В своё время у автора возникла идея эксперимента: свести как можно ближе учёных и самый близкий автору вид искусства — живопись, и посмотреть, что из этого получится. Эта была идея, не имеющая статуса национального проекта, просто инициатива, идущая снизу. В 2006 году у автора была персональная выставка живописи в Доме Учёных, находящемся во дворце великого князя Владимира Александровича, президента Императорской Академии художеств. Там три небольших и замечательно уютных выставочных зала. То, как смотрится и чувствуется живопись в этих «намоленных» залах, произвело на автора большое впечатление. И он решил не упускать такой шанс для искусства (и для науки тоже) и устроить коллективную выставку лучших художников Петербурга. Не без труда удалось убедить дирекцию, преодолеть организационные проблемы, в результате с 2009 по 2014 год состоялось пять выставок. Название «Наследие великих традиций» указывает ещё на одну задачу выставки: показать благотворную роль традиций, подвергшихся поруганию в двадцатом веке. То, что в России сохранились традиции и в определённой мере школа живописи, когда в Европе новое буквально сметает старое, явилось дополнительным стимулом для того, чтобы показать то, что, вполне вероятно, и в России скоро исчезнет. Выставки отличались высоким профессиональным уровнем художников, участвовавших в них. Это были лучшие по уровню представленных работ выставки в Петербурге того времени. Вот только учёные их почему то не посещали. Один раз автору удалось, выступая на секции кибернетики, упомянуть о выставке и затем завести на неё всех присутствующих на заседании, пообещав рассказать о ней, если будут желающие, ответить на все вопросы, и т. д. Посетители пробыли там менее пяти минут и рассеялись. Не проявил к ней минимального интереса даже директор Института артоники (занимающейся проблемами использования идей и символов искусства в информатике).
Самому же автору удалось, в прямом смысле с «кистью в руках», получить несколько доказательств справедливости основных положений уровневой теории в области искусства. Интересными оказались наблюдения о связи между профессиональными, творческими достижениями и Высотой, творчеством и рынком. Более грустными оказались результаты наблюдения за посетителями выставок. Их уровень, как выяснилось, оказался настолько низок, что ни о каком понимании живописи, её тенденций, того, что представляет в ней подлинную ценность, не могло быть и речи. Посетители воспринимали поистине замечательные произведения искусства, как более или менее приятные и забавные картинки, «нарисованные» масляной краской.
Так погибла идея о союзе Науки и Искусства, а ведь такое место — Дворцовая набережная Невы, несколько шагов до Эрмитажа! Погибла, как следствие состояния человечества в целом, российского общества на данном этапе, отношения дирекции Дома Учёных, в частности, и, в наибольшей степени, из-за отношения весьма важной части общества — учёных — к искусству. Учёные оказались почему то совершенно равнодушными к живописи. Совершенно так же, как муравьи к музыке. Понятно, что сыграли свою роль асимметрия между правым и левым полушарием, «перегородки» между уровнями, но то, что они окажутся столь непроницаемыми, автор эксперимента не предполагал. Никаких признаков «нового мышления» в многочисленном коллективе членов Дома учёных тогда обнаружено не было.
Но ведь так было не всегда. В былые времена учёные проявляли гораздо больше интереса к искусству. Можно вспомнить, например, И. Павлова. В то время, когда автор учился в Ленинградском Политехе, коллекционирование живописи, во всяком случае, профессорами Физико-механического факультета, было довольно обычным делом. Хорошая коллекция была у заведующего «моей» кафедрой «Аэрогидродинамики» Л. Г. Лойцянского. Сейчас она находится в музее частных коллекций в Москве. Коллекционировал живопись заведующий параллельной кафедрой «Теплофизики» И. И. Палеев. Замечательная коллекция была собрана В. Ашиком, профессором Кораблестроительного института. Судьба её сложилась неудачно, после его смерти она была в большей части разграблена.
Но эти профессора были последними, кто разбирался в искусстве и трепетно относился к нему. А с ними — был уровень, и сплыл. Конечно, автор не имеет в виду, что каждый настоящий учёный должен быть обязательно коллекционером произведений искусства. Можно и оперы писать, как это делал Бородин. Но если среди них вообще нет таких, кого интересует искусство — это плохой признак. Универсализм — значимый признак Высоты. А судя по этому признаку мы с Высотой уже распростились.
Возможно, остаётся какая-то надежда на обновлённый союз физиков и лириков? Ну не лириков, так прозаиков. Но негативной роли, которую русская интеллигенция сыграла в начале ХХ века (и в конце тоже), немало способствовало то, что смотрела она на Россию через «литературную призму», которая по точному выражению Ивана Солоневича была кривым зеркалом отечественной жизни. Оно представляло собой набор, выражаясь нашим языком, очень далёких от действительности моделей. А современная пишущая братия с её мелкотемьем и постмодернистским пустословием в качестве зеркала совершенно безнадёжна.
Но если союз с искусством невозможен, наука сама должна взять на себя ответственность и возглавить работу преобразования. Но в таком случае наука должна обрести недостающее ей качество Высоты. Как в целях, так и в методах. Пока каких-либо признаков этого не видно. Возможно, в поисках пути, ведущего к Высоте в науке, может помочь предложение Декарта: «Давайте честно мыслить — это и есть высшая нравственность». Сегодня честности особенно не хватает «современному искусству» и «общественным наукам», но некоторые результаты честного подхода в других областях науки уже видны. Философские антропологи начинают говорить об ущербности биологической природы человека, психоаналитики — о присущих ему мощных разрушительных импульсах, социобиологи оспаривают идею уникальности человека, приходит осознание того, насколько глубоко в человеке укоренены пороки.
При этом признаки осознания Высоты в самой «человеческой» науке, психологии, минимальны. Представление о степенях сложности действий от простейших рефлексов и реакций, далее элементарных актов к более сложным цепочкам психических действий, со временем породило скорее подозрение, чем осознание иерархического построения некоторых компонентов деятельности. У А. Маслоу оно возникло в виде иерархии потребностей, а создатель отечественной психологической теории деятельности А. Леонтьев говорит о иерархии мотивов. В его структуре деятельности появился «высший уровень — особенная деятельность». Её особость заключалась в том, что она побуждалась мотивом. Таким образом деятельность, побуждаемая мотивом своровать, как и сотворить нечто выдающееся, являются одинаково «особыми». И коррупционер, и великий композитор действуют на «высшем уровне».
В. Теплову осознание разности людей, которая непосредственно сказывается на полученных ими результатах, было свойственно в большей степени, чем его коллегам. С целью установления этой связи он экспериментально исследовал психофизиологические различия в таких свойствах, как сила — слабость, подвижность — инертность, рассматривая их вне оценочного подхода типа «хороший — плохой», тем более «созидательный — разрушительный», и, конечно, при таком подходе генеральное различие в деятельности людей он обнаружить не смог. Но в принципе в СССР это и не могло быть сделано, потому что вступало в противоречие с фальшивой идеологией равенства советских людей и предельно идеологизированным представлением о результатах деятельности.
В существующих вариантах психологической теории деятельности воображаемый субъект ставит цель и её достигает. Но осознанно ставить сколько-нибудь значимые цели и достигать их способна лишь небольшая часть людей. Остальные действуют в соответствии с фиксированными программами, представляющими собой в различной степени усложнённые инстинкты, перешедшие к нам от животных. Такими усложнёнными инстинктами являются введённый в научный оборот А. Адлером «инстинкт доминирования и власти» или К. Г. Юнгом «культурный архетип». Фиксированность этих программ, может привести деятеля к полному краху, или ещё хуже того, привести к краху целую систему. Так и произошло с Россией, а цели (освобождение трудящихся и пр.), которые якобы ставил Ульянов, это не более, чем видимость, маскирующая врождённые программы разрушения. Жизнь человека более инстинктивна и менее разумна, чем традиционно принято считать.
Как бы то ни было, нашлись те, кто заподозрил, что все проблемы от разности людей. Это, в частности, привело к возникновению дифференциальной психологии, но понять, в чём заключается главная разность между людьми она не смогла. Это выглядит довольно странно, ведь то, что есть высокое (и не только в религии, поэзии, но и в науке, например, высшие психические функции, высшая математика) является очевидным фактом, значит разность есть и в высоте людей. Разность, которой они обязаны различной высотой своей деятельности. Ну так возьмись кто-нибудь и построй иерархию разных… уровней деятельности! Но не тут то было.
Психологическая наука на протяжении последнего столетия с трудом приближалась к пониманию того, что люди не просто разные (по характеру, темпераменту), но что, вследствие этого, они поступают радикально различным образом, нередко приводящим к прямо противоположным результатам. Помехой этому была методология, в соответствии с которой психические комплексы и состояния рассматриваются без связи с получаемыми результатами. Но, по сути, человек — это результаты его деятельности. Что ты сделал, то ты и есть. Замыслы, цели, планы, теории могут быть одни, а результаты совершенно другие. Хорошие намерения редко конвертируются в реальные достижения.
Важно не то, что человек думает о себе и как себя ведёт, а к каким результатам это приводит. По словам Лонгфелло «мы судим о себе по своей способности к свершению, другие же судят о нас по тому, что мы уже совершили». Можно считать себя Наполеоном, но одно дело драпать из Москвы, замотанным в женские шубы и шали, другое дело — быть пациентом в больнице для душевнобольных. В первом случае, что бы ни говорили эти русские недоброжелатели, которым к тому же явно не достаёт французского шарма, ты — император, во втором — пациент психушки. Это принципиально разные Наполеоны. Вообще единственное, что имеет значение в жизни — это результат того, что мы сделали. Вопрос, а почему же наука о человеке не взяла это на вооружение?