о и было. О своем прошлом он не распространялся, но намекал на семейные связи.
В последнее время разговор за столом миссис Сандерс-Мосс то и дело сворачивал на пропавшую экспедицию Финча и на возможность войны. Газеты корпорации Херста настойчиво предсказывали войну с Англией, заявляли, будто располагают доказательствами того, что англичане снабжают партизан оружием, а значит, они по меньшей мере косвенно ответственны за гибель американских граждан. Вейлу на все это было совершенно наплевать, хотя его бог явно проявлял интерес к сему вопросу.
Дома, оставаясь наедине, они старались не замечать друг друга. А если все-таки вступали в разговор – в основном после того, как Вейл пропускал стаканчик-другой, – то говорили о своих богах.
– Он не просто угрожает, – сказал Вейл.
Стоял холодный зимний вечер из тех, которые приходилось проводить в четырех стенах в обществе Крейна. Порывистый ветер дребезжал оконными стеклами. В стакане плескался теннессийский виски. Timor mortis conturbat me[9].
– Он пообещал, что я буду жить. В смысле, жить вечно.
– Бессмертие, – спокойно произнес Крейн, кухонным ножом снимая с яблока шкурку.
– И тебе это обещано?
– Ну да.
– И ты веришь?
Крейн насмешливо воззрился на Вейла:
– Элиас, когда ты последний раз резался при бритье?
– Э-э… Даже не помню…
– Давно?
– Очень давно, – признал Вейл. – А что?
– Аппендицит, инфлюэнца, чахотка? Переломы, зубная боль, заусенцы?
– Нет… Но к чему ты клонишь?
– Ты сам знаешь ответ, Элиас. У тебя просто не хватает мужества проверить. Неужели, стоя над раковиной с бритвой в руке, ты ни разу не испытал искушения?
– Не понимаю, о чем ты.
Крейн положил левую руку на стол и воткнул в нее нож. Лезвие с хрустом прошло сквозь мелкие кости и застряло в дереве. Вейл отшатнулся, у него отпала челюсть.
Крейн лишь поморщился. А потом улыбнулся и, покрепче ухватившись за рукоятку, выдернул нож. Из раны выступила капля крови. Одна-единственная. Крейн промокнул ее салфеткой. Чистая, безупречно гладкая розовая кожа.
– О господи!.. – прошептал Вейл.
– Извини за испорченный стол, – усмехнулся Крейн. – Но зато ты увидел собственными глазами.
Глава 18
Прошу прощения за почерк. Огонь согревает, но почти не дает света. Каролина, я думаю о том, как ты будешь читать эти строки, и черпаю в этой мысли некоторое утешение. Надеюсь, ты сейчас в тепле.
Нам тут относительно тепло по тем меркам, к которым мы привыкли, – возможно, даже слишком тепло. Неестественно тепло. Сейчас я все объясню.
Сегодня утром наш колченогий отряд в составе Тома Комптона, доктора Салливана и меня отправился в поход к центру разрушенного города. Должно быть, мы являли собой комическое зрелище (Диггс-то определенно так считал) – закутаны в белые, как одуванчиков пух, змеиные меха; один хромает на правую ногу, другой на левую; змея с кряхтеньем тащит салазки с четырехдневным запасом провизии. «Поди туда, не знаю куда», – ехидно прокомментировал Диггс нашу вылазку.
Я пропускал мимо ушей все шпильки, и вскоре змея увлекла нас вглубь развалин, в гнетущую тишину. Я не в силах передать словами, Каролина, какую жуть наводит этот безлюдный город с его ровными, точно по линейке прочерченными улицами, тянущимися бесконечно между однообразными каменными коробками. Мы продвигались к юго-западу под безоблачным небом, искрящийся снег скрипел под салазками. Но солнце по зимнему времени стояло низко, а это значило, что большая часть нашего пути пролегала в тени, вдоль широких сумрачных проспектов, по которым гулял ветер.
Том Комптон вел меховую змею под уздцы. Следопыт не проявлял желания разговаривать, так что мы с доктором Салливаном ковыляли позади него, надеясь, что человеческие голоса развеют мрачную атмосферу этих бесчисленных повторяющихся улиц. Но атмосфера сказалась и на настроении Салливана.
– Мы почему-то решили, что этот город построен разумными существами, – сказал он. – А это вовсе не обязательно так.
Я попросил пояснить.
– Наружность обманчива. Вы когда-нибудь видели африканский термитник? Это замысловатое сооружение, зачастую выше человеческого роста. Но единственный его архитектор – эволюция. Или вспомните сложность и геометрическую правильность пчелиных сотов.
– Вы клоните к тому, что мы, возможно, находимся в чем-то наподобие улья?
– Я клоню к тому, что, хотя эти сооружения явно имеют искусственное происхождение, единообразие их размеров и, предположительно, функций свидетельствует против версии о строителе-человеке.
– Но что за насекомое способно выточить из гранита глыбу размером с монумент Вашингтону?
– Даже не могу себе представить. Но хуже всего то, что это беспрецедентное явление. Никто никогда не сталкивался с чем-то подобным. Существа, разумные или нет, что построили этот город, судя по всему, не оставили после себя потомства и не имели никаких очевидных прародителей. Такое впечатление, что это какой-то совершенно самостоятельный вид.
