— Ого! Ты на льва охотился! С фитильным ружьем? Красава!
Фалилей гордо кивнул.
— Копта человеки не бивать. Зверь бивать. Лес идем. Стрелять, — он показал на сосновую рощу на границе сада, взбегающую вверх по крутому холму.
Мы споро все собрали. Я тащил сверток, Фалилей гордо шагал впереди, сложив руки с пистолетом крест-накрест на груди. Под его сандалиями похрустывали длинные сосновые иголки. Солнечные лучи красиво золотили деревья с пышными кронами-зонтиками. Меж ними порхали и пели птички. Отчаянно надрывались цикады.
Фалилей остановился. Головой мне показал: встань слева. Дважды проделал трюк с прицеливанием. Я повторил за ним все движения.
Наконец, он прицелился и нажал на курок. Выстрел оказался не таким громким, как я ожидал, но дымом все заволокло изрядно. Птички и цикады замолкли.
Абиссинец бросился вперед, споро затоптал вылетевшие из дула кусочки горящей бумаги. Тут полыхнуть могло так — мама не горюй! Кругом одни сухие сосновые иголки. Фалилей подхватил одну из них и ткнул её в отверстие на запальной полке, открывшейся после выстрела:
— Чистить железный иголка. Ствол чистить тоже.
Сосновой, конечно, чистить не стал. Вытащил из ворота подрясника стальную иголку и быстро прочистил запал. Сунул мне в руки пистолет.
— Заряжай! Сам заряжай!
Я с трудом повторил наши действия. Фалилей не комментировал, только смотрел. Протянул руку, потрогал кремень.
— Стрелять!
Я спорить не стал.
Бах! Снова дым, снова горящие бумажки. Отдача не такая сильная, как я ожидал. Главное, крепко держать, что непросто: попробуй удержи одной рукой обрез из «тулки» 12-го калибра.
Вроде, все понятно. Стали собираться.
— Что это от вас порохом воняет? — спросил отец Варфоломей, встретивший нас на территории летней резиденции.
— Стреляли! — невозмутимо ответил я в духе Саида из «Белого солнца в пустыне».
— То-то я выстрелы слышал, — совсем не удивился батюшка.
— Есть разговор, отче.
Мы отошли в сад на знакомую скамейку.
Я подробно рассказал про положение сестры и попросил о помощи. На удивление, возражений не последовало. Обсудили возможные варианты.
Батюшка, как заправский киднэппер, обещал подготовить веревочную лестницу и паланкин. Я признал, что закрытые носилки — самый лучший вариант для доставки сестры и племянника в порт. На дело решено было идти в ночь перед отправкой одесского парохода. На том и расстались, условившись держать друг друга в курсе.
Утром отпросился у Ивана Денисовича на прогулку.
— Меньше бы ты по окрестностям шлялся, Коста. А в город, значица, вообще лучше не суйся. Подцепишь заразу — и перезаражаешь мне тут всех. Был у нас тут у прошлом годе художник. Приехал желтый весь, лихоманка его крутила, еле выкарабкался.
— Неужто желтая лихорадка?
— Она самая. Хорошо, хоть не холера, холера ее задери. Но признаюсь: Брюлла — человек работящий. Только встал на ноги — и давай портрет нашей Марьюшки с дочкой малевать.
— Сам Карл Брюллов! — вскричал, догадавшись.
— Он самый! Слыхал про него? — я кивнул. — Вот, значица, интересное наблюдение. Он опосля болезни ничего не ел — одни протертые супчики. И краски выбрал под стать. Водяные.
— Акварель?
— Ну, да. Я же говорю: водяные. А толку с них? Портрет красивый — спору нет. Но хлипкий. Вода попадет — испортит. Хозяин его бережет, на стенку не вешает, гостям в кабинете показывает. Тем, кто достоин. А я вот думаю: коли жрал бы Брюлла мясо, выбрал бы краски масляные. Как думаешь? — не дожидаясь моего ответа, махнул рукой. — Ступай, прогуляйся.
Дошел до известных мне вилл в конце Бююкдере. Крутиться у зеленой изгороди не стал, помнил про сторожа-охранника у соседей Барыш-аги. Обошел участки по широкой дуге, зашел с тыла. Подход удобный, и изгородь — одно название. Плетеные маты из тростника, на честном слове держатся. Вот была бы удача, если турок вечерком первого мая будет в саду сидеть и покуривать свой кальян — наргиле по-турецки. Непременно в церковь схожу помолиться за свою удачу, прости меня, Господи, за мысли грешные и умыслы нечистые, не по своей воле готовлюсь к деяниям злым, укрепи меня на моем пути!
Вернулся обратно, наметив себе незаметную дорогу к вилле Барыша. Теперь только ждать.
… Первомай, Первомай! Кого хочешь — постреляй!
К вечеру назначенного дня я подготовился по всем правилам науки настоящих ассасинов Ближнего Востока или ниндзюцу Ниппона. Пистолет в кобуре, висит на ремне через плечо. Там же, в кобуре, два патрона и запасной кулек с кремнем и прокладками. Нож приторочен к поясу. Длинный темный халат-накидка, в котором я по Стамбулу бегал в свой первый день попаданства, прикрывает кобуру от любопытного взгляда. Лицо замотано черной тряпкой, только глаза блестят. На лысой башке накручена аккуратная чалма, все хвостики заправлены, чтоб, не дай Бог, не зацепились, где не надо. Жди меня, Барыш-плохиш, — я иду!
