Словом, хочу я сказать, что мы друг для друга вроде бы судьбой были предназначены. И поэтому нас судьба и свела — на всю жизнь. И мы посейчас еще живем как в первый день. Правда! Вы-то можете думать, что вам угодно, но я твердо верю в судьбу, которая сводит для общей любви двух людей.
С той первой встречи прошел еще целый год, а мы все таили свою любовь. Каждый сам по себе — в сомнениях, надеждах, в неодолимом стремлении друг к другу. Целый долгий год. Потом было сказано решающее слово, а еще через год мы поженились.
Ой, чего же я рассказываю. Вам должно это показаться скучным и неинтересным. Я же совсем про другое хотела…
А еще спустя два года война началась. Матвей, конечно, тоже пошел на фронт. Я тогда думала, сердце пополам разломится… Но горе-то для всех одно было. Что же оставалось? Стиснуть зубы да держаться до последней возможности.
Матюшин трактор стоял на бригадном дворе одинокий, как бедная сиротинка. И когда проходила мимо, казался он мне обиженным и даже каким-то съежившимся. Такая жалость меня к нему взяла — села я на него и уж не вставала все эти четыре года. Раньше Матвей мне все показывал на нем да рассказывал. Теперь я еще в книжках почитала. И дело пошло. Правда. Малыша нашего, Сашку, свекровь к себе приголубила.
На свекровь грех мне жаловаться. Только иногда, бывало, поворчит: «Не бабье это дело — на тракторе ездить». Да и правда, как надену мужнины сапоги, ватные штаны, голову шалью обмотаю — тут уж женского ничего не оставалось. Но ведь надо было.
Когда он вернулся, Матвей мой, я продолжала еще работать на тракторе. Все лето проработала. А тут Маруся родилась. Перерыв у меня получился. Потом еще одну упряжку сделала: с весны и до снега. Тогда уж «ДТ-54» появились, хорошие были машины, мощные.
Как видите, я тоже трактористка. Это, значит, нас уже двое в нашей семье. Вот посмотрите, грамоты у меня с того времени, храню их. Вы не подумайте, что я хвалюсь, но истинно правда, что работали мы тогда в трудное время как положено, долг перед Родиной выполняли. А что трудно было, так это действительно, очень трудно. И первые годы после войны не легче. Как говорится: и голодно и холодно. Одежа-то тоже вся поизносилась. Ну это вы и сами хорошо понимаете. И то спасибо, что вообще Матвей вернулся…
Ой-ой, опять я в сторону свернула. Но ведь так уж создан человек: начнешь вспоминать — будто пряжу сучишь, так и тянется ниточка.
Саша наш, конечно, в отца пошел, и в этом удивительного ничего нет. Он еще стригунком бегал, а Матвей его уже на трактор брал, баранку давал подержать. Хлебом не корми — дай до машины дорваться, В третьем классе когда учился — все детали, все гайки тракторные знал. И Матвей и я не противились этому — пускай с малолетства к делу привыкает. Ведь профессия эта — доблестная, самая интересная крестьянская профессия. Саша дальше нашего пошел. Как жатва — так он на комбайн. Да он в любое время и на машину шофером сядет. Широкий профиль называется. У него у самого теперь уж баловник растет. Ну точь-в-точь как сам Сашок был. Гляжу на днях в окно — грохочет Александр на своем «кировце», а на коленях у него Витька — держит руль, как капитан.
Маруся, что вскорости после войны заявилась, была любимицей Матвея. Не успеет он трактор остановить около дома, как она со всех ног бросается ему навстречу. А как пошла в школу, то и ее, бывало, на колени возьмет да и прокатит по улице. Вот девка была! Как подросла — невысокая ростом, как вот я, но крепкая, сильная, в кого только удалась. С любым парнем поборется. С кулаками на него бросится. Правда. Когда в девятом классе мальчики стали трактор изучать, а девочек за швейные машины усадили, она решительно заявила: «Не буду я шитьем заниматься!» — и пошла вместе с мальчиками к трактору.
По сей день на тракторе работает: и пашет, и сеет, и сено возит. В жару, в дождь, в холод, в пургу — все ей нипочем. Ясно, и замуж вышла за тракториста. Ну, что вы на это скажете? Должно быть, это в крови, что ли, фамильное, так я полагаю.
Анатолий, младший наш… Посмотрите-ка, сколько на ваших часах… Ай-яй-яй, вот сижу и болтаю и совсем забылась. А вы с дороги, с утра, чай, ничего и не ели. Но скоро Матвей должен прийти. У них, знаете, сегодня заседание сельсовета. Он ведь у меня депутат. Наши колхозники хорошо разбираются в людях. Если кто нос по ветру держит: нынче так, завтра этак, к руководству подмазывается, а про народные нужды не помнит, — такому, знаете, они не очень доверяют. А Матвей мой свое суждение прямо в глаза говорит, кто бы ты ни был: хоть начальник какой, хоть свой брат колхозник. Расхлябанности терпеть не может. Если кто схитрить норовит, чтоб свои безобразия скрыть — бывает еще и такое, — Матвей мой гром и молнии мечет. И я его в этом одобряю. Да и вообще мы с ним всегда заодно — душа в душу.
И знаете, только не подумайте, что я вас поучаю, но сказать должна: очень важно, чтобы в семье шло все правильным путем. Я так считаю — это для семьи каменный фундамент. А у нас это так и есть. И в Сашиной семье — тоже. Александр наш во всем отцу, Матвею, подражает. Во всем: и в работе, и в семейных делах, и характером — в отца. У Марии тоже характер отцовский. Ежели увидит, что Петр ее в компании меры не знает, она ему при всех, хоть тут десять мужиков за столом сидит, свое слово скажет, стопку отберет, не даст лишнего выпить. В нашей семье — закон: муж есть муж, а жена есть жена, все как положено. Вы же знаете, ежели у шестеренок зубья не сцепляются — не сработает. Вот так и в семье.
