— Тот самый лай. Невозможно было понять, откуда он доносился. Должен вам заявить, я считаю, что он просто наполнил пространство. Я никогда не видел, чтобы человек испугался так, как он. Когда он стоял и дрожал там, где сейчас стоите вы, он бормотал о том, что слышал тот же самый звук из-под сиденья в вагоне в тот самый момент, когда решил выбрать скрытность, а не удовлетворить собственное любопытство, и ретировался.
Подавали ужин. По правую руку от меня сидела миссис Джейнс. Она спросила, мучают ли меня все еще последствия переутомления.
— Полагаю, — сказала она, когда я заверил ее, что все прошло, — что вы не думали насчет сказанного мной сегодня утром — насчет моей теории о маске?
Я признался, что не думал.
— Вам следует подумать. Этот вопрос — своего рода моя причуда, и я посвятила ему много лет — много любопытных лет своей жизни.
— Сказать по правде, не могу себе представить, чем это может быть интересно.
— Нет? Окажите мне услугу. Зайдите в мою гостиную после ужина, и я покажу, чем это интересно.
— Что вы имеете в виду?
— Приходите и увидите.
Она меня заинтриговала. Я пошел посмотреть. Ужин был окончен, и когда мы вместе зашли в номер — тот самый, в который, как мне показалось утром, зашел молодой человек из поезда, — ее дальнейшие действия застали меня врасплох.
— Теперь вы станете моим доверенным лицом. Вы, абсолютный незнакомец. Вы, кого я никогда прежде не встречала до этого утра. Я разбираюсь в людях и чувствую, что полностью могу вам доверять. Я собираюсь раскрыть вам все мои секреты; посвятить вас во все сокровенные таинства; обнажить перед вами ум изобретателя. Но уверенность в вас не подразумевает уверенность в окружающем мире, поэтому прежде, чем мы начнем, я позволю себе запереть дверь.
Я попробовал возразить:
— Но дорогая мадам, не думаете ли вы…
— Я ничего не думаю. Я знаю, что не хочу, чтобы меня застали врасплох, и чтобы то, что я всю жизнь старалась держать в тайне, было предано гласности.
— Но если этот вопрос столь конфиденциален…
— Дорогой сэр, я запру дверь.
Она закрыла дверь. Я сожалел, что столь поспешно принял ее приглашение, но смирился. Дверь была заперта. Подойдя к камину, она облокотилась на каминную полку.
— Вам когда-нибудь приходило в голову, — спросила она, — какие возможности могут открыться нам, если, к примеру, Смит мог бы временно превратиться в Джонса?.
— Я не совсем вас понимаю, — сказал я. Я не понимал.
— Представьте, что вы в любой момент могли бы стать другим человеком и в роли этого человека могли бы передвигаться неопознанным среди своих друзей — какие уроки вы могли бы из этого извлечь?
— Полагаю, — пробормотал я, — что в основном это будут не самые лицеприятные уроки.
— Давайте слегка разовьем идею. Подумайте о возможностях, которые сулит двойное существование. Подумайте о том, каково жить двумя отдельными жизнями. Подумайте о том, как делать руками Робинсона то, что вы осуждаете, будучи Брауном. Подумайте о том, как удвоить роли и скрывать в одном сердце секреты двух; подумайте о тройной жизни; подумайте о том, как прожить три жизни внутри одной — быть пожилым человеком и молодым, мужем и женой, отцом и сыном.
— Иными словами, подумать о недостижимом.
— Вовсе не так! — отойдя от каминной полки, она подняла руку над головой, сделав драматический жест. — Я достигла этого!
— Вы достигли? Чего?
— Множественного существования. В этом секрет маски. Я сказала себе несколько лет назад, что должно быть возможным сделать маску, которая до такой степени будет во всех мелочах повторять человеческий облик, что станет невозможным, даже при самом ближайшем рассмотрении и в самых вызывающих обстоятельствах отличить поддельное от настоящего. Я проводила эксперименты. Мне удалось. Я узнала секрет маски. Взгляните на это.
Она достала из кармана кожаный чехол, и, не глядя на него, передала мне. Я держал в руках нечто, напоминавшее заготовку из кожи — как мне показалось, мешочек золотобойца[310]. С одной стороны он был причудливо и даже кропотливо раскрашен. На другой стороне к коже были прикреплены странные пластинки или подкладки. Весь предмет весил, как мне показалось, не больше унции. Пока я рассматривал его, миссис Джейнс смотрела на меня сверху вниз.
— Вы держите в руках, — сказала она, — секрет маски. Дайте его мне.
Я отдал. Держа предмет в руке, она скрылась в соседней комнате. Едва она исчезла, как дверь спальни открылась, и оттуда вышла пожилая женщина.
— Моя дочь просит ее простить.
Это была причудливая пожилая леди лет шестидесяти с серебристыми завитками волос, напоминавшими о пышных кудрях минувших дней.
— Моя дочь не слишком церемонится и настолько поглощена своими так называемыми экспериментами, что я иногда говорю ей остудить пыл. Пока она готовится, позвольте предложить вам чашечку чаю.
Пожилая леди держала в руках сосуд, в котором, очевидно, был чай. На маленьком столике стоял чайный сервиз. На плите свистел чайник. Пожилая леди начала наливать чай в чайник.
