DARKER: Рассказы (2011-2015) — страница 275 из 338

Голод терпеливо дождался ее, жестом пригласив следовать за ним. Они прошли по длинному коридору, наполненному страшной, зияющей пустотой. Высокие, двустворчатые двери, по три с каждой стороны, были плотно закрыты и, судя по всему, заперты. По светлым следам на полу угадывалось, что раньше коридор был меблирован. На одной из стен висел портрет — старый, выцветший. На нем едва можно было различить человека с аккуратной курчавой бородой, в черном котелке, строго взирающего на проходящих мимо бледно-карими, почти желтыми глазами. Другая картина, на противоположной стене, была отчего-то закрыта старой, в желтых пятнах, скатертью. Когда Светлана проходила мимо, ей показалось, что сквозь тканое полотно что-то блеснуло, поймав бледный отсвет из наддверного окошка.

Они вошли в просторную комнату в дальнем конце коридора — Натан отпер ее ключом на массивной связке. Комната оказалась кухней, переоборудованной так же и в столовую и, похоже, рабочий кабинет. Письменный стол был установлен посреди помещения, на нем лежали какие-то бумаги, чернильница, ручка. Тут же, только в стороне, стоял стакан в оловянном подстаканнике, с остатками чая — или чего-то, призванного заменить чай: бледно-зеленые палочки и неразличимые обломки листьев.

— Ромашка, — проследив взгляд Светланы, произнес Голод. — Нашел в аптечке, теперь иногда себя балую. Жаль, сахару нет — слишком уж горький отвар выходит. Впрочем, на третью заварку даже ничего. Садитесь, прошу вас.

Светлана отметила, что стула в комнате два, с разных сторон от стола. Не похоже, чтобы тут обитал кто-то еще. Впрочем, если Голод выходил с твердым намерением найти кого-то…

— Не думайте, что я один живу в этих хоромах, — говорил он тем временем, подходя к кафельной печке-голландке, и открывая заслонку. Пошевелил внутри кочергой, выгреб на совок золу, раскопал еще тлеющие угольки. Деловито подбросил мелкой щепы, подождал, пока займется, после чего, из небольшой поленницы рядом с печкой, подкинул пару обломков, судя по всему, ножек от табуретов — краска с них была счищена, но кое-где, впитавшаяся в древесину, сохранилась. Табуреты раньше были противного мертвецки-голубого цвета, если Светлана правильно разглядела.

Черные бумажные шторы закрывали высокие окна.

— Подходите, погрейтесь, — предложил Натан.

Преодолевая смущение, девушка приблизилась к нему. Чуть в стороне от печи, на стене висел плакат. На нем суровая девушка указывала рукой на разрез жилого дома. «ГРАЖДАНЕ И ГРАЖДАНКИ ЛЕНИНГРАДА! НЕ ДОПУСТИМ ПОЖАРОВ ОТ ФАШИСТСКИХ ЗАЖИГАТЕЛЬНЫХ БОМБ!» — призывали большие буквы. Где-то Светлана уже видела такой плакат. Давно, кажется. Осенью…

От печки постепенно распространялось мягкое, осторожное тепло. Проникая сквозь рукавицы, оно кололо отвыкшие пальцы, кусало ногти. Девушка спешно стянула толстые, промерзшие варежки, подставляя дрожащие кисти волнам тепла.

— Кладите их здесь, — указал Натан на небольшую полочку рядом с боком печки. — Прогреются.

Сам он встал, куда-то вышел. Слышно было, как щелкнул замок соседней двери, потом через минуту еще раз. Натан появился с небольшой эмалированной кастрюлей в руках. Поставил ее в печь.

— Вы сказали, что не один здесь живете? — спросила Светлана, просто, чтобы не молчать. Натан снял ушанку, под которой оказался обмотанный вокруг головы шерстяной шарф.

— Я сказал? — переспросил он немного растерянно, словно сделавшись от тепла ленивым и сонным. — Да, да. Не один. Раньше нас много жило в этой квартире. Целая семья. Я, братья, сестры. Мама с отцом, бабушка. Племянники… Никого не осталось. Кому-то повезло — уехал. Кому-то нет. Вы понимаете.

— А вы?

— Я? Я, как видите, остался. У меня на то были свои резоны. Я вам о них расскажу. Потом.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Светлана. Голод мечтательно улыбнулся, зажмурившись, словно ее слова напомнили ему о чем-то очень приятном.

— Я — кинооператор. Хроникер. Вот и здесь — снимаю, снимаю. Чтобы помнили потом. Как это было.

Отчего-то Светлане стало жутко. Пережить этот ужас казалось невыносимым само по себе, но сознательно запечатлевать его…

— Включите радио, — попросила она.

— Не стоит, — покачал головой Натан. — Оно будет отвлекать от беседы. А предупреждение о бомбежке мы услышим из уличных репродукторов. Если именно это вас беспокоит.

Светлану беспокоило не это. Радио могло бы создать иллюзию, что она с этим человеком не наедине, что есть еще кто-то третий. Страх, который постепенно захлестывал девушку, настойчиво требовал хоть какой-то обманчивой безопасности. Но она только сказала:

— Хорошо.

И больше ничего.

Кастрюлька постепенно разогревалась, начала подрагивать крышка, вышедший пар распространил по комнате щекочущий крахмальный дух. Неужели картошка? Настоящая? Рвущее, острое, как бритва, чувство голода быстро и решительно вытеснило все остальные. Страх растаял, словно утренняя дымка под солнечным светом.

Натан поставил на стол между ними металлическую подставку для горячего, снял кастрюльку с огня и медленно, почти торжественно водрузил ее на подставку и слегка подрагивающими пальцами снял крышку. Только теперь Светлана обратила внимание на его кисть. Ногти были желтыми и вздувшимися, сильно отросшими, но очень крепкими и толстыми на вид. Совсем не как у других. У всех были мягкие, расслоенные, иногда вообще никаких. Секундное замешательство, потом запах картошки в мундирах избавил ее от необходимости сомневаться и беспокоиться.

Ели молча — всецело поглощенные процессом, медленно, но без лишних проволочек обдирая мягкую кожицу, осторожно кусая желтое, обжигающее нутро. Хлеба и соли не было. Но это казалось не важным, не принципиальным. Каждый получил по две картофелины. Небольшие, чуть меньше куриного яйца, местами слегка подпорченные. Но все же, это были настоящие картофелины, невыносимо сладкие, рассыпчатые, буквально тающие во рту.

После еды тело охватила томная апатия, неспособность шевелиться, думать, даже просто — существовать. Светлана словно застыла, как восковая кукла, без мыслей, стремлений, страхов. Хотелось продлить это существование, сделать длиною в вечность. Хотелось ни одним лишним движением не прерывать, не нарушать его.

Натан не позволил.

— Да, это было необходимо, — произнес он медленно. — Жаль… Жаль, что это были последние.

Внутри Светланы что-то тревожно шевельнулось, безвозвратно разрушая благодатную пустоту.

— Последние? Как же вы?..

— Скоро это будет уже не важно, — уклончиво ответил Натан. — Еще день или два. Надо подождать всего день или два…

— Подождать чего? — спросила Светлана.

Натан покачал головой:

— Всему свое время. А сейчас давайте перейдем к делу.

Девушка похолодела. Вот и все. Сейчас это случится. Она не знала что именно, не хотела думать, представлять это, но точно знала — что-то омерзительное, грязное и противное, от чего она потом никогда не отмоется. Натан смотрел на нее — пристально, хищно. Было в его взгляде что-то жуткое, необъяснимо пугающее. Словно не человек это был вовсе, а что-то… другое.

— Прежде всего, Светочка, прошу вас не бояться, — произнес он с пугающей неторопливостью. — Я клянусь, что пальцем вас не трону. Клянусь могилами родителей и всем, что для меня свято. Вы мне верите? Не молчите, ответьте — вы мне верите?

Светлана коротко и неуверенно кивнула. Странные слова Натана только больше напугали ее.

— Хорошо. Не будем пока фокусироваться на этом. Я хочу предложить вам работу. Мне нужен помощник — работа не пыльная, но немного нервная. Зато, вы перестанете числиться иждивенкой, дневной паек будет увеличен. Что скажете?

— Я… я не знаю… Я вообще не разбираюсь…

— Научитесь. Другой вопрос, что вам понадобятся крепкие нервы. Сегодняшние сюжеты кинохроник… могут быть пугающими.

— Я понимаю, — кивнула Светлана. — Мне… нужно подумать.

— Думать некогда, — покачал головой Голод. — Время размышлений прошло. Оно закончилось в сентябре. Теперь — время действий. Ты или действуешь, или умираешь. Второе более вероятно.

Светлана почувствовала, как свинцовая тяжесть сжимает виски. Натан вдруг потянулся к бумагам, достал из кипы одну и подвинул к Светлане, так что ее опущенный взор вперился прямо в изображение. В странный, незнакомый, но вместе с тем притягивающий символ. Светлана несколько секунд изучала его плавные, перетекающие друг в друга линии. Странным образом их течение казалось ей… знакомым? Нет, скорее даже логичным, понятным — на неком глубинном, подсознательном уровне. Символ словно пришел из потаенных сновидений, наполненных образами потусторонними и чуждыми.

— Что это? — спросила она, спустя бесконечно долгие секунды. Лица Натана она не видела.

— Вы мне скажи́те. — Его голос словно сделался более сильным, уверенным.

Девушка еще некоторое время вглядывалась в пляску линий. Рисунок был сделан на листе в клетку обычным пером, довольно небрежно, даже грубо. И все же, его странное изящество притягивало, поглощало… Она продолжала вглядываться, то теряя, то снова улавливая эту странную нить смысла. Наконец, повинуясь некому наитию, перестала стараться, просто следя за скольжением линий.

— Голод, — вдруг произнесла она. — Это голод.

— Именно так. — Кажется, Натан был доволен, но старался это чувство скрыть. — Очень древний символ, настолько древний, что никакой материальный носитель не смог бы донести его до наших дней. Только память поколений — самый могучий инструмент сохранения, какой только доступен человечеству, способен был преодолеть столь длительный путь по реке времен.

— Я не понимаю… — Светлана, кажется, совсем растерялась.

Голод покачал головой:

— Этого пока и не требуется. Считайте, что я просто проверял вас на… профпригодность. Вы подходите. Из вас получится отличная помощница кинооператора.

* * *

Завтрак в квартире Натана Голода, случившийся два дня назад, оставил Светлане приятные, пускай и немного тревожные воспоминания. Но тревожного кругом хватало с избытком, а приятное навсегда скрылось в нереальном прошлом. Именно поэтому она сейчас сидела напротив Натана на хрустящем сидении промерзшего трамвая.