Он лягнулся свободной ногой, угодив подошвой по чему-то твердому, и пальцы на лодыжке разжались. Лион метнулся вперед, схватил нож, и, повернувшись лицом к своему мучителю, полоснул ножом по мраку. Лезвие вонзилось в плоть. Затем Беккер перехватил его запястье, жестко сжав другой рукой горло, и Лион ощутил, что нож медленно приближается к нему самому. При этом у Беккера вырвался вздох глубокого облегчения. Брэйду был хорошо знаком этот звук: он сам испускал такой вздох, когда впервые прикасался к новой жертве.
1
1989
Дворцы во все времена строились ради великолепия, а замки – для обороны. Это историческое отличие пришло Хольцеру на ум, когда он вступил в плевенский замок через массивные ворота в каменных стенах метровой толщины. Атмосфера в башне показалась настолько тяжелой и давящей, что он непроизвольно оглянулся на залитую солнечным светом речную долину. Романтический Дунай на своем пути к морю успел достаточно попетлять среди индустриальных свалок Румынии, и даже с огромного расстояния Хольцер уловил маслянистый блеск воды, наполовину состоявшей из промышленных отходов.
Четыре столетия назад плевенский замок в течение шестнадцати недель выдерживал осаду войск Оттоманской империи, прежде чем его обезумевшие от жажды и голода защитники сдались на милость победителя на условиях, что турки не потребуют чрезмерной контрибуции и не тронут их жен и детей. Условия были приняты, и решетка замковых ворот поднялась. Вступая в крепость, турки салютовали храбрости защитников замка, их стойкости й мужественности в битве. Затем они перерезали всех мужчин, а женщин в соответствии с обычаями тех дней изнасиловали и убили. Девочек и молоденьких девушек угнали в Империю, чтобы продать в услужение в богатые дома, а наиболее сильных и выносливых на вид мальчиков отправили в лагеря янычар или мамелюков, где по прошествии времени и при удаче они вырастали и мужали, чтобы затем служить наемниками в войсках Империи и завоевывать для нее крепости и города, возможно, даже в своей родной Болгарии. В этом смысле оттоманские турки были демократами.
Хольцер не был знаком с историей плевенского замка, Болгарии, Оттоманской империи и их двухсотлетней борьбы на юге Европы и Среднем Востоке, однако он сразу мог отличить тюрьму строгого режима от любого другого учреждения, будучи своего рода экспертом в этом вопросе и обладая немалым личным опытом нахождения в подобных местах, о чем старался не вспоминать, но не мог забыть. Чего-чего, а нежелательного опыта у Хольцера было хоть отбавляй.
Когда его ввели в подземелье, Хольцер невольно поежился, несмотря на свой нынешний статус гонца-вербовщика. Резкое падение температуры и повышение влажности подействовали на него угнетающе, словно он вновь превратился в заключенного. Надзиратель оглянулся и испытующе взглянул на немца.
– Что, холодно? – спросил он по-болгарски.
Хольцер говорил на русском, английском и французском языках не хуже, чем на родном немецком, неплохо владел арабским, но по-болгарски не знал ни слова.
После того, как он, пожав плечами, показал, что не понял вопроса, на губах проводника мелькнула усмешка.
– Ничего, привыкнешь, – бросил он снова по-болгарски с оттенком презрения в голосе. Подобно многим представителям своей расы болгарин питал смешанные чувства – собственной неполноценности и презрения – по отношению к более светлым и высоким северным родичам. Турки давным-давно покинули Плевен, но их кровь осталась, проявляясь в стати и чертах его жителей.
Темница плевенского замка была выдолблена в обращенном к Дунаю боку горы. Особенности местности не требовали кладки большого количества стен. В шестнадцатом веке людей мало заботила эстетическая сторона архитектуры, особенно если дело касалось строительства тюрем. Тогда на красоту обращали внимание только при возведении соборов, и все они стояли намного севернее. Мрачная темница плевенского замка не предназначалась для перевоспитания случайно оступившихся, сюда отправляли последние отбросы общества, которые правящие круги не решались уничтожить по тем или иным причинам, но хотели удалить из поля зрения на долгий срок. Все здешние обитатели были по своей природе отпетыми преступниками, не подававшими ни малейшей надежды на исправление.
Много лет назад предпринималась попытка покрыть внутренние стены тюрьмы бетоном, но постоянно сочащаяся сквозь камень горы влага давно превратила бетон в осыпающуюся смесь цемента и песка, почти такую же мягкую и податливую, какой она была, когда ее наносили на поверхность камня. Первое, что увидел Хольцер, войдя в камеру, было множество выцарапанных на стенах имен и надписей на разных языках. Плевенский замок служил отстойником для нежелательных элементов всей Советской системы.
К тому времени, когда глаза Хольцера полностью приспособились к тусклому освещению камеры, автографы узников его больше не интересовали. Все его внимание сосредоточилось на человеке, из-за которого он сюда приехал.
– Вам вроде бы не по себе, – первым заговорил Бахуд. Он стоял в дальнем углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди.
«Он похож на пассажира, терпеливо подпирающего фонарный столб на остановке в ожидании нужного автобуса», – подумал Хольцер, вспомнив собственное состояние после шести месяцев, проведенных в одиночке: он тогда больше походил на человека, сидящего на муравейнике и чуть что дергающегося от укусов облепивших его с головы до ног муравьев.
– Чего не скажешь о вас, – отозвался он.
– Ко всему можно приспособиться, – раздался спокойный ответ.
– Пожалуй, – согласился Хольцер. Разговор шел на английском. Хольцер говорил на этом языке бегло, Бахуд – как на родном. – Правда, у некоторых это получается лучше, чем у остальных, А вы, по-моему, человек, который умеет прекрасно приспосабливаться к любым условиям.
– Разве?
– Несомненно, если судить по тому, что я о вас слышал, – ответил Хольцер. – Или, возможно, я не совсем правильно выразился. Скорее следует сказать так: вы не приспосабливаетесь к окружающей среде, а подгоняете ее под себя.
– Результат получается тот же, – пожал плечами Бахуд.
– Для вас – да, но не обязательно для окружающих, – заметил Хольцер, внимательно изучая собеседника и пытаясь сопоставить данные из досье на этого человека со своим личным впечатлением о нем. Ужасающая жестокость часто таится в приятной упаковке, это было известно Хольцеру лучше других. Сам он тоже внешне не походил на человека, подбрасывающего бомбы в аэропортах и стреляющего в американских солдат на улицах европейских городов. Впрочем, в противном случае, он наверняка попал бы в заключение гораздо раньше.
Бахуд поковырял пальцем бетон. Несколько песчинок отвалились и упали на пол. Проводив их взглядом, Хольцер только теперь осознал, что пол камеры усыпан песком.
– К таким условиям трудновато приспособиться, – проговорил Бахуд, – а прорыть отсюда выход еще труднее. Особенно при отсутствии каких бы то ни было инструментов.
– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.
– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.
– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?
– Разумеется.
– Скажите мне.
– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.
– Какие правила вы нарушили?
– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.
Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.
– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.
Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.
– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.
– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.
Бахуд рассмеялся.
– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?
– Расскажите мне о «Школе мастеров».
– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?
– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.
Бахуд безразлично пожал плечами.
«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.
– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.
– Острава, – бросил Хольцер.
– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.
Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.
– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете. Меня интересует последнее испытание кандидатов.
Бахуд снова пожал плечами.
– В действительности все очень просто.
Хольцер затаил дыхание в ожидании ответа. О последнем испытании в «Школе мастеров», называемом «тест», ходили легенды. Те, кто успешно проходили его, сами становились легендой. Бахуд выполнил «тест» в рекордно короткое время. И экстраординарным способом.
– Группу вывозят зимой в сибирскую глухомань, одевают в американскую военную форму и одного за другим высаживают из грузовика в тайге на расстоянии тридцати километров друг от друга, чтобы лишить возможности скооперировать действия. При этом местная милиция, военные и гражданские власти уведомляются, что в их районе высадились американские шпионы. Твоя задача состоит в том, чтобы незамеченным вернуться на базу в Ессее. Это триста километров пешком по дикой тайге с рыскающими в ней патрулями.