Дебри
Предлагаемая повесть «Дебри» уже выходила в Хабаровском книжном издательстве, поэтому она не нова. Но я хотел бы обратить внимание на одно важное обстоятельство.
Дальний Восток широко описан в литературе разных жанров как край несметных богатств, бескрайней тайги, неисчислимого зверья, птиц, рыбы. Коли так, то чего тут особенно церемониться, — думают некоторые, — бери все, что попадет под руку, на всех хватит. Их потребительское отношение к природе осуждается и пресекается, но как заблуждаемся мы все, если считаем наш край бездонной кладовой.
Да, наш край богат и разнообразен. В нем соседствуют две флористические зоны. Одна — маньчжурская — зона кедрово-широколиственных лесов, и другая — охотско-аянская, — где господствуют светло-хвойные лиственничные леса с примесью ели, пихты, березы, осины, где горные склоны густо заселены кедровым стлаником. И первая, и вторая зоны имеют неповторимый животный мир, редчайшие растения, многие из которых нигде больше в Советском Союзе не встречаются. Да, разнообразие животных, птиц, рыбы, растений очень велико, а вот количество их за последние годы значительно сократилось, и многие виды поставлены под защиту Закона.
С каждым годом в стране растет благосостояние трудящихся, у людей все больше становится свободного времени для разумного отдыха и человек идет в лес, в горы, к воде, чтобы не только взять дары природы, но и отдохнуть. Наши леса способны доставлять великое эстетическое наслаждение, воздействие их на человека огромно. Но их надо беречь.
В леса идут промысловики, чтобы снять «урожай» пушниной, мясом, грибами, ягодами, корой бархата или лекарственными растениями, идут тысячи туристов, чтоб укрепить свое здоровье и набраться сил для активного труда, и сейчас очень важно, чтобы каждый бережно, по-хозяйски относился к окружающей природе. Совсем не обязательно, чтобы каждый посадил в лесу дерево, ибо для этого у нас есть лесхозы, они призваны заниматься массовыми посадками. Но не делай природе зла, не ломай бездумно растительность, не испытывай меткость своего глаза по первой подвернувшейся живности, не оставляй в лесу огня. Всегда помни, что чей-то жадный выстрел может положить конец какому-то виду и после нас люди не услышат песни иволги, не увидят райской мухоловки, не насладятся зрелищем величавого тигра или снежного барана, и школьник конца двадцатого века, живущий на берегу Амура, будет недоуменно спрашивать учительницу: «А что такое ауха?» Помни, что вместе с последним животным или растением от человечества уйдут и не разгаданные до конца возможности, которые таят они в себе.
В нашей стране принят и действует мудрый Закон об охране природы, но никаким стражам порядка не предотвратить зла, если каждый из нас не проникнется духом уважения и любви к земле, на которой дано нам жить.
В этой повести ты прочитаешь о наших южных дебрях, я проведу тебя по лесам, полным тишины и прохлады, познакомлю с людьми, с которыми повстречался во время своих странствий по краю.
Автор
Бикином идет лодка. Путники выехали из поселка Красный Перевал утром, а сейчас время уже за полдень. Их разморило от зноя, от надоедливого, натужного гудения мотора. На ослепительно сверкающую воду больно смотреть.
Бикин за многие годы сумел пробить среди гор широкую долину, устелил свое русло выбеленным галечником и теперь струится ровно, спокойно, быстро. Кажется, не по воде, а по сбегающей навстречу шелковистой ткани всползает лодка от переката к перекату. Ткань переливается голубизной неба и оттенками причудливых кучевых облаков.
Старенький разболтанный моторчик изо всех сил рыхлит за кормой воду, но длинная, тяжело нагруженная плоскодонка еле-еле одолевает встречное течение, а временами, будто раздумывая, замирает на месте, и ее начинает относить от середины к берегу. Вблизи галечных отмелей течение послабее, и лодка снова ползет вперед.
На лодке — шестеро мужчин. Один — тот, что без рубахи, — сидит на носу, устало уткнув черноволосую голову в колени, и подставляет солнцу смуглую мускулистую спину; трое других беседуют вполголоса; пятый — пожилой, плотный, в солдатской гимнастерке, — накрыв лицо платком, спит, отвалившись на груду котомок, притороченных по-таежному к рогулькам.
Павел Тимофеевич — хозяин лодки — сидит за рульмотором. Он щурит глаза и бесстрастно смотрит перед собой поверх сидящих, строго выдерживая направление, и время от времени тычет веслом в воду, промеривая глубину.
Клеенчатая шляпа-зюйдвестка, невесть как и кем занесенная на Бикин, затеняет его красное лицо все в мелких прожилках, частой сеткой проступивших поверх скул и щек. Глубокие морщины падают от крыльев утолщенного, словно бы ушибленного пониже переносицы, носа к складкам губ. Как ветви одного дерева, они соединяются с морщинами подбородка, щек и теряются на дряблой буро-красной шее. Из-под расстегнутого воротника синей сатиновой, в мелкий горошек, рубашки видна не знавшая загара грудь, неожиданно белая и по-женски нежная.
Все путники, за исключением Павла Тимофеевича, городские люди, выехавшие в тайгу на промысел. С двумя — тем, что жарит спину, и вторым — спящим — Павел Тимофеевич познакомился в прошлом году. В середине августа они появились в Красном Перевале.
Он встретил их возле магазина — как раз искал, у кого перехватить трешку на опохмелку, а тут — они. Всех поселковых он знал наперечет — как ни говори, живет на Бикине с тридцатых годов, — а эти какие-то незнакомые. Таежники, с поклажей. Откуда? Куда? Слова за слово — разговорились. Оказалось, пробираются с Хора, корневщики. Обшарили все сопки, оборвались, съели весь припас, а ничего не нашли. Прошли по Матаю, Алчану — и впустую.
— Чего было туда ходить? — Будто не год назад, а вчера произошел разговор, так памятна для Павла Тимофеевича эта встреча. — На Хору никогда доброго корня не брали. Разве случаем мелочь…
— Ну как не брали, — возразил пожилой корневщик со скуластым замкнутым лицом, — когда я сам задиры встречал.
— Задиры… Мало ли чего! Они еще китайцами наделаны, лет пятьдесят назад. С тех пор тайга — ого! — куда отступила.
— Раньше был корень, почему сейчас не может быть? О других местах не могу сказать, а по Хору не первый год лазаю.
— Корнюешь?
— Так, при случае. Я в основном охотник, — нехотя отозвался корневщик.
По всему видать, ему уже в зубах навяз этот разговор.
Тут из магазина появился его спутник с «белоголовой» в руках.
— Подсаживайся, — хмуро бросил корневщик Павлу Тимофеевичу, — составь компанию.
Они собирались распить поллитровку возле магазина. Тот, что помоложе, начал было развязывать свою котомку.
— Ради чего здесь-то? Ни присесть, ни закусить. Не дай бог, еще участковый заявится. У нас насчет этого строго! — и Павел Тимофеевич повел их к себе. — У меня там и огурчики, то-се да и отдохнуть где найдется…
В избе, за столом, познакомились. О старшем корневщике — Федоре Михайловиче — он слышал не раз, а вот в лицо не знал. Нашлись и общие знакомые: деверь Павла Тимофеевича на Немпте зимовье держал, а Федор Михайлович, оказывается, нередко у него останавливался и даже выпивали вместе не раз. Младший — Володька, как понял Павел Тимофеевич, — ни в корневке, ни в охоте своего голоса не имел и ходил со старшим ради компании.
Федор Михайлович сокрушенно вздыхал: жаль потерянного времени! Павел Тимофеевич понимающе кивал, сочувствовал: «Бывает… Раз на раз не приходится…» Он с первых же слов понял, что его собеседник нрава спокойного, но крутого, дело знает и попусту бродить не привык. Шел на верное дело, а вот не выгорело.
— Так куда же вы теперь? — поинтересовался он.
— Куда? Известно. Дождемся первого катера — тут леспромхозовские самоходки грузы таскают — да и на Бурлит.
— Да, неладно получилось, — посочувствовал Павел Тимофеевич. — А можно было бы кое-что сообразить…
Федор Михайлович понимающе глянул и приказал:
— Ну-ка, Володька, дуй за второй! — и кивнул на порожнюю поллитровку.
Когда они остались вдвоем, Павел Тимофеевич вполголоса заговорил:
— С отъездом советую повременить. Двадцать ден потеряли, рискните еще неделькой, — он придвинулся вплотную, словно кто мог подслушать его тайну.
Так уж получилось, что берег Павел Тимофеевич много лет приметное место, все собирался попользоваться корешками сам, а подвернулась компания, не утерпел — высказал. Это не просто — объявить, что знаешь в тайге место, где есть затески, это все равно, что сказать, где у тебя зарыт кошелек с кругленькой суммой, потому что корень женьшеня ценится вдвое, втрое дороже золота. Он, конечно, понимал, сколь великодушно поступает, открывая незнакомым людям свое заветное место, понимал это и Федор Михайлович. Но Павел Тимофеевич не сожалел: промысловик — свой брат, это не какие-нибудь хапуги. Человеку, которого промысел кормит и поит, проходить месяц впустую — не шутка. Не один живет — за спиной семья, ее без куска хлеба не оставишь. А что такое забота о хлебе насущном, ему ли не знать?
Вместо недели они проходили все полторы, нашли двадцать три корня. При дележе на брата пришлось по четыреста тридцать граммов. Не худо. Поискать бы как следует, может, и еще бы взяли, да время поджимало, а тут еще задождило. Договорились так: на следующее лето, пока никто не пронюхал, «обломать» еще раз эту сопочку, потому что искали «ходом», и корень наверняка остался. Не исключено, что пустятся в рост и «спящие». Такое случается.
Ждал Павел Тимофеевич двоих, а приехало пятеро. Хотя уговору принимать в компанию еще кого-то не было, он не стал возражать: пусть едут, тайга велика, не на одной сопке корень растет. Всем хватит.
Еще неделю назад Иван не знал своих компаньонов, не думал, что попадет на Бикин. Хотя и мечтал попытать счастья в корневке — этом загадочном промысле, но поездка, сборы — все свалилось неожиданно, в каком-то невероятно быстром темпе.