А я во все глаза смотрел на пистолет, который лежал на столешнице всего в трех шагах. Если сейчас броситься вперед, схватить пистолет и выстрелить в эту скалящуюся фашистскую морду...
Но тело словно одеревенело. Я не мог пошевелиться и только во все глаза смотрел на оружие.
Помочившись, фриц неторопливо застегнулся, взял “вальтер” со стола и повернулся ко мне.
“Вот и все, - сердце рухнуло вниз. - Сейчас он выстрелит!”
Немец действительно поднял пистолет на уровень лица, прищурив левый глаз.
- Пух! Пух! - он дважды дернул дулом кверху и захохотал.
Фриц еще раз окинул меня взглядом, скалясь, сунул “вальтер” в кобуру и пошел к мотоциклу. Уселся в седло, газанул, выворачивая руль. Развернувшись во дворе, мотоцикл выехал на улицу.
Я стоял, ни жив, ни мертв. Потом принялся торопливо собирать с земли лук и капусту.
Маме и Петьке я, конечно, ничего не рассказал. Сел на ящики из-под картошки в самом уголке погреба и долго сидел, закрыв глаза и опираясь спиной на холодную кирпичную стену.
“Я струсил! - мысли терзали душу. - Я повел себя не как пионер! Трус, трус, трус!”
Ведь мог же, мог схватить пистолет со стола и выстрелить в этого гогочущего фашиста! Так бы сделал настоящий советский пионер. А я струсил!
Я был двенадцатилетним мальчишкой, и мысли у меня были мальчишеские, наивные...
Но с тех пор часто, особенно когда предстояло сделать что-то серьезное или опасное, мне снился черный зрачок направленного на меня “вальтера” и хохочущий белокурый немец. И сердце снова душил ужас...
...Вот и сейчас. Холеный, улыбающийся фашист снова целился в меня...
Я вскинулся, открыл глаза, осмотрелся. В салоне автобуса многие подремывали. Макарин сидел, прислонившись виском к холодному стеклу, и задумчиво смотрел в ночную степь за окном.
Тыльной стороной ладони смахнул холодные капли выступившего на лбу пота. Кошмар из военного прошлого сделался моим проклятьем. Каждый раз, когда мне угрожала опасность, гогочущий белокурый фриц с “Вальтером” являлся из подсознания, топя разум и сердце в ледяной стуже ужаса. Это было не видение, нет, - лишь секундное, меньше -мгновенное ощущение неодолимой жути, неотвратимой беды и смерти. С годами я научился его превозмогать. Но душевная травма, полученная в лихолетье войны, была по-прежнему со мной. Если бы медики, следящие за здоровьем космических экипажей, узнали о моих психологических проблемах, я был бы немедленно отстранен от полета, от космоса, да и от любой опасной работы. Потому что никто не может гарантировать, что когда-нибудь страх не окажется сильнее меня. С первого дня пребывания в отряде космонавтов я жил под двойным душевным грузом: со “старым” страхом и под страхом быть уличенным в страхе.
Вскоре колонна машин свернула к монтажно-испытательному корпусу на второй площадке - тому самому, в котором когда-то готовили к старту Юру Гагарова и всех остальных наших ребят-космонавтов.
На “двойке” мы надели полетные скафандры “Сокол”. Неуклюже шагая в космической “спецодежде”, прошли через анфиладу комнат, в которой проводится проверка скафандров и систем жизнеобеспечения, в монтажный зал испытательного корпуса. Входные ворота зала были открыты настежь, и за ними толпились провожающие: местные “технари”, командированные на Байконур ученые и специалисты, фото- и киножурналисты. Чуть впереди толпы выстроились в ряд члены государственной комиссии, а еще на шаг ближе к распахнутым воротам испытательного корпуса одиноко стоял у штанги с микрофоном председатель госкомиссии генерал-майор Керимбаев.
- Готовься, Олег, - со смешком шепнул Макарину, - сейчас нас с тобой будут снимать. Для телевидения и для истории.
Макарин весело фыркнул, но все же подобрался и слегка расправил плечи.
- Старайся шагать со мной в ногу, - подсказал я.
- Слушаюсь, товарищ старшина, - улыбка поползла по пухлым губам бортинженера.
- Р-разговорчики в строю! - шутливо рыкнул в ответ. - Ну, пошли!
Не строевым, но четким шагом мы вышли из ворот испытательного корпуса и остановились напротив шеренги членов госкомиссии. Глаза слепили лучи прожекторов и юпитеров, жужжали кино- и телекамеры, там и сям яркими бликами вспыхивали фотовспышки.
- Товарищ председатель Государственной комиссии, - я вскинул ладонь к гермошлему скафандра, - экипаж ракетно-космического комплекса “Знамя-5” - “Лунник-5” к полету готов. Командир комплекса полковник Леонтьев.
Керимбаев едва слышно нервно кашлянул и с легким кавказским акцентом произнес:
- Желаю вам успешного выполнения задания Родины и благополучного возращения на родную Землю.
Он поочередно обнял меня и Олега, а затем сделал шаг в сторону:
- Прошу садиться в автобус, товарищи космонавты. Пора ехать на старт.
Нас мгновенно окружили люди, десятки рук потянулись к нам.
