— Он плывет в сторону Пути к Скорби, — прошептал Бейтс Дайсу.
Тот, всхлипывая и баюкая свое сломанное запястье, повернул бледное лицо к морю.
Последний камень, выдававшийся далеко в океан, назывался Путь к Скорби — расщепленная остроконечная скала, отполированная водой. В дне пути от него, если бы кто-то осмелился направить свою лодку еще дальше в открытое море, лежал лесистый остров, на картах этого унылого берега обозначавшийся как «Скорбь».
За все время, что человек жил здесь, лишь двое отправлялись к Пути к Скорби и оттуда на остров. Первый был спятившим от рома траппером, который выжил и вернулся обратно. Второй — мальчишка-студент; его разбитую лодку нашли потом в море, а днем позже искалеченное тело вынесло в бухту.
Так что когда Бейтс прошептал Дайсу, а Дайс окликнул остальных, все знали, что Кент и его каноэ протянут недолго. В мрачном молчании они направились обратно в лес, довольные тем, что беглец получит свое, когда дьявол доберется до него.
Левша вскользь упомянул о воздаянии за грехи. Рыжий, со свойственной ему рачительностью, предложил, как справедливо поделить имущество Кента.
Вернувшись в лагерь, они высыпали пожитки Кента на одеяло.
Рыжий составил список: револьвер, два крюка для смолы, меховая шапка, никелированные часы, трубка, новая колода карт, сумка для смолы, сорок фунтов еловой смолы и сковорода. Потом он перемешал карты, выудил джокера и безразлично выбросил его в костер. Остальные карты он раздал по кругу.
Когда все вещи их погибшего товарища тоже были распределены жребием, — чтобы ни у кого не было возможности сжульничать, — кто-то вспомнил о Тулли.
— Он на береге, следит за лодкой, — сипло объяснил Бейтс.
Он поднялся и подошел к предмету на земле, укрытому одеялом, и хотел было приподнять покрывало, но, поколебавшись, отошел. Это было тело брата Тулли, которого Кент застрелил этой ночью.
— Надо б дождаться, когда Тулли придет, — неловко промолвил Рыжий. Бейтс и Кент были давними приятелями. Часом позже Тулли вернулся в лагерь.
Он ни с кем не перемолвился ни словом в тот день, а на следующее утро Бейтс нашел его копающим яму на берегу.
— Эй, Тулли! Никто, кажись, не в настроении завтракать.
— Ага, — буркнул Тулли. — Тащи лопату.
— Прикопаешь его здесь?
— Ага.
— Чтобы он слышал волны?
— Ага.
— Классное местечко.
— Ага.
— А куда головой?
— Так, чтобы он мог видеть эту клятую лодку! — яростно выкрикнул Тулли.
— Но… он жеж не может видеть, — неуверенно предположил Бейтс. — Он жеж помер, а?
— Он разроет песок, когда каноэ приплывет назад! А оно приплывет! И Бад Кент будет сидеть в нем — живой или мертвый. Тащи лопату!
В глазах Бейтса появился суеверный страх. Он колебался.
— Но мертвые жеж не могут видеть. Правда жеж?
Тулли обернулся к нему с искаженным лицом:
— Брехун! — проревел он. — Мой брат может видеть, живой он или помер. И он увидит, как Бада Кента вздернут! Он встанет из могилы, чтобы увидеть это, Билл Бейтс, это я говорю тебе! Я говорю тебе! Как бы глубоко его ни прикопали, он разроет весь этот песок, он позовет меня, когда вернется каноэ! И я его услышу, я буду здесь. И мы увидим, как вздернут Бада Кента!
На закате они похоронили брата Тулли лицом к морю.
Целый день накатываются волны на Путь к Скорби. Белые на верхушках и почерневшие у основания остроконечные потрескавшиеся скалы клонятся в стороны, как фарватерные буйки. На отполированных вершинах селятся морские птицы — с белоснежным оперением и блестящими глазами, они строят гнезда, чистят перья, хлопают крыльями и щелкают оранжевыми клювами, а над ними носится и кружится мелкая водная пыль.
Когда поднялось солнце, нарисовав на волнах косые малиновые полосы, птицы сбились вместе и расселись пушистыми рядами, погрузившись в дремоту. По обожженному лучами заливу неслышно прокатилась ленивая опаловая волна; чайка сонно потянулась крыльями.
Затем по тихой воде, оставляя за собой потревоженные морские водоросли в блистающем бриллиантами следе, скользнуло каноэ, разрисованное бронзой солнечного света, с носа до кормы разукрашенное, словно драгоценностями, каплями соленой воды, — с обливавшимся потом пассажиром на борту.
Чайки взвились вверх и заметались вокруг скал, наполняя воздух протестующими криками, отзывавшимися еле слышным эхом среди камней.
Каноэ заскребло по эбонитовой отмели, стряхнув закрутившиеся в струе водоросли. Мелкие морские крабики кинулись прочь, забиваясь поглубже в прозрачные зеленые тени. Таким было прибытие Бада Кента на Путь к Скорби.
Он наполовину вытянул каноэ на камни и сел рядом, тяжело дыша, положив одну загорелую руку на нос лодки. Целый час он провел так. Пот высыхал на лице. С недовольными возгласами чайки возвращались на свои места.
