В Заветном Городе никто не разговаривал, хотя некоторые вскрикивали во сне. Такое впечатление, что в лесной глуши за баррикадами из колючей проволоки они отказались от речи за ненадобностью. Все эти люди были одержимы богами, и все эти боги по большому счету были одним и тем же богом, так что откуда взяться необходимости в разговорах?
Но та часть Элиаса Вейла, которая тосковала по утраченной человеческой природе, точно так же тосковала и по звуку человеческой речи. Треск выстрелов и шорох шагов меланхоличным эхом замирали в каменных ущельях улиц, и даже беззвучный голос его собственных мыслей слабел и терял внятность.
Еще сутки спустя Вейл проснулся с новой кожей. Она была зеленой, как лес, и блестела, точно лакированная, хотя местами из нее все еще сочилась белесоватая жидкость.
Он сбросил оставшуюся одежду – зловонные лохмотья. В Городе не было нужды соблюдать благопристойность. И голод тоже превратился в понятие из прошлого.
Вейлу понадобится еда, очень много еды, чтобы компенсировать голодные времена. Но не прямо сейчас.
А вот пить нужно часто и помногу. От реки протянули трубу, и вода падала из неровного отверстия на окраине, растекаясь по улицам и впитываясь в альпийскую почву. Вода была холодна и отдавала камнем и медью. Вейл пил ее ведрами, и все остальные люди тоже.
Если можно назвать их людьми. Они на глазах превращались в нечто иное. Их тела радикально изменялись. У некоторых отрастали вторые пары рук, из видоизменившейся мускулатуры вокруг ребер вытягивались щетинистые отростки с крохотными пальцами на конце, которые слепо хватали воздух.
Вейл пил, но не испытывал потребности мочиться. Новое тело использовало жидкость более эффективно, что вполне устраивало Вейла. Потому что пенис отвалился ночью и остался лежать на матрасе, точно раздутый гангреной палец.
Впрочем, об этом Вейл предпочитал не задумываться. Эти мысли мешали эйфории.
Осенний воздух был свеж и прохладен.
Элиас Вейл предсказал не одно будущее – настоящее и выдуманное. Он заглядывал в человеческую душу, словно в магический кристалл, и видел все, что было там заключено. Боги находили эту его способность весьма полезной. Но вот собственное будущее предсказать он был не в силах.
Имело ли это какое-то значение?
Когда-то бог посулил ему богатство, вечную жизнь, владычество на земле. Все это теперь казалось чудовищно незначительным – блестящий фантик, которым поманили ребенка.
«Мы служим, потому что мы служим», – думал Вейл.
Эта логика была одновременно закольцованной и правдивой.
Он чувствовал, как Колодец Творения пульсирует, точно сердце. Сердце Заветного Города.
С лица Вейла сползала кожа, как с апельсина кожура. Теперь он мог лишь догадываться, как выглядит. Зеркал здесь не было.
Бог провел его вглубь города, сделал одним из хранителей, оцепивших Колодец.
Элиасу Вейлу было оказано великое доверие.
В ту ночь он спал в прохладной тени купола, положив голову на каменную подушку. Разбудил его артиллерийский обстрел.
Глава 38
Гилфорд Лоу поднимался по склону кряжа под градом снарядов.
Грохот напомнил ему взрывные работы при прокладке тоннелей для Альпийской железнодорожной линии. Единственное, чего недоставало, это содрогания земли, когда обрушивались скалы. И в отличие от взрывных работ грохот не прекращался. Он сводил с ума своей регулярностью, точно стук зашедшегося в панике сердца.
Гилфорду вспомнились Белло-Вуд и немецкие пушки.
– Похоже, они знали, что мы идем.
– Знали, – подтвердил Том Комптон. (Они оба пригнулись, прячась за отвалившимся куском скалы.) – Но не знали, сколько нас. – Том застегнул воротник ветхой бурой шинели. – Дьявол – большой оптимист.
– Они могут подтянуть резервы.
– Сомневаюсь. У нас есть люди на всех железнодорожных станциях и аэродромах к востоку от Тилсона.
– Сколько времени это нам даст?
Следопыт пожал плечами.
Имеет ли это какое-то значение? Разумеется, нет. Теперь, когда все пришло в движение, ничего нельзя ни остановить, ни переиграть.
Небо над перевалом понемногу серело. Гилфорд поднялся на вершину кряжа, и его глазам открылся хаос. Ложбина все еще утопала во мраке, по улицам плыли белые клочья тумана. Группе его товарищей, включая почтенного Эразмуса, удалось окопаться в пределах огневой досягаемости от окраинных зданий, и предрассветный обстрел их разномастных пушек, гаубиц и минометов застал демонов врасплох.
Но теперь неприятель опомнился и яростно контратаковал на западном фланге.
В тот же момент Гилфорд с парой сотен давнишников двинулись по склону на севере. Стелющийся манник и осыпающиеся каменистые склоны ложбины не давали никакого укрытия. Единственный плюс заключался в том, что такой рельеф затруднял и возведение укреплений.
Они по-прежнему были чрезвычайно далеки от своей истинной цели – Колодца, где Разум заточил тысячи связанных полувоплощенных демонов. Гилфорд не забыл и ту войну…
«Потому что я с тобой», – напомнил ему солдат.
