В особенности много было беженцев из Голландии и Фландрии, а среди них немало замечательных мастеров ткацкого дела. Уезжали люди отборные, знавшие себе цену. Эмигрировать заставляли их не только причины религиозно-политические, но и практические. Вернее, переплетение всех причин. Застарелые феодальные предрассудки, как и нехватка сырья, равно мешали деловой инициативе. Испанские овцы ничуть не хуже английских, а прекрасную коноплю для прославленного голландского полотна в изобилии получать можно было из России, но, поскольку в дело вмешивалась религия и политика, фламандские мануфактурщики предпочли уехать за море.
В исторической драме Шиллера «Дон Карлос» при всей относительности ее историзма нарисована достоверная картина в словах, которыми королю Филиппу II разъясняют пагубность его упрямой католической политики:
Много тысяч
Бежало уж из ваших государств;
А пострадавший гражданин за веру
Был лучший гражданин.
В свои объятия
Их принимает всех Елизавета,
И нашими искусствами цветет
Британия.
Филипп II, первый из трех последних владык лоскутной «мировой империи», король-паук, интриган и инквизитор, внял советам по-своему. Он отправил в Нидерланды герцога Альбу, полководца сколь выдающегося, столь же и безжалостного. Король говорил, что готов остаться вовсе без подданных, но не потерпит ереси. В таком духе и стал действовать Альба, заливая Нидерланды кровью. А защитники нидерландских городов оказывали ему сопротивление, заливая в отчаянных случаях и себя и врага водою: через шлюзы.
Альба похвалялся, что в бою и после боя в Брабанте уничтожил он восемнадцать тысяч жизней, однако город Альканзар с гарнизоном в две тысячи человек сдержал осаду испанской шестнадцатитысячной армии. Один испанский солдат, которому все же удалось побывать на крепостной стене, заглянул в город и с удивлением потом поведал: «Простые мужики… У них там одни простые мужики!» Но этой силой и держалась Фландрия.
Король и Альба, душители Нидерландов, или вожди Нидерландской революции Эгмонт и Горн, широко известные по трагедии Гёте, – это ведущие лица той исторической драмы, в массовых сценах которой принимали участие предки Дефо.
В Англии ждали их тоже не одни «объятия» королевы Елизаветы, в стране, хотя и склонявшейся к протестантизму, кипела своя борьба. Раскол в расколе, как говорят историки. Английских протестантов называли пуританами – «очистителями» («пурус» по-латыни – чистый) по их намерению очистить церковь, в том числе и практически: изъять лишнюю роскошь, конфисковать церковные владения. Это уже среди реформаторов вызывало острейшие противоречия.
Нам в самом деле деле трудно понять, чем епископ хуже или лучше пресвитера, но спор шел о том, произойдут ли в государственно-церковной системе серьезные изменения или же старые вещи получат всего-навсего новые названия: вместо епископа католического будет тот же епископ, только протестантский. А это значит опять поборы в пользу церкви, в пользу короля, это духовное и практическое давление сверху, препятствия делу на каждом шагу. Более решительные из протестантов, хотя далеко не самые крайние, стремились ввести в церкви демократическую организацию. А уж где царство божие «республиканизируется», как говорил Ф. Энгельс, могут ли земные царства оставаться верноподданными королей, епископов и феодалов-помещиков?
Из огня интервенции семья Дефо попала в ничуть не меньший огонь гражданской войны, соединив своими скитаниями две первые европейские буржуазные революции.
Вставайте же, вставайте
Свободу себе добывать!
С именем господа на устах, со «словом божьим» (переводной библией) в руках, с мечтой о «царствии божием на земле» шли пуритане против короля и знати.
В такой обстановке рождается «моряк из Йорка», Робинзон Крузо – в книге, а в реальности в ту же пору фламандские предприниматели Де Фо сделались совсем англичанами. Правда, потеряли они из своего фамильного имени многозначительную приставку «де», ибо местные жители по той самой привычке «коверкать чужие слова», о которой рассказывает Крузо, звавшийся, в сущности, Крейцнер, стали называть их просто Фо.
Потерю фамильного «де» новоявленные англичане возместили приобретением местных родственных связей и земель и уже через поколение чувствовали себя по-свойски в графстве Нортгемптон, в Восточной Англии, возле крупного текстильного центра Питерборо.
Окрестности Питерборо, как говорят, напоминают Голландию, так что фламандские эмигранты оседали здесь, возможно, еще и из соображений сентиментальных, но, если Дефо хотел подчеркнуть, насколько он все-таки англичанин, он вспоминал своего деда с материнской стороны, англичанина коренного, у которого имелось все, что положено более или менее состоятельному жителю «старой веселой Англии»: и поля, и скотина, и даже охотничьи собаки. Ну, как у Робинзона, ибо что, как не подобие «старой веселой Англии», устроит в конце концов на острове «моряк из Йорка»? Пусть его мир мал, ограничен частоколом, зато в этих пределах хозяин, владеющий кошками, собаками и стадом коз, представляется самому себе властелином целой вселенной.
