Я опустил мешок, поздоровался с ними и, устроившись на краешке большого плоского камня, принялся читать роман.
— А-а, — добродушно кивнул дед Яхши, легонько коснувшись набалдашником посоха моей книги, спросил: — Ты что это читаешь, внучек?
— Книгу писателя Раффи.
— Ты смотри! — зацокал языком дед. — А знаешь, Аракелов внук, что лет пятьдесят назад Раффи сидел на твоем месте, вот на этом же камне?
Я захлопнул книгу и невольно привстал,
— …Расскажу, чего уж там! Пришли мы сюда с Аракелом хворосту набрать. Собираем, значит, и вдруг — голос Аствацатура, твоего отца, Атанэс:
— Эй-эй, что за люди? Кого надо?
Глядим, приближается по ущелью всадник, рядом еще кто-то, пеший. Всадник ответил:
— Раффи я, Раффи.
Аствацатур был человек грамотный, книги читал. Бросил лопату, спустился быстро к всаднику, ну и мы с Аракелом побежали, любопытно стало. Аствацатур взял коня под уздцы, к мельнице ведет:
— Добро пожаловать, господин Раффи, добро пожаловать! Вот радость!
— Из Хндзореска еду, — сказал Раффи, — в Караундж мне надо, а оттуда в Татев. Дорогу не покажете?
Помогли мы ему спешиться, усадили на этот вот плоский камень, Аракел хотел было расседлать коня, Раффи не позволил:
— Проводника с конем я должен отпустить в Хндзореск. А нового коня дадут мне в вашем Хндзореске?
— Не одного, двух дадим, господин Раффи, — сказал Аракел. — Не гость вы в наших краях, а хозяин.
Угостили Раффи мацуном и свежеиспеченной гатой. В саду у Аствацатура бутыль с тутовой водкой была закопана, пошел принес, но Раффи отказался.
— Благодарю, — сказал, — редко я пью, да и то вино.
Зато с каким аппетитом принялся за мацун, не по-городскому съел, а по-нашему, по-крестьянски — забирая мацун кусками лаваша. Сказали мы ему: «Господин Раффи, посмотри сначала наше село Горис, потом только поезжай в Караундж». Согласился.
Втроем — Аракел, Аствацатур и я — повели показать село. Спросил, где тут у нас крепость Ворбевайр, показали. Потом пошли верхним склоном Ласти-Хут.
Дошли мы до родника Хачит. На скале рядом с родником слова какие-то высечены. Спросили Раффи: «Господин Раффи, прочесть это сможете?»
— Надпись на древнеармянском языке, — сказал, — говорится о том, что восемьсот лет назад родник этот построил человек по имени Кристофор.
От родника повели Раффи в ущелье Цакери-дзор. Посмотрел он на выдолбленные в скалах пещеры и спросил:
— Вы как это место называете?
— Цакери-дзор, — ответил Аракел, — здесь была крепость наших предков.
— Да. — сказал Раффи, — это и есть знаменитая крепость Дзагедзор. Так она называлась в древности.
Когда выбрались из ущелья, Раффи сказал:
— А знаете, почему ваш край зовется Зангезуром? Крепость Дзагедзор была одной из самых грозных крепостей области Сюник Великой Армении. Построил ее Дзагик, внук патриарха Сисака. Отсюда и название крепости Дзагедзор. А персы, у которых нет звука «дз», стали именовать крепость, а потом и весь край Зангезуром
А еще спросил Раффи, кем себя считают сами горисцы, пришлыми или коренными жителями.
— Тут мы спокон веков живем, — сказал Аракел, — самые что ни на есть коренные. А патриарх Сисак — прародитель наш.
— Все верно, — кивнул Раффи, — Сисак был сыном Гегама и жил за две тысячи сто лет до рождения Христова.
Мы стали очень просить Раффи чтоб он погостил в селе, остановился у кого-нибудь из нас — отказался вежливо, сказал, что надумал в город сходить: может, в канцелярии остались кое-какие бумаги со старых времен. А в городе Горисе, что только-только стали строить пониже села, было тогда самое большее домов двадцать–двадцать пять.
Попрощались мы с Раффи, пожелали всяческих благ. Перешел он мост и зашагал в сторону города.
СЕРО ХАНЗАДЯН
Расторгнем узы и свергнем с себя оковы их.
КНИГА ПЕРВАЯ
-
I
До 1722 года, то есть до появления на арене Давида Бека, армянские мелики[13] еще не утратили своего значения. Они имели собственные замки, наследственно правили частью населения, заключали договора с персами и турками, участвовали в их войнах и в качестве своего рода вассальных князей платили налог государствам, попеременно властвовавшим над Арменией.
В Сюнике (Карабах) больше чем где-либо мелики являли силу вплоть до прихода русских (1813). Казалось, сама природа этого края, ее лесистые высокие горы внушали мужество, желание дать отпор врагу отчизны. Когда же силы народа иссякали, он уходил в горы, чтобы укрыться в неприступных скалах.
