Какие же изменения внес Юм в эту антитеоретическую «теорию», согласно которой «некоторые идеи являются особенными по своей природе, но, представительствуя, они общи» (19, т. 1, стр. 112)?
Во-первых, исходный класс похожих друг на друга вещей, из которого затем извлекается репрезентант, образуется, согласно Юму, стихийно, под влиянием ассоциаций по сходству. Во-вторых, в отличие от Беркли Юм считает, что чувственный образ берет на себя роль репрезентанта (представителя всех членов данного класса вещей) временно, а затем передает ее слову, которым этот образ обозначается. Юм считает чрезмерной критику языка, которую без всяких оговорок развивал до крайнего предела Беркли. Поэтому, восприняв берклианский номинализм, Юм придает ему не столько чувственный, сколько знаковый характер. «Слово пробуждает единичную идею…» (19, т. 1, стр. 110). Он как бы возвращается в этом пункте к взглядам Гоббса, для которого общие понятия суть знаки групп знаков и не более того. Но Юм отделяет семиотические догадки Гоббса от материализма, который ему чужд.
Ассоциативный способ образования чувственных репрезентантов смягчает сугубо индивидуальный их характер, которым они отличались у Беркли. При образовании репрезентанта через ассоциации неповторимые признаки единичного чувственного образа как бы стираются и отвлекаемая идея освобождается от особенностей отдельных впечатлений. Общее начинает проглядывать сквозь единичного репрезентанта как «сторона» всех образов, ассоциируемых по принципу их приблизительного сходства друг с другом. Если у Беркли абстрактная идея есть реальный индивидуальный «предмет» (читай: комплекс ощущений), то у Юма она отвлекается от индивидуальности в той мере, в какой ассоциации опираются не на тождество, но именно на относительность этого тождества, то есть на различия между ассоциируемыми идеями: ведь ассоциирование абсолютно тождественных идей не дает ничего, кроме никому не нужных тавтологий. При этой поправке репрезентативная концепция абстрагирования приходит в соответствие с фактами художественного мышления, в котором образный пример, если он удачно подобран, заменяет тьму общих описаний и даже более эффективен (так, примеры исследований, проводимых жителями Лапуты у Свифта, говорят гораздо более красноречиво о бесплодности схоластической и оторванной от жизни методологии, чем теоретическая критика последней). Но как быть с понятийным теоретическим мышлением?
Юм не захотел выступить в роли могильщика научно-теоретического познания, и это заставило его отклониться от Беркли и воспринять некоторые моменты учения Локка о сложных идеях. Те идеи, которым Юм придает статус общих, оказываются как бы усеченными частными идеями, сохраняющими в числе своих признаков только те, что имеются и у иных частных идей данного класса. Такие усеченные частные идеи представляют собой полуобобщенный, смутный образ-понятие, ясность которому придает соединяемое с ним, опять-таки по ассоциации, слово. Подобный образ-понятие отличается от непосредственных индивидуальных впечатлений и воспоминаний о них. Поэтому Юм считает, например, что чувственные представления одной тысячной и одной десятитысячной частей песчинки фактически совпадают, тогда как их понятия далеко не одинаковы.
Коррективы, внесенные Юмом в репрезентативную теорию обобщения, начали расшатывать его сенсуалистический феноменализм, и возникшая трещина впоследствии была углублена Кантом. Но сам Юм не слишком близко подошел к Канту. Он постарался построить свою теорию познания, не выходя далеко за пределы ассоциативной психологии. Он не сбросил со своих ног пут репрезентативизма, хотя они стали заметно мешать ему: ведь уже такие его понятия, как «репрезентант», «сходство», «причина», которыми ему то и дело приходится оперировать в своей теории познания, не могут быть образованы и выражены через репрезентанты, хотя бы и обозначенные словами. Это противоречие в своей философии Юм так и не смог преодолеть.
2. Существуют ли субстанции?
Влияние Беркли на Юма было, бесспорно, велико. Юм согласился с той критикой материализма, которую развернул Беркли, стремясь положить конец широкому влиянию материалистической философии Локка. Юм принял поэтому Берклиеву критику понятия субстанции у Локка. Но Юм не пожелал остаться верным учеником Беркли и распространил эту критику и на понятие духовной субстанции, столь дорогое клойнскому епископу.
Решая общую проблему субстанции, Юм занял такую позицию: он выразил свое мнение о субстанции так: «невозможно доказать ни существование, ни несуществование материи», то есть занял агностические позиции. Такова же его формула и в отношении субстанциального «высшего духа», то есть бога, хотя в практической жизни Юм был атеистом. Подобной агностической позиции следовало ожидать от него и в отношении существования человеческих душ, но в этом вопросе Юм более категоричен и совершенно отвергает воззрение Беркли. Он убежден, что никаких душ — субстанций нет. И это убеждение, конечно, позволило ему занять сравнительно прогрессивную позицию в вопросах оценки религиозного спиритуализма, хотя в целом агностицизм Юма сам по себе не стал от этого прогрессивным.
Юм отрицает существование «Я» как субстрата актов восприятия и утверждает, что то, что называют индивидуальной душой — субстанцией, есть «связка или пучок (bundle or collection) различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении» (19, т. 1, стр. 367). Это как бы республика без верховного правительства, основа объединения перцепций — не субстанциальная, а чисто «фактическая».
Это, конечно, очень смелое, крайнее решение, и Юм сразу же столкнулся с неприятными последствиями отрицания существования личности как таковой: одно дело отвергать ее субстанциальную сущность и другое — отрицать наличие «Я» как самосознания с его определенными установками в отношении окружающей среды или хотя бы закрыть на эти факты глаза и оставить их без объяснения. В «Исследовании о человеческом уме» он уже не решается отвергать существование личности с той же уверенностью и безоговорочностью, с какой он отверг существование духовных субстанций. Верх берет, однако, не материалистическое по духу внимание к фактам, а уклончивая позиция агностика, сказавшаяся и в решении им вопроса о материальной субстанции.
Общие причины агностицизма Юма заключались в метафизическом истолковании, а именно в абсолютизации принципа сенсуализма в теории познания. Но гносеологические корни и соответствующие им естественнонаучные источники (хотя бы в смысле общего состояния наук данной эпохи) составляют лишь возможность агностицизма. В действительность последний превращается под воздействием социально-классовых причин. И в случае Юма они сыграли свою роль полностью. Скептическая установка в отношении философского материализма, таившего в себе идеологическую опасность для победившей буржуазии, смогла соединиться в его мировоззрении с отвращением к крайнему религиозному обскурантизму, который в лице Беркли продемонстрировал свою неспособность идти в ногу с научным и промышленным прогрессом. Результатом этого соединения явился агностицизм, в частности в вопросе о субстанции.
Юм более широко, чем Беркли, рассматривает этот вопрос. По-иному, чем его предшественник, он понимает и источник возникновения убежденности людей в существовании материальной субстанции. Беркли видел причину появления у людей иллюзорной, по его мнению, веры в то, что материальная субстанция существует, в фактах взаимосвязанности и яркости определенного рода ощущений. Их взаимосвязанность предполагалась при этом непрерывной во времени, поскольку наличие разрывов в последовательности ощущений данную иллюзию ослабляет. Иначе смотрит на этот вопрос Юм: перерывы в восприятиях, наоборот, оказываются, по его мнению, источником веры в бытие субстанциальной их основы, если после перерывов те же самые восприятия появляются вновь и вновь. Для Беркли, как, впрочем, и для Локка, проблема субстанции сводилась к тому, чтобы как-то истолковать устойчивое сосуществование явлений, а для Юма это прежде всего проблема истолкования связи явлений друг с другом во временной их последовательности. Поэтому, по Беркли, убеждению в существовании материальной субстанции мешает наличие самих временных перерывов в ощущениях, а по Юму, помехой этому убеждению оказываются изменения в характере взаимосвязанных друг с другом восприятий, то есть перемены в «наборе» их сочетаний.
Это значит, что Юм в данной проблеме переносит центр тяжести на вопрос о причинении наших впечатлений. Так, например, рассуждает он, получая впечатление лампы, стоящей на столе и время от времени мной зажигаемой, я полагаю на основании этого, что существует данный материальный объект под названием «лампа». Итак, разрешение проблемы субстанции зависит, с точки зрения Юма, от более общей проблемы причинности. Надо сказать, что Юмова концепция субстанции имела определенные основания в трудностях учения Ньютона о материи, массе и физической причинности. Ньютон стремился исходить из представления о массе как количестве вещества и мыслил инерциальные свойства массы как производные от ее вещественности. Но вещественность удается познать лишь по ее действиям, внешним проявлениям. Поэтому Ньютон стал понимать массу как меру активности материи, и здесь возник соблазн свести саму вещественность (субстанциальность) к совокупности наблюдаемых следствий, механизм порождения которых материей остается неизвестным и проблематичным.
Придя к мысли о зависимости проблемы субстанции от проблемы причинности, Юм определил субстанцию как предполагаемый центр ассоциативного суммирования перцепций во времени (а также друг с другом) в относительно устойчивую целостность. В письме Генри Хоуму от 24 июля 1746 г. Юм писал об этом так: «Что касается идеи субстанции, то я должен признать, что ее не доставляют уму никакие ощущения или чувства; мне всегда представлялось, что это всего лишь воображаемая точка (center)