— Что мы выиграем от этого?
— Несколько дней и даже недель, а за это время многое может измениться…
Франгюл счел совет вполне приемлемым. Он обрадовался и едва не обнял и не поцеловал хитреца, по сдержался и только спросил:
— Торос действительно сегодня приезжает?
Князя Тороса, владельца всей провинции Чавндур, Франгюл назвал просто Торосом, точно титул «князь» жег ему язык. Никто из армян, кроме него, не должен быть князем — вот мечта этого честолюбца.
— Да, — сказал Отступник. — Он сегодня приезжает. В ханской кухне ведутся большие приготовления к его приему.
Последние слова вызвали у Франгюла раздражение — будут чествовать ненавистного ему человека, который приехал расстроить его планы, человека, чьей смерти он желал.
— Итак, поспешим к хану, — сказал он, скрывая свои чувства, — опередим этого бессовестного.
— Он будет не раньше обеда, — ответил Отступник, — у нас в запасе несколько часов, но все же не будем медлить.
Мелики набросили на себя накидки, обшитые по краям золотой нитью, нацепили на пояс сабли с серебряными рукоятками и поспешили к ханскому шатру, чтобы сорвать дело спасения сотен армянских пленных, томящихся в руках мусульманского деспота. Мелик Франгюл открывал шествие, за ним шел младший по титулу Давид, а после — слуги, которых по персидскому обычаю они всюду водили с собой. У тех тоже было по сабле, остальное оружие они оставили в помещении, отведенном для слуг меликов. Процессия торжественно продвигалась вперед, и все встречные кланялись меликам. Ни одно дело своей жизни Давид Отступник не начинал с таким воодушевлением, как это. Он должен приложить все усилия, чтобы помешать освобождению пленных соотечественников, должен сделать все, чтобы они сгнили в тюрьме. Одинаково мстительное чувство владело и меликом Франгюлом, его единомышленником. Они были из той породы людей, которым доставляет удовольствие творить зло, особенно если к этому примешиваются собственная выгода, жажда власти и славы.
VII
Невдалеке от гарема стояли две большие палатки — одна высокая и богато отделанная, вторая поменьше и поскромнее. Копьеобразные столбы первой украшали позолота и разноцветный орнамент. Внутри шатер был разделен на несколько помещений, напоминающих устройство небольшого дворца — здесь находилась гостиная, кабинет, канцелярия, казначейство и так далее. В соответствии с богатым убранством помещений потолок палатки был подбит дорогими кашмирскими тканями, золотой парчой из Исфагана и тонкими индийскими шелками. Пол устилали пышные ферганские ковры. Этот царственно роскошный шатер был сшит из прочной непроницаемой ткани бирюзового цвета. На среднем столбе шатра развевался алый флаг с нарисованной на нем десницей. То была могущественная длань Али, сына Абуталиба, ведущая хана по пути побед.
Перед шатром стояло несколько железных насестов, на которых спокойно и точно в задумчивости сидели отборные охотничьи соколы. Красавец самец гордо поглядывал вокруг, как бы желая продемонстрировать всем дорогое ожерелье на шее. В соответствии с достоинствами соколов ожерелья содержали различные драгоценные камни. Маленькие золотые бубенцы на ногах мелодично позвякивали при каждом движении. Завидев воробья или голубя, соколы с молниеносной быстротой расправляли широкие крылья и устремлялись ввысь, чтобы поймать и сожрать свою жертву, но шелковые привязи тянули их назад и удерживали на железных насестах. Этих прожорливых птиц старались не кормить и держали все время впроголодь, до самой охоты. По такому же принципу содержал хан своих слуг и охотничьих собак. Тем и другим не было числа. У хана были быстроногие гончие в дорогих ошейниках — короткошерстные, с сильными мышцами, такие худые, точно даже небольшое количество мяса могло помешать стремительному бегу этих юрких тварей; маленькие, с кошку, хитренькие шаловливые щенки, которые, как бесенята, могли пролезть в любую щель и выйти на след зверя; европейские собаки с широкими ушами, которые по повадкам уже стали походить на азиатских, однако имели более дикий нрав; огромные густошерстые волкодавы, способные переломить хребет крупному оленю или задушить в когтях неукротимого вепря. Как душевными, так и нравственными качествами слуги мало чем отличались от собак. Разница была лишь в том, что собаки охотились за подобными себе животными, а слуги за подобными себе людьми. И в тех и в других жила та же жестокая, ненасытная, звериная жажда крови.
На слугах были темно-серые архалуки, а поверх них — темносиние гейми из местного грубого сукна, на голове они носили огромные овечьи папахи, на ногах — трехи — обувь из сыромятной кожи, с поясов свисали серебряные повязки с лезгинскими кинжалами. Грязь в этом сословии царила ужасная. Как дикие негры после еды вытирают пальцы о голое тело, чтобы тем самым смазать его, так и эти полудикари вытирали свои руки об архалуки, и одежда их лоснилась, как клеенка.