- Товарищи, товарищи! - Генерал от медицины Олег Козенко выступил из-за наших спин и широко раскинул руки. -Никаких контактов с экипажем! Слышите? Никаких! Люди идут в космический полет, а вы!...
Толпа замерла вокруг нас, сомкнув плотное кольцо. Замешательство длилось всего несколько секунд. Потом кто-то из задних рядов зычным голосом крикнул:
- Экипажу космонавтов - ура!
И тут же десятки и сотни голосов подхватили:
- Ура! Слава! Успеха вам, ребята!
Олег вскинул над головой поднятые в приветствии руки.
- Спасибо, товарищи! Спасибо! - Я тоже пару раз взмахнул рукой, и стал подниматься по ступенькам в салон автобуса.
Из окна автобуса мачты лунного стартового комплекса и застывшая на старте огромная ракета с надписью крупными красными буквами “Ленин” на белоснежном борту были видны, как на ладони. К ним мы теперь и направлялись.
Едва автобус вырулил от “двойки” на автотрассу, кто-то из работников испытательной бригады, разместившихся в салоне за нашими креслами, откашлялся и вполголоса запел:
- Заправлены в планшеты космические карты...
Это традиция - перед каждым пуском петь в салоне едущего на стартовую позицию автобуса эту песню на слова Владимира Войновича.
- ...И штурман уточняет в последний раз маршрут, -подключился к общему хору сидевший рядом со мной Макарин. Я вздохнул и тоже принялся подпевать - традиция есть традиция:
- Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом - у нас еще в запасе четырнадцать минут...
Н-да... Маршрут наш хорошо известен и без штурмана, заранее введен в бортовые вычислительные машины, времени до старта еще более двух часов, а вот насчет закурим... Позавчера в гостиничном номере генерал Маканин поймал второй дублирующий экипаж - Валеру Быкова и Колю Руковина - за попыткой выкурить сигарету. Одну на двоих. Скандал был -мама дорогая! Маканин пообещал ребятам все кары небесные, начиная от отстранения от подготовки к полетам и кончая немедленным увольнением из отряда космонавтов. Строгий у нас генерал.
На стартовой позиции митингов, рукоплесканий и восторженных выкриков уже не было. Весь персонал, готовивший ракету и корабль к запуску, был заранее эвакуирован за пятнадцатикилометровую зону безопасности, очерченную окружностью вокруг стартовых сооружений. “Ленин” - ракета, конечно, надежная и проверенная, но... Береженого, как говорится, и Бог бережет.
Пожав еще десяток-другой рук, простившись с Шаталиным, Бугриным и генералом Маканиным, мы на скоростном лифте поднялись к вершине ракеты. Уже почти рассвело, и вид на окрестности с верхней площадки обслуживания открывался замечательный. Хорошо были видны все стартовые комплексы - и “гагаровский”, и запасной старт на 31-й площадке, и даже технические башни на “протоновском пятачке”. Далеко на юге можно было различить и красные фонарики на телевизионной вышке Ленинска -города, в котором живут семьи испытателей космической техники.
Эх, жаль, что нет времени, нет под рукой карандаша и бумаги! Сделать бы сейчас зарисовку, а потом, уже после полета, написать пейзаж в красках!
Рисовать я люблю. С курсантских времен оформлял стенгазеты, и в отряде космонавтов за мной общественная нагрузка - выпуск газеты “Нептун”. А для себя, по вечерам часто рисую эскизы, пишу картины - отдыхаю и расслабляюсь после дня напряженных тренировок.
Долго любоваться окрестностями нам не дали -пригласили внутрь “Знамени”. Мы по очереди - сначала Макарин, а затем я, - разместились в полетных креслах. Сверху, из отверстия входного люка, техники дружно пожелали нам “ни пуха, ни пера” и получили в ответ традиционное “к черту”. Крышка люка над нашими головами закрылась. Наступила тишина.
- Вздремнуть, что ли? - Макарин зевнул и шутливо подмигнул:
- Лешка, я совершенно не выспался. Давай покемарим пару часиков, а?
Но поспать нам, разумеется, не дали. Почти одновременно включились едва ли не все радиолинии и следующие полтора часа и я, и Олег вертелись в рабочих креслах так, как ни одной белке в колесе и не снилось. Проверка аппаратуры корабля, уточнение действий экипажа на первых витках, сообщения наземных служб о готовности бортовых систем к полету... Обычная предстартовая суета. А мне еще пришлось для радио и телевидения зачитать, глядя прямо в объектив нависавшей над нашими головами телекамеры, текст предстартового заявления командира экипажа. Как же можно лететь в космос, не заверив партию и правительство, весь советский народ в том, что задание Родины мы обязательно выполним? Ну, я и заверил.
Едва закончил говорить, что-то пронзительно громко щелкнуло в динамике, и совершенно бесцветный голос сообщил:
- На связи с экипажем корабля Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев.
Я повернул голову к Олегу и подмигнул: ни слова, мол, лишнего, мы в прямом радио- и телевизионном эфире. Пошел предстартовый “официоз”.
- Здравствуйте, товарищи, - сказали динамики бодрым голосом Никиты Сергеевича. - Готовы к полету?
- Так точно, готовы, товарищ Первый секретарь ЦК КПСС, - немедля не секунды доложил я. Четким голосом доложил, по-военному. Разве что руку в перчатке не вскинул к козырьку гермошлема.