огда я получал двенадцатого июля свой рюкзак в автокамере, — писал преподаватель труда в школе из Жданова, — то вместе со мной писал заявление незнакомый молодой парень, на которого я обратил внимание. Ему выдавали вещи передо мной — сумку и чемодан красного цвета, примерно такой, о каком Вы пишете. В сумке я видел несколько микрометров, штангель, резцы и что–то еще. В чемодане было дамское белье. Парень был выпивши и заявление написал так грязно и неразборчиво, что дежурный предложил ему написать новое. Парень отказался, говорил, что лучше не сможет. Дежурный пытался на него воздействовать, но многие из тех, что ждали своей очереди, поддержали парня — всем было некогда. Второй работник автокамеры тоже заступился за него, и между дежурными произошла небольшая ссора. В конце концов первый дежурный сказал: «Я такой документ подшивать в папку не буду!» Второй выдал вещи, а заявление парень бросил под стол и ушел. Парень был лет двадцати пяти, одежды, конечно, не помню, черненький, со шрамом на шее».
Денисов хорошо знал обоих работников камеры хранения. Он мысленно представлял себе, как маленький дотошный Хорев, медлительный и вязкий, с вечно недокуренной дешевой сигарой в руке, требует переписать заявление, а ленивый, горластый Горелов с крошечными белыми пятнышками на лице, которые он называет болезнью Витилиго, отмахивается от напарника длинной рукой: «Некогда бюрократизм разводить, пассажирам уезжать надо. Вот о ком думай!»
Денисов решил, что разговаривать с ними должен человек вовсе не известный, так будет лучше.
Несколько раз Денисов звонил Шагалову, но никак не мог застать его на месте, не было Шагалова и в конце рабочего дня, поздно вечером, когда Денисов наконец, сдал смену.
В электричке, по дороге домой, Денисов снова прочитал письмо; теперь оно только тревожило его, не вызывая особого удовлетворения. «Почему я решил, что речь идет именно о том чемодане? И как найти человека по шраму на шее?»
Приехав на станцию, Денисов не удержался и зашел в проходную кирпичного завода, чтобы еще раз позвонить Шагалову. Было уже начало первого часа.
— Сейчас, телефон освободится, и звони, сколько надо, — махнул рукой вахтер, старый милицейский капитан–отставник в синей шинели.
За столом, склонившись к самому аппарату, сидела молоденькая женщина в черном халате. Свободной рукой она скручивала и тут же выпрямляла телефонный шнур.
— …Так вы всю свою жизнь проспите. — Разговор шел, видимо, давно, и все точки над «i» были уже поставлены, — в пятницу тоже никуда не ходили? Не может быть!
— Ты, девушка, бери быка за рога, — посоветовал ей бывший капитан, — а то человеку позвонить надо!
— …Товарищи ваши были в клубе… Рыженький такой был, который тогда в гармошку играл… Он почему–то холода не боится. А в крайнем случае я могу вам валенки принесть.
— Вот уже сорок минут разговаривает! Мне что! По мне хоть всю ночь звони, но когда человек по делу должен!
Денисов дернул вахтера за шинель, и тот умолк.
Ровно гудел за стеной кирпичный завод, чуть жужжали под потолком лампы дневного света, и молоденькая работница в сапогах на босу ногу и в испачканном цементной мукой халате неумело расставляла с*вои нехитрые сети. Денисов; не заметил, как задремал.
— Звони, — разбудил его вахтер.
Позади громко хлопнула входная дверь.
— Как у нее? Договорилась?
— Второе уж дежурство звонит, да все глухо. Без пользы делу.
Денисов без особой надежды набрал номер и на секунду затаил дыхание. Внезапно очень близко он услышал знакомый громкий голос:
— Слушает Шагалов.
— Алло? Шагалов? — еще не веря, закричал в трубку Денисов. — У меня интересные новости! Алло! Это Шагалов?
— По–моему, это я.
Перебивая сам себя, Денисов стал рассказывать о полученном письме, о дежурных; кончил он тем, что полностью зачитал письмо учителя из Жданова вслух.
— Хорошо. На Хорева мы напустим Губенко. Они найдут общий язык. А сейчас давай домой и ни о чем не думай!
— Спокойной ночи!
Через лес к поселку Денисов шел не торопясь, заложив руки в карманы, как на прогулке, полностью отдавшись вдруг возникшему в нем чувству спокойной уверенности.
Денисов увидел Губенко на крыльце. Лейтенант стоял, как всегда, независимый, худой. В руке он держал тоненький, словно сейчас из магазина, импортный саквояж.
— Здравствуй, Денисов! — Он подал горстку длинных холодных пальцев. — Где здесь у вас можно переговорить? Теснота такая! Как вы тут работаете! — Губенко не умел быть приятным.
— Пойдем к носильщикам. Здесь рядом.
Они вошли в небольшую комнату с геранью на подоконниках и длинными скамьями вдоль стен. Губенко достал из кармана старую газету, постелил на скамью, и они селя.
— Ну вот, — сказал Губенко, — я уже разговаривал с Хоревым. Кстати, я не нашел его нудным. Спокойный человек — может, чересчур педантичен…
— Что он тебе сказал?
— Он вспомнил все обстоятельства того дня. Как я понял из его рассказа, второй ваш дежурный… Горелов? Безответственная личность.
