– Давай ляжем спать? Сегодня такой тяжелый день. Как будто по мне несколько танков проехало.
– А где Крысозаяц?
– Мы поссорились, и он ушел.
– То есть я могу лечь с тобой?
– Да, Морковкин. Только пойди почисти зубы и надень пижаму.
– Ура! – и я понесся в ванную. Когда я зажег свет, оказалось, что в стаканчике только две щетки – моя и мамина.
Глава 14. Мой любимый человек и гендерные стереотипы
Есть две новости: хорошая и плохая. Сначала расскажу хорошую. Крысозайца я больше не видел. Вместе с зубной щеткой он забрал свою бритву и дезодорант Old Spice, серые носки, сушившиеся на батарее в ванной, и книгу со странным названием «Приросший к стулу, встань», которая лежала на тумбочке около кровати.
– А кто прирос к стулу? – спросил я маму.
– Практически все, у кого сидячая работа. Олег – доктор, он помогал людям, у которых проблема со спиной… То есть помогает…
– У бабушки тоже болит спина.
– Да, поэтому Олег прописал ей специальную гимнастику.
– Он что, наш семейный доктор?
– Мог бы им стать, если бы… Ладно, неважно.
– Если бы ел брокколи? – пошутил я.
– И не говорил бы лишнего, – добавила мама.
– Не волнуйся, еще есть доктор с гигантскими ресницами и пыльными бровями. Вы друг другу понравитесь. Папа ей точно понравился, – успокоил я ее.
– Не сомневаюсь, – сказала она, хотя по ее тону было понятно, что еще как сомневается.
Теперь плохая новость. Каникулы закончились, и снова началась школа. Мне кажется, было бы честно предупреждать детей перед первым классом: то, что будет дальше, не кончится никогда. Желательно сообщать об этом сразу после рождения: наверное, тогда бы все дети лезли обратно в животы к своим мамам, сидели бы там тихо и никуда не высовывались. Нет, я понимаю, что школа в конце концов заканчивается, но ведь к этому времени ты уже старый, а твои игрушки отдали тем, кто родился позже тебя.
Ноябрь и декабрь слились в одну огромную бескрайнюю лужу цвета растаявшего снега, перемешанного с грязью. Брызги этой гадкой жижи покрывали все вокруг: машины на улице, мою куртку и штаны, стены домов, прохожих. Кошка впала в зимнюю спячку: теперь она все время спала – то в ванной, на корзине с грязным бельем, то в ящике комода, то на шкафу – и даже не пыталась удрать из дома. Будь моя воля, я бы тоже спал с утра до вечера, а ночью, наоборот, занимался бы чем-нибудь интересным. Например, продолжал свое расследование. Но оказалось, что очень сложно быть расследователем, если ты маленький школьник, у которого практически нет прав.
Но однажды утром мама сдалась: она просто не смогла встать с кровати и, вместо того чтобы разбудить меня, осталась лежать под одеялом «как хладный труп», по ее собственному выражению.
– Можно я посмотрю мультик, пока ты спишь? – спросил я, понимая, что сейчас она отдаст все, чтобы ее никто не трогал.
– Делай что хочешь, – простонала она и перевернулась со спины на живот как огромный тюлень. Я тихо поцеловал ее, взял компьютер и прошлепал в свою комнату.
План был такой.
Пункт 1. Посмотреть, какие фотографы получили Ad Astra.
Пункт 2. Выписать их имена.
Пункт 3. Погулять на гугл-картах по Уналашке.
Пункт 4. Если останется время, пересмотреть серию «Гравити Фолз», в которой гнома рвет радугой.
Итак, пункт 1. Гугл тут же выдал мне список.
• Йохан Янсен, Нидерланды.
• Мисаки Ямаути, Япония.
• Атанасиос Спанидис, Греция.
• Жан-Пьер Гарсия, Франция.
• Хуан Мария Дельгадо, Мексика.
Я достал блокнот, который мне подарила бабушка на прошлый Новый год, и переписал в него имена.
Подозреваемый № 1: Йохан Янсен, Нидерланды.
Его фотографии я уже видел на выставке. В «Википедии» была статья о нем – правда, на английском. Родился в 1956 году в городе Энсхеде. Воспитывался мамой, так как отец не известен. Поступил в Утрехтский университет на факультет физики и астрономии, но так его и не закончил. Начал снимать в конце семидесятых, быстро стал известным фотографом и по заданию журнала «Лайф» объездил весь мир.
Я нашел в интернете фотографию Йохана Янсена и попробовал сравнить с бабушкиным фотографом. Первый был скорее толстый, второй – скорее худой. Первый – рыжеватый, второй – черноволосый. Но ведь фотография черно-белая… Чертики-бортики, какой же я идиот! Татуировка! Я схватил лупу и поднес к изображению: на руке у фотографа было написано: “Together we stand, divided we fall”. Вместе мы держимся, по отдельности – падаем. Что за ерунда? Ладно, это сейчас не важно. Нужно найти фотографию, где будет хорошо видна правая рука Йохана Янсена. Вот. Сидит в каком-то кафе за столиком, пьет пиво. На руке ничего нет.
Я вычеркнул Янсена из списка, взял на кухне большое зеленое яблоко и включил на ютьюбе мультик. В тот день мама спала так долго, что, когда она наконец проснулась, я по-настоящему умирал от голода, перед глазами у меня мелькал блюющий радугой гном, а в ушах звучал хохот безумного старика Макгакета.
После завтрака мама в третий раз сварила себе кофе и зависла в телефоне, а я вспомнил о задании, которое нам дал Макс, и пошел в свою комнату за мыльницей. Вернувшись, я сообщил ей, что нам задали снять портрет любимого человека.
– А мой любимый человек – это ты.
– Только не сейчас. Я плохо выгляжу. Давай попозже, когда я обрету человеческий облик.
– Макс сказал, что лучше всего снимать, когда человек тебя не видит.
– Но я тебя вижу очень хорошо.
– А я воспользуюсь моментом и незаметно тебя сфоткаю.
– Можно я хотя бы сниму этот ужасный халат?
– Макс сказал, что лучше всего снимать человека в домашней обстановке и когда он расслаблен.
– А больше он ничего не сказал?
– Еще он сказал… – и тут я воспользовался моментом и щелкнул фотоаппаратом.
Мама сразу смутилась и откинула назад волосы.
– Ты красивая, даже когда непричесанная. Ты вообще самая красивая на свете.
– Морковкин, ты невероятно милый, но все-таки я предпочла бы причесаться. – Она подошла к окну и посмотрела вниз, а я щелкнул еще раз. – Смотри, там снег пошел. Я тоже выглянул в окно и увидел, что черно-коричневое море застыло и стало белым.
– Вот и опять скоро Новый год, – тихо сказала мама.
– Ура! – завопил я. – А мы сможем отпраздновать его вместе с папой? И с бабушкой, и с Девицей. И с Кошкой. Сможем?
– Морковкин, подумай сам: ты счастливый человек, потому что у тебя может быть не один Новый год, а два. Как минимум.
– Как это?
– Один со мной и с Кошкой. Другой со мной и с бабушкой. А третий – с папой.
– И с Девицей? – уточнил я.
– И с Девицей, – вздохнула мама.
– Ты скучаешь по папе?
– Иногда. Но уже не так, как раньше.
– А он по тебе?
– Это лучше у него спросить, хотя, по-моему, он доволен жизнью. Иногда мне вообще кажется, что он считает ошибкой наши с ним отношения.
– И меня?
– Нет, Морковкин, тебя он очень любит. Уж поверь мне.
– Я бы так хотел, чтобы вы дружили. И с Девицей тоже. Она правда классная. И ты классная. И папа. И все вы любите меня.
– Морковкин, в моем возрасте уже не заводят новых друзей.
Я подумал о Крысозайце, но на всякий случай решил не напоминать о нем. Вместо этого я сказал ей, что она еще не очень старая.
– Спасибо, это приятно слышать. – Мама допила кофе, поставила чашку в раковину и потянулась, а я еще раз нажал на кнопку фотоаппарата.
– Морковкин, ну прекрати! Я же не фотомодель.
– А я, что ли, фотомодель? Меня ты вообще сразу после рождения сфотографировала. И, между прочим, даже разрешения не спросила.
– Тоже верно, – признала она и уткнулась носом мне в макушку.
В такие моменты мне кажется, что я люблю маму так сильно, что эта любовь переливается через край. Как из бочки. Или до луны и обратно, как в книжке про зайцев, которую мы читали, когда я был маленьким. Бабушку почему-то тревожит, что мы так сильно друг друга любим. Например, мама любит меня зацеловывать. Но бабушка говорит, что это а) негигиенично, а б) что я мужчина, а мужчину нельзя зацеловывать. Может, она случайно зацеловала дедушку до смерти, а потом уничтожила его останки?
– Марика, ты растишь маменькиного сыночка, – говорит бабушка.
– Он и есть мой сыночек, – отвечает мама.
– Он никогда не женится, – парирует бабушка.
– И слава богу, – начинает злиться мама.
– Подумай, каково ему будет в жизни? Он слишком нежный и плачет, как девочка.
– Это гендерные стереотипы. Мужчина может плакать так же, как и женщина.
Что такое гендерный стереотип, я не знаю, но мама всегда говорит, что плакать не стыдно. Наоборот, нужно обязательно плакать, когда хочется: «чтобы эмоции не накапливались». Поэтому, если уж я хочу плакать, то делаю это по полной программе, в свое удовольствие.
Когда мама с папой перестали жить вместе, мне было примерно два года. Или три. В общем, я был еще маленький. Наверное, маме было холодно спать одной или просто грустно, но с тех пор она стала брать меня спать к себе. Она выхватывала меня из постели сонного как муху и клала себе под бок. Сам я, конечно, этого не помню – но именно так она рассказывает. Мама говорит, что со мной приятно спать, потому что я не дергаюсь и лежу тихо – «как суслик». Наверное, поэтому она иногда называет меня сусликом – даже чаще, чем моим настоящим именем. Мы до сих пор иногда спим вместе. Как вы считаете, что об этом думает бабушка? Правильно: ничего хорошего.
Глава 15. Я думаю о Мисаки Ямаути
Мамины фотографии получились очень красивые. Я сохранил их на компьютере, а потом скопировал на флешку, чтобы принести в пятницу.
– Ты кого сфоткал? – спросил Егор, когда я подсел к нему перед занятием.
– Маму. А ты?
– Собаку.
– Но задали же портрет любимого человека?
– Я подумал, собака тоже считается.
– Если бы у меня была собака, я, наверное, любил бы ее не меньше, чем бабушку, – согласился я.