Эразмус – от силы пяти футов ростом, обросший кудрявой библейской бородой, одетый в латаный-перелатаный джинсовый комбинезон и плащ-серапе из змеиной кожи – остановился на почтительном расстоянии от Гилфорда, хмурясь и пыхтя. Гилфорд учтиво ему кивнул и продолжил возиться со своей треногой. Пусть старый сварливец сделает первый ход.
Хоть и не сразу, но Эразмус заговорил:
– Эй, что это вы тут делаете, а?
– Фотографирую животных, если вы не против.
– Могли бы сперва разрешения спросить!
Гилфорд ничего не ответил. Эразмус еще некоторое время пыхтел, потом поинтересовался:
– Значит, это и есть камера?
– Да, сэр, – отозвался Гилфорд, – Кодаковская пластиночная камера.
– Вы делаете пластиночные снимки? Как в «Нэшнл джиографик»?
– Примерно такие.
– Вы знаете этот журнал? «Нэшнл джиографик»?
– Я на него работал.
– Да? И когда же?
– В прошлом году. В каньоне Дип-Крик. В Монтане.
– Так это были ваши снимки? В декабрьском номере девятнадцатого?
Гилфорд пристально посмотрел на змеевода:
– Вы член Географического общества, мистер… э-э… Эразмус?
– Зовите меня просто Эразмус. А вы?
– Гилфорд Лоу.
– Что ж, мистер Гилфорд Лоу, я не член Национального географического общества, но его журнал время от времени до наших краев доходит. Я его вымениваю. У нас тут с чтивом туговато. У меня есть ваши снимки. – Он поколебался. – А эти фотографии моего стада… Их опубликуют?
– Возможно, – ответил Гилфорд. – Подобные вопросы решаю не я.
– Ясно. – Эразмус помолчал, прикидывая возможные варианты, потом сделал большой глоток зловонного воздуха. – Не хотите ли заглянуть ко мне в хижину, Гилфорд Лоу? Теперь, когда Финч ушел, пожалуй, можно и потолковать.
Гилфорд выразил восхищение принадлежащей змееводу коллекцией «Нэшнл джиографик», стоявшей на деревянной полочке, – пятнадцать номеров, в большинстве своем покоробившиеся от воды, с затрепанными уголками, перехваченные шпагатом, чтобы не рассыпались, – вперемежку с такими же замызганными непристойными открытками, дешевыми вестернами и свежим экземпляром «Аргоси», которого Гилфорд еще не видел. Он похвалил скромную библиотечку и обошел молчанием утоптанный земляной пол, вонь от грубо выделанных шкур, открытый очаг и тусклое освещение, равно как и грязный дощатый стол, на котором кисли остатки еды разной степени давности.
Под нажимом Эразмуса Гилфорд некоторое время вспоминал каньон Дип-Крик, реку Галлатин, крохотных ископаемых ракообразных в Уолкотте: речного рака, найденного в кремнистом сланце, что свидетельствовало о его невообразимой древности, если, конечно, не принимать всерьез теории Финча о возрасте Земли. Что забавно, Эразмус, бывалый дарвинианец, родившийся в Милуоки и живший ниже по течению от Рейнфельдена, считал каньоны в Монтане чем-то страшно экзотическим.
Наконец разговор перескочил на Престона Финча.
– Не хочу сказать плохого слова, – заявил Эразмус, – но это напыщенный индюк, вот кто он. Хочет двадцать змей по десятке за голову, можете себе представить?
– Это плохая цена?
– О, цена-то хорошая – более чем хорошая, если уж начистоту; дело не в цене.
– Вы не хотите продавать двадцать голов?
– Еще как хочу. Продав двадцать голов за такую цену, я смогу жить припеваючи всю зиму.
– Так в чем же тогда загвоздка, если не секрет?
– В Финче! Загвоздка в Финче! Он вваливается в мой дом, задрав нос, и разговаривает таким тоном, как будто я дите малое. В Финче загвоздка! Я не продал бы Престону Финчу и коровьей лепешки за все деньги мира, даже если бы умирал с голоду!
Гилфорд принялся обдумывать положение.
– Эразмус, – произнес он наконец, – с этими животными мы сможем добраться дальше и сделать больше, чем без них. Чем успешнее окажется наша экспедиция, тем больше шансов, что вы увидите мои снимки напечатанными. Возможно, даже в «Нэшнл джиографик».
– Снимки моих животных?
– Ваших животных и вас самого, если согласитесь мне позировать.
Змеевод огладил бороду.
– Хм… Хм… Может, я и не прочь. Но это все равно ничего не меняет. Я не продам животных Финчу.
– Понимаю. А что, если бы я попросил продать их мне?
Эразмус сощурился, и его губы медленно растянулись в улыбке.
– Тогда, пожалуй, нам и удалось бы столковаться. Но послушайте, Гилфорд Лоу, есть еще один момент. Змеи перевезут ваши лодки через водопады, и вам, возможно, удастся добраться по реке до самого Бодензее, но если хотите использовать их в Альпах, вам понадобится человек, который перегонит их от водопадов до озера.
– Вы могли бы это сделать?
– Мне уже доводилось. Тут зимуют многие стада. Собственно, так я и обзавелся большей частью поголовья. Я готов выполнить для вас эту работенку – не забесплатно, разумеется.
– Я не уполномочен вести переговоры, Эразмус.