— Хорев помнит приметы преступника?
— Он в тот же день написал служебную записку об этом случае. Там есть фамилия и имя этого парня. Отчества нет.
— Не Смирнов Николай? — спросил Денисов, леденея при мысли о сотнях людей, среди которых придется искать нужного им.
— Николай. Но не Смирнов, а Суждин. — Разговаривая, Губенко вынул из кармана капроновую щеточку и стал не спеша протирать свой и без того чистый саквояж.
— Сколько же их в Москве, Суждиных?
— По адресному бюро, всего двое, но один уже отпал. А второй живет по вашей дороге. Мы можем к нему поехать. Я разговаривал с полковником и просил дать тебя мне в помощь. Правда, я не сказал, что еду по вашему делу. Ничего? Так что иди переодевайся.
— Ты… Ты… — не находя слов, схватил его Денисов за руку. — Ты просто молодец!
— Ерунда. — Губенко чуть покраснел. — Тебе сколько нужно времени, чтобы переодеться?
— В общежитие побегу… Ну, минут десять.
Районный поселок, куда они приехали через несколько часов, москвичи обычно вспоминают, лишь когда наступает грибной сезон. Денисова, как и Губенко, так и подмывало расспросить о грибах инспектора местного отделения милиции, молодого подтянутого лейтенанта, по всей вероятности недавно вернувшегося из армии, но они удерживались, может быть, потому, что разговаривал с ними он сдержанно и чуть–чуть свысока.
— Суждин? — удивился инспектор — Знаю такого. Ничего особенного за ним раньше не замечалось.
— Не помните, у него шрамика нет на шее? — спросил Денисов.
— Это можно узнать. Он здесь рядом живет. Мне все равно на их улице паспортный режим проверять! — Лейтенант поправил галстук и провел рукой по значкам на кителе.
Перед тем как зайти к Суждиным, инспектор решил проверить паспортный режим по всей улице, втроем это делалось веселее и спорее, чем одному, а отказаться Денисову и Губенко было нельзя. Поэтому к Суждиным они попали только через час.
Дверь открыл темноволосый мальчуган лет двенадцати, и тут же, вслед за ним, в дверях показалась его бабка — высокая старуха с поджатыми синими губами и острым взглядом. Ей было не меньше семидесяти.
— Кто, значит, еще здесь живет? — нарочито бодро спросил инспектор, беря домовую книгу.
— Внук, Николай, он в райцентре работает, на предприятии…
— Слесарем, — вклинился в разговор мальчуган, — а раньше в Москве работал…
— Что–то я его не помню! — в тон лейтенанту сказал Губенко. — Какой он из себя? У вас фотокарточки нет?
— Витя, — скомандовала старая женщина, — где у нас Колины фотографии? Кажись, в комоде…
Внук вытащил на стол большой черный конверт с фотографиями и выгреб их оттуда на стол.
— А-а!.. — сказал наобум инспектор. — Знаю его. У него еще шрамик вот здесь, — он провел рукой по шее.
— Это у него от ожога, — кивнула старуха.
— Так–так… А участковый часто к вам заходит? — Под пристальным, проницательным взглядом старухи приглядываться к фотографиям было неудобно, да и не имело особого смысла.
Внезапно Денисов почувствовал, что Губенко тихо постукивает его носком ботинка по ноге, обращая внимание на что–то, чего он, Денисов, пока не замечает. Денисов осмотрелся, но ничего не увидел. Губенко продолжал свое тихое постукивание, пока Денисов не заметил маленькую фотографию, белевшую на полу около стола. Улучив минуту, Денисов поднял ее и положил в карман. Потом они распрощались с хозяевами и, не переводя дыхания, ничего не говоря друг другу, прошли шесть домов до конца улицы.
Завернув за угол, они наконец остановились.
— Он, — сказал Губенко, — все подходит: шрамик, слесарь, в Москве работал…
— Когда брать будете? — спросил инспектор.
— Сначала предъявим фотокарточку.
Инспектор долго молчал, а когда подошли к автобусной станции, сказал на прощанье:
— Давайте в конце лета к нам за грибами. У нас их пропасть!
— Предварительно созвонимся, — пообещал Губенко и вынул толстую, изрядно потрепанную записную книжку, долго искал свободное место, наконец, записал лейтенанта на «Г» — «Грибы».
На этом они распрощались и еще долго ждали автобуса на Москву.
Денисов вынул фотографию и показал Губенко: с маленького квадратика блестящей бумаги уверенно смотрел их противник — прилизанный молодой человек с удлиненным разрезом глаз и пробивающимися редкими черными усиками.
Старший инспектор Блохин выслушал Денисова, не перебивая, отложив напрочь в сторону все другие дела. Потом вызвал фотографа.
— Десяток репродукций вот с этой фотокарточки, срочно…
— У меня, товарищ капитан, пленка только заряжена…
— Ничего, отрежешь! — Маленькие черные брови Блохина сошлись углом. — Ты, Денисов, сейчас иди на пост, а когда я вызову, придешь с дежурным по автокамере. Учителю мы направим фото на опознание по телеграфу.
Денисов хотел еще что–то спросить, но Блохин загремел ключами, готовясь уходить.
Примерно в двадцать часов динамики разнесли по всем платформам и залам: