Но в конце концов он был завершен, и на свет явилась глобальная библиотека галактической истории и одновременно укрепленное хранилище, способное защитить материю от испарения. Ноосферы закружились вокруг Архива в ликующем орбитальном танце. Не исключено, что за все еще непреодолимыми границами сингулярностей из праха старой Вселенной рождались новые. Такая возможность рассматривалась; между этим и другими Архивами сновали слабые сигналы, предложения строительства новых вселенных, которые не давали покоя самому Разуму. Возможно, когда-нибудь…
Но все это были умозрительные предположения. Пока что галактический Разум наслаждался тем, что создал.
Моноволокна возмущения Хиггсова поля проносились по Архиву, записывая историю в хранилище в последовательном порядке. Разумные узлы и подузлы с удовольствием исследовали прошлое – раз, другой, третий, снова и снова перечитывая Архив. Знание бесконечно закольцовывалось, постигало само себя; наиболее общительные из ноосфер дискутировали о разнице между Знанием и Известным.
Трагедия разразилась неожиданно и необъяснимо приблизительно через 103 лет после того, как сооружение Архива было завершено.
Ноосферы обнаружили, что имели место тайное проникновение в Архив и порча данных. Полуразумные сущности – самовоспроизводящиеся эволюционирующие паразитные коды, скрытые в сети сигналов Хиггса, которые передавались между галактиками, – завладели структурными протоколами Архива. С каждым мигом происходила безвозвратная потеря информации.
Хуже того, информация подвергалась изменению.
Архив принял новую, искаженную форму. Полуразумные виртуальные сущности, отголоски войны, которая опустошила одну далекую галактику задолго до того, как в этой галактике забрезжила Эклектическая эра, использовали Архив в качестве платформы для защиты своих алгоритмов от Тепловой Смерти. Их не заботила участь никаких других существ, кроме самих себя, но они были прекрасно осведомлены о назначении Архива и о его проектировщиках. Они не просто захватили сооружение, а взяли его в заложники.
Статические воспоминания, содержащиеся в Архиве в виде записей, превратились, по сути, в мыслесемена, в новые жизни, заключенные в эпиструктуру, которую они ни при каких условиях не могли воспринять, и управляемые непостижимыми для них сущностями. Эти новые жизни хотя и являлись продуктами порчи Архива, но не могли быть ни уничтожены, ни изгнаны. Их уничтожение легло бы на совесть Разума тяжким бременем. Гипотетически Архив можно было бы очистить, переписать заново, реструктурировать… но это было бы эквивалентно геноциду колоссального масштаба.
Более того, эти жизни необходимо было сохранить, сделать так, чтобы они остались в памяти. Разум с самого мига своего зарождения преследовал цель спастись от гибели. Эту дикую квазиисторию, развивающуюся внутри Архива, нельзя было просто взять и отбросить.
Ноосферы, боясь заражения, отошли от Архива подальше; Разум совещался сам с собой. Так протекла тысяча лет.
Было решено, что Архив необходимо отремонтировать, а захватчиков изгнать. Если ничего не предпринимать, мыслесемена в конечном итоге будут потеряны вместе с самим Архивом. Захватчики не успокоятся, пока в остывающей Вселенной не останется ничего, кроме их собственных, беспрестанно множащихся кодов. Задача эта была ничуть не менее сложной, чем строительство Архива, поскольку очистку необходимо было начинать изнутри самого Архива. Миллиардам отдельных разумных узлов пришлось бы проникнуть в Архив физически и виртуально. И там они столкнулись бы с коварным неприятелем.
Индивидуумы – по сути своей призраки, – которые уже давным-давно влились в ноосферы, образовав с ними единое целое, в миг своего проникновения в поврежденный Архив лишились бы всех нажитых за многие эпохи усовершенствований и стали обычными смертными.
Одним из этих миллиардов индивидуумов был древний земной узел, которого когда-то звали Гилфордом Лоу. Это мыслесемя, настолько примитивное, что ему едва удалось сохранить свои собственные древние воспоминания, запустили вместе с другими аналогичными индивидуумами в бесконечно дробящиеся глубины Архива.
Так началась последняя война в истории.
Гилфорд Лоу помнил ее. Ведь это была война, в которой он погиб.
Часть втораяЗима – весна 1920–1921 годов
«Esse est percipii»[8].
Глава 15
Хочу подробно описать все события, пока я еще в состоянии.
Это чудо, что я до сих пор жив, и будет еще большим чудом, если кто-нибудь из нас переживет зиму. Мы нашли себе пристанище в этом невыразимо странном месте – о нем я напишу позднее, – но еды совсем мало, климат убийственно холодный, и над нами постоянно висит угроза нового нападения.
Я все еще слаб (держу карандаш так же, как Лили, и получаются очень похожие каракули), а дневной свет уже угасает.
Надеюсь, когда-нибудь Лили прочтет эти записи, даже если я сам не смогу доставить их ей. Каролина, вы с Лили являетесь ко мне в воображении так часто и так отчетливо, что кажется, я могу вас потрогать. Хотя теперь, когда лихорадка отступила, это происходит реже.
Из всех моих горячечных видений вы единственные, по которым я буду скучать.
Завтра продолжу, если позволят обстоятельства.
Прошло три месяца с того дня, когда партизаны напали на нашу экспедицию. Большую часть этого времени я провел без сознания или в бреду. Ниже будут описаны события в том виде, в каком мне удалось их восстановить. Эйвери Кек, Джон Салливан и Диггс (Дигби) при содействии остальных уцелевших заполнили пробелы.
Я вынужден быть краток, поскольку мои силы и время ограниченны. Свет с грехом пополам проникает сквозь высокие проемы между камнями, завешенные для тепла клеенками или звериными шкурами, а я должен вносить свой, пусть даже весьма скромный, вклад в наше выживание – главным образом помогая Диггсу, у которого не действует левая рука, – с приготовлением скромного ужина. Скоро я ему понадоблюсь. Сейчас Диггс разводит огонь, а Уилсон Фарр отправился с ведром за снегом.
Когда мы удалились от берега Бодензее и уже приближались к Альпам, на нас напала банда вооруженных партизан, чьей единственной видимой целью было убить нас и завладеть нашими припасами. В первые же минуты погибли Эд Беттс, Чак Хемпхилл и Эмиль Свенсен – и потери были бы больше, разбей мы лагерь ближе к опушке леса. Спасла нас находчивость Тома Комптона. Он повел уцелевших в обход огромной мусорной кучи из тех, что сооружают здешние хищные насекомые вокруг своих гнезд; преследовавшие нас партизаны угодили в эту ловушку и были сожраны. Те, кто не погиб в гнезде, бежали или были застрелены.
От насекомых пострадали не только они. Я получил укус, и яд попал в кровоток. К ночи, если верить доктору Фарру, я был уже одной ногой в могиле. Никто не ожидал, что я выживу, и большинство моих спутников тоже получили ранения – как легкие, так и серьезные. Престон Финч отделался вывихнутой лодыжкой, но его дух был сломлен; наш начальник совершенно замкнулся в себе и уступил руководство Салливану и Тому Комптону.
Когда уцелевшие члены экспедиции пришли в себя настолько, чтобы кое-как доковылять до разгромленного лагеря, они обнаружили, что научное оборудование и образцы сожжены, животные убиты, а провиант и медикаменты унесены.
Мне даже сейчас больно об этом думать. Весь наш труд, Каролина! Все собранные Салливаном растения, все его записи, гербарный пресс – все погибло. Обе мои камеры были сломаны, а проявленные пластинки разбиты. Эту новость Салливан сообщил мне, когда я окончательно пришел в сознание. Блокнот уцелел только потому, что я никогда с ним не расставался. Нам все-таки удалось спасти еще кое-какие записи плюс письменные принадлежности и некоторое количество бумаги, так что многие мои товарищи ведут собственные зимние дневники.
Я не мог не то что оплакать погибших, Каролина, – куда там, я даже глаз не мог открыть. Мне было по силам только бороться за каждый вздох, пока в моем теле циркулировал огненный яд.
Я оплакал их после.
Раненым требовались отдых и пища. И снова Том Комптон стал нашим спасителем. Он прижег ранку на моей ноге и обработал ее соком горькой травы. Доктор Фарр смирился с этим первобытным знахарством, поскольку никакие средства цивилизованной медицины не были нам теперь доступны. Собственные медицинские навыки Фарр употребил на то, чтобы перевязать раны и сложить сломанные кости. Из уцелевших остатков нашего снаряжения мы соорудили лагерь, который было легче оборонять и сложнее заметить со стороны – на тот случай, если поблизости рыскали партизаны. Немногие из нас могли бы продолжать путешествие.
Самым логичным шагом было бы попытаться получить помощь. До озера Констанц всего несколько дней пути. Эразмус уже наверняка вернулся в свою хижину, к змеям, но лодки должны ждать нас на месте – если только их не обнаружили наши недруги, – а плыть вниз по течению Рейна наверняка легче, нежели вверх. Кладем месяц на то, чтобы наши посланники добрались до Джефферсонвилля, и чуть меньше этого срока, чтобы вместе со спасательным отрядом вернулись к нам.
Том Комптон вызвался идти, но он нужен был в лагере. Охотничий опыт позволял ему добывать пропитание даже без патронов. Этот человек наловчился убивать меховых змей одним только длинным ножом. Животные в конце концов стали разбегаться, учуяв его запах. Но они были такими тугодумами, что он успевал перерезать змее горло, прежде чем та успевала осознать грозящую ей опасность.
Мы отправили за помощью Криса Такмана и Рея Берка. Они взяли остатки консервов (крохи), единственную уцелевшую палатку, пистолеты, компас и хорошую часть нашего запаса патронов.
Прошло три месяца.
Они так и не вернулись.
Никто не пришел на выручку. Из пятнадцати нас осталось восемь. Я, Финч, Салливан, Комптон, Доннер, Робертсон, Фарр и Дигби.