В ту пору, когда родились отец Дефо и Робинзон Крузо, один коренной англичанин решил, судя по всему, покинуть Англию. Если мы учтем, что этот англичанин и был одним из тех, кто в промежуток времени между Шекспиром и Дефо социально изменил страну, то, стало быть, мотивы им руководили серьезные. Имя его – Оливер Кромвель.
Семейство Фо обзаводилось землей и скотиной, а этот Кромвель, хотя был типичнейшим провинциальным сквайром (помещиком средней руки), почему-то вдруг все распродал, начиная с собственного дома. Что ж, ведь он явился одним из зачинщиков антикоролевского бунта в парламенте. Тогда Карл I (он же Чарльз)[2] парламент и распустил, точнее, разогнал, собственной единоличной волей и руками своих пособников – главаря сыскной палаты и верховного епископа. А Кромвель, убежденнейший протестант-пуританин, подумывал, видимо, проделать тот путь, который проделало семейство Фо, только в обратном направлении, – уехать до лучших времен по ту сторону океана, в Новый Свет.
Пуритане в это время преследовались с кровавой жестокостью. Вожди оппозиции – в тюрьмах или на эшафоте, откуда один из них, когда ему отрезали уши, крикнул по адресу короля: «Все равно я сильнее тебя!» И это была правда, потому что ни поборы (оправдание для них приходилось казуистически измышлять), ни внутренняя война с шотландцами (повод – введение нового молитвенника) – ничто не могло вывести из застоя английскую торговлю и промышленность.
Пришлось королю в поисках денежных средств опять обращаться к парламенту и опять очень скоро распустить его, за что парламент так и был прозван «коротким». Зато уж следующий парламент распущен не был. Названный «долгим», он заседал поистине долго, двадцать лет, на протяжении всего того времени, которое у буржуазных историков получило название «большого бунта». Это и была революция.
Положение дел в канун «большого бунта», когда отцу Дефо и Робинзону исполнилось по восемь-десять лет, отражено вполне наглядно в прошении, поступившем в парламент от имени «многих подданных его величества из города Лондона, его окрестностей и некоторых графств королевства». Читая теперь этот документ, мы с трудом в нем ориентируемся не потому даже, что на первом плане дела церковные, а все остальное просматривается через споры о религиозных обрядах. Уж очень путано – и в этом своя наглядность – сплетаются здесь прогресс и реакция, требования свободы и жесточайший фанатизм.
Составители документа, понятно, пуритане, обвиняют королевских епископов в том, что они «обнаруживают нерешительность в проповеди божьей правды», «поощряют с презрением относиться к властям», «внутри церкви распространяют ереси и ошибочные мнения», одним словом, развращают народ. Протестанты требовали «тирании порядка» в противовес королевски-деспотическому покровительству всевозможной распущенности. Иначе, по словам из прошения, «доводятся до разорения все добрые подданные: суконщики, торговцы и другие».
«Мастера стали уезжать в Голландию, – говорится в прошении – и прочие страны, увозя с собой суконное производство и торговые предприятия; вследствие этого шерсть, основной продукт нашего королевства, стала иметь малую ценность и не находит себе сбыта; торговля приходит в упадок, многие бедные люди нуждаются в работе, теряют заработок, моряки и вся страна наша сильно обеднены, к великому позору нашего королевства и стыду для правительства».
Но семейство Фо к себе на родину все-таки не вернулось, и своей страны не покинул Оливер Кромвель. От слов, от парламентских прений надо было в ту пору переходить к делу: нация разделилась на сторонников короля и парламента. Грянула гражданская война.
Если взглянуть на историческую карту Англии, изображающую театр военных действий, мы увидим, насколько в самом деле с умыслом поселил своего героя Дефо и как близко от основных событий находилась его собственная семья. Робинзон, как мы уже знаем, родом из Йорка – здесь и проходила граница между враждебными лагерями. Разумеется, Робинзон был тогда еще мал и многого рассказать не может, однако называет он двух своих братьев: старший – солдат кромвелевской армии, причем одного из самых отборных полков.
Правда, преувеличивать сочувствие семьи Робинзона и вообще его среды республиканцам-кромвелевцам нет оснований. Достаточно перечитать напутственное слово сыну, какое произнес Крузо-отец, современник революционных событий, чтобы понять его позицию. Есть бедные и богатые, пусть их враждуют, а мы середина, и наша участь – заниматься делом – вот что, по существу, он сказал. Так эти «средние» люди и действовали, в особенности поначалу, стремясь от междоусобной борьбы отгородиться крепостными стенами или откупиться деньгами. Однако мало-помалу и они втягивались в «большой бунт», о чем послужной список старшего из Робинзоновых братьев говорит вполне определенно: