Сильному разрушителю открыта наиважнейшая истина бытия: миром правят сила и страх. Большевики своим звериным чутьём уловили эту суть разрушительности. Сегодня мы понимаем, что революционизм есть одна из самых разрушительных форм экстремизма. В первую очередь из за масштаба обмана, эксплуатирующего заветные чаяния людей, и, как следствие этого, массовости явления и огромных размеров творимых разрушений. В последнем и заключается ответ на вопрос, почему большевики сумели разгромить всех своих противников, эсеров, меньшевиков, монархистов, программы которых были более человечны, и по существу более демократичны. Потому что они были лживы, безжалостны и бескомпромиссны в маниакальном стремлении к власти. На пути к власти они преступали закон и мораль, предавали близких, обрекали на смерть бывших друзей, устрашали массовыми казнями. Это был оголтелый экстремизм, крайняя форма сектантства. Вот совет Ульянова, как поступать с меньшевиками, представляющими более умеренное крыло партии: «Схватите меньшевика за горло и душите, душите, пока не перестанет дышать!». Понятно, что шансы меньшевиков в противостоянии с таким гиперагрессивным оппонентом были равны нулю.
Мысль о компромиссе вызывала у Ульянова потоки ругани. Никаких Учредительных собраний, никаких выборов. Только Советы рабочих и крестьянских депутатов, потому что кучкой простоватых, полуграмотных людей легко манипулировать. Большевики, воспользовавшись первым же удобным предлогом, объявили Красный террор. И полились потоки крови, а разрушитель пьянеет от запаха крови и сознания своей безнаказанности. Бронепоезд «Льва революции», председателя Реввоенсовета Бронштейна наводил ужас на войска. Не противника, а свои: он запросто мог поставить к стенке каждого десятого.
И чем дольше шла Гражданская война, тем зверства усиливались. Апогея они достигли, когда войска Врангеля покидали Крым. Сразу после эвакуации войск Врангеля было с различной степенью изуверства (особенно прославились венгерский еврей и по совместительству «интернационалист» Бела Кун и как бы «своя» садистка Розалия Залкинд, партийная кличка Землячка) убито более 10 тысяч офицеров. А в первую зиму 96 из 800 тысяч, составлявших тогда всё население Крыма. Приговаривали к уничтожению списками по 100, 200 человек. А к весне 1922 года умирает от организованного большевиками голода ещё 75000 крымчан. В марте 1921 против монополии большевиков на власть восстали моряки Кронштадта, погибло с обеих сторон более 10 тысяч человек, потом ещё расстреливали участников восстания и членов их семей. Восемь тысяч ушли по льду в Финляндию, им не позавидуешь: встретили их там весьма недружелюбно.
В период с 1918 по 1924 год только на юге России жертвами войны, террора и голода стали восемь миллионов! Но далее сопротивление «внутренних врагов» строительству социализма растёт, они становятся всё коварнее, и уже Тухачевский применяет отравляющие газы против восставших пензенских крестьян. А затем под «мудрым руководством» Чикатило всех времён и народов, страну накрывает эпидемия садизма, бессмысленного и невиданного по своей жестокости террора. Конечно, потопить в крови весь мир ради его светлого будущего — это предельный экстрим, от которого всё твоё существо сводит судорогой восторга. Но не удалось! Ну тогда хоть одну Россию, тоже немало крови пролили! Только на Дону было уничтожено 1,5 миллиона казачества. Н. М. Молева, доктор исторических наук, известный искусствовед в фильме, снятом в 2015 году, рассказывает, как в 1932 году жителей станицы Александровской (теперь г. Будённовск) вывели на улицу и расстреляли из пулемётов. Погибло 29 родственников её мужа, в том числе дети и старики. Памятный знак на месте их захоронения не дают установить до сих пор.
В качестве примера отношения большевиков к тем, в ком они видели даже не «инако-», а просто мыслящего человека, очень коротко о жизненном пути Льва Николаевича Гумилёва, выдающегося учёного-историка. Его арестовывали (на долгие сроки — три раза), допрашивали множество раз, но не за антиправительственную деятельность, а за дворянское происхождение и фамилию. Будучи в молодости похож на своего отца-поэта, он с возрастом больше стал походить на мать (поэтесса А. А. Ахматова). По этому поводу он шутил, что у матери горбинка на носу естественная, а ему нос сломали на допросах.
В Воркутинском лагере (не в семейном имении Кокушкино, куда Ульянов был отправлен в первую «ссылку», и затем в Шушенском, где он ходил на охоту, сочинял, имел прислугу, хорошо питался и поправлял своё здоровье) Гумилёв работал в руднике, что, кстати, считалось везением, всё-таки не лесоповал. С университетским образованием (в отличие от В. Ульянова, брата террориста, без проблем принятого в университет) было много мытарств: то не принимали, то исключали, то долго не восстанавливали. То же с защитами диссертаций и публикацией трудов. А тут ещё мать попала в опалу. После освобождения ему дали комнатку 12 кв. м. в коммунальной квартире, в которой он прожил почти всю оставшуюся жизнь. Лишь в 76 лет, за три с небольшим года до смерти, ему с женой дали скромную двухкомнатную квартиру, но, правда, в центре, и с кухней. Для сравнения, до революции квалифицированный рабочий (не профессор!) жил со своей многодетной семьёй и прислугой в многокомнатной квартире. Из такой живущей в полном довольстве пролетарской семьи была жена Джугашвили С. Аллилуева. После революции Ульянов и Джугашвили, движимые безошибочным большевистским чутьём, поняли, что надо избавляться от этих пережитков старого. Число политических (именуемых теперь врагами народа) было увеличено в тысячи раз, курортное сидение в ссылке и раздумчивое тюремное житьё было заменено лагерями, а на воле каждая семья получила по одной комнате в коммунальной квартире. Оно и удобнее, все приглядывают друг за другом и стучат.
Великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии И. Бунин своём дневниковом эссе «Окаянные дни» [21] описывает вакханалию разрушений, творимую «революционерами», которую он своими глазами наблюдал в 1918 году в Москве и на юге России. Размышляя над истоками разрушительности, он приводит мнение Л. Толстого, что главная причина разрушительности — человеческая глупость. Это, увы! не так. Глупость (пункт 8 в приведенной выше классификации), более массова, но в каждом единичном случае менее разрушительна, чем откровенная, генетически запрограммированная разрушительность (п. 1), и разрушительность, призванная обеспечить существенные преимущества алчущему власти и наживы (п. 4). Действия последних в достижении поставленных целей могут быть чрезвычайно изощрены и коварны, с которыми простодушие и доверчивость дурака не могут идти ни в какое сравнение. Он обычно орудие в руках разрушителей.
Маркс был теоретиком разрушения, а Ульянов представляет собой тип «безбашенного» практика-авантюриста самого крайнего толка. Степун в первой речи Ульянова после явления из пломбированного вагона услышал «разбойничий посвист Стеньки Разина». Вот такая политическая гибкость: вагон немецкий, посвист русский, а сам свистящий непонятно кто и что, за кого он, и вообще, что это такое. Не поняли в своё время, и за это были жестоко наказаны.
Ульянов своим чутьём разрушителя понял, что для того, чтобы поднять бунт, пролетариат совсем необязателен. Для этого надо просто активизировать разрушителей, подав им соответствующие знаки. В начавшемся хаосе трудно будет понять, где граница допустимого; кто разрушает ради высоких идей, кто, прикрываясь ими, а кто просто воспользовался возможностью дать волю своим низменным инстинктам. И в конце концов сбитыми с толку и запутавшимся во всём происходящем массами овладевает самая простая идея: любое разрушение — это благо. Ведь на месте разрушенного старого вырастет новое! Объективные предпосылки для устройства всей этой вакханалии разрушения не столь и нужны, их потом сочинят прикормленные «специалисты» по диалектическому материализму.
Произошедшее в России в 1917 году — классический образец эпидемии разрушения (п. 5 классификации). Разрушь старое, и появится лучезарное новое. В порядке инициации этого процесса хорошо бы повзрывать побольше градоначальников, губернаторов, министров, а лучше премьер-министра и самого императора. Чем масштабнее будут террористические акты и прочие разрушения, тем неизбежнее наступит прекрасное будущее. Достоевский в «Дневниках писателя» этот образ мыслей выразил в следующей формуле: «Ограбить богатых, залить мир кровью, а там как-нибудь само всё устроится».
У этой идеи появилось много сторонников во всех классах. Эпидемия охватила широкие слои населения. Это превратилось в вакханалию разрушения, которая в различных формах длилась несколько десятилетий. Она активизировала огромное число маньяков всего нового: новая конструктивистская архитектура на месте взорванных храмов, дома без кухонь, жители которых должны были питаться в узлах общественного питания, «агитационный» фарфор вместо человеческого — всё это делалось не для людей, а для каких-то брусков из непонятного материала. Сколько тогда было выдумано всякой хрени, ужасающего вздора, разрушительной бессмыслицы, в развитие «теории» одного сильного разрушителя с чёрной бородой.
Чем была плоха монархия для новой буржуазии? Тем, что значительную часть своего состояния Царская семья потратила на нужды обороны, превратили Зимний дворец в госпиталь, тем, что многие дворяне по призыву царя перевели свои деньги из иностранных банков в Россию, чтобы они работали на страну? Профессор-провокатор Милюков своей прогремевшей на всю Россию фразой: «Это глупость или измена?» фактически обвинил в измене царя, хотя позже, как почти всегда в таких случаях, выяснилось, что даже малейших свидетельств об измене не существовало. Император вследствие своего мягкого характера и страха, внушённого ему событиями 1905 года, никого из них не отдал под суд, только Родзянке, который ненавидел царя, не подавал руки.
Предателями были не Романовы, а Милюков с Родзянко и Львовым, наживавшихся на поставках вооружения. Это они поспешили устроить переворот, так как было очевидно, что весеннее наступление русских войск, уже хорошо вооружённых, будет успешным. Царь для проворовавшейся буржуазии был серьёзным препятствием, алчность внушала им, что захвати они власть, им откроются невиданные возможности для наживы. Большевики в предательстве пошли ещё дальше: они бредили властью в мировом масштабе, и ради неё превратили войну против внешнего врага в войну против своего народа. Естественно, всё это прикрывалось трескотнёй про парламентаризм, несколько позже про власть каких-то Советов и самое справедливое из того, что может быть на свете — диктатуру пролетариата.