Дарвиния — страница 29 из 56

– Вроде дышит, – произнес следопыт наконец. – Пульс есть.

– Что с ним?

– Не знаю. Кожа совсем холодная, он ужасно бледный. Салливан! Очнись, сукин ты сын! Некогда разлеживаться!

Но Салливан не очнулся. Его голова безвольно упала набок, из ноздри побежала струйка крови. «Выглядит каким-то сморщенным, – подумал Гилфорд оцепенело. – Как будто из него выпустили воздух».

Том сбросил с плеч рюкзак и подсунул его под голову ботаника.

– Вот же упрямец чертов, допрыгался…

– И что будем делать?

– Мне надо подумать.


Несмотря на все их усилия, Салливан не приходил в сознание.

Том Комптон некоторое время покачивался на каблуках, глубоко о чем-то задумавшись. Потом распустил узел обвязки и повесил на спину рюкзак.

– Ну, к черту! Вот что, Гилфорд, я поднимусь за одеялами и провизией для вас. А потом ты останешься с ним, а я пойду за помощью.

– Том, он весь в испарине и практически закоченел.

– На открытом воздухе закоченеет куда быстрее. Если попытаемся его перетащить, он может не выдержать. Дай мне день, чтобы добраться до лагеря, и еще день на то, чтобы вернуться сюда с Кеком и Фарром. Фарр что-нибудь придумает. Ты продержишься, а вот насчет бедолаги Салливана я не уверен. – Том свирепо нахмурился. – Только смотри, Гилфорд, не уходи. Не оставляй его одного.

«Он может не очнуться, – подумал Гилфорд. – Он может умереть. И тогда я останусь совсем один в этой чертовой яме».

– Я не уйду.

– Если он умрет, жди меня тут. Отсюда до верха недалеко, день от ночи ты отличить сможешь. Понял меня? Не теряй головы.

Гилфорд кивнул.

– Ладно. – Том склонился над неподвижным Салливаном и с нежностью, какой Гилфорд прежде за ним не замечал, отвел с влажного лба седую прядь. – Слышишь, старый дурень? Исследователь хренов? Держись!


Гилфорд взял принесенные Томом одеяла и устроил из них постель, чтобы защитить Салливана от промозглого воздуха и холодного камня. По сравнению с условиями снаружи здесь, в колодце, было практически комфортно: температура выше точки замерзания воды. Но туман проникал сквозь одежду и студил кожу.

Когда Том исчез во мгле, Гилфорда оглушило одиночество. Единственной его компанией остались собственные мысли да медленное дыхание Салливана. Он испытывал одновременно скуку и чувство, близкое к панике. Эх, вот бы сейчас что-нибудь почитать! «Аргоси», к примеру… Но единственным чтивом, пережившим нападение партизан, был карманный Новый Завет, принадлежавший Дигби. А тот был убежден, что растрепанная книжица спасла ему жизнь, и ни за какие коврижки не расстался бы со своим талисманом. Как будто в этой мгле цвета мышьяка можно прочесть хоть слово…

Гилфорд понял, что наступила ночь, когда свет над головой совсем померк и влажный воздух приобрел ядовитый темно-зеленый оттенок. Крохотные пылинки и микроскопические частицы льда всплывали из глубин, точно диатомовые водоросли в океанском течении. Он подоткнул одеяла вокруг доктора Салливана, чье дыхание стало хриплым, как звук пилы, вгрызающейся во влажную сосновую древесину, и зажег один из двух факелов из минаретного дерева, принесенных Томом Комптоном. Поскольку самому Гилфорду одеяла не досталось, его била неукротимая дрожь. Когда ноги немели, он вставал и разминался, заботясь о том, чтобы не оторвать ладонь от стены. Факел он воткнул в горку камешков, это позволило греть руки над слабым огоньком. Минаретное дерево, обмакнутое в растопленный змеиный жир, горело от шести до восьми часов, хотя и неярко.

Гилфорд боялся уснуть.

В тишине он улавливал еле различимый звук – отдаленный рокот, если, конечно, это не была пульсация его собственной крови, многократно усиленная в темноте. Вспомнились подземные морлоки с их светящимися глазами и неутолимым голодом из «Машины времени» Герберта Уэллса. Нельзя сказать, что это его приободрило.

Чтобы убить время, он разговаривал с Салливаном. Не исключено, что ботаник мог его слышать, хотя веки оставались сомкнутыми, а из ноздри по-прежнему сочилась кровь. Время от времени Гилфорд смачивал полу рубахи в струйке талой воды и протирал окровавленное лицо Салливана. Он с любовью говорил о Каролине с Лили и о своем отце, которого до смерти забили в бостонском продовольственном бунте, когда старик упрямо пытался войти в типографию, где трудился, не пропустив ни единого рабочего дня, на протяжении всей своей взрослой жизни. Безрассудная отвага. Вот бы Гилфорду хоть толику такой!

И вот бы очнулся Салливан. Рассказал бы одну из своих историй. С жаром сыпал бы аргументами в защиту древней эволюционировавшей Дарвинии, в пух и прах громя версию Чуда холодной сталью логики. «Надеюсь, ты прав, – подумал Гилфорд. – Надеюсь, этот континент – не сон или, хуже того, ночной кошмар. Надеюсь, мертвая древность так и останется мертвой древностью».

