К минуте появления в ресторане Георгий уже едва ворочал языком. Медлительными, бессвязными и неповоротливыми были его мысли. Разумеется, он заготовил речь, он проговаривал эту речь всю дорогу, меняя смысловые акценты (так говорю я, он, конечно, данного словосочетания не употреблял, а просто подставлял или убирал слово «сука» по отношению к Свете). Смена фаз пьяной мыслительной деятельности заставляла его то желать невесте безоблачной семейной жизни, то – чёрт с ним – даже задушить или зарезать, а то просто выкрасть – и если не из ресторана, то хотя бы из-за стола на один короткий прощальный танец. А во время танца притянуть к себе, поцеловать, получить потом по морде от жениха… А когда музыка отзвучит и Света скажет: «Ну что ж, танец позади…» – всё-таки зарезать. И пусть посадят!
Он вошёл в зал под хохот гостей: Галина рассказала свежий анекдот. Нового гостя даже не сразу заметили, и ему пришлось привлечь к себе внимание стуком вилки о бокал: стучал он отрывисто, звучно, широко отставляя руку с вилкой и ударяя в тонкую стеклянную стенку бокала, будто в гонг.
– Светка-а-а-а… – протянул он, вдруг осознав, что оказался в миг произнесения речи пьянее, чем рассчитывал. Он продолжил постукивать по бокалу. Язык не слушался. – Светка-а-а-а… Что же ты наделала, а-а-а?
Он нетрезво подвывал, произнося каждое слово нараспев, отбивая неровный такт по бокалу. Глянул на стакан и вилку, пытаясь вспомнить, как они оказались у него в руках. Хлебнул пустоты из чистого бокала. Преувеличенно бережно поставил стеклянную посуду на стол, отложил вилку.
– Что же ты наделала, а-а-а? – он почесал шею, будто вид постороннего мужчины рядом с возлюбленной вызывал у него зуд. – Мне бы выпить…
– Тебе хватит, – одёрнула Галя, но кто-то из гостей уже сунул Георгию в руку наполненный шампанским бокал. Он выпил залпом, закашлялся в кулак, казалось, он немедленно вернёт выпитое назад, но продышался и сделал собравшимся успокаивающий жест: я в порядке. Жест вышел довольно красноречивым, а вот сама речь по-прежнему не складывалась.
– Светка-а-а, – он опять завыл на выбранной ноте.
– Хорош причитать, – снова встряла Галя, – не на похороны пришёл. И чего припёрся без приглашения?
– Светка-а-а, – опять просипел гость, – я ж за тебя, бля, Светка… Ты хоть знаешь, что я, бля, за тебя… И на что для тебя готов…
Он картинно ударил себя в грудь. Посмотрел на ладонь, словно вспоминая, убрал ли вилку, убедился, что убрал, и снова постучал себя кулаком.
– Я за тебя, бля, Светка, ну что хочешь…
– Посадите парня, пусть поест, закусит. Присядь, сынок. Тебя как звать-то?
Георгия усадили за стол, положили салатов, мясной и рыбной нарезки. Он схватил вилку, как ложку, черпал в рот салат – неаккуратно, чаще промахиваясь и вываливая оливье себе на брюки. Попытался вытереть брюки полотняной салфеткой, но вдруг вскочил и заговорил с жаром – быстро и непонятно:
– А помнишь, Свет, как я ради тебя на велике голый проехал? Помнишь?
Светлана, не слишком слушая незваного гостя, полушёпотом объясняла новоиспечённому мужу, кто это припожаловал к ним на свадьбу.
– Голым на велике? – изумился Валера.
– Да, – с вызовом ответил Георгий. И с неожиданной для пьяного ловкостью стянул с себя футболку, расстегнул широкие брюки, они легко соскользнули вниз по ногам. Его пытались остановить, но он спустил до ботинок и трусы, – вот прямо так, голый на велике! Ради твоей жены! Ради своей любимой!
Разумеется, сейчас это был уже не тот рыхловатый пухлый подросток, какого видело Заберезье в 2008 году, за время службы Георгий изрядно подкачался, сбросил вес и обрёл рельефную мускулатуру.
Парень пытался сфокусировать пьяный взгляд на лицах, но видел только Свету. Наверное потому, что её лицо он знал наизусть – до чёрточки. Валериного не знал совсем и никак не мог поймать его в фокус: виной тому был алкоголь, впрочем, знакомиться с мужем возлюбленной Георгию не хотелось. Евгений и Галина были для неодетого гостя сейчас только голосами, доносившимися слева и справа.
– Во-во, так же и в деревне кудахтали… Прикрой срам и прочее… Все меня такого видели… Все смотрели… А она не смотрела, не видела… Не оценила… Так пусть сейчас смотрит!
– Жор, оденься, а! – попросил Евгений.
– А вот пусть она меня прикроет! Отдаст, так сказать, должок… Пусть снимет с себя платье и меня прикроет. Слабó, а?
– Вполне себе в духе вашей семейки, – прошипела Галина, натягивая на Жору трусы и брюки. – Дать на три рубля, а стребовать на десять! Благородный самый!
Она застегнула брючную молнию и посмотрела Георгию в пьяные глаза. Он, покачиваясь, то и дело норовил завалиться ей в объятия.