Слова Салливана были очень созвучны моим собственным размышлениям. При всей своей необычности Дарвиния обладает своеобразной красотой: мшисто-зеленые луга, опушенные полынными соснами поляны, неспешные реки. Однако здешние развалины начисто лишены этого очарования. Мы много часов подряд шли по параллельным улицам, глядя, как солнце заходит за растрескавшиеся монолиты. Снег впереди сиял нетронутой белизной. Ни я, ни Салливан даже не задумывались об этом, пока Том не обратил на данную странность наше внимание. За четыре или пять дней, прошедших с последнего снегопада, ни одно животное не оставило тут своего следа, ни одна летучая тварь, даже мотыльковый ястреб. Мотыльковые ястребы очень распространены в здешних краях; в разрушенных зданиях на окраине города они гнездятся стаями. (Кстати, их очень легко ловить, если ты изголодался настолько, что готов есть даже этих существ. Подкрадываешься к гнездовью ночью с факелом; свет ослепляет их; один человек успевает убить палкой шестерых или семерых ястребов, пока остальные не спохватятся и не улетят прочь.) Но не здесь. Да, в этих каменных лабиринтах пищи кот наплакал, и все равно отсутствие фауны выглядит зловеще. Это действует на нервы, Каролина, и должен признать: когда день стал клониться к вечеру и тени еще больше удлинились, мы втроем уже пребывали в таком напряжении, что могли подскочить от малейшего шума.
Никакого шума, впрочем, не было, лишь потрескивание скрытого от глаз льда и шуршание подтаявшего на солнце снега. С наступлением сумерек мы без помех разбили лагерь. О размерах города говорит то, что мы еще не добрались до точки, которая, по расчетам Салливана, является его центром. Мы захватили с собой запас хвороста, ветки минаретных деревьев – они плотные, но полые и потому не очень тяжелые; из них развели костер в строении с более-менее целой крышей. Нагреть помещение размером с собор мы не рассчитывали, но по крайней мере стены защитили нас от ветра и позволили с относительным комфортом устроиться на ночлег.
В любом случае здесь теплее, чем на окраине. Салливан обратил внимание, что нагрет каменный пол, причем настолько, что способен растопить лед. Возможно, это благодаря горячему подземному ключу или какому-то другому источнику природного тепла. Том Комптон нарушил свое настороженное молчание достаточно надолго, чтобы поведать нам: однажды, ночуя в холмах после охоты на змей, он видел над городом сине-зеленое призрачное сияние. Не исключено, что это какие-то вулканические явления, хотя Салливан говорит, что геология здесь неподходящая. Мы с ним ничего такого пока не видели.
Должен заметить, что Том Комптон, этот прагматик из прагматиков, нервничает сильнее, чем мы с Салливаном. Сегодня, когда я начал писать, он произнес одну очень странную фразу… точнее, пробормотал ее, наклонившись к огню так близко, что я испугался, как бы его клочковатая борода не занялась от шальной искры.
– Я видел это место во сне, – вот что он произнес.
Он не стал вдаваться в подробности, но меня даже в тепле костра пробрал озноб. Потому что, Каролина, я тоже видел это место во сне, в осенних бредовых видениях, когда яд циркулировал в моем теле и я не отличал дня от ночи… Я тоже видел этот город и даже не догадываюсь, что это означает.
…А прошлой ночью он снился мне снова.
Но я должен еще кое-что рассказать тебе, Каролина, а времени не так уж много. Провизии у нас ограниченное количество, и Салливан твердит, что мы должны использовать каждый миг как можно эффективнее. Поэтому я не буду ходить вокруг да около и опишу тебе в самых прямых и ясных выражениях, что мы обнаружили.
Город – не просто сетка квадратов. У него есть центр, как Салливан и подозревал. А в центре не храм и не рыночная площадь, но нечто совершенно странное.
Сегодня утром мы наткнулись на здание. Должно быть, когда-то давно его было видно с огромного расстояния, но из-за эрозии оно слилось с окружающей местностью. (Сомневаюсь, что даже Финч стал бы отрицать чудовищную древность этих развалин.) В настоящее время сооружение окружено кольцом собственных обломков. Гигантские каменные глыбы, частью гладкие, словно только что из каменоломни, частью гротескно угловатые, мешали нашему продвижению. Оставив салазки, мы бродили по извилистому лабиринту, созданному случайностью и непогодой, до тех пор, пока не наткнулись на сердце центрального здания.
Это черный базальтовый купол, возвышающийся над слоем обломков; в нем есть провал шириной приблизительно в четверть периметра. Свод – не менее двухсот футов в наивысшей точке, а в плане он занимает целый квартал. Уцелевшие секции гладкие, почти как шелк; они созданы при помощи технологии, идентифицировать которую Салливан не смог.
Купол постоянно окутан туманом, – видимо, именно поэтому никто из нас не заметил его со склонов долины. Салливан предположил, что этот туман образуется при таянии снега и льда. Даже над кольцом обломков воздух ощутимо теплее, а на самом куполе нет снега. Его температура должна быть намного выше точки замерзания воды.