На его шее остался след — ровная красная полоса. Соленый ветер и солнце обжигали поврежденную кожу, въедаясь в плоть, как раскаленный докрасна стальной ошейник. Время от времени Кент прикасался к шее, один раз ополоснул ее холодной морской водой.
Далеко на севере над океаном пологом висела дымка, плотная и неподвижная, как туман над Ньюфаундлендским берегом[80]. Он неподвижно смотрел на нее. Он знал, что это такое. За этим занавесом лежал Остров Скорби.
Круглый год Остров Скорби скрыт за стеной тумана, валом непроглядной белой дымки, обступающей его со всех сторон. Корабли ходят мимо него. Кто-то предполагает, что на острове есть горячие источники, вода которых попадает далеко в море, принося с собой облака пара.
Траппер, который вернулся с острова, рассказывал о лесах, полных оленей и цветов — но он слишком много пил, и многое ему прощалось.
Тело студента, прибитое к берегу, было изувечено до неузнаваемости, но поговаривали о том, что, когда его обнаружили, в руке его был зажат алый цветок, почти увядший, но огромный, как котелок для смолы.
Лежа неподвижно возле своего каноэ, Кент, мучимый жаждой, с натянутыми до дрожи нервами вспоминал все это. Не страх стягивал крепкие мышцы под продубленной кожей, но страх перед страхом. Он не должен думать — он должен задушить ужас: его взгляд не должен колебаться, он не отвернется от стены тумана, вставшей над водой. Сжав зубы, он подавил страх, ясными глазами взглянул в лицо испугу. И так он поборол боязнь.
Кент поднялся. Заметавшись, чайки с воплями взвились в небо, и резкое хлопанье крыльев запрыгало эхом по скалам.
Под заостренным носом лодки завертелись, разрываясь и уходя под воду, бурые водоросли. Блестящие на солнце волны, танцуя, разбегались по сторонам, — шлеп-шлеп — от носа к корме. Он опять стоял на коленях, и полированное весло поворачивалось, погружалось, рассекало воду, поворачивалось и погружалось снова и снова.
Постепенно жалобы чаек затихали вдали, покуда мягкие всплески весла не заглушили все прочие звуки, и все вокруг погрузилось в море тишины.
Не было ветра, чтобы осушить пот с его щек и груди. Солнце прочертило перед ним пламенную дорожку, и он пробирался по ней через пустошь вод. Недвижный океан, расколотый носом лодки, разбегался в стороны, звеня, пенясь и сверкая, как лесной ручеек. Кент оглядел окружавший его плоский водный мир, и страх перед страхом снова стал расти в нем, перехватывая горло. Тогда беглец опустил голову как измученный буйвол, стряхнул с себя этот страх и вонзил весло в воду, как мясник, по самую рукоять.
Наконец он добрался до стены тумана. Сначала она была тонкой и прохладной, но постепенно становилась все плотнее и горячее, и страх перед страхом внезапно подкрался и дохнул ему в затылок. Но он не обернулся.
Каноэ влетело в дымку, серая вода, маслянистая и безжизненная, была повсюду, доставая почти до планшира. Перед самым носом лодки мерцали какие-то фигуры, но туман, столбами выраставший из воды, скрадывал формы изорванных теней. Над беглецом вставали формы невероятных, тошнотворно огромных размеров, развертываясь разорванными саванами облаков. Обширные туманные драпировки раскачивались и волновались, когда он задевал их. Белые сумерки сменились угрюмым мраком. Но вот он начал рассеиваться, туман обратился в дымку, дымка — в легкое марево, которое уплыло, развеявшись в голубизне небосвода.
Вода, отсвечивавшая перламутром и сапфиром, плескалась на серебристом мелководье.
Так он приплыл на Остров Скорби.
Волны раз за разом накатывали на серебряный пляж, разбиваясь о песок звенящей опаловой пеной.
Крошечные береговые птички, стайкой бродившие по воде, распахнули острые, как солнечные лучики, крылья и бросились прочь, туда, где кромка леса пятнала тенями пляж, обвивавший остров.
Вода у берега была мелкой и ясной, как хрусталь, так что Кент мог видеть волнистый песок, сиявший в глубине, пурпурные водоросли и пугливые морские создания, которые разлетались во все стороны от его весла, а затем вновь собирались в стайки.
Мягко, как бархат бархата, каноэ коснулось песка. Кент вскочил на ноги и сделал несколько неуверенных шагов, вытягивая лодку повыше под деревья, перевернул ее кверху дном и рухнул рядом, закопавшись лицом в песок. Сон объял его, унося прочь страх перед страхом, но голод, жажда и лихорадка не отпускали его мысли, принося видения. Кенту снилась веревка, впивавшаяся в шею, драка в лесу, выстрелы. Он видел лагерь, собранные им сорок фунтов смолы, Тулли и Бейтса. Ему снились костер и закопченный котелок, тяжелая вонь несвежего белья, засаленные карты и новая колода, которую он берег, чтобы удивить остальных. Все это виделось ему, пока он лежал лицом на песке. Только образ мертвеца не посетил его.
Тени листьев скользили по его светлым волосам, свалявшимся в короткие завитки. Вокруг порхала бабочка, присаживаясь ему то на ногу, то на тыльную сторону загорелой руки. Весь день пчелы жужжали над лесными цветами. Листья деревьев неслышно покачивались. Вдоль берега по кромке воды бродили ржанки. Невысокая волна, задремавшая на песке, отражала небо.