Петя машинально провел пальцем по внутренней стороне полки и ощутил тонкую шкурку пыли на своей коже.
– Вы садитесь, – хозяйка смотрела на Петю понимающе, словно что-то знала о нем, – хотите я сделаю чай?
– Нет, благодарю, я не смогу сейчас ничего ни есть, ни пить, – Петя почувствовал, что сказал лишнего, но и остановиться не смог бы.
Возле ног хозяйки вдруг наметилось движение, быстрое и живое: маленькая черная кошка с блестящей короткой шерстью и длинным пушистым хвостом проскользнула в комнату, устремившись на диван, и завертелась на нем юлой, догоняя саму себя и не умея догнать.
Сначала в этом кружении зверя было что-то обыкновенное и даже смешное, но Петя понимал, что это не просто кошка, и не просто диван, и вообще здесь нет ничего обыкновенного – хоть оно и похоже.
Кружение продолжалось и продолжалось, кошка воронкой переместилась с дивана на пол, подкатилась к самым ногам Пети и коснулась бы его, если бы он вдруг не отреагировал, мгновенно отступив в сторону серванта и ударившись об него спиной.
Звякнули рюмки, тяжелая вибрация прошла по Петиному телу, – сервант держал удар. Кошка, не прекращая свой странный танец, была уже в коридоре, и через мгновение ее перестало быть видно совсем.
Хозяйка посмотрела ей вслед, потом перевела взгляд на Петю, но не произнесла вслух ни слова.
Петя без всякой связи с происходящим подумал о золотой иве, которую видел в недавнем сне. Ему казалось, что и в реальности, здесь, должны быть и та ива, и высокое сказочное крыльцо, и бабушка… а было абсолютно другое. И в этом другом он чувствовал себя смертельно одиноко, словно кто-то взял и размножил его одиночество до космических масштабов.
…уезжая, он оставил теплые туфли на мягком ходу на калошнице у двери. Хозяйка стояла рядом и наблюдала за тем, как Петя ставит их ровно, боками друг к другу, словно это были не туфли, а торт, сделанный на заказ, и оттого особенно жалко было его испортить.
Как он шел обратно к вокзалу и как ехал домой, Петя не помнил, – помнил только тонкий и такой же гордый, как в молодости, профиль бабушки в окне, когда она провожала его. Этот момент дробился на тысячу призм, каждая из которых, высвечивала его по-своему, но все они сверкали одновременно, и от этого момент длился вечно.
Солнечный леопард положил небольшое пятнышко на левую Петину щеку и держал его до тех пор, пока Петя не отвернулся.
– Он выбросил ножи в мусоропровод. Все. – Высокая сухопарая женщина без определенного возраста, с лицом, подсвеченным как будто изнутри какой-то слабой лампочкой прямо сквозь тонкую кожу, подала гостю тапочки и тут же отстранилась на пару шагов, чтобы восстановить комфортную дальность. – Так дальше не может продолжаться. Мы врезали замок в его комнату, но оставлять его одного на весь день все равно нельзя, он падает с кровати, может что-нибудь себе сломать. Мы… я… я пробовала привязывать его, – женщина на мгновение замолчала и выдохнула с низким свистящим звуком. – Понимаете, Александр Нисонович, у меня даже не оказалось веревок. Точнее, какие-то были, но их не хватало, он же крупный. Представляете, – она хохотнула срывающимся голосом, – мне не хватило веревок, чтобы связать своего отца.
– Он часто в последнее время поперхивается?
– Да, последнее время плохо глотает, плохо ест… Я, – женщина опять запнулась, – я так устала.
– Госпитализация может ускорить печальный исход, – врач сохранял полную невозмутимость, хотя по количеству морщин на его благородном семитском лице можно было безошибочно сказать о том, что он умел сопереживать.
– Я понимаю. Но ведь так дальше не может продолжаться, – женщина словно ждала от него одного всеобъемлющего решения.
– Вам нужно взять себя в руки, Анна, – врач аккуратно, но плотно коснулся ее плеча ладонью, – Анна, вы слышите меня? Мы просто или доживаем, или не доживаем – каждый – до своего Альцгеймера. Петр Маркович дожил. Но он этого не знает, понимаете? Он думает, что все это правда, – все его видения, все эти галлюцинации с преследованиями. Он не обманывает вас.
Женщина закрыла лицо руками, буквально вдавив ладони в глаза и щеки, и несколько раз покачала головой, словно не соглашаясь с этими словами.
– Он не обманывает вас, – рефреном повторил врач. – Он верит вам.
Пете снилось, что ветка огромной ивы лежит у него на голове, как будто ива была живой и захотела погладить его. Огромная золотая ива, теплая от солнца, трогала его, то приступая, то отдаляясь, словно играя.
Петя не помнил, как оказался тут, но он хорошо знал это место. Особенно ему нравилось высокое деревянное крыльцо с множеством ступеней, он каждый день поднимался по ним и выбирал одну, на которую потом садился, чтобы послушать, что расскажут ему сороки из-за облака. Он брал с собой кофту – на случай неожиданного ветра или похолодания. Погода менялась, но не было ни дня без солнца. Петя даже слегка загорел, отчего темные и длинные от природы ресницы отбрасывали красивую тень на его высокие скулы.
