Безлунной ночью судно вышло по мелкой зыби из гавани Джефферсонвилля. Дважды Кон менял курс, чтобы не попасться патрульным кораблям, чьи смутные силуэты виднелись на фоне фиолетового горизонта. От попытки войти в Темзу он отказался наотрез: «Там все строжайше охраняется. От Дувра до Лондона доберешься посуху, есть грунтовая дорога. Не требуй от меня невозможного».
На побережье Кента Гилфорд сошел с судна на грубо сколоченную пристань. Кон вернулся в море. Гилфорд долго сидел на скрипучем причале, слушая крики прибрежных птиц, пока небо на востоке не начало розоветь. В воздухе пахло солью и запустением.
Наконец-то он на английской земле. Его путешествие подошло к концу или, по крайней мере, к началу конца. Внезапно он разом ощутил все мили, оставленные позади, такую же даль, как океан, который он только что пересек. Все его мысли были о жене и дочурке.
Сухопутный маршрут из Дувра в Лондон представлял собой тропу, прорубленную в чаще английского леса, раскисшую и местами едва достаточную по ширине, чтобы мог проехать всадник.
Дувр оказался маленьким, но процветающим портовым городком, угнездившимся на меловой прибрежной почве среди открытых всем ветрам холмов и безбрежных сине-зеленых полей звездчатого щавеля, а также увенчанным пучками листьев тростника, который местные называли хохлатником. Война практически не затронула город; с торговлей тут обстояло неплохо, Гилфорду даже удалось купить объезженную кобылу, не слишком старую. Назвать его прирожденным наездником было нельзя, но он обнаружил, что путешествовать верхом на лошади неизмеримо комфортнее, чем на Евангелине.
Первое время он ехал по Лондонской дороге в одиночестве, но едва миновал высокогорные луга, как стали попадаться беженцы.
Поначалу это были немногочисленные оборванные путники, двигавшиеся ему навстречу кто верхом, кто пешком. Многие катили облепленные грязью тачки, нагруженные одеялами, фарфором и замызганными шкатулками для чая. Он не упускал случая расспросить этих бедняг. Хороших новостей не было ни у кого, и большинство шарахалось от Гилфорда, заслышав американский выговор. Вскоре после наступления сумерек он наткнулся на толпу – сорок семей разбили лагерь на склоне холма. Их костры мерцали, точно огоньки передвижного города.
Первая мысль была о Каролине и Лили. Гилфорд вежливо задавал вопросы, но среди беженцев не оказалось никого, кто знал или хотя бы видел его семью. Вконец удрученный, Гилфорд спешился и принял приглашение посидеть у костра. Он щедро поделился едой, объяснил свою ситуацию и спросил, что произошло с Лондоном.
Ответ был коротким и убийственным: город подвергся артобстрелу и сгорел.
Много ли народу погибло?
Много, но учета жертв не велось.
На подъезде к Лондону у Гилфорда возникло тревожное подозрение, что за ним следят.
Казалось, он снова и снова замечает знакомое лицо. Оно то попадалось среди все более многочисленных толп беженцев, то мелькало рядом на лесной дороге, то смотрело на него из чащи минаретных деревьев и пагодников. Лицо было мужское, молодое, но несшее на себе отпечаток жизненных невзгод. Человек был в защитного цвета одежде, в потрепанном военном мундире без знаков различия. Внешне он был поразительно похож на солдата из снов Гилфорда.
Но это же невозможно!
Гилфорд пытался приблизиться к нему. Дважды на безлюдном участке дороги в сумраке лесной чащи он окликал молодого человека. Но никто не отвечал, и Гилфорд в страхе и растерянности продолжал путь.
Возможно, солдата не было вовсе. Возможно, это усталые глаза и растревоженный мозг играли с Гилфордом злую шутку.
Но теперь он стал осторожен.
Первое, что Гилфорд увидел, подъехав к Лондону, был почерневший, но не разрушенный купол собора Святого Павла, одиноко высившийся над затянутыми туманом руинами.
Новый канатный паром перевез Гилфорда на северный берег Темзы. Мелкий дождь кропил неспокойную речную воду.
Гилфорд нашел на равнине к западу от города лагерь беженцев, бескрайнее зловонное скопление палаток и походных сортиров, в центре которого мокли под дождем обвисшие флаги Красного Креста.
Гилфорд подошел к медицинской палатке, где сестра милосердия с сеткой для волос на голове раздавала теплые одеяла.
– Прошу прощения, – произнес он.
Его выговор привлек внимание окружающих. Сестра милосердия, бросив взгляд на Гилфорда, едва кивнула.
– Я кое-кого ищу. Есть ли способ узнать… В смысле, какие-нибудь списки?..
Она помотала головой:
– Сожалею. Мы пытались, но после пожара многие жители просто разбрелись из города. Вы приехали из Нового Дувра?
– Через Новый Дувр, да.
– Тогда сами видели, какой идет поток беженцев. Но все-таки поспрашивайте у продовольственной палатки. Там собираются все. Это на западном лугу. – Она кивнула в сторону луга.
Гилфорд обвел взглядом несколько акров человеческого горя и нахмурился.
Сестра милосердия распрямилась.
– Простите, – произнесла она мягче, – я не хотела показаться черствой. Просто их тут так много…
Гилфорд шел к полевой столовой, когда вновь увидел того самого призрака, бродившего по грязи между брезентовых палаток и дымящихся костров.
