Было это в 1936 году. Московские мальчишки играли в войну с фашистской Германией. И ровно через пять лет эта война началась…
«Так в чем же дело? — спрашивал себя Муромцев. — Что произошло за эти пять лет ожидания неизбежного и, следовательно, постоянной готовности к нему, если сегодня, на седьмой день войны, пала столица Белоруссии — Минск? Как могло произойти такое уже после того, как в первой сводке Главного командования Красной Армии, которую Дмитрий слушал еще в поезде, сообщалось, что «после ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями»? Правда, в той же сводке упоминалось, что в некоторых местах противнику удалось незначительно вклиниться в нашу территорию и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец. Но ведь отбит же, и с большими потерями! Так отчего же оставлен сегодня Минск? Не какой-то Цехановец, в десятке километров от границы, а город побольше Рязани, да к тому же столица республики».
Но вот нежданный-негаданный поворот в делах самого Муромцева на время изменил ход его мыслей.
Военный комендант не дал разрешения на вызов в Рязань семьи Дмитрия. Разговор получился предельно коротким. Более коротким даже, чем с военкомом.
— Рязань эвакуированных принимать не будет, — сказал комендант.
— Но я же получил приглашение от вашего педагогического института, — возразил Муромцев, — Первого сентября должен начать курс лекций.
— Вот и начинайте, — сказал комендант.
— Но я же вам говорил, товарищ полковник, что вся моя семья в Ленинграде. Мать, жена и дочка.
— Рязань не будет принимать эвакуированных, — повторил комендант.
— Что же прикажете делать: уезжать или разводиться? — раздраженно спросил Дмитрий.
— Вы не военнослужащий. Приказывать вам прав не имею. А в просьбе вашей отказываю.
— Но это же черт знает что! Вы поймите, с первого сентября я должен уже приступить к работе.
— Простите, товарищ, но временем для разговора с вами больше не располагаю. — И протянул заявление Муромцева со своей резолюцией: «Отказать».
Дмитрий ринулся к ректору. Тот внимательно выслушал, повертел и так и сяк злосчастное заявление, как-то неуверенно потянулся к телефону. После очень недолгого разговора всё с тем же полковником — ректор успевал лишь говорить «но…» — он помрачнел, попробовал обратиться за поддержкой к высокому начальству, — как понял Муромцев, к одному из секретарей обкома, — в двух словах изложил суть дела, молча слушал, гмыкал и в конце концов, сказав: «Понимаю, Василий Григорьевич, но жаль, очень жаль», со вздохом осторожненько уложил телефонную трубку на вилку.
— Не знаю, что и посоветовать вам, Дмитрий Иванович. Против вашей кандидатуры не было и нет никаких возражений. Но по поводу вашей семьи… Есть прямое указание. Тут и Василий Григорьевич бессилен.
Страшно расстроенный пришел Дмитрий к Кэмрадам и поведал о полном своем поражении.
— Вот я и в тупике. Послал телеграмму своим. Может, они уже в пути, а тут такая ерунда получилась. Приедут, а Рязань их не примет. Ну что мне тогда делать?
— Сейчас же дай телеграмму, чтобы задержались, — предложил Кэмрад.
— Ну, это само собой… Однако телеграмма не выход из этой дурацкой ситуации. — Дмитрий вытащил пачку «Беломора» и, прежде чем зажечь папиросу, поломал три спички.
— Не горячись. Лучше давай искать выход.
Переваливаясь по-утиному и выворачивая ступни наружу, Сеня подошел к полке с книгами.
— Где-то она тут была, — задумчиво сообщил он, перебирая пальцами корешки. — Совсем недавно видел… Всегда вот так — когда нужно, не попадается под руку… Гм… И здесь нет… Мистика какая-то! Ага, попалась, голубушка! — И, торжествующий, принес и положил на стол перед Дмитрием «Экономическую географию СССР». — Сейчас всё и прояснится.
— Что именно? — спросил Дмитрий, ткнув в пепельницу потухшую папиросу.
— Выберем для тебя город. Самый прекрасный. Смотри! — Кэмрад раскрыл учебник и развернул небольшую карту Советского Союза. — Что такое Рязань? Небольшая точка. А сколько их здесь, этих точек!
— Да пойми ты, ради бога, что я Рязань выбрал из-за ее близости к Москве. Три часа, и ты уже на Старой площади. Разве мне в Чарджоу плохо было? И кафедру имел в учительском, и театр-студию для души. Да ведь и не только для души — зарплату как худрук получал. Но расстояние! Не три часа, а трое суток с довеском. Не наездишься. А ведь в дикой моей истории концы не скоро найдешь! И к партследователю не раз и не два пойти придется…
— Погоди, погоди! — перебил его Кэмрад и недоуменно уставился на Дмитрия своими добрыми близорукими глазами. — Есть две временны́х категории: вчера и сегодня. Вчера не было войны, а сегодня… Сегодня, Митя, твое дело… ну, как бы это сказать: его под микроскопом рассматривать надо, это дело кропотливое и потребует много времени…
— Выходит, ты за то, чтобы я всю войну проходил исключенным из партии?! — негодующе выкрикнул Муромцев. — Нечего сказать, хороший совет дает друг.
— Зря горячишься. Пройдешь всю войну коммунистом. Партбилет мы носим вот здесь, — он сильно ткнул себя в грудь, — но он все же не заменяет сердца.