Как же хотелось Гилфорду, чтобы впереди его ждали вкусная еда и горячая ванна. И постель, а в постели – Каролина, теплая и мягкая под сугробом ватного одеяла. Ему не нравились ни эти странные шумы из темных глубин, ни то, как звук накатывал снизу подобно волне.

– Надеюсь, вы не умрете, доктор Салливан. Знаю, вы ни за что не согласились бы отступить, не раскрыв ни одной тайны этого континента. Но задачка не из простых, верно?

И тут раздался глубокий судорожный вздох. Гилфорд оглянулся и с изумлением увидел, что глаза ботаника распахнулись.

Салливан устремил на него – или сквозь него, определить было сложно, – тяжелый взгляд. Один зрачок был неестественно расширен, белок испещрен кровавыми прожилками.

– Мы не умираем, – прошептал Салливан.

Гилфорд подавил желание попятиться.

– Эй, – произнес он, – доктор Салливан, лежите спокойно. Не надо волноваться. С вами все будет хорошо, помощь уже близко.

– Разве он не сказал тебе этого? Гилфорд не сказал Гилфорду, что Гилфорд не умрет?

– Не пытайтесь говорить.

«Не говори, – подумал Гилфорд, – потому что пугаешь меня до чертиков».

Губы Салливана изогнулись в кривой ухмылке; смотреть на нее было жутко.

– Ты видел их в своих снах…

– Пожалуйста, не надо, доктор Салливан.

– Они зеленые, как старая медь. С хребтами на животах… Они едят сны. Они едят все!

Слова ботаника задели Гилфорда за живое, но он усилием воли отогнал непрошеное воспоминание. Важно было не поддаваться панике.

– Гилфорд! – Левая рука Салливана, выметнувшись, вцепилась в запястье Гилфорда, а правая рефлекторно попыталась ухватиться за воздух. – Это одно из тех мест, где происходит конец света!

– Вы несете какую-то околесицу, доктор Салливан. Пожалуйста, постарайтесь уснуть. Том скоро вернется.

– Ты умер во Франции. Погиб, сражаясь с бошами. Ну и ну!

– Не очень приятно это говорить, но вы меня пугаете, доктор Салливан.

– Умереть невозможно! – заявил Салливан.

С этими словами он захрипел и испустил дух.


Через некоторое время Гилфорд закрыл глаза покойника.

Он еще несколько часов просидел рядом с доктором Салливаном, монотонно напевая под нос в ожидании того, что может выползти из тьмы и напасть.

Уже перед самым рассветом, обессилев, он задремал.

Они так отчаянно хотят выбраться наружу!

Гилфорд чувствует их гнев, их неудовлетворенность.

У него нет названия для них. Они как бы даже не вполне существуют. Они застыли между идеей и ее претворением, незавершенные, полуразумные, жаждущие воплощения. Физически это бледно-зеленые призраки несколько крупнее человека, чешуйчатые, шипастые, разевающие огромную пасть в безмолвной ярости.

«Они были связаны и заточены здесь после битвы».

Эта мысль принадлежит не ему. Гилфорд оборачивается. Он невесом; он плавает в глубине колодца, но не в воде. Самый воздух вокруг него лучится. Каким-то образом этот неявленный свет соткан сразу из воздуха, камня и собственной сущности Гилфорда.

Рядом плавает тощий юнец в форме американского пехотинца. Свет течет сквозь него, из него. Это тот самый солдат из снов Гилфорда, похожий на него, как брат-близнец.

«Кто ты?»

«Я – это ты», – отвечает солдат.

«Это невозможно».

«Кажется, что невозможно. Но это так».

Даже его голос почему-то знаком Гилфорду. Это голос, которым он разговаривает сам с собой, голос его потаенных мыслей.

«А кто они? – Он имеет в виду заточенных существ. – Демоны?»

«Можешь называть их так, если хочешь. Или называй чудовищами. У них нет никаких других устремлений, кроме как быть. Стать всем, что существует, – конечная цель».

Теперь Гилфорд видит их отчетливей. Видит чешую и когти, многочисленные руки, лязгающие зубы.

«Звери?»

«Нечто гораздо большее, нежели звери. Но и зверьми могут стать, если подвернется шанс».

«Это ты заточил их здесь?»

«Я. С помощью остальных. Но их заточение ненадежно».

«Я не понимаю».

«Видишь, как они трепыхаются на грани материализации? Вскоре вновь обретут физические тела. Если мы не свяжем их навечно».

«Свяжем?» – переспрашивает Гилфорд.

Ему становится страшно. Происходящее ускользает от его понимания. И он ощущает чудовищное давление снизу, неимоверное желание, не находящее выхода и зреющее миллиарды лет в ожидании того мига, когда оно получит волю.

«Мы свяжем их», – произносит солдат спокойно.

«Мы?»

«Ты и я».

Эти слова оглушают Гилфорда. Он сознает невероятную важность задачи, громадную, как луна.

«Я ничего не понимаю!»

«Терпение, братишка», – говорит солдат и тянет его вверх, все выше и выше, сквозь зловещий призрачный свет, сквозь туман и жар почти воплощения, точно ангел в изорванном мундире, пока наконец сам не растворяется в воздухе.

Над ним склонился Том Комптон с факелом в руке.

«Я бы поднялся, – подумал Гилфорд, – если бы мог».