В трубке послышался далекий голос. Номер больше не обслуживался. Тьфу ты, подумал я, но нет, погоди!
Я проворно позвонил в справочное, узнал номер, набрал цифры и отвел трубку от уха, чтобы слышал Крамли.
– Каллахан и Ортега, добрый вечер. – Глубокий голос с сочным ирландским акцентом был достоин главной сцены Эбби-театра.
Я ухмыльнулся. Глянул вниз: там маялся Крамли.
– Каллахан и Ортега. – Повторная фраза прозвучала громче, с раздражением. Долгое молчание. Я не открывал рта. – Кто там, чтоб тебя?
Не дожидаясь Крамли, я повесил трубку.
– Сукин сын. – Он попался на крючок.
– В двух-трех кварталах от места, где ты родился?
– В четырех, хитрющая морда.
– Ну?
Крамли сгреб книжку Раттиган.
– Книга мертвых, но не совсем? – произнес он.
– А не попробовать ли другой номер? – Я открыл книжку, перелистнул и остановился на Р. – Вот этот, ага-ага, даже лучше Царицы Калифии.
Крамли нахмурился:
– Раттиган, Маунт-Лоу. Что это за Раттиган засел на горе Лоу? Было время, большой красный трамвай возил туда на пикники тысячные толпы – с тех пор как он упал замертво, минула уже половина моей жизни.
По лицу Крамли пробежала тень воспоминаний.
Я обратил внимание на другое имя.
– Раттиган. Собор Святой Вибианы.
– Святый Иисусе, прах его возьми, какой такой Раттиган затаился в соборе Святой Вибианы?
– Слова утвердившегося в вере католика. – Я рассматривал физиономию Крамли, с которой не сходила теперь хмурая гримаса. – Знаешь что? Я отправляюсь.
Я сделал для вида три шага, и тут Крамли выругался.
– И как ты, на фиг, туда доберешься без прав и автомобиля?
Я не оборачивался.
– Ты меня отвезешь.
Последовало долгое задумчивое молчание.
– Да? – поторопил я.
– А ты знаешь, как найти, где в старые времена ходил этот треклятый трамвай на Маунт-Лоу?
– Меня возили туда родные, когда мне было полтора года от роду.
– Стало быть, ты можешь показать дорогу?
– Запомнил в точности.
– Закрой пасть. – Крамли закинул в свой драндулет полдюжины пива. – Полезай.
Мы залезли в автомобиль, оставили Гершвина долбить в Париже дырки на валике пианолы и тронулись с места.
– Языком не болтай, – распорядился Крамли. – Просто кивай головой влево, вправо или вперед.
Глава 08
– Чтоб мне провалиться, если я знаю, за каким бесом я это делаю, – бормотал Крамли, ведя машину по границе противоположной полосы. – Я сказал, чтоб мне провалиться, если я знаю, за каким бесом…
– Я слышал. – Я наблюдал приближавшиеся горы и предгорья.
– Угадай, кого ты мне напоминаешь. – Крамли фыркнул. – Мою первую и единственную жену, вот уж умела задурить мне голову: и так повернется, и эдак, и улыбку во весь рот изобразит.
– Разве я дурил тебе голову?
– Вякни, что не дурил, и я тебя вышвырну из машины. Стоит тебе меня завидеть, как ты садишься и делаешь вид, будто решаешь кроссворд. Слова четыре успеешь разгадать, и тут я хватаю карандаш и сажусь на твое место.
– Разве я когда-нибудь так поступал, Крамли?
– Не беси меня. Следишь за названиями улиц? Следи. И вот что. Объясни, с чего ты затеял эту дурацкую экспедицию?
Я бросил взгляд на книжку Раттиган, лежавшую у меня на коленях.
– Она спасалась бегством, так она сказала. От Смерти, от одного из назначенных к смерти имен в этой книжке. Может, книжку послал ей кто-то из них в качестве порченого дара. А может, она, как мы сейчас, бежала им навстречу, желая, скажем, взглянуть в глаза тому, кто осмелился послать могильный словарь впечатлительному ребенку – актрисе.
– Раттиган не ребенок, – пробурчал Крамли.
– Ребенок. Ей никогда бы не добиться такого успеха на экране, если бы за всеми ее сексуальными вывертами не проглядывала там и тут меглиновская крошка[7]. Тут не старушку Раттиган вогнали в дрожь; это испуганная школьница бежит сломя голову через темный, полный чудовищ лес – Голливуд.
– Стряпаешь по вдохновенью, как твой рождественский кекс с цукатами и орехами?
– Разве похоже?
– Без комментариев. С чего бы одному из этих красночернильных приятелей посылать ей две книжки, полные поганых воспоминаний?
– А почему бы и нет? Констанция перелюбила в свое время массу народу. И вот, спустя годы, масса народу ее ненавидит. Они были отвергнуты, оставлены в прошлом, забыты. А она сделалась знаменитой. Они смешались с мусором на обочине. А может, они состарились, стоят одной ногой в могиле и жаждут напоследок сделать кому-нибудь пакость.
– Ты начинаешь разговаривать вроде меня.
– Боже упаси, надеюсь, нет. То есть…
– Все нормально. Тебе никогда не быть Крамли, как мне никогда не быть Жюлем Верном-младшим. Куда это нас занесла нелегкая?
