Ни стыда, ни досады, ни страха – пора.
Проповедовать пользу мы все мастера,
Да себя-то обманывать скучно – пора.
Среди прочих ещё зазияет дыра.
Всё не вечно. Особенно люди. Пора.
Что ж, легенде исхода, как щам топора,
В пересказе достаточно. В общем, пора.
Все куют. Моя кузница с краю.
Пламя гаснет. Пора. Умираю.
Вы слышали? Погиб. В расцвете лет.
Причина не ясна. Пока гадают.
Самоубийство. Все уже рыдают,
А вы ещё не знаете. Привет.
Вы слышали? Он умер. Вовсе нет —
Обычная амурная интрига.
Не выдержал. Мы все во власти мига.
Во вторник погребение. Привет.
Вы слышали? Он мёртв. Какой-то бред.
Мы в прошлый понедельник вместе пили.
Я так его… Мы так его любили.
Мы так его… Я так его… Привет.
Вы слышали? Чудесный был поэт.
Два мальчика и два рубля на книжке.
Нет, вроде не поэтому. Нервишки.
Вот так и мы когда-нибудь. Привет.
Пылает лоб. Надсажена гортань.
И словно перечёркнутые главы:
Попытка мятежа, желанье славы,
Молвы неубедительная дань.
Ты, верно, понимал, что дело – дрянь,
Что позади последняя застава,
Что на листе последняя октава.
Глоток – и цепенеющая брань.
Мой мальчик, мой воробушек, прости,
Что я была тобой неуловима.
Что эту боль, промчавшуюся мимо,
Уже не утолить, не отвести.
В герои драмы рвётся травести,
Говоруна пленила пантомима.
Но обращать поэта в пилигрима
Бессмысленно. Судьбы не провести.
А небосвод бездонно голубой.
И смерти нет. И по любви на брата.
И праведник с лицом дегенерата
Пегаса погоняет на убой.
Пусть моралисты лгут наперебой:
«Безумен шаг! Немыслима утрата!»
Но мудрое достоинство Сократа
Тебя хранит за гранью. Бог с тобой.
Ты сплоховал. Тебя и твой талант
Зарыли в землю. Шлюхи откричали.
Судебный врач и серый лейтенант
Мне алиби оформили в печали.
Теперь ты память, мистика, трава.
Сверчок запечный, дудка крысолова.
А я, твоя законная вдова —
Куда деваться? – жить пытаюсь снова.
Ты другом был. И ты не делал зла.
Сулил охотно золотые слитки.
А я твой дом скрипела, но везла
С достоинством и грацией улитки.
Ты светоч не менял на колбасу.
В забавах был восторженней дебила,
В душе моей, как в собственном носу,
Орудовал. А я тебя любила.
И вот одна. Унижена. Пуста.
Бесцельно ворошу твои бумаги.
Пронзают мякоть каждого листа
Бенгальские огни, шампуры, шпаги.
Заметки. Письма. Опыты. Стихи.
Молитвы. Клятвы. Жалобы. Упреки.
Всё станет грудой пыли и трухи
В довольно незначительные сроки.
Трухи и пыли. Праха и золы.
И чем скорее, тем, должно быть, проще.
Что делать, в горе все немного злы.
Тем более когда в наследство – мощи.
Прощай, мой милый. Для твоих детей
Твой выкрутас последний даже кстати,
Скорей избегнут каверзных сетей,
В которых ты и сгинул в результате.
Прощай. За гробом, говорят, покой
И все равны: мерзавцы и герои.
Лицо не му́кой выбелю, муко́й,
Как потаскуха на руинах Трои,
Цинично отбывающая роль,
Привычно дожидающая зверя…
Прощай. И если есть на сердце боль,
То имя ей – обида, не потеря.
– Вы – редактор такой-то? – Пожалуйте, к вашим услугам.
Проходите, садитесь. Простите, с кем выпала честь?
– Вы, конечно, слыхали. Я был отошедшему другом.
– Да, слыхал. Сожалею, но не удавалось прочесть.
– В этой папке стихи. Вероятно, получится сборник.
– Вероятно? Ну-ну. Отчего ж он у нас не бывал?
– Он застенчивый был. И к тому же ужасный затворник:
Дом и служба – и всё. – Выпивал? – Иногда выпивал.
– Значит, так, позвоните мне где-нибудь после второго.
Откровенно скажу, обнадёжить пока не могу.
Стоп. Минутку. Алло! Дорогой, неужели?! Здорово!
Здесь, сидит предо мною. Ну что ты, я вечно в долгу.
Да, принёс. Постараюсь. Вы были знакомы? Откуда?
Да, конечно, ужасно, такой молодой – и умолк.