Теперь Гилфорд носил своего призрака в себе. Если удастся доставить его в Колодец – или если такое удастся хоть одному из Стариков, идущих в одной цепи с Гилфордом, – то появится шанс снова связать демонов.
Но едва эта мысль успела смутно оформиться у него в голове, как незримый стрелок открыл огонь откуда-то из-за чахлых минаретных деревьев, цепляющихся за крутой склон. Пули из самозарядной винтовки валили людей, шедших по обе стороны от Гилфорда…
Он почувствовал, как пули прошивают его насквозь. Его швырнуло на землю, и он откатился за группку низкорослых деревьев в поисках укрытия.
Пока минометчик охотился за снайпером, наступление застопорилось. Гилфорд обнаружил, что не может отвести взгляд от ран Тома Комптона. Правое плечо следопыта было разворочено, сразу под нижним левым ребром зияла дыра.
Но там, внутри, была не разорванная плоть, а нечто диковинное и гротескное, светящееся по краям, словно само тело следопыта превратилось в отвердевшее пламя.
Стоит похудеть, подумалось Гилфорду, и сквозь тебя начнет проглядывать твой призрак.
Он неохотно оглядел собственные раны.
Досталось ему серьезно. Живот и грудь освежеваны, одежда обгорела. Его торс мерцал, точно обезумевший праздничный фонарь. Странно, что он не мертв. А может, все-таки мертв? Казалось, в нем не осталось ни крови, ни внутренностей, ни мяса, один лишь этот жаркий пульсирующий свет.
«Цифры и машины, – всплыла откуда-то мысль. – Мир создан из цифр и машин».
Кровотечения не было, но он чувствовал, как бешено колотится сердце в изрешеченной пулями груди. Или и это иллюзия? Может, он уже двадцать лет как мертв?
Порой ему казалось, что так оно и есть. Вдох, выдох, взмах молотка или поворот гаечного ключа; забудь про любовь, забудь про дружбу, терпи…
Пули вспороли каменистую почву в считаных дюймах от его уха.
«Ты знал, что этот день придет. Вам и так дали отсрочку».
– Они убивают нас, – пробормотал он.
– Нет, – возразил Том. – Возможно, тот снайпер так думает. Но ты-то должен понимать. Нас не убивают, Гилфорд. Убить можно только то, что смертно. – Кривясь, он повернулся. – Из нас выпускают наружу богов.
– Это больно, – заметил Гилфорд.
– Что есть, то есть.
Все это долгое утро его одолевали воспоминания, слишком яркие, слишком детальные.
Гилфорд перевалился через колючую проволоку, зацепился ногой за побег змеевика, пролетел несколько ярдов и приземлился на расстоянии вытянутой руки от своей винтовки, ободрав щеку об острый камень. Он добрался до окраины Города.
«Это я был тогда в Белло-Вуде, – подумал он. – Я все помню. Поля, вместо пшеницы заросшие маками, и люди, падающие вокруг, и раненые, оставленные дожидаться санитаров, если тех самих не скосило, и голоса, пытающиеся перекричать грохот разрывов, и кислый дым, накатывающий волнами… А сейчас разве не то же самое?»
Почти двести Стариков следовали за ним – в плащах из змеиной кожи, в брезентовых комбинезонах, в мягких шляпах вместо касок, зияя дырами шириной с яблоко в тех местах, куда угодили пули. Старики – не люди, но они не бессмертны. Телесная оболочка способна вместить лишь ограниченное количество боли и магии. Многие товарищи осталась на склоне, такие же мертвые, как те солдаты, павшие под Белло-Вудом.
Лишившийся значительной части своей плоти, петляющий среди полуразрушенных каменных колонн, Гилфорд все вспомнил.
«Он все эти годы ездил на мне, как на лошади.
Но ведь мы с ним суть одно и то же.
И в то же время нет».
Память била из Города Демонов во все стороны, точно пар.
Когда-то эти сооружения были белыми, как мрамор. Город давал стол и кров бессмысленно жестокому и невероятно могущественному виду существ – орудий для проникновения пси-жизни в Архивное время. Они вели жизнь насекомых, бездумных строителей. Погруженные во взрослом возрасте в Колодец Творения, они вышли оттуда смертными богами.
Это был один из путей в онтосферу Архива. Разумеется, таких точек входа были тысячи. Пси-жизнь была упорной и изобретательной одновременно.
«Я уже видел их раньше, и они напугали меня: господи, что способно напугать человека, который ходит между звезд?
Я помню Каролину, – подумал Гилфорд угрюмо. – Я помню Лили. Я помню Эбби с Николасом.
Я помню, как выглядит кровь, когда она смешивается с дождем и землей.
Я помню голубое небо под солнцем, которое угасло миллиард лет назад.
Я помню слишком много небес.
Слишком много миров».
В памяти против его воли сосуществовали тысячи Византий древней галактики.
Он углублялся все дальше и дальше в эти полуразрушенные переулки, куда не проникали лучи полуденного солнца и где тени сливались в океаны мрака.
«Я что, умираю?» – подумал он.
Что есть смерть в мире, состоящем из цифр?
Том Комптон нагнал его, и некоторое время они шагали бок о бок.
– Смотри в оба, – предостерег следопыт. – Они близко.