В голове никакого сумбура, все четко разложено по полочкам. Есть ли у мужчины право на кровную месть? Есть, однозначно есть! Если правосудие буксует, если убийца взял кровь и жизнь твоих близких и остался безнаказанным, тут без вариантов: бери оружие и иди вершить свой собственный суд. Не боясь последующего наказания. Не устрашаясь гнева общества. Прочь сомнения и законы цивилизации! Так было, так есть и так будет!
Если ты, конечно, — настоящий мужчина, а не трус, который всегда найдет себе оправдания. Я на Кавказе вырос, меня так воспитали. В «Африке» моего детства мы верили в справедливость отмщения. И вот я здесь, в мире, где не знают слова «жалость», где все дышит кровью, сталью и жестокостью. «Отрубил ему голову и отрезал уши», «овладел ею прямо на наших глазах», «ударил мать несколько раз кинжалом в правый бок» — я хорошо запомнил эти слова Марии.
В детстве у меня была толстая красивая книжка с картинками — «Тиль Уленшпигель». Меня поразили до крепко сжатых мальчишеских кулаков слова Тиля: «пепел Клааса стучит в моем сердце»! Теперь пепел отца, матери и сестры стучал в моем сердце!
Пусть они мне не родные родители и сестра — у меня своя есть, старшая, я за неё всех порежу на куски! Но они, погибшие в этом мире 10 лет назад, также требовали отмщения. Это не долг перед Костой, тело которого я занял. Это мой личный долг, долг памяти родной крови.
Почувствовал, что распаляюсь, накручивая себя, пока шагал по лесу, темнеющему в лучах закатного солнца, удлинившего тени от деревьев. Тени — это хорошо. Я — ангел смерти, плывущий в этих тенях. Прочь все мысли из головы! Сосредоточься! Считай шаги!
Дошел до нужного места, которое заранее приметил. Снял халат, положил на него кобуру.
Наверное, следовало бы выдвинуться на разведку и убедиться, что Барыш в саду или в доме. Последний вариант — не самый лучший, но за неимением гербовой пишем на простой. Но почему-то я был уверен, что ага будет именно там, где мне нужно.
Стал заряжать пистолет, тщательно все контролируя и не торопясь. Шанса на перезарядку нет. Если будет осечка — я пропал. Сперва проверил шомполом, что пистолет не заряжен. Потом все остальные шаги выполнил, повторяя вслух последовательность действий. Курок взводить не стал.
Выдвинулся к ограде, приник к щели между вертикально висящими циновками.
Есть! Турок в саду расстилал килим. Готовился совершить намаз после заката. Как я сразу не догадался, что будет именно так⁈ Впрочем, какой из него мусульманин? Убийца, насильник, работорговец — позор людей своей веры!
Я прижал пистолет к груди, сложив руки крест-накрест, как делал Фалилей, и плечом продавил тростниковый мат. Не поворачивая тела, чтобы не засветить пистолет, громко спросил:
— Барыш-ага?
Турок вскинулся.
— Кто ты, грязный бродяга? Как смеешь мне мешать? Как посмел залезть ко мне в сад?
Я шагнул боком и, разворачиваясь, взвёл курок. Быстро приблизился и, поддерживая левой рукой правую, нацелил ствол пистолета в живот этой скотине. Он замер, как кролик перед удавом.
— Стой, стой! — Барыш-ага сбросил оцепенение, прикрывая руками сердце и голову.
Не те места он пытался защитить! У меня были другие планы. С двух метров я выстрелил ему прямо в пах. Он повалился на молитвенный коврик, пронзительно завизжав. Я перехватил пистолет, как молоток. Разгоняя дым левой рукой, склонился над скрюченным в позе эмбриона стариком.
— Это тебе — за сестру! А это за мать! — я ударил тяжелой рукояткой его в висок, проламывая череп.
Тело задергалось в агонии. Кровь раскрашивала молитвенный коврик темными пятнами. «Красная акварель», — мелькнула и пропала мысль.
— А это за отца! — я выхватил из ножен бичак и отхватил ему ухо.
У меня есть, кому его подарить!
[1] Тюльпанный стиль — один из архитектурных стилей в Османской империи в XVIII веке.
Глава 14Рог вина
Снова лодка скользила по глади Босфора. Солнце уже скрылось за горами. Из города послышался выстрел пушки, возвещавший о начале праздника, обещанного султаном народу.
Мы приближались к столице.
Ночная темень уже опустилась на Константинополь — внезапно, как всегда, в этих краях. И тут же загорелись огни, тысячи огней, превративших темные холмы в драгоценное ожерелье типа того, что я увидел на шее Нарышкиной. Подсвеченные светильниками цветные стекла, складывающиеся в слова молитвы из Корана, напоминали рубиновый фермуар. От него расходились жемчужными нитками белые фонарики, придававшие городу праздничный вид.
Я поймал себя на мысли, что буду скучать по Стамбулу. Иностранцы, приезжающие сюда за романтикой Востока, быстро меняют свое мнение: их отталкивает грязь и общее неустройство. Я же, напротив, уже находил в этом древнем городе на перекрестке цивилизаций свое очарование, которое нужно просто разглядеть.
Спенсер мне недавно сказал, что турки с болезненным любопытством постоянно расспрашивают приезжих из Европы об их впечатлениях и очень обижаются, когда слышат честный ответ. Но вновь и вновь интересуются, не обращая внимания на свою боль, будто все ждут, что, наконец-то, услышат желаемое.