— Мы всегда возим чай с собой. Ни я, ни она терпеть не можем чай, который подают в отелях.
Я покорно согласился. Сказать по правде, я был слегка ошарашен. Я и не предполагал, что миссис Джейнс составляет компанию ее мать. Если бы пожилая леди не вышла из комнаты в тот самый момент, когда туда зашла молодая, я бы заподозрил трюк — что я стал объектом эксперимента с таинственной «маской». Я подумывал спросить у нее, та ли она, кем кажется, на самом деле, но решил — как выяснялось, крайне неудачно, — держать вопросы при себе и наблюдать, как буду развиваться события. Налив мне чашку чаю, пожилая леди села в низкое кресло напротив камина.
— Моя дочь слишком много думает о своих экспериментах. Я надеюсь, вы не станете ей потакать. Она иногда меня весьма пугает. Она говорит такие ужасные вещи.
Я пригубил чай и улыбнулся.
— Не думаю, что в этом так уж много поводов для беспокойства.
— Нет поводов беспокоиться, когда она говорит, что может совершить убийство, что сто тысяч человек могут застать ее за этим и не будет ни малейшей вероятности, что ее в этом обвинят!
— Возможно, она несколько преувеличивает.
— Думаете, она может услышать? — пожилая леди бросила взгляд на дверь в спальню.
— Вам лучше знать, чем мне. Возможно, лучше не говорить того, чего вы бы не хотели, чтобы она услышала.
— Но я должна рассказать кому-то. Меня это пугает. Она говорит, что это она видела во сне.
— На вашем месте я бы не обращал внимания на сны.
Пожилая леди поднялась из своего кресла. Мне вовсе не понравились ее манеры. Она подошла и встала передо мной, нервно потирая руки. Она явно выглядела крайне взволнованной.
— Вчера она приехала из Лондона и говорит, что ей приснилось, как она пробует один из своих экспериментов в поезде.
— В поезде!
— И чтобы эксперимент получился достоверным, она ограбила человека.
— Ограбила!
— И в ее кармане я нашла вот это.
Пожилая женщина протянула мои часы и цепочку! Ошибиться было невозможно. Это были охотничьи часы. Я мог разглядеть свой герб и монограмму на корпусе. Я встал. Самое странное, что, когда я поднялся на ноги, мне показалось, что с ними что-то произошло — я не мог ими пошевелить. Возможно, что-то в моем поведении показалось пожилой леди странным. Она улыбнулась мне.
— Что с вами? Почему вы выглядите так забавно? — воскликнула она.
— Это мои часы и цепь.
— Ваши часы и цепь! Почему бы вам их тогда не взять?
Она протянула их мне. До нее было меньше шести футов, но я не мог преодолеть это расстояние. Мои ноги были словно приклеены к полу.
— Я… я не могу пошевелиться. Что-то случилось с моими ногами.
— Возможно, дело в чае. Я пойду, скажу дочери.
Прежде чем я смог вымолвить хоть слово, чтобы ее остановить, она скрылась. Я стоял, словно столб, вкопанный в землю. Я даже не могу описать, что со мной произошло. Это охватило меня в сущие мгновенья. Я чувствовал себя так же, как в вагоне поезда накануне — словно во сне. Я осмотрелся. Увидел чашку на столике перед собой. Увидел мерцающий огонь, лампы с абажурами. Я осознавал присутствие всех этих вещей, но видел их так, словно все происходило во сне. Меня поглощало чувство тошноты, чувство ужаса. Я боялся, но чего — не знал. Прогнать или обуздать свой страх не удавалось.
Не могу сказать, сколько я так простоял — определенно несколько минут — беспомощный, пытающийся совладать с давлением на собственный мозг. Внезапно без всякого предупреждения открылась дверь в спальню, и оттуда вышел молодой человек, который посетил меня перед ужином в моем номере и с которым мы накануне ехали в поезде. Он подошел ко мне вплотную. На воротнике его рубашки я смог разглядеть свои пуговицы. Когда он поднял руки, я узнал на его манжетах свои запонки. Я увидел на нем свои часы и свою цепь. Обращаясь ко мне, он держал часы в руках.
— У меня есть всего полминуты, но я хотел бы поговорить с вами о Мэри Брукер. Я видел ее портрет в вашей комнате, помните? Она так называемый душевнобольной преступник, сбежавший из Бродмура. Давайте посмотрим — так, примерно неделю назад — почти в это же время… нет, сейчас четверть девятого; а это произошло сразу после девяти, — он сунул мои часы в карман жилета. — Она все еще на свободе, знаете ли. Ее ищут по всей Англии, но до сих пор не поймали. Говорят, она помешана. В Бродмуре есть помешанные, но она не из их числа. Она не более помешана, чем вы или я.
Он легко дотронулся до моей груди. Столь велико было мое отвращение от перспективы физического контакта с ним, что даже легкого толчка пальцев не понадобилось, чтобы мои ноги подкосились и я рухнул в свое кресло.
— Вы не спите?
— Нет, — отозвался я, — не сплю.
Даже в своем исступленном состоянии я осознавал желание вскочить и вцепиться ему в горло. Ничего из этого, однако, не выдавало себя в выражении моего лица. Или он, так или иначе, не давал понять, что замечает это.