнат в домике оказалось много. Алексея водил по их запутанному лабиринту юркий подполковник, встретивший у входа; он распахивал двери, заглядывал в кабинеты, спрашивая то одного, то другого, представлял кому-то Фурашова, называя его на «ты», точно знал его давно и был на короткой ноге. Потом вручил ему какие-то бланки и, наконец кивнув на рядок стульев у двери — здесь уже ждал с десяток офицеров, — бросил: «Посиди!» — и скрылся с кожаной папкой за дверью. Фурашов только успел присесть — подполковник распахнул дверь и с удивившей Алексея вежливостью и серьезностью, уже на «вы», пригласил: «Прошу вас, товарищ инженер-подполковник Фурашов!»
В небольшом уютном кабинете за столом сидел полный, с белым лицом генерал. Алексей догадался: Панеев, начальник управления кадров. На лакированном зеркальном столе ничего лишнего: массивный чернильный прибор с башней Кремля, отточенные разноцветные карандаши. Перед генералом лежало, как сразу заметил Фурашов, его личное дело. Не больно удачная фотография — в мундире. Вспомнил — фотографировался там, в Кара-Суе, на полигоне, больше года назад, когда присвоили инженер-подполковника…
Генерал расписался на бумаге, отодвинул ее к краю стола и поднял глаза на Фурашова — немигающие, проницательные. Алексей стоял на ковровой красно-зеленой дорожке, мелькнула мысль: сейчас начнутся расспросы. Генерал, не спуская с Алексея глаз, не шевельнулся, будто был прикован, проговорил негромко:
— Вы идете в центральный аппарат… Почетно и ответственно! Желаю успехов.
Алексей стоял, не сообразив, что все кончилось, — ждал расспросов, возможно каверзных. И увидел: знакомый подполковник моргал, показывал на дверь.
Невольно усмехнувшись, Алексей четко повернулся на ковровой дорожке.
Подполковник прикрыл за собой дверь.
— Все! Уф! — он облегченно выдохнул. — С шефом сегодня — загадка. Кому спасибо, не знаю. Ты… в рубашке родился?
— Мать не сказала.
— Зубастый! Ну… держи бумаги. Давай прямо в управление. Пропуск заказан. — Он хлопнул каменной ладонью по спине Фурашова.
В бюро пропусков, вдоль длинной, застекленной стенки, к многочисленным окошечкам тянулись хвосты-очереди посетителей. Но Фурашова, когда он обратился в справочное окошко, пригласили в особый закуток, где выдавали постоянные и временные пропуска.
Подполковник-кадровик появился точно из-под земли. Фурашов даже оторопел, так это было неожиданно.
— Все готово? Пошли! К генералу Василину. Представлю и — в дамки! Маршалу бы Янову надо, да нету сейчас старика…
Они вышли из бюро пропусков, обогнули дом и с торца вошли в подъезд.
Большая комната заставлена столами. Только за двумя из них сидели два старших офицера, склонившись над тетрадями. Черные дерматиновые папки, одинаковые, ровно близнецы, лежали возле каждого. Остальные столы пустовали.
Подполковник попрощался с Фурашовым, когда вышли от Василина, сказал «Бывай!» и исчез так же быстро и неожиданно, как и появился тогда, в бюро пропусков. Алексея в эту комнату привел полковник Танков, начальник группы, его теперешний начальник. Он показал на крайний от двери стол:
— Устраивайтесь. После доклада вернусь, поговорим. — И вышел.
От переднего стола повернулся подполковник — лицо смуглое, суховато-морщинистое, непропорционально маленькое.
— Нашего полку прибыло. Еще один канцелярский советник первого класса…
— Не пугай, Адамыч! — отозвался крепыш майор за столом напротив. — Слышал, его другая судьба ждет — новой техникой будет заниматься, не то что мы…
— Не пугаю. Он не ребенок, чтоб сказок бояться. Люблю реальное восприятие вещей — стол столом видеть.
— Свежие силы, — продолжал майор. — На смену старому умирающему роду войск приходит новый здоровяк ребенок… Генерал Сергеев считает, этот ребенок за два-три года богатырем станет.
— Свежие силы, — повторил подполковник. — Голос у него ровный, без интонации, равнодушный и ленивый. — Инъекции жизни, как говорят медики.
— Твоя эра закатилась, Адамыч.
Адамыч помолчал, сидя вполоборота на стуле.
— Я не против инъекций, — сказал он. — Десять лет в аппарате. Одиннадцатый пошел, а я, как говорят, — столоначальник. Сколько тетрадей исписал, папок износил! Тоже был инъекцией.
— Не пугай, говорю, Адамыч! Как-никак Четвертый этаж, — майор подмигнул, — чего доброго, еще бросится… Нервы у вас не слабые? Вижу, досталось… — Он кивнул на шею, на шрам, проглянувший из-под воротника кителя Фурашова.
Подполковник примолк, с прищуром, спокойно разглядывая Фурашова, будто только сейчас увидел его и желал понять, неторопливо, обстоятельно, кто это перед ним и что он собою представляет.
— Маршал Янов принимал? — спросил он.
— Нет, маршал куда-то уехал.
— Ясно! — подхватил майор. — Он или в Кара-Суе, или, как по Маяковскому, на заседании «АБВГДЕЖЗИКОМА». Светлая голова!
Подполковник пропустил мимо ушей эти слова, спокойно сказал:
— Но пригласит! Примерит…
И отвернулся к столу. Алексей теперь видел только его спину, выгнувшуюся под кителем.
Вернулся Танков, возбужденный, чем-то расстроенный. Хлопнул дверью, быстро, стуча сапогами, прошел к своему столу, поставленному в переднем углу так, чтобы, сидя за ним, видеть, что делается за другими столами. Глухо хлопнула пухлая кожаная папка. Начальник группы выпрямился, уперев кулаки в край стола, вздернул голову, колюче оглядел офицеров:
— Ну! Кто убеждал: справка по «Катуни» не понадобится? Втыки один Танков должен получать? Или… — Он резко, натренированно крутнул головой вправо — на майора. — Или и вы, Бражин?
— Пути начальства неисповедимы, — с ухмылкой на крепком, крупном лице проговорил майор, поднимаясь.
— То-то и есть! — сердито подтвердил полковник. — Понимать надо!
— Ясно!
— Садитесь!
Фурашов, с удивлением и внутренней настороженностью смотревший на все, что происходило — он ожидал грозы, — невольно повеселел, увидев, как, пряча улыбку, майор сел; и стало явным, что на его глазах разыгралась сцена, которая, очевидно, была привычной для ее участников и в которой каждый играл свою знакомую роль.