Но среди меликов, к сожалению, не было единства. Соперничество вызывало вражду, силы были разрознены, мелики действовали несогласованно, готовые подчас вступить в сговор с врагами и напасть на соседа.
Помимо сравнительно независимых меликов, были и полностью подчиненные персам. Эти последние были вынуждены мириться с любыми требованиями персидских властей, слепо выполняли их волю, какой бы несправедливой она ни была, превращаясь таким образом в бесславное орудие поработителей. Поскольку же персидские ханы имели право смещать их, то они в борьбе за власть шли на подлости, измену и подкуп. Бывали даже случаи, правда, крайне редкие, когда мелики отдавали персам в жены своих дочерей.
Но влиятельные и независимые мелики, пекшиеся о нуждах народа, служили ему надежным оплотом, защищали от непосредственного соприкосновения с персами, сами собирали налоги и иные подати, чтобы внести в казну, разрешали споры и вершили суд. И поскольку у персидских ханов тоже были свои счеты друг с другом, то им приходилось считаться с меликами, иначе те могли со своими людьми перейти на сторону другого хана.
Та часть Армении, которая ныне принадлежит русскому государству, до прихода русских состояла из не зависевших друг от друга ханств, самыми значительными из которых были Карабахское, Гандзакское, Шемахинское, Ереванское и Нахичеванское. Входя в состав Персидского государства, они находились в постоянной вражде друг с другом, и от их бесконечных войн в стране не прекращались кровопролития, грабежи, разрушения. Ханы считались феодальными князьями персидского шаха, однако всегда старались извлечь выгоду из внутренних смут Персии. Пользуясь сменами на престоле, безвластием в стране, ханы восставали, и шахи порой не в силах бывали призвать к покорности своих вассалов. Таким образом, внешние и внутренние распри были нерасторжимо связаны.
Если не забывать к тому же о нашествиях османов, нападениях кавказских горцев, станет ясно, что Армения в ту пору представляла собой огромное поле сражения, где больше всех дробился, избивался и уничтожался народ, который некогда был хозяином страны. И в этих условиях должны были сохранить свое существование армянский народ и его мелики…
II
В 1722 году на Агванский и Сюнийскнй край напали лезгины и прочие кавказские горцы. Захватив Нуху, Шемаху и Гандзак, они добрались до Севана. Шемахинский князь Муса Бегян попытался преградить им путь, но пал в битве. Горцы брали в плен молодых женщин и юношей, продавали в рабство, а стариков убивали. Пользуясь представившейся возможностью, население стали грабить и местные мусульмане. Люди бросали дома и укрывались в неприступных горах. Страна была охвачена ужасом. Тогда на помощь своим соотечественникам подоспел из Гугарка (Великий Сигнах) князь Ованес. Он объединил рассеянные силы армян, приободрил их и собрал довольно внушительное войско. Ему удалось очистить край от лезгин, отобрать назад часть награбленной ими добычи и поселить людей на прежних местах. Однако горцы оставили в Агванке и Сюнике страшные следы своего пребывания.
Кончились тревоги и волнения, прекратились погромы, народ предал забвению свои горести, потекли обычные безрадостные дни.
И только один молодой человек не в силах был забыть все эти невзгоды. Он видел страну, где развалины величественных замков, руины прекрасных храмов и дворцов напоминали о былой славе. Что же осталось от всего этого? Рабский народ, словно вечным проклятием осужденный не видеть лучших дней. У крестьянина отнимали его заработок, он не в силах был защитить жену и детей. Молодой человек видел армянских князей — персы называли их меликами, — которые должны были заботиться о народе, утирать его слезы. Но те своей постоянной враждой только отягощали бремя народного рабства. От их предательств и измен страдал несчастный народ. И те мелики, которые действительно горели любовью к родине и хотели помочь ей, разочаровывались и падали духом. Молодой человек видел вокруг моральную и духовную опустошенность. Он обращал свой взор к престолу католикоса всех армян, но и там видел раскол, измену, предательство. Эчмиадзин находился под властью турок, а католикос Аствацатур Гаманданци из-за раздоров среди братии оставил свою резиденцию и укрывался в деревнях Араратской долины. Эчмиадзинский престол, таким образом, пустовал, и это еще больше осложняло обстановку. Армянское патриаршество в Константинополе было занято вопросом так называемых «франков» — армянских католиков. Патриарх Ованес по прозвищу «Короткий» запрещал армянам-католикам посещать григорианские церкви[14], а своих церквей «франки» еще не имели. Разногласия между французским послом в Константинополе и католическим епископом с одной стороны и армянским патриархом — с другой, держали армянское население столицы в постоянном напряжении. А патриаршество в Иерусалиме было занято строительством храма Св. Иакова и не было видно конца его спорам с греческим и католическим духовенством. Здесь, в Араратском крае, проливали кровь и слезы, там воздвигали церкви…