Я поспешно поднял глаза.
– Ага! Это она. Маунт-Лоу! Где в давние времена пал замертво старый красный трамвай.
– Профессор Лоу, – начал я, считывая случайно всплывшее на внутренней стороне век воспоминание, – в годы Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара.
– А это откуда взялось? – воскликнул Крамли.
– Просто пришло на ум, – откликнулся я нервно.
– Набит бесполезной информацией.
– Ну, не знаю, – обиделся я. – Мы ведь у Маунт-Лоу, верно? И гора названа в честь профессора Лоу, и по ее склону взбирается его Тунервилльский трамвай[8], так?
– Угу, угу, точно, – согласился Крамли.
– Ну вот, профессор Лоу изобрел фотографирование с воздушного шара, способ получить изображение вражеских войск во время великой войны между штатами. Воздушные шары, а также новое изобретение, поезда, помогли победить Северу.
– Хорошо, хорошо, – проворчал Крамли. – Я вылезаю и готов карабкаться.
Я высунулся из окошка машины и оглядел длинную, задушенную сорняками тропу, которая взбиралась и взбиралась по длинному уклону, где сгущались вечерние тени.
Я закрыл глаза и прочел в памяти:
– До вершины три мили. Ты в самом деле хочешь идти пешком?
Крамли уставился на подножие горы.
– О черт, нет. – Он вернулся в автомобиль и со стуком захлопнул дверцу. – Есть хоть малейший шанс, что мы сумеем взбежать по этой чертовой тропинке? Похоже, откинем копыта.
– Шанс есть всегда. Вперед!
Крамли подогнал наш драндулет к краю совсем заросшей тропы, заглушил двигатель, вышел, сделал несколько шагов по склону, ковырнул носком ботинка землю, вытащил пучок травы.
– Аллилуйя! – воскликнул он. – Сталь, железо! Старые рельсы, их не позаботились вытащить, засыпали землей, и ладно!
– Да ну?!
Крамли побагровел и рванул назад, почти закрыв собой машину.
– Тьфу, проклятье! Не заводится, чтоб ее!
– Жми на стартер!
– Распроклятье! – Крамли топнул по педали. Автомобиль затрясло. – Так его перетак!
Мы поднимались.
Глава 09
Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. Под колесами хрустело. Две недели назад кто-то швырнул спичку и весь склон вспыхнул огнем. Происшествие расцветило заголовки газет и телеэкраны, пламя выглядело очень эффектно. Но огонь давно погас, углей и сухости не осталось тоже. Пока мы с Крамли одолевали по затерянной тропе, петля за петлей, гору Лоу, о происшедшем нам напоминал только запах пожарища.
В пути Крамли заметил:
– Хорошо, ты сидишь с другой стороны и не видишь обрыв. Добрых тысяча футов.
Я стиснул колени.
От Крамли это не укрылось.
– Ну ладно, может, и не тысяча, а каких-нибудь пятьсот.
Я закрыл глаза и стал читать всплывающий на внутренней стороне век текст:
– «Рельсовый транспорт на Маунт-Лоу работал частично на электричестве, частично на канатной тяге».
– И? – заинтересовался Крамли.
Я развел колени.
– «Рельсовый путь был открыт четвертого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года, тысячам пассажиров бесплатно подавали печенье и мороженое. В первом фуникулере Пасаденский медный духовой оркестр играл «Привет, Колумбия». Однако в соседстве с облаками они перешли на «Ближе, Господь мой, к Тебе», чем заставили прослезиться не меньше десяти тысяч зрителей вдоль рельсовой дороги. Далее им подумалось, что их путь ведет «Все выше и выше», с тем они и достигли вершины. За ними последовал в трех фуникулерах Лос-Анджелесский симфонический; в одном скрипки, в другом медные духовые инструменты, в третьем литавры и деревянные духовые. В суматохе забыли дирижера с его палочкой. Позднее в тот же день, также в трех фуникулерах, совершил восхождение Мормонский церковный хор из Солт-Лейк-сити; в одном сопрано, в другом баритоны, в третьем басы. Они пели «Вперед, воители Христовы», что показалось очень уместным, когда они скрылись в тумане. Сообщается, что на флаги, украсившие троллейбусы, поезда и фуникулеры, пошло десять тысяч миль красной, белой и синей материи. Когда знаменательный день подошел к концу, одна слегка истеричная дама, боготворившая профессора Лоу за то, какие усилия он вложил в создание рельсового пути, баров и гостиниц, заявила, согласно рассказам: «Хвала Господу, от коего проистекает всяческое благословение, и профессору Лоу тоже хвала», после чего все заново прослезились», – бормотал я.
– Охренеть, – проговорил Крамли.
Я добавил:
– «Тихоокеанская железная дорога вела к Маунт-Лоу, Пасадена-Острич-Фарм, Силег-Лайон-Зу, Сан-Гэбриел-Мишен, Монровии, Болдуинз-Ранчо и Виттиеру».
Крамли буркнул что-то себе под нос и замолк, ведя машину.
Приняв это за намек, я спросил:
– Уже приехали?
– Заячья душонка. Открой глаза.
Я открыл глаза.
– Думаю, приехали.
Мы в самом деле приехали. Перед нами стояли развалины железнодорожной станции, за ними – несколько обугленных подпорок сгоревшего павильона.