Наконец-то… Точно! Слабый, еле различимый стук, как будто птичка клювом в окно стучит. Но чуткое ухо Вали уловило его. А острый глаз узнал сразу в глубоких вечерних сумерках родной силуэт. У Вали моментально улетучилась досада, забылись все слова упрека, которыми она хотела встретить Федора, обвинения в черствости, в неверности даже. Они берутся за руки и, оглянувшись, быстрыми шагами направляются в проулок между садами, привычным путем идут к речке и вдоль берега, где длинные прутья вербы уже усажены серенькими пушистыми комочками и дышат пряным весенним ароматом. И только тут наедине вновь всплывает вся тоска, печаль, обида, все пережитое в эти дни.
— Ну почему? — всхлипывает Валя. — Почему ты?.. Разлюбил? — Больше у нее нет слов, глаза утопают в слезах. — Люди говорят… ты за… счетоводкой в конторе… ухаживаешь.
— Глупышка ты, моя милая, клянусь тебе… — шепчет Федор.
Должна же она понять, что не может он, как раньше, как все другие парни, стоять с девушкой за углом, шутить, шептаться, миловаться. Ведь он теперь… у него ответственность. Но пусть она не беспокоится — любовь его не померкла, не поблекла.
— Валюша, сердце мое, звездочка моя, да за кого ты меня принимаешь? Чтобы я… Чтобы тебя?..
Сколько горячих, сколько убедительных слов у любви! Валя верит им, льнет к Феде, ласкает его, потому что каждое слово его свято, потому что иначе и быть не может.
— Ах, Федя, — молит она при расставании, — брось ты эту должность, будь как и прежде, самым обыкновенным.
— Нельзя, милая, не могу, звездочка моя вечерняя. Мне доверили… должен я.
…Когда Федор спешил рано утром на бригадный двор, где дел было всегда невпроворот, где шла в полном разгаре подготовка к весенней страде, голова гудела от дум, сомнений, надежд. Он то бодрился, то переживал за какое-то вчерашнее упущение и каждый раз внушал себе, что не должен ронять комсомольской чести. Первый бригадир-комсомолец в колхозе — это что-то значит. Тут держи, брат, ухо востро! Федор понимал, есть в колхозе такие, кто с удовольствием станет раздувать каждый его промах. Даже в своей бригаде. Сашка, например, или тот же Тимоха. Уязвленное самолюбие: подумаешь, мол, бригадир, подчиняться Черпачку? Молокосос еще, а туда же — распоряжаться.
Федор знал настроение своих товарищей по бригаде. Большинство трактористов воспринимали его указания и замечания как должное. Он — бригадир, ему и распоряжаться. Но кое-кто протестовал. Однажды Федор уловил слова, сказанные Александром. Тимофею: «Ишь ты, он еще недоволен моей работой, придира!»
С пожилыми, опытными трактористами Федор разговаривал почтительно, советовался, знал, что опыта у него самого мало и что надо его набираться у других. Он даже заходил к ним домой после работы, когда одолевали сомнения.
Это приносило свои плоды. Если кто-либо из строптивых упрямился, глядишь — другой урезонивал: «Он бригадир. Дело говорит. Разве мы не сами его избрали?..»
Федор прямо-таки страдал от боязни, что сможет что-либо важное упустить или сделать не так. Поэтому суетился пуще прежнего. Даже во сне иногда вскрикивал, бормотал несвязные слова. К членам бригады он стал требовательно-придирчивым, особенно когда должен был начаться смотр готовности к севу:
— Дядя Петя, не хватает же у вас гайки на гусенице. Я вам, кажется, вчера указывал.
— Далась тебе эта гайка. Кто ее заметит?
— Нет уж, пожалуйста, сейчас же, сию минуту… А у тебя, Александр, почему полбака горючего? Не знаешь разве… Приятно ли глазами хлопать, когда комиссия укажет.
— А что, обязательно до краев?
— Обязательно. И вообще я тебя предупреждаю. С меня спрос, а я должен к тебе меры…
И вот бригада в поле. Это были те горячие и напряженные дни, о которых говорят, что они год кормят. Ночью, когда другие спали, Федор ворочался, не мог уснуть, вставал, бродил меж тракторов, словно ночное привидение. Он успевал обслуживать и свой агрегат и проследить за работой других. Бегал, мотался, появляясь то здесь, то там. Скулы Федора начали остро выпирать, глаза покраснели, отчего белесые ресницы казались еще длинней. К концу третьего дня его друг Егор не выдержал и сказал:
— Слушай, Федор, вид у тебя — словно из могилы встал. Угробишь ты себя своими бесконечными хлопотами.
Но Федор в ответ только рукой махнул. А вечером собрал бригаду и сказал:
— Мужики, должен я вам еще раз повторить: дело у нас важное. Если не приложим все силы… Товарищ Вальков вот-вот, может уже завтра, заедет к нам в бригаду. С ним, ясное дело, и представитель из района. Как мы будем перед ними?.. Не позориться же. Вот вы меня выдвинули бригадиром. Людям на посмешище, что ли?..
Один из трактористов, Беспалов, грубоватый парень, огрызнулся:
— Что ты все о своем бригадирстве? Надоело слушать!
Федор проглотил эти слова, но на другой день за обедом заметил:
— Если ко мне будет такое неуважение, как это делает Петр Беспалов, я откажусь от бригадирства. Выбирайте другого.
Все сразу зашумели:
— Не будет этого!
— Тебя избрали, ты и бригадирствуй!
— Эх, Петро, Петро, кто тебя за язык тянет?
Вскоре приехал агроном. Посмотрел работу бригады и остался доволен.
— Ну что же, Черпалин, работаете вы хорошо.
— Товарищ агроном, — раздраженно сказал Федор, — вы ведь парторг. Почему же мало помогаете молодому, неопытному бригадиру? В третьей бригаде наверняка уже раза три побывали. А у нас? Ясно, к ним тянет. А мы ведь с ней соревнуемся.
— Брось, Федор, приписывать мне такое.
— А иначе как же понять? Где обещанная помощь да поддержка? Один я маюсь…
— Ну, скажи, скажи, в чем нуждаешься, где прорыв?
— Завтра к вечеру подберемся вон к тому холму. Наверху пылит — сухо, а внизу — грязь, трактор завязнет. Как тут быть?
— Где мокро — оставь, обойди. Через два-три дня и там пообсохнет. Да я подъеду к тому времени.
— А техобслуживание? — не унимался Федор. — Разъездная мастерская, столько слов о ней было, но у нас еще ни разу не показывалась. Все своими силами. Вчера ночью сам ездил в село за деталью.
— Хорошо, пришлю, обязательно пришлю, — дал слово агроном и, прощаясь, добавил: — Только ты проследи, чтобы не было огрехов при посеве. Ни малейшего, понял? И норму высева точно соблюдай.
Федор и сам знал об этом и следил за всем дотошно. При малейшем отклонении от нормы прямо выходил из себя:
— Тимофей, Александр! Доведете меня до того, что вынужден буду принять меры.
Ребята злились на такие слова, однако старались не допускать больше огрехов.
Десять дней сева, суровых, трудных, напряженных. С раннего рассвета и до темноты. Все устали, утомились до предела. А Федор больше всех. Когда солнце в десятый раз огненно-красным боком коснулось дальнего края пашни, один за другим, громыхая, стали прибывать агрегаты к стану. Все. Конец. Выдержали!
От вечерней похлебки валил пар, вкусно пахло мясом. Но некоторых запахи эти не привлекали, люди торопились домой. Однако бригадир отрицательно мотал головой: нет, нет. «Что такое? Почему? В чем дело? Что он там еще выдумал?» — недоумевали члены бригады.
Когда чашки были опорожнены, Федор поблагодарил товарищей за усердие в работе, а затем сказал:
— Теперь всем спать. Завтра еще будет дело.
Члены бригады поворчали, пошумели и улеглись. За эти трудные дни все стали как-то дружнее, покладистей. Да и убедились, что распоряжения бригадира были всегда правильными.
…Вчера снова приезжал агроном. Досконально проверил работу, однако был скуп на слова. Оседлав свой «ИЖ» и уже отъезжая, произнес:
— Значит, завтра к вечеру кончишь?
Федор кивнул.
В тот же день агроном доложил председателю о первой бригаде. Черпалин выдержал экзамен. Отпали полностью все сомнения — потянет.
— Молодой, да прыткий. Работа добротная, качественная. Считаю, что надо его поощрить. Думаю, завтра вечером, к их приезду в село, в честь бригады следует поднять флаг трудовой славы. Ну и, естественно, хоть небольшую речь-благодарность произнести.
— Неплохая мысль, — поддержал председатель агронома, — однако люди приедут усталые. Не до торжеств.
— А мы не задержим. Самую малость. Им же приятно будет. Скажу, чтоб школьников выстроили. Пусть песню споют.
Однако черпалинскую бригаду напрасно прождали в тот вечер.
— В чем дело? — спрашивало начальство друг друга в недоумении. — Не успели или дотемна затянули работу?
Когда солнце, свежее, искрящееся, блестящее, только-только проглянуло меж голых ветвей лесополосы, оно увидело, что все агрегаты первой бригады зигзагом огибают лесистую впадину меж полей.
…Ночью, когда все еще спали, Федор, как не раз уже бывало, «взнуздал» Егоров мотоцикл и понесся в третью бригаду. До него дошел слух, что не все там ладилось, что были серьезные поломки. А один трактор вообще на целых три дня выбыл из строя. «От такой напасти никто не застрахован. Не оставлять же его в беде. Не чужой ведь», — рассуждал Федор сам с собой по дороге, имея в виду бригадира третьей бригады.
Когда Федор среди ночи разбудил бригадира третьей бригады, тот угрюмо произнес:
— Подвела нас нынче техника. Твоя взяла, Федор.
— Брось, не об этом сейчас речь. Сколько у тебя осталось?
— За лесом вон участок — две добрые дневные нормы, не меньше, — раздраженно сказал бригадир.
Поздно ночью — деревня спала еще глубоким сном, разве какая дворняжка нет-нет да и гавкнет спросонья — обе бригады длинной вереницей подходили к околице. Ясная луна косилась на устало шагавших по пустым улицам людей.
Ряды спящих изб, онемевшие вдруг трактора, тихий лунный свет — все это представляло собой мирную обычную картину.
Перевод автора.
ТОПОЛЬРассказ
С чувством большого уважения гляжу я на могучий, налитый силой тополь против моего окна. Удивляюсь и любуюсь им. Бугристая кора облекает его толстый, крепкий ствол. Однажды я наблюдал, как трое школьников, взявшись за руки, пытались обхватить его. Но каждый раз, когда левая рука первого с отчаянным напряжением тянулась к правой руке третьего, цепь рвалась где-то в другом месте.