Затем мы последовали за ним в полутьме по ступеням в большой холл. Здесь был зажжен огромный камин, и его композиция была так прекрасна, что мы с любопытством переглянулись. В его неровном свете было видно огромное круглое помещение под плоским, имевшим форму блюдца сводом, — помещение, которое, очевидно, когда-то обладало величием, а теперь превратилось в жалкую развалину. Фрески на своде имели пятна, штукатурка местами отвалилась. На резных дверях отсутствовала половина золота, которым они когда-то были покрыты. В брусчатом полу были продавлены коварные впадины. Грубые сундуки, груды старых газет, приспособления для запряжки, орудия для работы на ферме, куча ржавых карабинов и ножей, неописуемый мусор из всевозможных вещей — во всем этом чувствовалась царившая в помещении дикость, казавшаяся в свете огня еще более выразительной, чем была на самом деле. На весь этот беспорядок в своей выцветшей наготе взирали с бессмысленными улыбками бледные фигуры нимф XVII века.
Мы недолго погрелись у огня, а затем старик, все в том же удрученном безмолвии, повел нас к одной из многих дверей, вручил медную лампу и с немым поклоном повернулся и ушел.
Оказавшись в комнате, мы с Томом посмотрели друг на друга — наши лица выражали самые сложные эмоции.
— Знаешь, из всех странных вещей, — сказал Том, — это самое странное, что со мной приключалось!
— Верно, мой друг. Как ты справедливо заметил, мы угодили в переплет. Помоги мне закрыть дверь, потом мы как следует осмотримся и оценим ситуацию.
Но та и не думала закрываться. Ее крепление было искривлено, и она терлась о брусчатый пол. Лишь совместными усилиями мы смогли продвинуть ее на два дюйма и повернуть огромный старый ключ в ржавом замке.
— Так лучше, намного лучше, — сказал Том. — Теперь давай посмотрим, куда мы попали.
Комната оказалась порядка двадцати пяти футов[259] в длину и имела приличную высоту потолка. Очевидно, это были парадные покои: стены были отделаны резными панелями, некогда белыми и золотыми, с зеркалами. Теперь же дерево окрасилось во все мыслимые цвета, зеркала потрескались или разбились, и все покрылось плесенью. Большой огонь горел в камине, ставни были закрыты, и хотя вся мебель состояла лишь из двух массивных кроватей и стула, одна ножка которого была короче другой, комната казалась почти комфортной.
Я отворил одну из ставен, закрывавших огромное окно, тянущееся почти от пола до потолка, и чуть не выпал сквозь треснутое стекло на балкон, на котором отсутствовал пол.
— Том, иди сюда, скорее, — крикнул я, и через пару минут мы уже не думали о своем сомнительном окружении: мы любовались Пестумом в лунном свете.
Ровная белая мгла, словно вода, лежала по всему лугу. Посередине на фоне темно-синего неба возвышались три призрачных храма — серебряно-черные в бледном свете луны, они будто плыли в тумане. А позади, виднеющаяся в отблесках между деревьями, тянулась линия серебристого моря.
Идеальное безмолвие — безмолвие неумолимой смерти.
Мы наблюдали за поднимающейся над храмами белой мглой, пока не продрогли насквозь и не легли спать. В комнате была всего одна дверь, и ту мы надежно заперли, огромные окна находились в двадцати футах над землей — поэтому мы чувствовали себя в достаточной безопасности.
Через несколько минут Том громко засопел, я же, по природе своей более склонный к переживаниям, некоторое время пролежал без сна, думая о нашем удивительном приключении и его возможном исходе. Наконец я уснул — не знаю, на какое время. Но проснулся я от ощущения, будто кто-то дергал за ручку двери. Огонь погас, и комнату освещало красное свечение золы, при котором я мог смутно различить кровать Тома, поломанный стул перед камином, и надежно закрепленную дверь возле дымохода, прямо напротив моей кровати. Затвор лязгнул, и дверь мягко отворилась. Я задрожал: она была заперта, мы с Томом постарались закрыть ее понадежнее. В этом не могло быть сомнений! Теперь же она тихо открывалась, а минуту спустя так же тихо закрылась.
Затем я услышал шаги — готов поклясться, что они раздавались в нашей комнате — сопровождаемые шуршанием подола. Мое дыхание остановилось, а зубы застучали, когда я различил мягкую поступь и шорохи, будто женщина пересекала комнату в направлении камина. Я ничего не видел: света было недостаточно, чтобы распознать образ на фоне резных панелей двери. Шаги остановились у огня, и я увидел, как поломанный стул наклоняется влево с тихим скрипом, как его короткая ножка касается пола.
Я тихо сидел, неподвижно замерев и уставившись в пустоту, которая наполняла меня ужасом. На моих глазах стул, затрещав, вернулся в вертикальное положение.
Потом шаги быстро направились к окну и там остановились, а затем огромные ставни распахнулись, озарив нас лунным светом. Но ничто не затеняло этот свет — ни одна материальная субстанция.
Я попытался закричать, издать какой угодно звук, чтобы разбудить Тома. Чувство одиночества при встрече с неведомым сводило с ума. Не знаю, подчинились ли мне губы или нет, но Том не подал виду, что услышал, и продолжил лежать неподвижно.
