ебе делать». И Жан в конце концов уехал из Парижа.
— Я знаю только, что он там развернулся вовсю. На совершенно секретной и опасной работе, — говорил Пьер. — Сперва он стал там «мадам Антуан», а потом «мадмуазель Полетт». А что он там делал, вы, может быть, узнаете от него позже, когда мы окончательно побьем бошей!..
Так и случилось. Дмитрий встретился с Жаном после войны, в Москве, и тот рассказал о своем пути борьбы за освобождение Франции, опасном как заминированное поле, который привел его к победе и, одновременно, в партию коммунистов Франции.
Человек, пригласивший его в Лион, — коллега Жана по Эколь Нормаль — был арестован полицией как коммунист, но удачно бежал и, очутившись в Лионе, стал одним из вожаков группы Сопротивления, подготовлявшей площадки для посадки самолетов на территории одиннадцати департаментов юга. А высшим руководителем группы считался Шарль Анри (под этой кличкой скрывался Ривьер, и теперь он депутат французской палаты от департамента Луары). Он ведал всеми операциями, связанными с тайным приемом и отправкой самолетов и приемом парашютистов.
Так вот, как только Жан приехал в Лион и обосновался у своей младшей сестры Маргарит, ему предложили работать в этой же группе. И как только он приобрел некоторый опыт, помощник Шарля Анри — «мадам Готье» — перешел на работу в движение, руководимое КПФ, а Жан — «мадмуазель Полетт» — занял его место. Организация имела чисто военный характер. В каждом департаменте, а под ведомством Жана было их десять — Ардеш, Луара, Рона, Сона и Луара, Юра, Эн, Верхняя Савойя, Савойя, Изер, Дром, — был один человек, ответственный за все площадки. Человек этот знал только тех, кто отвечал за каждую площадку, но дальше своего департамента уже не знал ни адресов, ни подлинных имен участников организации. Жан и его шеф Ривьер знали каждого ответственного за департамент, но не знали их адресов. Таким образом, группа была строжайшим образом законспирирована и провалы стали только делом случая. Встречи, как правило, с одним человеком; очень редко, в исключительных случаях, — с двумя. О них договаривались так: в такой-то день, в таком-то часу. Нет — на этом же месте, через десять минут. Вновь нет — тогда только через неделю. Существовало обязательное правило для всех: выполнять ни о чем не спрашивая. Даже постоянная связная Жана, молоденькая сильная крестьянская девушка из Савойи — Эльвир, знала только то, что ей полагалось знать.
— Эльвир, сегодня вечером отправимся…
— Хорошо.
— Эльвир, эту корзину с фруктами ты передашь человеку в лиловом шарфе.
— Хорошо. Ух, какая она тяжелая…
Конечно, нелегкая, если под двумя рядами персиков — пистолеты и патроны!
Только по прошествии нескольких месяцев Жан позвал ее на прием самолетов:
— Сегодня вечером мы должны встретить три самолета.
— О, вот, значит, для кого мы работаем! — воскликнула Эльвир. — Впрочем, я так и думала…
Больше всего площадок для приземления находилось в департаментах Эн и Юра. Ничего особенного — сравнительно ровные луга. Худо было, когда они размокали под дождем. Однажды в департаменте Юра ждали приземления тяжелого самолета типа «Дуглас». А весь день шел сильный дождь. Ночью, в положенное время, самолет совершил классную посадку, а вот взлететь уже не смог. Попросту застрял в жирной, липкой земле. Пришлось срочно мобилизовать десять пар волов, чтобы «разогнать» самолет. Волы трудились изо всех сил, но только в критический час рассвета самолет поднялся в воздух…
А одна площадка была вроде двуликого Януса. Запасной немецкий аэродром! С шести утра до шести вечера он принимал немецкие самолеты, ну а с полуночи люди Жана встречали на нем английские самолеты. Понятно, легкие, на три-четыре человека, типа нашего знаменитого «кукурузника». Конечно, не слишком часто, так сказать, не злоупотребляя немецким гостеприимством… И всё же один раз совсем было влипли. Поджидали самолет. Но дали два световых сигнала, а третий — забыли. Ведь и так случается! Естественно, что самолет не появлялся. Жан и его люди стали тревожиться. Вдруг из низких быстрых туч вывалился самолет и, как ночной жук, начал кружиться над аэродромом. Жан начертил лучом электрического фонарика условную букву, с самолета ответили тем же, и он, без огней, кое-как сделал посадку. Ну, хорошо, приняли троих, которых ждали, и посадили в самолет троих, покидавших Францию. А мотор не заводится. Хоть ты тресни! И час, и два с ним возились — и всё без толку. Тем временем зашла луна, посветлело небо — близился рассвет. Что делать? Прежде всего отвели и хорошенько спрятали прибывших и тех, кто должен был улететь. Самолет решили сжечь. Достали десять литров бензина, облили фюзеляж, подожгли. Языки бледного пламени рванулись ввысь. Одному крестьянину поручили бежать в немецкую комендатуру и сообщить, что он видел, как сгорал какой-то самолет. И всё это в ужасающей спешке — вот-вот на аэродроме появится немец. Обошлось, но на долгое время эту площадку пришлось законсервировать.