– Мистер Лоу? Гилфорд Лоу?
Сначала он решил, что это фантом заговорил. Но, обернувшись, увидел женщину в лохмотьях, махавшую ему руками. Не сразу ее узнал: вдова, которая жила по соседству с Джередом Пирсом.
– Мистер Лоу? Это в самом деле вы?
– Да, миссис де Кёниг, это я.
– Боже правый, я думала, вы погибли! Мы все думали, что вы погибли на континенте!
– Я ищу Каролину и Лили.
– О, – произнесла миссис де Кёниг. – Ну разумеется. – Ее беззубая улыбка померкла. – Конечно, вы их ищете. Знаете что я вам скажу? Давайте, мистер Лоу, посидим наедине, выпьем чего-нибудь и потолкуем об этом.
Глава 25
Дорогая Каролина.
Возможно, ты никогда не увидишь этого письма. Я пишу его именно с такой мыслью и лишь с крупицей надежды.
Как видишь, я пережил зиму в Дарвинии. Из всей экспедиции Финча остались лишь я и Том Комптон – если он все еще жив. Когда ты узнаешь эту новость из моего письма, надеюсь, она не станет для тебя слишком сильным потрясением. Я знаю, ты была уверена, что я погиб на континенте. Видимо, этой уверенностью и объясняется твое поведение начиная с осени 20-го года – по крайней мере, по большей части.
Наверное, ты думаешь, что я презираю тебя или пишу с целью излить гнев. Ну, гнев я действительно испытываю. Жаль, что ты меня не дождалась. Но это все чисто умозрительные рассуждения. Я тебя не виню. Я находился в экспедиции и был жив; ты находилась в Лондоне и верила, что я погиб. Будем считать, что каждый из нас действовал соответствующим обстоятельствам образом.
Не знаю, стоит ли все это писать, тем более что вряд ли ты прочтешь. Но привычку адресовать мои мысли тебе сложно искоренить. И потом, между нами остались некоторые неразрешенные вопросы.
А еще я хочу попросить тебя об одолжении.
Поскольку я прилагаю к этому письму мои путевые заметки и письма, написанные для тебя на континенте, позволь мне завершить мою историю. Произошло нечто из ряда вон выходящее, Каролина, и мне необходимо изложить это на бумаге. Хотя, возможно, будет даже лучше, если ты этого не прочтешь.
Я искал вас с Лили в разрушенном Лондоне. Вскоре по приезде я наткнулся на миссис де Кёниг, нашу соседку с Маркет-стрит, которая сообщила мне, что ты покинула Лондон на гуманитарном судне, направлявшемся в Австралию. Ты уплыла, сказала она, с Лили и этим мужчиной (я не стану далее писать «этим дезертиром», хотя, насколько я понимаю, он дезертир), с Колином Уотсоном.
Не буду описывать свою реакцию. Достаточно сказать, что последующие несколько дней помню весьма смутно. Я продал лошадь, а деньги спустил на спиртное – пожар пощадил винокурни на Хай-стрит.
Забвение – товар в Лондоне недешевый, Каролина. Впрочем, наверное, так обстоит всегда и везде.
Очнувшись очень не скоро, я обнаружил, что лежу посреди голой пустоши в тумане, убийственно трезвый и ужасно замерзший: одеяло промокло насквозь, как и моя грязная одежда. Светало, восточный край неба только начинал золотиться. Я находился на границе лагеря беженцев. В сером свете виднелись дымки немногочисленных костров, оставленных без присмотра. Чуть придя в себя, я поднялся. Я был всеми покинут и одинок…
Но нет, я был не один.
Мне почудился какой-то звук, я обернулся и увидел…
…Себя самого.
Я понимаю, как странно это звучит. Это и в самом деле было странно, если не сказать ошеломляюще. Мы никогда не видим своих лиц, Каролина, даже в зеркале. Думаю, мы с раннего детства учимся позировать перед зеркалом, показывать себя с самой выгодной стороны. Это совершенно не то же самое, что увидеть собственное лицо и тело так, как мы видим другого человека.
Какое-то время я просто молча таращился на него. Я сразу же понял: это тот самый мужчина, который преследовал меня на пути из Нового Дувра.
Было совершенно ясно, почему я не узнал его раньше. Это безусловно был я, но не мое точное отражение. Позволь описать его, каким он мне предстал: молодой, высокий, одетый в поношенную военную форму. Без головного убора, в сапогах, заляпанных грязью. Крепче меня и при ходьбе не прихрамывал. Чисто выбрит. Взгляд умный и наблюдательный. Он улыбнулся – без угрозы. Оружия при нем не было.
Он выглядел безобидным.
Но не был человеком.
Во всяком случае, живым. Например, он не вполне присутствовал. Его силуэт то тускнел, то снова становился ярче, – похоже в ветреную ночь мерцает звезда.
– Кто ты? – прошептал я.
Голос у него был твердый, отнюдь не призрачный.
– Это сложный вопрос, – ответил солдат. – Но думаю, ты сам уже отчасти знаешь ответ.
Вокруг над влажной землей клубился туман. Мы стояли вдвоем в холодном рассветном сумраке, словно отгороженные от всего мира стеной.
– Ты выглядишь как я, – произнес я медленно. – Или как мой призрак. Я не понимаю.