Ива скребла по крыльцу и не давала покоя: Петя с самого утра пребывал в возбужденном состоянии. Он ждал.
И только когда услышал тихие шаги по дороге, ведущей к дому, распрямился и встал со ступеньки, шестой по счету, готовый к встрече. Огромная ива спрятала его в старых, но подвижных ветвях…
Сказка платяного шкафа
посв. Валентину Д.
Рудик был очень счастливым маленьким мальчиком: у него была собственная комната с шелковыми занавесками на окне и цветами на подоконнике, чем-то похожая на пенал. Да-да. Длинный аккуратный пенал, где практически нельзя ходить и уж точно – лечь поперек не получится. Такая интересная «малогабаритная», как говорила мама Рудика, комната.
Поэтому кровать у Рудика всегда стояла вдоль стены и не было ни одного книжного шкафа. Так что любимые книжки лежали стопками прямо на полу.
Но Рудик всё равно считал свою комнату лучшей и самой просторной на свете. Ведь раньше у них с братом была вообще одна на двоих, – пока Тим не женился и не уехал. Он уехал, а письменный стол, хитроумно сварганенный папой из бабушкиной швейной машинки Зингер, перешел в безраздельное владение Рудика. Иногда, правда, крышка машинки предательски хлопала, стоило на нее случайно опереться локтем сильнее, чем нужно. От этого что-нибудь обязательно падало на пол, – тетрадка или ручка.
Или родители из соседней комнаты ворчали, недовольные шумом. Но зато ни у одного из друзей Рудика письменный стол не был оснащен настоящей педалью! Ее при желании можно было считать педалью фантастического автомобиля или даже космического корабля!
И всегда Рудик учил английский, мысленно путешествуя между галактиками и уворачиваясь от преследователей, летавших на менее мощных машинках Зингер.
Но больше всего Рудик гордился своей новой тайной: дело в том, что ему с недавнего времени стали сниться сны старого платяного шкафа.
Полированного и пузатого хранилища всякой стариковской всячины. Платьев, пальто без пуговиц и рукавов, набивок для подушек, непарных носков и перчаток и удивительной горжетки из настоящей черно-бурой лисы, на которой сохранились четыре лапы с когтями и кожаными подушечками плюс – два мутных стеклянных глаза.
Рудик знал, что снится ему не что иное как чужие мебельные истории, совершенно точно. Шкаф из комнаты выселили, а кровать поставили на его место. С этого всё и началось. Сначала разобрали на доски и ровненько уместили в кладовке, – странной комнате, назначения которой Рудик долго не понимал. Туда нельзя было войти – сразу упрешься носом и коленками в гору подушек и одеял, а сверху над тобой нависнет родительская одежда.
Не было даже мало-мальской щелочки, чтобы пролезть и – жить, играя в Тома Сойера-на-острове-с-Гекльберри Финном.
Однажды Рудик все-таки пытался жить на антресоли. Как раз того самого шкафа. Но – упал, карабкаясь туда, и зацепил плечом лосиные рога – охотничий дедов трофей, музейно пришпиленный к стене. Семейная легенда гласила: лось сбросил их добровольно. Рудик неоднократно представлял себе: дед выскакивает из кустов, наводит на флегматичного лося дуло, и тот сразу скидывает рога, по жесту угадывая, чего старому надо. Точно так же Рудик полагал насчет ящериц, летом ронявших в его руки чешуйчатые хвосты.
С рогами, правда, была одна неувязка.
А именно – кусок черепа, твердого и гладкого, словно пластмасса, торчавший у основания.
В конце концов Рудик решил, что череп некоторые – особенно честные – лоси сбрасывают вместе с рогами. Если их очень об этом попросить.
Как бы то ни было, Рудик упал и рога упали на него следом, а на антресоли жить ему расхотелось. Да и старший брат сподобился переехать, избавив младшего от вынужденного членовредительства в попытке обрести свой отдельный угол.
Надо сказать, Рудик уже давно подозревал за шкафом кое-что неладное.
Однажды тот привык было «есть» его, Рудиковы, карандаши.
Разложишься на полу окно рисовать, а карандаши – давай туда укатываться. Желтый, зеленый, красный. И цвета-то все нужные какие! Но это ничего. Через пару месяцев пристальных исследований Рудик обнаружил плотоядные поползновения и за ванной: нальешь воды на пол, на кафель, и она утекает между чугунных ног. К стене.
И на кухне – к батарее укатывается мамин сухой лук-севок.
Во избежание повышенного интереса со стороны Кольки-соседа и Сашки – соседа сверху Рудик ничего про аномалии своей квартиры рассказывать не стал и ограничился страстным наблюдением. Колька как-то поделился с Рудиком секретом, что и у них в большой комнате ночами трескается форточка. Бац – и трещина по стеклу! А ведь никто не разбивал…
Но шкаф был вне конкуренции. Он был свой, родной, под боком стоявший…Теперь изотрется полировка, затеряются где-то винты и шурупы, скривятся ножки. А, главное, черно-бурая лиса с четырьмя лапами о кожаных подушечках плюс – глазами-стеклышками окажется совсем-совсем бездомной.