Я сказал – постараюсь. Нормально. У дочки простуда.
Ну спасибо. Звони. Обещаю, ведь это мой долг.
Значит, так, позвоните мне где-нибудь через неделю.
С интересом прочту. Говорите, хороший поэт?
Стоп. Минутку. Алло! Александр Ильич?! Неужели?!
Здесь, сидит предо мною. Принёс. Постараюсь. Привет.
Значит, так, позвоните мне завтра. Начнём без оглядки.
Стоп. Минутку. Алло! До второго я занят. Пока.
Александр Ильичу передайте: всё будет в порядке.
Рецензента найдём. До свидания. Жаль чудака.
Сорок дней. Оболочка в болоте. Душа в эмпиреях.
Звёзды щёлкают клювами. Демоны ржут в батареях
Отопленья центрального. Траура нету в помине.
Собираются гости для самой последней амини.
Жизнь и смерть разделились. Зловещая тень крестовины
Рассосалась. Уже попривыкли. И сороковины
С именинами схожи поэтому. Шумные гости
В основном о насущном. И лишь иногда о погосте.
То есть повод, конечно, унылый. Однако напитки.
Сквозь глазницы уже заблистали свинцовые слитки,
Пробренчал анекдотец, скользнуло словцо с подковыром,
Отлегло и ушло. Поминанье закончилось пиром.
Сорок дней. Поусохли. Приплакались. Приноровились.
Сорок бед не избыть. Бедолаги и раньше травились.
Потужили натужливо. Желчью живых покропили.
Да и в стороны. К дому. Как будто бы их торопили.
Словно каждый почувствовал вдруг, как тиранит жестоко
Туповатое темя ему запредельное око,
И на полузахлёбе, на трёпе, на полунамёке
Ощутил, как мизерна удача, как ветрены сроки.
Лето перед очередным концом света
Три четверти мимо, а я не в гробу,
А я ещё вот он, снаружи,
Не чаю, не чту, никуда не гребу,
Ни пекла не чуя, ни стужи.
Избыточной снедью крушу телеса,
Заложник шального гормона,
И шастаю важно внутри колеса,
Которому нет угомона.
Прослыл, добился, преуспел,
В престижном списке занял строчку,
С одной сплясал, с другими спел,
У третьих вымолил отсрочку,
Родил, соорудил, вкопал,
Самим собою в гранды прочим,
И даже что-то накропал,
Не хуже прочих, между прочим,
И чья-то кто-то там ему
Седьмой водою приходилась,
Но по внезапному уму
Вдруг понял, примеряя тьму,
Что жизнь опять не пригодилась.
В отчаянье заламываю руки.
И рад бы не себе, да все ушли:
Разъяли, вскрыли, разгребли, учли
И съехали. И нет такой науки,
Чтоб вспять переучить меня смогла
На всё забить до степеней искомых.
Не дышится. Повсюду смрад и мгла,
И много непонятных насекомых.
Как научиться быть довольным
Своим умом недобровольным,
Чтоб зря не париться о том,
Что наше прошлое – фантом,
Блик, мимолётность, образ тленья,
Чередованье просветленья
И помрачения души
В необихоженной тиши,
Воспетой Фетом прошлым летом…
Как не печалиться об этом?
Откукарекался – и в путь,
Сличая с тем, что прежде было,
В тенетах сумрачного пыла
Образовавшуюся суть.
Не ограниченный ничуть
В искусстве сладиться без мыла,
Знай подставляй забавам грудь,
Мол, чтопройдёттобудетмило.
Жизнь подчиняется тому,
Кто доверяется уму,
А не случайному сплетенью
Раскорректированных жил.
И тем, кто враскорячку жил,
Ни миражом не стать, ни тенью.
Так бы жил да и жил бы, да вдруг приключился сбой,
Как, допустим, у дам, но в другом календарном цикле:
Стало вдруг невтерпёж оставаться самим собой,
То есть тем, к кому сам привык и вокруг привыкли.
Невесть с кем состоя в непонятно каком родстве,
Тем не менее чуял впрок, что оно чревато.
И при этом вокруг кто-то тихо шумел в листве,
И почти до земли провисала сырая вата.
То в лузу вдев, то музу ублажив,
Глухой к предначертаньям и обидам,
Я наловчился делать вид, что жив,
И пользоваться всуе этим видом.
Избыточный, как майская заря,
Затейливо пылящий в каждом тосте,
Я рыл и ткал и верил, что не зря,
Но не хватило времени и злости.
Перед тем как давануть педаль,
На которой значится Finita,
И нырнуть в неведомую даль,
Скорчившись навроде аммонита,
Было бы невредно поскрести
В памяти и, повод обнаружив,