На зеленом поле перед ханским шатром собралась возбужденная толпа. Все с нетерпением ждали выхода самого хана. Одни пришли по делу, у других были спорные вопросы, и они дожидались приговора Фатали, третьи забрели просто из любопытства, были тут и ханские слуги, они надеялись, что хозяин даст им выгодное поручение.
— Джабар, — сказал один из слуг сокольничему, — сегодня хан что-то сильно задержался.
— Его воля, когда захочет, тогда и выйдет, кто его может заставить? — ответил Джабар и стал поглаживать перья сокола, сидящего на его, по локоть затянутой в кожаную перчатку, руке.
Слуга понял, что его замечание не понравилось Джабару, и поспешил переменить тему.
— Когда развяжете этому соколу глаза? — спросил он.
И в самом деле, на глазах у сокола были непроницаемые кожаные очки, какие обычно носят люди для защиты от ветра и пыли. Сокол был еще неприрученный. Обычно глаза держат завязанными несколько месяцев, птица не видит дневного света и забывает о своем диком прошлом, потом повязки снимают и мало-помалу приучают ее к новой жизни и охоте.
Весь ханский совет, вся его канцелярия — диван — ждал на площади своего владыку. В одном месте на траве сидел фаррашбаши с налитыми кровью глазами, глава жандармов — фаррашей. Возле него, положив руку на эфесы сабель, группой стояли немилосердные фарраши. Жалобщики шумели, просили фаррашбаши доложить о них хану. Многие подходили, становились перед ним на колени и шептали ему на ухо размер взятки. В другом месте сидел секретарь хана, главный муншибаши, высший среди писцов. То был худой мужчина со сморщенным лицом, желтым и поблекшим от употребления опиума. В широком его поясе спереди находились свитки — весь ханский архив, который он носил с собой. Здесь были расчеты податей, налогов, образцы официальных бумаг, протоколы судебных заседаний и решений — все это беспорядочно, на клочках бумаг. В тот же пояс была воткнута длинная раскрашенная чернильница с тростниковыми перьями, рядом висел букет печатей, вырезанных из камня и заключенных в серебряную оправу. Возле муншибаши собрались мирза — его подчиненные писцы, они тоже имели в поясах чернильницы и свитки бумаг. К муншибаши, как главному секретарю хана, обращались по разным вопросам, требуя ту или иную бумагу, к нему тоже многие подходили, опускались на колени и что-то шептали на ухо…
— Ты еще не выправил этому человеку бумагу? — обратился муншибаши к своему писцу.
— Выправил.
— Что же ты не выдашь ему?
— Еще не получил русума.
Русум был подношением писцу за выдачу документа. Взятка давалась публично, так было принято. Этому предшествовал длинный торг за сумму вознаграждения.
По толпе пробежал глухой шум, послышался шепот; «Хан идет». Все встали.
Со стороны гарема показался хан. Впереди шли шатиры[29], замыкали шествие фарраши. Хан шел в самом центре, сверкая золотом, серебром и драгоценными камнями.
До диванханы[30] было порядочное расстояние. Хана то и дело останавливали.
— Хан, припадаем к твоим стопам, выслушай нашу просьбу, — закричало несколько человек, сидевших на корточках и то и дело целовавших землю. Это были крестьяне, подравшиеся с односельчанами. Были среди них и раненые, пятна крови виднелись на одежде и лицах.
— Фаррашбаши, пошли людей, пусть арестуют злодеев, — приказал хан главе своих жандармов, — накажи их как следует и оштрафуй каждого на двадцать туманов.
Жалобщики, целуя землю, благословляли хана и выражали свое удовлетворение. Между тем хан проследовал дальше.
— Целую ноги, — тихо сказал фаррашбаши хану, — у противной стороны тоже есть раненые и двое убитых…
— Неважно, — ответил хан, — эти пожаловались первые. После выслушаем и другую сторону.
С точки зрения персидского судопроизводства решение хана считалось справедливым. Выслушав другую сторону, можно было наказать тех еще строже, а в результате обогащалась казна.
— Хан, припадаем к твоим стопам, яви свою милость! — вопила третья группа, тоже сидевшая вдоль обочины.
У них кто-то украл овец, и подозрение пало на вора Керима. Хан приказал арестовать его, отнять овец и передать хозяевам, а с Керима взыскать пятьдесят туманов в пользу казны. Был ли он повинен в краже — разбираться не стали. Разбирательство производилось обычно после суда, если выяснялась необоснованность обвинения. Тогда овец передали бы Кериму, а с жалобщиков взяли бы пятьдесят туманов за клевету. Таким образом, казна обогатилась бы вдвойне, кроме того, за каждый возврат овец брали бы в казну десятую долю возвращаемого.
Так на пути к дивану хан выслушал на ходу и вынес решения по нескольким делам и все единым словом, не тратя лишнего времени. Здесь, на вольном воздухе, подать жалобу было проще, в диванхане Фатали становился совершенно недоступным. Жалобщик там предварительно должен был обратиться к фаррашбаши, муншибаши и еще бог весть к кому, прежде чем ему позволили бы предстать перед ханом. Но до этого счастливого мгновения надо было дать им всем пешкеш — подарок…