– Чушь собачья! Давайте обсудим условия. А уж потом будете договариваться с казначейством, или что там полагается делать.
– Ну ладно… Только позвольте задать еще один вопрос.
– Что еще за вопрос?
– Вы не согласитесь расстаться с номером «Аргоси», который стоит у вас на полке?
– А? Ну уж нет! Разве только у вас найдется что-нибудь интересное на обмен.
Что ж, подумал Гилфорд, буду надеяться, что доктор Фарр не хватится своего экземпляра «Ноевой геогнозии».
Ферма Эразмуса за Рейнфельденом. Крааль, меховые змеи. Эразмус со своим стадом. На северо-западе сгущаются грозовые облака; Том Комптон предсказывает дождь.
Постскриптум. С помощью «марсианских мулов» мы сможем перетащить наши складные моторки – удобные легкие конструкции из белого дуба и мичиганской сосны, шестнадцатифутовые, с водонепроницаемыми хранилищами и съемными скегами, – и как только каскад останется позади, добраться по Рейну до самого озера Констанц (Эразмус называет его Бодензее). Все, что мы успели собрать и записать на сегодняшний день, поплывет обратно в Дж-вилль на «Вестоне».
Престон Финч, кажется, возмущен моим договором с Эразмусом – взирает на меня из-под полей своего пробкового шлема с видом разгневанного Иеговы, – зато мне, похоже, удалось произвести впечатление на Тома Комптона: по крайней мере, в последнее время он разговаривает со мной, а не просто терпит мое присутствие из уважения к Салливану. Даже предложил затянуться из этой его кошмарной замусоленной трубки, от чего я вежливо отказался, хотя, возможно, это возвратило нас в исходную точку – он взял обыкновение трясти у меня перед носом клеенчатым мешочком с сушеными листьями и смеяться самым нелестным образом.
Мы выдвигаемся утром, если погода не подведет. Дом кажется далеким, как никогда, а все вокруг день ото дня становится более и более странным.
Глава 9
Каролина приспособилась к ритму жизни в доме дяди Джереда, хотя этот ритм и казался ей странным. Как это было и с Лондоном, и с большей частью всего мира, дом дяди вызывал ощущение чего-то непостоянного. У Джереда не было четкого распорядка дня. Нередко он оставлял вместо себя в лавке Алису, а в последнее время все чаще и саму Каролину. Она научилась разбираться в гайках и болтах, в ручных лебедках, гвоздях и негашеной извести. А еще ее умеренно занимала загадка Колина Уотсона, который ночевал на топчане на складе и то исчезал, то вновь появлялся, точно беспокойный дух. Время от времени он присутствовал за ужином и был безупречно вежлив, но примерно так же разговорчив, как камень. Худой до костлявости и неизменно умеренный в еде, для солдата он поразительно легко краснел. Застольные разговоры Джереда иной раз были грубоваты.
Лили достаточно быстро привыкла к новой обстановке, чего нельзя было сказать об отсутствии отца. Малышка все еще спрашивала время от времени, где папа.
– На том берегу Ла-Манша, – отвечала Каролина, – где раньше никто не бывал.
– А с ним ничего не случится?
– Конечно нет. Он очень храбрый.
Чаще всего Лили спрашивала про отца, когда наступало время ложиться спать. Перед сном Гилфорд всегда читал ей, и этот ритуал вызывал у Каролины безотчетную легкую ревность. Гилфорд читал дочери так самозабвенно, что Каролина просто-напросто не могла с ним тягаться. Отчасти и потому, что была не в силах побороть в себе инстинктивное недоверие к книжкам, которые нравились Лили, с их нездоровым акцентом на волшебных существах и чудовищах. Однако на время отсутствия мужа Каролина все же взяла эту обязанность на себя и старалась исполнять со всем возможным воодушевлением. Лили нужна была сказка, чтобы полностью расслабиться, отбросить настороженность и уснуть.
Каролина завидовала дочери. Ее саму беспокойные мысли нередко одолевали чуть ли не до рассвета.
Летние ночи были теплыми, а воздух полнился ароматами – их, хоть и непривычных, едва ли можно было назвать неприятными. Джеред объяснил, что некоторые местные растения цветут только по ночам. Каролина рисовала в воображении невиданные маки с дурманящим ароматом. Она стала на ночь оставлять окно спальни приоткрытым, и напоенный цветочными запахами ветерок ласкал ее лицо. И спалось ей теперь лучше.
Но на излете июля, когда бессонница добралась до Лили, стало понятно, что в доме Джереда что-то переменилось.
Лили с темными кругами под глазами. Лили, вяло ковыряющая по утрам завтрак. Лили, молчаливая и угрюмая за ужином, старающаяся держаться подальше от Каролининого дяди.
Каролина поймала себя на том, что не может спросить дочку, в чем дело. Боится узнать, что и в самом деле что-то не так, что назрел очередной кризис. Однажды теплым вечером, после очередной главы «про Дороти», как Лили называла все эти похожие друг на друга сказки, когда малышка все еще беспокойно ворочалась с боку на бок, Каролина все-таки собралась с духом.
Девочка натянула одеяло на подбородок:
– Они будят меня, когда ругаются.
– Кто «они», Лили?
– Тетя Алиса и дядя Джеред.
Каролине не хотелось в это верить. Лили, наверное, слышала чьи-то чужие голоса, возможно, с улицы.