– Послушай меня, дебошир. Внимательно послушай! Ты сейчас только что уничтожил всё, что когда-то заложил своим благоро-о-одным поступком! Обнулил, растоптал, отнял! Поглядите-ка на него, должок ему верните! А тебя кто-нибудь просил дела твои великие вершить, а? Сегодня приходить просил кто-нибудь? Да и вообще, Оладьев, может, ты сам и подговорил тогда девчонок Светку раздеть, чтобы потом своим якобы рыцарским поступком мозги ей запудрить?
– Да ты чего, Галь? – Жора даже, казалось, протрезвел от несправедливых слов.
– А невеста сейчас глянет на твои голые ляжки и сбежит от законного мужа, ты так думал, что ли? – хохотнул чей-то голос. Голоса этого Георгий не знал и знать не хотел.
– Давай-ка футболку надень тоже. Ну правда, Жор, ресторан не баня! Сядь, поешь, – этот голос Георгию знаком. Тёплый и заботливый. Евгений.
– Жор, – Света решила вступить в разговор, – а почему у тебя всё так-то? Почему так? На велике голым задом посверкать – это пожалуйста, с пьяными поцелуями лезть – можешь, на свадьбе моей догола раздеться – вот вам, нате. А по-другому нельзя? По-человечески как-то? Что ж, меня только голым задом спасать можно? Это у тебя такой метод устрашения противника и привлечения самки – голый зад?
– А если… Если по-другому как-то будет, ты…
– Да ничего уже не будет, Жор, я замужем. И никакого «по-другому» быть не может! Я мужа люблю, а тебя, Жор, нет!
Немногочисленные гости молчали. Они были взрослыми и, наверное, все, как один, понимали, что этот парень, раздевшийся прилюдно догола, так же обнажён сейчас и душевно. Он не подобрал в нужное время слов, не нашёл к Свете подхода и сейчас проживает последнюю страницу этой юношеской влюблённости. Страницу, которую следует перелистнуть и жить дальше, потому что двадцать лет – это возраст, когда всякая любовь кажется одной и на века, последней и самой сильной. И двадцать лет – возраст, когда этих «последних и на века» впереди ещё великое множество. Старшие не встревали, давая возможность парню выговориться – хоть здесь, хоть так. Даже Валера отнёсся к ситуации с пониманием.
– Неразделённая любовь – это, Жор, своего рода, дефект всемогущества, – заговорил Евгений, приобняв соседского сына за плечи. Георгию подали горячее, и он сосредоточенно ел. – Ты влюблён и кажешься себе всемогущим, сильным, тебе всё по плечу. И ты даже не можешь поверить, что объект, к которому ты испытываешь страсть, в ответ равнодушен. И вдруг – отказ. И отказ этот пробивает в твоём всемогуществе брешь, которую сложно закрыть. Но надо, Жор. Закрывать надо! Потому что однажды найдётся та, для которой это твоё всемогущество будет самым главным в жизни! И «дефект всемогущества» – это не только про безответную любовь, это про многое…
Георгий ел. Ему нравилось слушать спокойный ровный голос Евгения. И объяснение про дефект всемогущества понравилось – пусть он и не понял его тогда: пьян был и молод. А вот заделывать брешь для кого-то ещё он не намерен. Не брешь это пока, а так, маленькая вмятинка от пневматической пульки. Светка ещё будет с ним! Непременно будет!
– Хороший ты мужик, Евгений, – пьяно пробормотал Георгий и обнял несостоявшегося тестя. На ты он его прежде не называл и впредь не будет, это только под действием момента и алкоголя вырвалось. – И почему тебя мой отец ненавидит? Другом прикидывается, а на деле – от ненависти с ума сходит…
«Ясно почему, – подумал Евгений, – потому что мать твоя от него ко мне надумала уйти. Разводятся они по каким-то своим причинам, много всего за жизнь накопилось. Но всё равно то, что Алевтина ко мне неравнодушна, Ивана выводит из себя».
– И мать моя тебя ненавидит…– пробормотал с набитым ртом Георгий. Будь его речь чуть более внятной, а Евгений чуть менее беспечным, не было бы, возможно, той беды, что неминуемо ждала обе их семьи.
Георгий остался до конца праздника, протрезвел, спел несколько песен в караоке, потанцевал со Светой, нашёл общие темы с Валерой.
Быть может, кто-то спросит: почему я всё видел, слышал и знал, но ничего не сделал? Никого не предупредил? А вот это уже мой дефект всемогущества: оно прекратилось бы, стоило мне выдать свою осведомлённость. Мне хотелось досмотреть это кино до конца, поэтому дефектное всемогущество спасателя чужих судеб я променял на полноправное всемогущество бездействующего молчаливого наблюдателя.
ГЛАВА 8
Лето 2013 года
Иван был зол. Время шло, а вожделенный участок не желал переходить ему в собственность. Разные хитрости, вроде: «Жень, мои дровишки полежат у тебя тут недельку», конечно, давали свои приятные плоды. По кусочку, по шажочку, по сантиметрику-другому удавалось отщипывать у соседа землю. Но Ивану не нужны были кусочки. Он не хотел бефстроганов, ему подавай огромный стейк разом, цельным куском. Побираться, придумывая новые и новые способы обманывать соседа, надоело. Хитрить ему было не впервой, но он всё еще был в обиде на судьбу и ждал, когда же свершится возмездие и будет восстановлена справедливость. Знал Евгений или не знал о выкинутом Людмилой фортеле – Ивану было наплевать. Евгений стал хозяином незаконно. Законный хозяин – Иван. Всё. Точка. Больше в этих рассуждениях не было ни единого дополнительного предложения. Впрочем, нет, ещё одно было. «Евгений должен вернуть нечестно добытое».