— Детей Вы любите? Вы любите детей, Володя?..
Муки Тантала терзали меня: как он, наказанный Богами, я стоял по горло в воде и не мог напиться, свисающие ветви со спелыми плодами отстранялись, когда я протягивал к ним руки.
Я ждал, что Дашенька вот-вот распахнется навстречу моим желаниям. А она жалась ко мне, робко, неумело, но настойчиво удерживала меня. Я не понимал, что изменилось бы, если бы она услышала желанный ответ:
— Да-да, Дашенька. Я очень люблю детей!.. Ну, произнес бы я эти ничего не значащие в тот момент слова, и что? Что?.. Она закинула бы голову на подушку? Охватила бы худенькими руками мою шею? Сомкнула бы ресницы, влажные от страха, за принимаемый на себя грех? И ночь стала бы нашей брачной ночью? Дашенька стала бы повенчанной моей женой? Могло бы быть и так. Но я не мог произнести слов, которых не было во мне! Я молчал, снова и снова старался ласковым движением руки уложить ее на подушку. Но Дашенька опять поднималась, опять приникала к моему плечу, опять я слышал её вопрошающий голос:
— Ну, скажите, Вы любите детей, Володя?..
Рассвет обозначил окна в комнате, а мы все сидели на жестком диване, накрывшись одним одеялом. Даша чувствовала мое разочарование, просительно гладила мою руку. Ни словом, ни движением я не отвечал на немую ее мольбу.
Тяжко-тяжко она вздохнула, прошептала:
— Мне ведь на смену пора!..
Шурша одеждой, она одевалась, я видел торопливые движения её рук, видел, как, случайно сдвинув стул, она испуганно замерла прислушиваясь.
Я вспомнил, как сумрачная Дашина мать крестным знамением отгородила от меня Дашу, вспомнил житейскую мудрость, где-то, когда-то слышанную: хочешь узнать будущее жены, смотри на тещу, и чувствовал, как уже вползает между мной и Дашей холодок отчуждения.
Даша убрала волосы под платок, накинула пальтушку, подошла, проговорила жалобно:
— Ну, не сердитесь, ну, пожалуйста! Мать убьет меня. Она убьет меня, если я в подоле принесу!..
Дашу я проводил через комнату отца на крыльцо. Прощально она взмахнула варежкой, побежала к фабрике по прихваченной морозом тропке.
Отец был, сердит, не спал. Счел нужным выговорить за безнравственное мое поведение. Хмуро, на ходу, я ответил:
— Успокойся. Между нами ничего не было…
К Даше я больше не заезжал. Недели две спустя зашел ко мне приятель по прежним посиделкам. Поговорил о том, о сем. Вдруг, будто вспомнив, сказал:
— Да! Даша велела тебе передать: корова у них отелилась. Она уже пьет молоко!
Я смотрел на него, как будто не понимая:
— Какая корова? Какое молоко?..