Еще драматичнее обстояло дело при приеме контейнеров с оружием в долине Соны. Ривьер и Жан встречали самолет, с которого должны были быть сброшены на парашютах восемь контейнеров. Ночь выдалась темная, будто всё вокруг залито черной тушью. Самолет прилетел в положенный час, сделал круг над лугом и улетел. И никаких контейнеров! Искали их несколько часов при свете электрических фонариков. Дохлое дело! Где же они? Или, быть может, по каким-то причинам груз вообще не сброшен? Встревоженный и утомленный, Жан зашел в деревенское кафе подкрепиться. Было около пяти утра. Вбегает незнакомый крестьянин:
— Эй! Вы знаете, на обочине дороги лежит какая-то штука с парашютом. И дядюшка Руссель уже сообщил об этом жандармам.
Жан и его товарищи бросились к месту происшествия. Действительно, контейнер! А другие, как гигантские плоды, свисают с деревьев. Что тут было! Забрались на деревья, ножами рубили стропы парашютов, откатывали стокилограммовые контейнеры подальше от дороги, засыпа́ли их землей, замаскировывали кустами и травой. Успех зависел от быстроты. Каждую минуту ждали жандармов…
Люди, оружие, радиоаппаратура, деньги… Почти каждую ночь, согласно принятой по радио условной фразе: «Жанна идет на пляж», «Полетт любит свою собаку», «Петух запел», «У диплодока болят ноги». Трижды переданная, она означала, что самолет приземлится или груз будет сброшен на такой-то площадке, в такой-то день и час… В исключительных случаях в наушниках звучало личное обращение к Жану: «От артишока к своему сердцу».
И всегда, ночью и днем, на залитых лунным светом лугах Эн и Юра, в деревенских кафе, на улицах и площадях Лиона ощущение дула пистолета, приставленного к затылку. Выстрелит на этот раз или обойдется? С группой Ривьера боролись и немцы, и петэновская жандармерия, и доброхоты, проповедующие принципы коллаборационизма.
Да, это верно, что жизнь Жана больше всего напоминала балансирование на туго натянутой проволоке через Ниагару… Вот он вместе с сестрой заходит в ресторан «У матушки Дюдю», в котором столуются немецкие офицеры. Конечно, у него документы аспиранта Лионского университета и на лбу не написано, что он-то и есть «мадмуазель Полетт», с которой давно уже жаждут познакомиться и оккупанты, и их петэновские приспешники. Но кто из гитлеровцев, отдающих должное кухне мамаши Дюдю, заподозрит, что эта таинственная Полетт сама полезет черту в зубы! Очень вежливый молодой человек скромно угощает свою девушку. Не густо у него, бедняги, с деньгами!
А скромный молодой человек только вчера отправил в Лондон на маленьком трехместном самолете Шабан-Дельмаса, а несколько дней назад получил на нужды Сопротивления восемьдесят миллионов франков. Целая машина, набитая тугими пачками тысячефранковых бумажек… На этот раз «ситроен», и неплохой. И у Жана и у двух его товарищей — фальшивые документы, причем один выдает себя за полицейского.
Решили так: при въезде в Лион, в час второго завтрака, когда все разойдутся по ресторанам, кафе и бистро, на Жана наденут наручники. Арестованный франтирер! Так и сделали. Въезжают в город, не обратив на себя внимания. Но когда до места оставалось совсем немного, свой «полицейский» вытащил пистолет. На тротуаре — трое немецких солдат и какой-то штатский в длинном пальто. И он властно поднимает руку. Попались! Придется отстреливаться…
— В чем дело? — спрашивает «полицейский».
— Господа, ради бога, подвезите меня к вокзалу. Опаздываю на поезд. Я дам вам сто франков.
А немецкие солдаты идут своей дорогой. Человека в длинном пальто встретили неудержимым хохотом. Он удивился: чего это так веселится арестованный франтирер? Его же отправят на тот свет…
На тот свет хотел отправить Жана и некий капитан Роман, представитель правого крыла Сопротивления департамента Эн. Он обвинил Жана в том, что слишком много оружия достается коммунистам. Состоялось что-то вроде суда. Присутствовали: Буржес-Монури, представлявший правительство в Лондоне, генерал Жанвиль — шеф франтиреров и партизан юга Франции, обвинитель — Роман и обвиняемый — Жан.
— Его следует немедленно расстрелять, — горячился Роман. — Согласно решению, маки́ получают одну треть оружия, а мы — две трети. А у него получается всё наоборот, и почти всё оружие оказывается в руках коммунистов.
— Но кто в этом виноват? — спросил Жан. — Не вы ли, капитан? Я же передаю вам оружие согласно договоренности, а за дальнейшее не отвечаю.
Расстрел не состоялся, но случай этот заставил Жана еще более насторожиться. Лондон делал всё возможное, чтобы партизаны, руководимые коммунистами, не получали оружия. «Плевать мне на капитана Романа, — решил Жан. — Пока оружие будет проходить через мои руки, его получат те, кто лучше всего им пользуется». Так он и поступал.
Однажды его разыскал «мадам Готье». Они давненько не встречались, хотя оба жили в Лионе.
— Ты хорошо работаешь, — сказал «мадам Готье». — У меня есть вопрос: не пора ли тебе окончательно определиться?
— Что ты имеешь в виду?
— Мы давно считаем тебя своим. Но не пора ли тебе вступить в партию?