Однажды я вновь увидел девчонок, обвинявших меня в пузатой бесполезности, и сказал:
– Девушки, вы в прошлый раз размышляли, зачем я существую. Погуглите «Клуб перестроечной чернухи», если будет время.
– Дед, ты очень-очень ненормальный, – глухо ответила синеволосая.
Она была права, конечно. Но я впервые чувствовал себя при деле, нужным и не пустым. Моей душе после потемок наконец включили свет.
Хотелось прыгать, вопить, смотреть кино и писать про него.
Примерно тогда я и узнал про фильм «Рыба кричит от боли».
Легкодоступная перестроечная чернуха закончилась, и мы начали изучать старые газеты и журналы в поисках редкостей. Как-то я листал подшивку бюллетеня «Новости видео» за девяностый год и наткнулся на кино «Рыба кричит от боли».
Буквально пара строк: «Чернее фильма вы в жизни не встречали. Если у вас не лопнет сердце во время просмотра, дождитесь финального титра! Режиссер: Д. Рябцев».
Зацепило. Я вообразил сумеречную драму, за-
канчивающуюся надписью: «И они умерли, а ты живешь». Меня передернуло от неловкости, и захотелось срочно этот фильм увидеть.
Но в интернете его не нашлось.
Собрание КПЧ открылось «битвой фактов». Каждый из нас рассказывал что-то интересное, и тот, чья история была сочнее, выбирал кино для просмотра.
– Скорсезе снимался в СССР, – сказала Тася. – В фильме «Анна Павлова» Эмиля Лотяну. Это про балерину, в честь нее десерт. Вместо голоса Скорсезе записали Ролана Быкова. Не перестроечная чернуха, конечно, но такая нажористая драма.
– Уильям Гибсон, который «Нейромант», – рассказал Рустик, – втрескался в фильм «Игла» и работал над сиквелом – «Цитадель смерти». Планировался хоррор с Цоем в главной роли. Про киберпаука с атомной бомбой внутри. Паука, кстати, назвали в честь Ельцина: Борис.
– Знаю оба ваших факта.
– Ну да, ты всегда знаешь то, что мы рассказываем, – сказала Тася. Она подошла, обняла меня и поцеловала в щеку, оставив зелено-черный след. – С днем рождения, Денис!
А я ведь совершенно забыл! Никто меня и не поздравил – ни на работе, ни родные.
Выпили шампанского, мне вручили подарки. Я так растрогался, что пришлось украдкой смахивать с глаз слезы. Но Рустик это все равно заметил и, сокрушая неловкость, громогласно заявил, что выполнит любое мое желание.
Я попросил найти фильм «Рыба кричит от боли».
– Вообще не проблема, – ответил Рустик.
У Рустика везде были связи – скользкие приятели, которых никто никогда не видел. Все они назывались человечками.
Человечек нашел фильм примерно за неделю.
«Рыба кричит от боли» оказалась дешевой и чернющей камерной драмой про бездомную женщину. По сюжету она тайно живет в подвале и воспитывает ребенка-инвалида, витающего в мире фантазий. «Когда болит, кричи, как рыба», – постоянно просит его она. Женщина не понимает, как сыну жить после ее смерти, потому решает его убить, но погибает сама, оставляя сына в царстве грез и боли.
Фильм казался деревянным и больше походил на черновик – не хватало многих реплик, отсутствовали звуки окружающего мира и музыка.
Вместо финальных титров была мутная заставка. Сквозь пляску царапин и помех я разобрал текст: «Ищи аудиокассету „Верный звук“ и включай с фильмом».
– Что за бред?
– О! – Тася от восторга аж хлопнула посиневшими ладошками. – Это, наверное, как альбом The Dark Side of the Rainbow «Пинк Флойд»! Если его запустить одновременно с фильмом «Волшебник страны Оз», то они склеиваются в чудное целое.
– И где мы найдем такую кассету?
– Есть у меня человечек, – сказал Рустик.
На следующий день меня крутило от боли, так что в собрании КПЧ я участвовать не смог. Лежал в кровати, обливался едким потом и запрещал себе кричать.
Рустик и Тася не звонили. И я сперва расстроился, а потом догадался, что они ищут кассету.
К вечеру стало хуже. Я глотал все таблетки подряд, а после отключился.
– Поехали! – крикнула Тася и захлопала в ладоши.
Хлопки почему-то были не звонкими, а вязкими и глухими, будто в комнате изменилась акустика.
Мы запустили «Рыба кричит от боли» и – одновременно – аудиокассету.
И все стало иначе.
Фильм больше не ощущался дубовым. Идеально подобранная музыка управляла кадром, картинка размякла, словно пластилин под жарким солнцем, диегетический звук вдохнул в экранный мир жизнь. А потом герои заговорили – и я услышал, что все реплики записал один человек. И говорил он очень странно.
В оригинальной дорожке мать горячечно просила извивающегося от боли сына быть потише. Теперь она сама визжала на множество голосов, выкашливая из глотки ошметки звериного рыка. Сын отвечал обезьяньим смехом и криками умирающего осла. Редко из воя просачивались слова, и звучали они, как гитарный перебор по голосовым связкам сумасшедшего.
С каждой минутой просмотра мне становилось хуже. И я уже хотел встать, нажать на паузу, просить воды, но вдруг заметил, что сидящие по бокам от меня друзья странно изменились. И сама большая комната Рустика тоже исказилась: опустился потолок, съехались стены, потемнело, воцарился тяжелый смрад. Мы теперь были как будто не на высоком этаже новостройки, а под землей, в могиле.
Магнитофон светил красными глазами, исторгал вопли и рычание. Поскрипывала, качаясь, дверка исполинского шкафа, забитого видеокассетами.
С бешено стучащим сердцем я шагнул к столу, заваленному тарелками с гниющими остатками еды, и заглянул в монитор старого компьютера. Увидел пост канала «Клуба перестроечной чернухи» – под ним сотни комментариев, восторженных, гневных, подбадривающих, со смайликами, сердечками, стикерами. И все их оставил человек, подписавшийся «Д. Рябцев».
На столе лежал пожелтевший выпуск «Новостей видео» за девяностый год. В него шариковой ручкой было вписано: «Чернее фильма вы в жизни не встречали…»
– Да что происходит?! – в ужасе заорал я, но крик растворился в визге и рычании магнитофона.
Преодолевая отвращение, я схватил покрытую разводами мышку, нашел одно видеоэссе, другое, третье. Нарезку кадров комментировали двое… Нет, один и тот же человек, меняющий свой голос с искаженного женского контральто на мужской бас.
Я заорал, перекрикивая магнитофон. И согнутыми пальцами страшно полоснул себя по щекам, загадав проснуться. Под ногти набилось, лицо намокло. Я бросился к висящему в углу пыльному зеркалу, взглянул и увидел…
…Увидел старика.
Я почему-то его знал – это был режиссер Денис Рябцев. В восемьдесят девятом он снимал кино про свое жуткое детство, но деньги кончились, звук остался черновым, фильм не вышел. Тогда Денис Рябцев перебрался в подвал дома в немыслимой глуши, чтобы пересобрать звуковую дорожку.
Я отступал от зеркала, а старик, казалось, шел мне навстречу. А потом я споткнулся – подумал, что о скрученный ковер. Но это был не ковер, а два связанных друг с другом мумифицированных тела.
Рядом лежали еще два.
И еще два.
И еще.
Всегда парами.
Я завизжал, упал и пополз к выходу. Блуждающим взглядом напоролся на кресла. В одном сидела остриженная наголо девочка, из ее тусклых глаз подтекало, отвислая нижняя челюсть съехала в сторону, на вывернутых стопах зеленели протертые на пятках носки. Девочку словно собрали из грязного гипса – настолько застывшим и бледным было ее мертвое тело.
Во втором кресле сидела еще одна девочка – с синими волосами и страшно прямой, как палка, спиной. Лицо девочки распухло, губы вздулись и покрылись черным.
– Что происходит?! – закричал я. – Кто вы все?!
– Ты такой ненормальный, – едва шевеля черными губами, прошептала девочка. – Воображаешь себя молодым. Называешь нас Тасей и Рустиком, смотришь фильмы, говоришь с нами – и сам же за нас отвечаешь. Посмотри на Юльку, ей очень плохо. Она, может, совсем умерла. Дай, пожалуйста, водички.
Я поднялся и стал пятиться.
– Ты видео делаешь – и опять на разные голоса. Оставляешь комментарии и читаешь их вслух. Вынимаешь из шкафа кассету и сам ее себе протягиваешь…
В моей голове будто заработал миксер: тысячи дней и событий крутились в памяти и взбивались в пену. А потом я наткнулся спиной на кого-то жесткого и холодного. Обернулся – и понял, что стою лицом к лицу с безумным зеркальным стариком. Он вздохнул, на стекле проступила влажная клякса, и я уловил запахи нечищеных зубов и просроченной кинопленки «Свема».
«Этого всего не может быть, я в сцене из чернушного перестроечного кино», – подумал я.
А потом старик закричал по-ослиному и ударил меня в лицо зеркальной головой.
– Денис, нормально? – спросила Тася.
– Братух, – Рустик смотрел мне в глаза, на его лысине блестели капельки пота, – ты отрубился во время фильма.
Я потрогал лицо, ссадины кровоточили.
– Все хорошо, – улыбнулась Тася. – Вчера ты, наверное, выпил плохие таблетки, и вот.
Она поцеловала меня в щеку распухшими губами. И ее синие волосы пощекотали мне шею.
Ее синие волосы.
Меня придавило правдой. Я будто застрял в отвердевшем кошмаре, затрясся от накатывающего ужаса и вдруг четко понял, что должен сию секунду все изменить.
Я шагал, радовался своей потрясающей задумке и млел под летним солнышком. Увидел на заборе ориентировку на исчезнувших супругов – кучерявого усача и чуть-чуть пластиковой длинноволосой блондинки – и искренне пожелал им поскорее найтись.
Я дошел и сразу поделился с друзьями грандиозной идеей организовать киноклуб, чтобы смотреть, писать, анализировать. Рустик заулыбался в пышные усы, пустил ладони в буйные кудри и с завистью ответил: «Да как я сам-то не придумал!» Тася восторженно кивала, и ее бесконечные платиновые волосы разлетались, как полотнища кинотеатральных кулис.
Потом мы развалились в креслах и принялись смотреть кино.
И это была лютая перестроечная чернуха.
Черт № 13Максим Ишаев
Сувенир из Кондратьевки
– Чуть выше подними.