Полёт культурологической мысли породил представление о некой столь широкой «культуре», которая всё в себя включает и всем управляет. В данном случае мы имеем дело с явным рецидивом мифологического мышления. Выдумывается некий верховный объект, нечто непостижимое, которое управляет всем, происходящим в человеческом мире. И нам удобно считать, что оно решит все наши проблемы. Согласитесь, весьма похоже на невразумительных богов первобытного человека, которые тоже (и с тем же успехом) «управляли». Может быть, начать приносить культуре жертвоприношения?
Одной из грубейших ошибок культурологов, не обладающих достаточным кругозором, является наименование культурой образа жизни всех, кто способен к обучению. «У шимпанзе колка орехов не является врождённым поведением — это настоящая культурная традиция» [22]. В таком понимании «культурна» не только обезьяна, потенциально способная научиться колоть орехи, но культурны вороны и даже синицы. Что уже говорить о тех, кто обучался десять (!) лет в школе. Но на самом деле там встречаются такие фрукты, что не дай боже. Это хорошо известно тем, чьи дети в наши дни ходят в школу. И уж точно не является культурой передача глупости от учителя к ученику или повторение её за своими коллегами.
В результате расширенного и, как следствие, сниженного понимания культуры у нас образовалась привычка относить всех поэтов, писателей, артистов к культурному сообществу. Встречи с этой культурой порой оставляют очень тяжёлое впечатление. Так режиссёр Э. Климов после полутора лет работы председателем Союза кинематографистов говорил, что он «отравился человеческим фактором». «Все, — пояснял он, — ходят, и друг на друга стучат. Я их уже видеть не могу, потому, что всё о них знаю». А между тем мир охватила новая эпидемия — помешательство на артистах. На всех скопом: и хороших профессионалах, и бездарных, и безголосых, и обдолбанных наркотиками, и страдающих алкогольной зависимостью. Г. Гейне вывел закономерность: «Когда уходят герои, на арену выходят клоуны». Так и случилось, только этих клоунов сегодня зовут «артистами». Но почему из этого столько шума? В Москве расплодилось невероятное количество театров, которые получают львиную долю дотаций, распределяемых министерством культуры. В лучшем случае это вздор, переносящий действие классических пьес в наши дни, в худших — демонстрация интимных частей тела. Увидь это Мейерхольд, он бы задохнулся от настоящей театральной зависти!
Существует принцип, называемый «бритвой Оккама», согласно которому не следует плодить лишние сущности. Гуманитарная наука поступает ровно наоборот. Она обходится минимумом терминов для обозначения намного большего числа сущностей. Множество разнородных явлений, имеющих существенное значение для бытия человека, она именует одним термином культура. А с ними и множество явлений не имеющих никакого значения, или имеющие отрицательное значение. В противоположность этому в уровневой модели отражены двенадцать сущностей, из которых лишь одна представляет собой культуру.
Те народы, у которых для обозначения разных цветов применяется один термин, этих цветов не различают. Так есть племена, для которых зелёное и голубое — это один цвет. То же и с культурой: если культура — это и созидание, и разрушение, если она и благо и мерзость, то эти модальности перестают различаться теми, кто принял такую трактовку культуры. Это неразличение многого очень разного внутри одной «культуры» вышло далеко за пределы культурологии. Нейрофизиологи У. Матурана и Ф. Варела [16] с лёгким сердцем «поведенческие схемы, усвоенные в коммуникативной динамике социальной среды» полагают «культурным поведением». Если ты с малых лет в своей семье приучен жить в грязи и беспорядке, а на улице промышлять воровством, немногие такое поведение отважатся назвать культурным. Понятно, где здесь вкралась ошибка: для обозначения этих «поведенческих схем» нужен другой термин, а термин «культура» надо оставить тому, что действительно культурно.
Расширительное толкование культуры прижилось во многом благодаря благозвучности термина, наделённого ещё не выветрившимся позитивным смыслом. Для любого лестно сознавать себя культурным. Далее мода называть что ни попадя культурой закрепилась. Свою роль в этом сыграло то, что рекрутированные в культурологию в период её быстрого становления специалисты из других гуманитарных дисциплин стали понимать под культурой то, что им ближе всего по роду их прежних занятий. В результате термин «культура» стал рекордсменом неряшливости. Что это такое, толком никто не знает. У каждого культуролога своя «культура», и он сочиняет о ней всё, что ему заблагорассудится. При этом из подавляющей части определений культуры представление о её исключительности было удалена. Из этих определений следует, что культура — это нечто археологическое («материальная культура»), этнографическое (обычаи, особенности быта), этнопсихологическое (поведение разных народов), социологическое (организация совместной жизни людей), семиотическое (система знаков), информационное (накопление, сохранение и передача информации) и т. д. По сути речь идёт о различных сторонах деятельности, которые достаточно хорошо описаны, определены, в ряде случаев исследованы, и считать их ещё чем то иным, например культурами, нет никакой необходимости.
Но не тут то было. Эти культуры стали плодиться как кролики, и в конце концов мы докатились до того, что нас наградили «культурой ненависти». Некто И. Яблочков написал книгу «Русская культура заговоров», а так как русские не самые большие мастера по этой части, существует ещё немало других, существенно более серьёзных культур заговоров: английская, американская, одним из изобретений которой являются «цветные революции», и т. д. А у человека, которого сызмальства приучали к тому, что культура — это то, что культурно, голова идёт кругом от обилия этих «культур». До чего же человечество докатилось, что у него такие культуры!
Одного культуролога, рассказывавшего в своём докладе о рое этих неприятных культур автор возьми и спроси, а как он воспитывает своих детей? Ну, конечно, ответил он, не этим субкультурам я их учу, а другому, хорошему. Так почему же ты другим под видом культуры впариваешь всякую дрянь? Да потому что приходится ему крутиться: и детей надо людьми воспитать, и не оказаться в уклонистах, а то выпадешь из культурологической обоймы и лишишься заработка.
Членам секты повальной культурности следовало бы обозначить предмет своего поклонения, но для этого сначала необходимо уяснить, что же из себя представляет это возникшее новое, являющееся одновременно и обычаями дикарей, и, по старой памяти, ещё чем то большим. Их воображению она представлялась каким-то образованием, находящимся отчасти внутри, отчасти снаружи человека, и играющим непонятно какую, но, безусловно, важную роль в жизни человека. Различные исследователи это образование представляли состоящим из верований, законов, знаний (Тайлор), опыта (Осокин), духовного опыта (Акопян), средств и способов деятельности (Маркарян), ценностей и навыков (Бранский), запретов (Лосев), как информацию (Кармин), отношение (Вейнберг), механизм фиксации и передачи индивидуально найденного (Малиновский), семиотический механизм (Лотман). Несмотря на полную неясность с природой этого образования, культурологи уверены, что оно точно хорошее, даже несмотря на то, что включает всё плохое. Но как быть с этой помехой апофеозу культурности? А очень просто: надо поменьше о ней говорить, а лучше вообще не обращать на неё внимания, и тогда её как бы не будет. По представлениям большинства культурологов это образование достаточно автономно, и даже существовало до нас как вида. По словам Маркузе «культура создала человечество». В этом же духе Лихачёв полагал её фундаментом (хотя она в значительно большей степени конечный результат, чем начало или основание). Ближе к деятельностному понимание Шпенглера, который представлял культуру «организмом», Уайт по-американски «механизмом».
Но если уж подыскивать совсем простой образ, то культуру более уместно сравнивать с крыльями самолёта, благодаря которым самолёт поднимается вверх и удерживается на высоте. То, что такая масса металла с грузом легко взмывает в воздух, представляет собой одно из самых удивительных и непонятных явлений, как бы нам его не объясняли законами физики. Так же и культура поднимает человека вверх, только вот законы, в соответствии с которыми она это делает, нам понятны ещё меньше физических. В любом случае культура ничего не подпирает, не лежит в основании, а устремляет в высоту. При этом она не является сущим, неким объектом (часто встречающаяся категориальная ошибка), а процессом деятельности со всеми его составляющими вплоть до результатов. Лотман, который так и не смог определиться, что же за «образование» такое представляет культура — она у него то мир, то механизм (семиотический), то разум (коллективный) — как то возьми и скажи: «Если тебе больно от чужой боли, ты культурен». Речь идёт о деятеле четвёртого уровня, это уже «горячо». Ведь уровень культуры следующий — пятый.
В результате размножения культур появилось бесчисленное количество локальных, отраслевых, относящихся к различным областям деятельности типов и видов культур и вместе с этим отчётливое представление — что то тут не так, и постепенно приходящее (не ко всем, конечно) понимание, что мы имеем дело с фикциями. Таковой является и примитивная модель, на которой построено всё здание культурологии. Суть её состоит в том, что большая культура, включающая в себя всё, делится на множество лоскутов национальных, отраслевых и прочих культур и субкультур. В частности, эта модель послужила основой для теории мультикультурализма, которая уже успела бесславно скончаться. Лоскутное одеяло культуры на поверку оказалось непрочным. Хейзинга как то заметил: «Ни о чём другом не было сказано столько глупостей, сколько о культуре». И все эти глупости были сочинены в ходе поиска сути культуры, и доказательства исключительной роли последней. Удивительно то, что кроме Хейзинги так и не нашлось человека, который бы сказал что-то отрезвляющее. Как это сделал наивный герой из сказки Андерсена, который видел всё так, как оно есть, и даже то, что король неправильно одет.