И все же в предшествующее столетие подобные случаи оставались в России редкими. Единственное «ритуальное» дело, закончившееся обвинительным приговором, когда в 1856 году группу солдат-евреев осудили в Саратове за убийство двух мальчиков, особого внимания к себе не привлекло. Слухи о ритуальных убийствах, бродившие в народе, спровоцировали погромы 1903 года в Кишиневе, но государство тогда не выдвинуло никаких обвинений против евреев. Последнее подобное судебное разбирательство относилось к 1900–1902 годам, когда парикмахера-еврея в Вильне Давида Блондеса обвинили в нападении на служанку, хотя и без покушения на убийство. Женщина уверяла, что Блондесу нужна была ее кровь. Вынося ему обвинительный приговор, суд не признал ритуальным характер преступления (раны женщины сводились к нескольким царапинам). Дело обращало на себя внимание робостью, с какой еврейские старейшины защищали от обвинений своих соплеменников. Когда Блондеса осудили, некоторые евреи и даже один из его адвокатов посоветовали ему согласиться с приговором, предусматривавшим несколько месяцев тюремного заключения. Высказывались опасения, что апелляция послужит лишь в пользу отвратительной клеветы на евреев и вызовет волнения среди христианского населения. Однако по настоянию Оскара Грузенберга, самого известного в Российской империи адвоката-еврея, Блондес обжаловал решение суда и был полностью оправдан.
У Лядова и его киевских коллег в руках было лишь одно свидетельство, на основании которого можно было вести следствие в направлении ритуального дела: странное письмо, которое получила Александра. Оно было адресовано «Ющинской, матери убитого ребенка». Анонимный автор утверждал:
Вашего мальчика в день убийства я видел идущим по Лукьяновке с каким-то евреем. Неподалеку церкви Св. Федора к ним присоединился какой-то старый еврей… На меня ужас наводит навязчивая мысль… а вдруг правда, что евреям нужна кровь гоя к празднику пасхи и… мальчик будет их жертвой.
Письмо с почтовым штемпелем от 24 марта было подписано «Христианин». Аналогичное письмо получил и следователь. Однако письма «Христианина» в конечном счете принесли больше пользы защите, чем обвинению: было высказано предположение, что они были написаны по поручению истинных убийц и содержат ключ к разгадке.
Полиция собирала сведения в Слободке и в Лукьяновке, где раньше жила семья Андрея, опрашивая многих жителей и потенциальных свидетелей, которые снова и снова пересказывали одни и те же слухи. Вполне типичен осторожный ответ свидетеля Толкачева: «На базаре у нас говорят разное, сначала говорили, будто убила его мать, затем говорили, будто убили Андрюшу жиды, а теперь я даже не знаю, что говорят».
Одной из последних, кого полиция допросила на начальной стадии расследования, была Вера Чеберяк, охотно подхватившая злые сплетни. Она и ее шайка находились на тот момент под следствием по обвинению в крупных кражах, в том числе револьверов на сумму в тысячу рублей. Однако следователи видели в Чеберяк в первую очередь женщину, которая вместе с сыном помогла опознать тело Андрея, они не считали нужным связывать ее преступную деятельность с убийством мальчика. Возможно, они изменили бы свое мнение, если бы знали, что Чеберяк утаила важные сведения: в то утро ее сын Женя отправился играть вместе с Андрюшей. Если бы это обстоятельство открылось, стало бы ясно, что убитого мальчика в последний раз видели живым буквально в нескольких десятках метров от ее дома. Чеберяк не сообщила полиции ничего примечательного, но дала понять, что у нее нет сомнений относительно того, кто убил Андрея. Рассказав о прокламациях, распространявшихся на похоронах, Чеберяк добавила: «Мне и самой теперь кажется, что, вероятно, убили Андрюшу евреи». При этом она признала, что никакими доказательствами не располагает.
Попытке приписать убийство Андрея евреям препятствовали три фактора: отсутствие улик, отсутствие свидетелей и сопротивление двух уважаемых юристов, которым было поручено дело, — местного прокурора Н. В. Брандорфа и следователя В. И. Фененко.
Позднее Лядов утверждал, что у него не было готового мнения относительно сведений, которые ему предстояло собрать. Однако, по словам Фененко, когда в начале мая Лядов позвал его и некоторых других чиновников к себе в гостиницу «Европейская», он заявил, что «министр юстиции не сомневается в ритуальном характере убийства».
Следователь Фененко и прокурор Брандорф считали «ритуальную» версию абсурдной. Результаты вскрытия указывали на убийство в припадке гнева, но никак не на неторопливый, методичный ритуал ради собирания крови. До приезда Лядова из Петербурга 1 мая оба они искали доказательства, которые бы позволили полностью отмести подозрения в ритуальном убийстве. Одним из потенциальных решений представлялась попытка восстановить психологический портрет убийцы (или убийц). В конце апреля, до приезда Лядова, Брандорф посоветовал следователю Фененко обратиться к И. А. Сикорскому, известному профессору психиатрии, чтобы тот проанализировал все имевшиеся свидетельства. По всей видимости, Брандорф искренне надеялся, что мнение выдающегося ученого поможет покончить с ритуальным обвинением.
Иван Алексеевич Сикорский, почетный профессор Киевского университета Святого Владимира, был одним из наиболее видных русских психиатров. И хотя в скором времени достижения профессора затмил его сын, авиаконструктор Игорь Сикорский, в 1911 году прославившийся изобретением вертолета, заслуги И. А. Сикорского ценили столь высоко, что однажды сам Лев Толстой удостоил его аудиенции в Ясной Поляне. Сикорский был автором работ по общей психологии и многочисленных узкоспециальных трудов на различные темы, от развития детей до влияния усталости на интеллект; его исследования издавались и были широко известны за рубежом. Сикорский начинал как патологоанатом, активно продвигал новую науку криминалистику и систематическое использование психиатрической экспертизы в суде. Его считали экспертом по религиозному фанатизму и народным верованиям: его известная широкой публике работа была посвящена страшному массовому самоубийству на Терновских хуторах, когда старообрядец замуровал заживо двадцать пять своих единоверцев.
В ту эпоху представители всех слоев русского общества были поглощены беспорядочными духовными поисками, процветали нетрадиционные верования и «богоискательство», желание обрести смысл среди тревог и бедствий современной эпохи. Самый известный богоискатель Лев Толстой умер всего несколькими месяцами ранее, осенью 1910 года: писатель пришел к христианскому анархизму, пацифистской философии, отвергавшей основные догматы православной церкви, что и привело к его отлучению. Духовная жажда влекла богоискателей из интеллигентской и аристократической среды к мистицизму, спиритизму, восточным религиям и целительству. Николай II и Александра Федоровна, нуждавшиеся в духовном наставнике, в каком-то смысле были типичными богоискателями своего времени. (До Распутина царская чета в 1900–1902 годах тесно общалась с другим мистиком и целителем Филиппом Низье-Вашодом, которого удалили от двора, поскольку он не помог императрице зачать наследника.)
Мировоззрение Сикорского в значительной мере ограничивали псевдонауки того времени, от социального дарвинизма до физиогномики. Сикорский преклонялся перед Гербертом Спенсером, известным британским адептом социального дарвинизма, и, подобно самому Спенсеру, был одновременно приверженцем дарвинизма и ламаркизма, опровергнутой дарвинизмом теории, согласно которой по наследству могли передаваться приобретенные признаки, в том числе навыки предков. В итоге к концу жизни Сикорский придерживался представления, что все расы делятся на «высшие» и «низшие», выражал беспокойство по поводу роста количества евреев в империи и полагал, что именно евреи виноваты в приверженности к алкоголю русского населения.
Ко времени приглашения выступить экспертом в деле Ющинского научная карьера Сикорского пошла на спад, профессора теснили коллеги помоложе. Он ухватился за неожиданный шанс вернуть себе утраченные позиции и решил извлечь из него максимальную выгоду. В заключении по делу он ограничился четким и лаконичным подтверждением «ритуальной» версии.
Лядов осмотрел пещеру, где нашли тело, встретился с профессором Сикорским, и они побывали в анатомическом театре, где им показали сохраненные внутренние органы жертвы, после чего они поговорили с доктором Н. А. Оболонским, проводившим повторное вскрытие.
Учитывая неоднозначность случая, власти пригласили доктора Н. А. Оболонского и прозектора Н. Н. Туфанова с кафедры судебной медицины Киевского университета Святого Владимира для проведения независимого осмотра тела. Оболонский и Туфанов не поддерживали гипотезу о ритуальном убийстве, но и не исключали ее. Их заключение отличалось от результатов дознания лишь в одном существенном отношении: они пришли к выводу, что в ходе убийства произошло «почти полное обескровливание тела» и что смерть была вызвана «острым малокровием». Как выяснится позднее, выводы эти были сомнительными.
В Киево-Печерской лавре Лядов встретился с архимандритом Амвросием. Если Голубев, подобно Томасу Монмутскому, играл роль сыщика-христианина, то Амвросий был аналогом еврея-отступника Теобальда, «обращенного врага», выдающего тайные ритуалы своих соплеменников.
Амвросий первым заявил о факте существования ритуальных убийств. Он сообщил:
…Я неоднократно имел случай беседовать по этому предмету [о ритуальном убийстве христиан евреями. — Э. Л.] с несколькими лицами и, в частности, с двумя православными монашествующими, принявшими православие из еврейства… Все эти беседы… выработали во мне мнение, что у евреев, в частности у… хасидов, есть обычаи добывать христианскую кровь по преимуществу убиением христианских непорочных отроков. Кровь эта требуется хотя бы в самом ничтожном количестве для приготовления еврейских пасхальных опресноков (маца), в следующей цели. По талмуду, кровь служит символом жизни и по тому же талмуду евреи — единственные господа мира, а все остальные люди лишь их рабы, и вот употребление в маце христианской крови знаменует, что им принадлежит право даже жизни этих рабов.