— Как по-писаному, — слабо улыбнулся Дмитрий. Он уже сожалел о своей вспышке. И перед кем? Перед Сенькой Кэмрадом, который был его побратимом не только по взглядам, но и по беде. — Куда же, по-твоему, мне отправляться? Обратно в Туркмению или в Сибирь?
— Зачем же так далеко? Вот — Воронеж. Вот — Тамбов. Вот — Курск. Да мало ли есть областных центров с педагогическими или учительскими институтами, где ты пригодишься? Взять хотя бы Пензу…
— Пензу, говоришь? А знаешь, Пенза, пожалуй, подойдет.
Муромцев вспомнил, что в Пензе секретарем обкома партии по транспорту — Темляков. Всё же знакомый, хотя только понаслышке. В Чарджоу Дмитрий снимал квартиру в доме его матери Прасковьи Андреевны, а его сестренка Юля занималась у Таси в балетном кружке. Да, Павел Темляков. Но, может, его уже в Пензе нет? А, черт! Тамбов или Пенза, Пенза или Саратов. Пусть будет Пенза.
— Торчать здесь не имеет смысла. Завтра же и поеду. В эту самую… Пензу.
Кэмрад зачем-то обвел точку Пензы на карте синим карандашом, сложил ее, закрыл учебник и стал неторопливо расхаживать по комнате. Долго молчал. Потом подошел к Дмитрию и положил ему ладонь на плечо:
— Ехать так ехать. Решено.
— Да уж придется.
— Вот вместе и поедем.
— И ты хочешь? Но почему?
Кэмрад сел рядом и, рассматривая свои ладони, стал объяснять:
— Видишь ли, мне, по существу, здесь делать нечего. Сижу на шее у Галины. Заниматься Маяковским как-то несвоевременно… Может, в Пензе найду для себя какое-нибудь дело. А главное — вдвоем-то будет легче.
— А Галя?
— Так ведь не на край света! Галя при месте, всеми корнями в рязанскую землю вросла. А я — перекати-поле, бродяга. Да ты меня не отговаривай. Встретились, так уж и пойдем вместе.
Дмитрий был очень доволен: будет рядом старый товарищ по комсомолу, добрый и чуткий человек, которому ничего не надо объяснять. Конечно, вдвоем им будет легче.
— Что ж, попытаем счастья в Пензе, — улыбнулся Муромцев. — Если только твоя жена не воспротивится.
— Не волнуйся, Галина все понимает. А за своих не беспокойся. Ведь в Ленинграде они, а не в прифронтовом городе! Ну на неделю, на месяц позже приедут.
Назавтра они отправились на вокзал. Сразу же выяснилось, что одного желания уехать явно недостаточно. Билеты на поезда, идущие на восток, почему-то не продавались, а в сторону Москвы, один за другим с малыми интервалами, следовали длинные воинские составы. Иногда они ненадолго задерживались перед семафором, и тогда красноармейцы в еще не обношенных летних гимнастерках и неуклюжих кирзовых сапогах, позвякивая котелками и чайниками, бежали за кипятком и ломились в зеленую дверь мужского туалета. Но чаще составы проносились мимо, и в дыму и грохоте возникали и тут же исчезали громоздкие, упрятанные в брезент пушки, танки, грузовые машины. Составы тащили сдвоенные паровозы «ФД», черные, могучие, повлажневшие от жаркого машинного пота. Будто всю непомерную тяжесть войны тащили на себе эти паровозы. И чем чаще шли мимо Рязани воинские составы, тем спокойнее становилось на душе у Муромцева: вот она — наша силища! И уже завтра обрушится она на фашистских захватчиков, и хрустнет под неистовым ее ударом хребет врага.
Прошел на восток какой-то поезд, всего четыре зеленых вагона, и, посмотрев ему вслед, Муромцев и Кэмрад обратились за разъяснением к растерянному человеку в красной фуражке.
— Ничего не известно, граждане. Расписание — псу под хвост. Видите, что на путях делается!
— А как же нам выбраться?
— Ждите. Может, какой и задержится.
Часов через семь, уже к вечеру, прошел слух, что вот-вот прибудет какой-то поезд и поставят его на пятый путь. Но касса так и не открылась.
Нечего делать, решили ехать зайцами. Перебежали через пути и заняли выжидательную позицию, усевшись на свои чемоданы. На этот раз слух не был ложным, и минут через пятнадцать — двадцать в нимбе пара появился остроносый локомотив «СУ», волоча за собой длинную красно-черную ленту. Вот так пассажирский! «Телячьи» вагоны, открытые платформы, несколько пульманов, и всё битком набито людьми. Он словно вынырнул из прошлого, этот красно-черный состав. Из далеких лет гражданской войны. Из пожаров, крови и огромного человеческого горя. И сразу же в лицо Дмитрия дыхнуло обжигающим ветром войны. Теперь она, лязгнув буферами, застыла совсем рядом.
Из теплушек и с платформ выскакивали люди. Главным образом женщины.
— Где здесь кипяток?
— Долго простоим?
— До́ктора! До́ктора! Совсем ей худо…
— Вода-го где тут? О, господи, в какую даль поставили!
— Ма-ма-а! Не уходи!.. Ма-ма-а!
Появились чины железнодорожной милиции.
— Гражданка с вещами! Слышите, гражданка, нельзя! Рязань эвакуированных не принимает.
— Граждане, по местам! Сейчас отправлять будем.
— Воды-то дайте набрать…
— Ма-а-ма! Мамочка!