Однако хватит. Пора мне… Вы посидите тут. Я вам наш семейный альбом дам, чтобы не скучали. Или — знаете что? Пойдемте со мной в кухню. Там посидите, а я за стряпней своей и доскажу вам нашу семейную историю…
Вот я про нашего Толю начала. Он сейчас в армии служит. К осени вернется. Писал, чтобы отец ему здесь место обеспечил. За этим, конечно, дело не станет. До армии он уже год на тракторе работал. Но у него планы другие, голову задирает выше. Намекнул, что хотел бы работать шофером и учиться заочно в институте. Мечта его — стать механиком. Вон куда метит! А что? Молодежь. У них другой полет. И пусть. Времена сейчас иные и цели выше. Жизнь, она как лестница: ступай по ступенькам — все вверх.
А вот с младшенькой, с Верунькой, у нас не получается. Представляете, она совсем другая, вроде бы другой породы. И из себя — тонкая, хрупкая, как та фарфоровая фигурка. И такая же характером. С капризами, знаете, что совсем не идет к нашей семье. По правде сказать, мы ее сами избаловали. Я в это время в колхозе уже не работала постоянно, домашние дела взяла на свои плечи. А Верунька все за книгами. Ну и дальше — больше: наряды, прически, помады. И при этом, заметьте, полное отвращение, неприязнь какая-то ко всяким машинам, механизмам. Машины — это в ее представлении пример грубости, грязи. А ей бы все только убираться, чистить, мыть, тереть. Чтобы ни пылинки, ни пятнышка. Уже год, как лаборантка на молокозаводе. Белый халат, белая шапочка, как докторша. Когда Саша получил свой «кировец», предложил ей как-то: «Пойдем, сестренка, прокачу. Смотри, какой богатырь. В кабине — как в театральной ложе!» Но Вера только носик вздернула и рукой небрежно махнула.
А с Толиком у нее все время перепалки. «Вы, машинисты, только и заняты железом, металлом, мазью да грязью. Тьфу! А эстетика где? Грубость одна. Человек создан для красоты!» — заявила она как-то ему. А Толик в ответ: «Такая белоснежка, как ты, скоро бы с голоду умерла, если бы не добывали мы хлеб насущный. Ты видишь хлеб, только когда маслом его мажешь. С твоей эстетикой далеко не ускачешь. Сперва сытно поесть надо, а потом можно и об эстетике вести разговор». Да как захохочет — от всей души. А Вера — шмыг в свою комнату и надулась.
Пластинки с новыми песнями, модные журналы — это ее вкусы. Всех киноартистов по имени знает, портреты их покупает. «Вы старики, — говорит нам, — ваши вкусы устарели». В этом, конечно, что-то есть справедливое — она уже к другому поколению относится. Однако не строптива, это правда. Послушна, особенно когда отец свое слово скажет. Но противоречие все же имеется. «Марьяновы гарнитур купили, румынский, темно-коричневый, полированный. А у нас рухлядь стоит, смотреть тошно», — заявила как-то отцу. А он повернул голову и как топором отрубил: «Когда свое гнездышко совьешь — хоть из Японии себе закажи!»
Наша мебель, конечно, старая, что и говорить, сами понимаем. Но, знаете, каждая вещь как бы к сердцу присохла. Вот шкаф наш платяной. Я могла бы рассказать о нем длинную историю. Или диван. Он, правда, пообтерся. Но выбросишь — и будто бы кусок жизни своей вместе с ним исчезнет. Молодым людям этого не понять. Но опять же подумаешь — в конце-то концов они правы. Я это нутром чувствую. И Матвей тоже. Жизнь вперед летит. А мы вроде бы на месте топчемся.
А вот и он идет. Видите? Как раз вовремя. Но он сперва в хлев зайдет, корове корму задаст. То, что я тут о вкусах нашей меньшей рассказала, это не такая уж и беда. Это, так сказать, дух времени. Мы другим озабочены. Она частенько говорит: «хочу», «хотелось бы» или: «не хочется», «не желаю». И не слышно от нее: «я должна». Не видит она обязанностей в жизни. Очень ей все легко дается — так я разумею — книги, музыка, клуб… А вот работа, труд — это как бы что-то постороннее, не главное, довесок к развлечениям. Хотя работу свою в лаборатории выполняет добросовестно.
Вспомню, бывало, как мы… Наработаемся, намотаемся в колхозе, домой придем оба усталые. А дома еще куча дел. Управимся, сядем за стол и чувствуем себя спокойными, удовлетворенными. Потому что знали: сделали доброе дело — для общего блага, да и для самих себя тоже. Вера даже иногда упрекает нас: вы, мол, рабы своей работы, своих нескончаемых хлопот. У нее совсем другое понятие о счастье, об удовлетворенности жизнью. Разве это не должно нас беспокоить? Может быть, это пройдет, когда у нее будет своя семья и появятся свои нужды и заботы? В последнее время тут что-то намечается. Я это вам по секрету говорю. Нынче весной в нашу механическую мастерскую новый механик прибыл, прямо из института. Матвей говорит, парень — молодец, в машинах разбирается, не белоручка, не боится запачкаться. И слесарничать мастак. Везде сам — не только словом, но и делом. И вот заметили мы… Кабы они сошлись, хорошо было бы. И главное — Вера включилась бы тоже в нашу семейную профессию.