Ставни закрылись так же тихо, как и открылись. Лунный свет исчез, и огонь вместе с ним. Я принялся ожидать в абсолютной тьме. Если бы только я мог видеть! Если бы это что-то было зримым, я бы не придал ему такого значения. Но каждый из этих жутких звуков, каждый шорох платья, каждый вздох, слышные, но недоступные зрению, терзали мою душу. Кажется, в своем беспомощном ужасе я молил о возможности видеть — только и всего. Но тьма была неумолима.
Тогда шаги стали менее уверенными, и я услышал шорох одежды, скользящей о пол, стук туфель прекратился. Стали слышны звуки расстегивающихся пуговиц и трения металла о дерево.
Я оцепенел, мое тело задрожало. Я откинулся на подушку, каждым нервом ожидая и прислушиваясь.
Рядом со мной откинули одеяло, и в следующее мгновение кровать осела: кто-то улегся на простыни с различимым моему слуху вздохом.
Я напряг каждую частицу оставшихся сил и с криком, вырвавшимся между сжатыми зубами, рухнул с кровати на пол.
Должно быть, я потерял сознание, но когда наконец пришел в себя, в комнате было прохладно. Угольки в камине уже не горели, и меня сковывал холод.
Все это промелькнуло, как страшный сон. Я даже посмеялся над смутным воспоминанием с мыслью: «Я должен попробовать восстановить каждую деталь, чтобы потом рассказать Тому». Я неуклюже поднялся, чтобы вернуться в кровать, когда оно появилось снова, и мое сердце остановилось — на ручку двери легла чья-то рука.
Я остановился и прислушался. Дверь с тихим скрипом открылась, закрылась снова, и я услышал, как в замке туго поворачивается ключ. Я бы предпочел умереть, чем снова лечь в ту кровать, но вне ее было так же страшно. Я стоял, дрожа и прислушиваясь, — прислушиваясь к тяжелым, осторожным шагам, крадущимся вдоль другой стороны кровати. Сжав одеяло, я пристально вглядывался во тьму.
Что-то пронеслось в воздухе прямо перед моим лицом, и одновременно раздался вопль — настолько жуткий, отчаянный, истошный, что мои чувства вновь покинули меня, и я осел на пол возле кровати.
Затем началась кошмарная дуэль невидимых, но слышимых форм — они кричали и бесновались, и тонкий женский визг смешивался с низкими, сдавленными проклятиями и неразличимыми словами. В эту ужасную ночь шаги гнались за другими шагами по всей комнате, то возле кровати Тома, то устремляясь еще дальше, пока я не ощутил мимолетное прикосновение ткани на своих губах. Они носились кругами, и я, безумно крича, чувствовал, как мой разум кружился вместе с ними.
Они вновь приближались. Я услышал их шаги совсем близко. Раздался протяжный булькающий стон, а затем меня придавило весом ослабшего тела. На мое лицо упали длинные волосы, застлав глаза. За кошмарными звуками последовало отвратительное молчание, и я почувствовал, как чья-то жизнь уходит, преодолевая непостижимые мили на пути в небытие.
Когда я открыл глаза, из щели между ставнями просачивался рассвет. Я лежал неподвижно, уставившись на заплесневелые фрески на потолке. Попытавшись собрать воедино свои чувства и восстановить рассудок, я понемногу пришел в себя, но не мог больше и думать о сне. Один за другим всплывали кошмарные происшествия этой невообразимой ночи, и я лежал не в силах пошевелиться, пытаясь соединить обрывки воспоминаний, беспорядочно круживших в моем сознании.
Постепенно в комнате делалось светлее. Я уже видел, как бледная линия, прорывающаяся сквозь ставни, становилась ярче и тянулась по пыльному полу. Тусклые зеркала отражали дневной свет. Дверь была закрыта, и где-то вдалеке я расслышал крик петуха, а вскоре и гудок проходящего поезда.
Казалось, с момента, когда я впервые вошел в эту комнату, минули годы. Язык меня не слушался, а голос отказывался подчиняться паническому позыву закричать. Раз или два я тщетно пытался издать членораздельные звуки своими жесткими губами. Когда наконец мои лихорадочные попытки были вознаграждены слабым шепотком, у меня появилось странное чувство великой победы. Как же крепко спал Том! Обычно для того, чтобы разбудить его, не требовалось больших усилий, но теперь, в столь неуместный час, он противился подъему. Казалось, я звал его целую вечность, пока не услышал, как он сонно пробурчал что-то и повернулся в кровати.
— Том, — слабо молил я. — Том, встань и помоги мне!
— Чего тебе надо? В чем дело?
— Не спрашивай, просто встань и помоги.
— Что, с кровати упал? — вяло усмехнулся он.
Мой страх, что он снова уснет, придал сил. Действительно ли меня охватил физический паралич от крайнего ужаса? Я не мог поднять голову с пола — лишь кричать в смертельном ужасе, призывая Тома на помощь.
— Почему бы тебе не встать и не лечь в кровать? — сказал он в ответ на мои мольбы. — Тебе снится кошмар, очнись!
Но что-то в моем голосе все же заставило его подняться, и он, усмехаясь, пересек комнату и остановился у окна, чтобы распахнуть огромные ставни и впустить свет. Затем забрался обратно на кровать и весело посмотрел оттуда. Но едва взглянув, он прекратил смеяться, вскочил с постели и склонился надо мной.