Я попытался объяснить им, что, на самом деле, не имею представления о том, что говорит Паблито. Я настаивал, чтобы он продолжал. Опять возникла волна голосов, говорящих одновременно. Судя по тому, как свирепо смотрели на меня сестрички, они сильно сердились, особенно Лидия.
— Нам не нравится говорить об этих женщинах, — сказала мне Ла Горда примирительно. — Одна мысль о женщинах пирамид делает нас очень нервными.
— Да что с вами творится? — спросил я. — Почему вы так себя ведете?
— Мы не знаем, — ответила Ла Горда. — Это просто чувство, которое мы все разделяем. Очень беспокоящее чувство. Мы чувствовали себя прекрасно до того момента, пока ты не начал задавать вопросы об этих женщинах.
Заявление Ла Горды послужило как бы сигналом тревоги. Все вскочили и угрожающе придвинулись ко мне, говоря в полный голос. Мне понадобилось много времени, чтобы их успокоить и усадить. Сестрички были очень взволнованы, и их состояние, казалось, передалось Ла Горде. Мужчины вели себя более сдержанно. Я повернулся к Нестору и прямо попросил его объяснить, почему женщины пришли в такое возбуждение. Может быть, я невольно сделал что-то такое, что вывело их из равновесия.
— Я, в самом деле, ничего не понимаю, — сказал он. — Да и никто здесь, я уверен, не понимает, что с ним творится, но все мы чувствуем себя очень нервными и расстроенными.
— Потому что мы заговорили о пирамидах?
— Видимо, да, — сказал он мрачно. — Я и сам не знал, что эти фигуры являются женщинами.
— Да, конечно же, ты знал, идиот, — бросила Лидия.
Нестор, казалось, был испуган ее взрывом, но тут же расслабился и посмотрел на меня с глупым видом.
— Может, и знал, — сдался он. — Мы проходим через очень странный период в нашей жизни. Никто больше ничего не знает наверняка. С тех пор, как ты вошел в нашу жизнь, мы больше не знаем самих себя.
Атмосфера накалилась. Я настаивал на том, что единственным способом разрядить ее может быть разговор об этих загадочных колоннах пирамид. Женщины горячо протестовали. Мужчины помалкивали. У меня было ощущение, что они сочувствуют женщинам, но втайне не прочь, как и я, обсудить этот вопрос.
— Говорил ли дон Хуан что-нибудь еще о пирамидах, Паблито? — спросил я, желая увести разговор от болезненной темы атлантов, но не слишком.
— Он сказал, что там, в Туле, есть одна особая пирамида, она является гидом, — охотно ответил Паблито.
По его тону похоже было, что ему действительно хочется поговорить об этом, а то, с каким вниманием нас слушали другие, говорило о том же.
— Нагуаль сказал, что эта пирамида — гид ко второму вниманию, — продолжал Паблито, — но ее разграбили, и все там было уничтожено. Он сказал мне, что некоторые пирамиды были гигантскими неделаниями. Они были не жилищами, а местом, где воины практиковались в сновидении и втором внимании. Все, что они делали, было запечатлено в рисунках и надписях на стенах.
Затем, вероятно, пришли воины другого рода, которым не понравилось то, что делали маги пирамиды со своим вторым вниманием, и они разрушили пирамиду и все, что было в ней.
Нагуаль считал, что новые воины, должно быть, как и он сам, были воинами третьего внимания — воинами, которых ужаснуло зло, заключенное в фиксации второго внимания. Маги пирамиды были слишком увлечены своей фиксацией, чтобы вовремя понять, что происходит. Когда до них дошло, было уже слишком поздно.
Все в комнате, и я в том числе, слушали Паблито, как загипнотизированные. То, что он говорил, перекликалось с тем, что я слышал раньше от дона Хуана.
По словам дона Хуана, мы состоим как бы из двух воспринимаемых сегментов. Первый — это наше знакомое физическое тело, которое может воспринимать любой из нас. Второй — светящееся тело, являющееся коконом, который могут воспринимать только видящие, и которое придает нам вид огромного светящегося яйца. Он говорил также, что одной из самых важных задач магии является достижение светящегося кокона. Это цель, которая достигается путем сложной системы сновидения и жесткой систематической практики неделания. «Неделание» он определил как некое непривычное действие, вовлекающее все наше существо целиком, посредством того, что оно заставляет его начать осознавать свой светящийся сегмент.
Поясняя эту идею, дон Хуан изобразил наше сознание разделенным на три неравных части. Самую маленькую часть он назвал первым вниманием и сказал, что это именно то внимание, которое развито каждым человеком для того, чтобы иметь дело с повседневным миром; оно охватывает сознание физического тела. Другую, более крупную часть, он назвал вторым вниманием и описал его как то внимание, которое нам нужно, чтобы воспринимать наш светящийся кокон и действовать как светящееся существо. Он сказал, что второе внимание в течение всей нашей жизни пребывает на заднем плане, если только оно не выводится вперед благодаря специальной практике или случайной травме, и что оно охватывает осознание светящегося тела. Последнюю, самую большую часть он назвал третьим вниманием. Это то неизмеримое осознание, которое включает в себя неопределимые аспекты физического и светящегося тел.
Я спросил его, испытал ли он сам третье внимание. Он ответил, что был на его периферии и что если он когда-нибудь войдет в него полностью, я тотчас узнаю об этом, потому что все в нем мгновенно станет тем, чем оно и является в действительности — взрывом энергии. Он добавил, что полем битвы для воинов является второе внимание, которое было чем-то вроде тренировочного полигона для достижения третьего внимания. Это состояние достаточно трудно достижимо, но по достижении очень плодотворно.
— Пирамиды вредны, — продолжал Паблито. — Особенно для незащищенных магов, вроде нас. Еще вреднее они для бесформенных воинов, подобных Ла Горде. Нагуаль говорил, что нет ничего более опасного, чем злая фиксация второго внимания. Когда воины приобретают способность фокусироваться на слабой стороне второго внимания, ничто не может устоять на их пути. Они становятся охотниками за людьми, вампирами. Даже если они умерли, они могут добраться до своей жертвы сквозь время, как если бы они присутствовали здесь и сейчас, поэтому мы становимся именно такой жертвой, когда входим в одну из этих пирамид. Нагуаль называл их ловушками второго внимания.
— Он не говорил, что при этом происходит? — спросила Ла Горда.
— Нагуаль сказал, что мы, пожалуй, сможем выдержать одну поездку на пирамиды, — объяснил Паблито. — При втором посещении мы начнем чувствовать непонятную печаль. Она будет подобна холодному бризу, который оглушит и утомит нас. Это утомление очень скоро превратится в невезение. Через непродолжительное время мы станем носителями злого рока, всякого рода беды будут преследовать нас. Нагуаль фактически сказал, что наши полосы неудач вызваны нашими своевольными посещениями этих развалин, вопреки его рекомендациям.
Элихио, например, всегда слушался Нагуаля, и его нельзя было бы найти там мертвым. Так же поступал в свое время и этот наш Нагуаль. Им всегда везло, тогда как остальные не могли избавиться от своего злого рока, особенно Ла Горда и я. Разве нас не кусали всегда одни и те же собаки? И разве не одни и те же потолочные балки на кухне дважды не сгнивали и не падали на нас?
— Нагуаль никогда мне этого не объяснял, — сказала Ла Горда.
— Да объяснял же, конечно, — настаивал Паблито.
— В этих проклятых местах ноги бы моей не было, если бы я знала, насколько это опасно, — запротестовала Ла Горда.
— Нагуаль говорил каждому из нас одни и те же вещи, — сказал Нестор. — Беда в том, что каждый из нас был невнимателен или, пожалуй, воспринимал его слова по-своему и слышал только то, что хотел слышать.
— Нагуаль сказал, что фиксация второго внимания двулика. Первое, самое простое лицо — злое. Так происходит, когда сновидящие используют свое сновидение, чтобы фокусировать свое второе внимание на предметах, подобных деньгам и власти над людьми. Второе лицо — крайне трудно достижимо. Оно возникает, когда воин фокусирует свое второе внимание на вещах, которые находятся не в этом или не из этого мира, подобных путешествию в неизвестное. Чтобы достичь этого лица, воинам требуется бесконечная безупречность.
Я сказал им, что уверен, что дон Хуан выборочно открывал одни вещи одним, а другие — другим. Я, например, не могу вспомнить, чтобы дон Хуан когда-либо упоминал при мне о злом лице второго внимания.
Затем я рассказал им все, что помнил из рассказов дона Хуана о фиксации второго внимания. Он подчеркивал, что все археологические развалины в Мексике, особенно пирамиды, были вредны для современного человека. Он описал пирамиды как выражение чуждых нам мыслей и действий. Он сказал, что каждая деталь и каждый рисунок в них были рассчитанным усилием выразить такие аспекты внимания, которые для нас абсолютно чужды. Для дона Хуана это были не просто руины древних культур — они несли в себе опасность. Все, что там было объектом беспокоящего притяжения, обладало вредным потенциалом.
Однажды мы обсуждали это подробнее. Это было вызвано его реакцией на мою озабоченность относительно того, где мне хранить свои записи. Я относился к ним с сильным чувством собственности и был обеспокоен их безопасностью.
— Как мне быть? — спросил я его.
— Хенаро уже предлагал тебе решение, — ответил он. — Ты, как всегда, думал, что он шутит. Хенаро никогда не шутит. Он сказал тебе, что ты должен был писать не карандашом, а кончиком собственного пальца. Ты не понял его, поскольку тебе и в голову не пришло, что это — неделание ведения записей.
Я не соглашался, все же считая совет Хенаро просто шуткой. Я воображал себя ученым-социологом, которому необходимо записать все, что говорится и происходит, чтобы вывести обоснованные заключения. Для дона Хуана одно с другим не имело ничего общего. Чтобы быть серьезным исследователем, считал он, вовсе не обязательно делать записи. Лично я решения не видел. Предложение дона Хенаро казалось мне